Текст книги "Убийство в Верховном суде"

Автор книги: Маргарет Мэри Трумэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Рада слышать, Дэн, что вам не скучно. Очень хотелось бы увидеться в твой следующий приезд в Вашингтон.

Он с трудом удержался от едкого замечания по поводу ледяного тона, каким было высказано приглашение. Но вместо этого добродушно пророкотал в трубку:

– Ловлю тебя на слове, Пегги. Два моих любимых человека во всем нашем огромном мире – это судья Морган Чайлдс и его обаятельная жена Пегги. Рад бы еще с тобой поболтать, да судья вырывает трубку. Всего хорошего.

Чайлдс быстро закруглил беседу с женой. Открылась дверь, и на затейливо украшенном столике официант вкатил в номер серебряное ведерко со льдом, блюдо, на котором высился небольшой холм из креветок на ложе из салатных листьев, а также джин и виски в запотевших бутылках. Выудив из кармана две скомканные долларовые бумажки, Брейжер сунул их пареньку-официанту.

– Ты только посмотри, какая роскошь, – восторгался он, подкатывая к столику и наливая себе джин и виски Чайлдсу. – Вот это жизнь, дружище Морган. – Он протянул Чайлдсу стакан: – За нас, Морган, за дружбу, за снисхождение к темным пятнам в нашей с тобой биографии. – Он опрокинул джин и тут же налил себе еще. – Не хмурься, Морган. Что может быть прекрасней дружбы, скрепленной общей тайной? Как у мальчишек, которые, проколов булавкой палец, братаются на крови. Впрочем, тебе это вряд ли понятно.

– Что ж тут не понять?

– Да то, что взаимная тайна – благо, фактор целиком положительный, она сплачивает людей, особенно когда одному из друзей есть что терять.

– Ты сейчас говоришь о себе, Дэн?

– Отнюдь, Морган, мы оба знаем, о ком я говорю.

Чайлдс снял галстук, развязал шнурки на туфлях, снял их и сунул под стол, потом расстегнул манжеты и высоко, по самые бицепсы, закатал рукава рубашки.

– Никак готовишься к боксерскому поединку? – спросил Брейжер.

– Очень даже может быть.

– Да что ты! И с кем же ты собираешься драться? С принесшим выпивку официантом или со своим старым другом? Если со мной, то это просто позор – избивать калеку, перед которым у тебя огромное преимущество.

– Твое увечье означает всего-навсего, что тебе не удастся удрать.

– Ничего, как-нибудь, я и в коляске делаю стометровку за среднее время среднего бегуна. Послушай, Морган, ну какой тебе прок со мной завязываться? Разве я не доказал еще в Корее, а потом ни разу не дал повода усомниться в том, что я – настоящий друг, не болтливый, надежный, которому можно доверить что угодно. Будь я другим, и твоя жизнь сложилась бы совершенно иначе, друг мой Морган Чайлдс, член Верховного суда, всеамериканский герой, пример для подражания, кумир молодежи…

– Заткнись!

– Да не ерепенься ты, дружище, я же все понимаю. С того момента, как найдено оружие, ты живешь будто под дулом пистолета, прости меня за каламбур… А знаешь, что я тебе скажу, Морган? С моей точки зрения, не знаю уж, кто там прихлопнул эту гниду, только человечеству он оказал огромнейшую услугу.

– Я совсем не уверен, что разделяю твою точку зрения, а за то, что сорвался, прости великодушно.

– Перестань, Морган, в жизни каждого человека бывают срывы, даже если он – член Верховного суда… Так и Сазерленд едва не стал крупнейшим срывом в твоей биографии. Ну и что из того?

– Не понимаю, куда ты гнешь?

– Ну как же? Тебе ведь известно, что он мне звонил. Задавал самые разные вопросы про совместную службу в Корее. Интересно, что в ответах он совсем не нуждался, – они у него уже имелись. Потом позвонил тебе. Что он тебе сказал? Очевидно, что владеет кое-какими материалами против тебя и не замедлит предать их гласности. Если ты не пойдешь ему навстречу в одном малозначительном деле, так ведь?

– Да ничего подобного. Эк тебя потянуло на дешевый детектив!

– Не учи ученого, Морган! Вообще, будь я в твоем положении, я бы, честно говоря, задушил его собственными руками.

– Ну довольно, Дэн. Ты, по-моему, здорово перепил.

– Ни боже мой – я только вхожу во вкус.

– Тогда входи где-нибудь в другом месте. Я прошу тебя уйти.

– Ничего себе обхождение! А получше нельзя отнестись к старому товарищу? Морган, друг мой, попытайся услышать, что тебе говорят: он полностью, владел материалом, знал всю твою подноготную от и до.

– Он знал лишь то и только то, что ты поведал Сазерленду-старшему в порыве откровенности на лечебных сеансах.

– Откуда же мне было знать, что откровенность с психиатром может со временем стать поводом для шантажа? Да, я рассказал его отцу разные вещи про Корею, но ведь исходя из того, что при нем все и останется. Я и к нему-то обратился только потому, что ортопеды рекомендовали: по их мнению, квалифицированная психиатрическая консультация… как, бишь, они говорили? – «поможет благоприятному разрешению ваших внутренних переживаний по поводу утраты нижних конечностей». Лихо, сволочи, излагали!

– Зачем вообще, какая была надобность посвящать его в подробности наших корейских дел? Я лично не видел и не вижу в этом никакой необходимости.

– Легко упрекать задним числом, Морган. А то ты не знаешь, что свободное, без условностей, общение – залог успеха любого психиатрического лечения. Представь себе: ты сидишь в комфортабельном кабинете, обстановка предельно спокойная, тебе велят расслабиться, избегать в высказываниях суждений и оценок. Так что ох как легко разоткровенничаться! Хотя, признаюсь, я смутно понимал, что сую голову в петлю, как только заговорил о Корее. А потом подумал, какого черта! Он врач, я – его пациент, отношения между нами должны быть самые доверительные, к тому же существует врачебная тайна… Одного я не учел: что у врача может оказаться сын-подлец, который со временем сунет мурло в отцовскую картотеку.

– Как теперь выясняется, он действительно знал многое о многих…

– Безусловно. Однако имея такую информацию, всегда рискуешь тем, что одному из особенно сильно замаранных очень захочется тебя пристрелить.

– Я его не убивал.

– Принято к сведению, ваша честь… Но кто-то же так и не унял зуд в руках! Интересно, кто еще лечился у его отца и попал к нему в картотеку?

– Откуда мне знать!

– А материал захватывающий! Надо же, я, казалось бы, забросил журналистику, а вот поди ты – былые инстинкты дают себя знать! Какую можно было бы серию статей отгрохать! Только представь себе: клерк Верховного суда, отец которого, известный психиатр, врачует нервы большим людям. И вот сын втихую знакомится с картотекой отца, читает досье, но до поры до времени придерживает сей набор козырных карт, чтобы в нужный момент обратить их в компромат против этих самых больших людей. А компромат – это сила, если хочешь – власть, Морган. Как те фебеэровские досье, которые время от времени пускал в ход Эдгар Гувер.

– Все равно на убийство не тянет.

– О, это как сказать! Ты Пегги о Корее рассказывал?

– Это не имеет значения.

– Нет, имеет.

– Только не для тебя!

– Я – ваш самый близкий друг в этой жизни, мистер верховный судья, после вашей жены, разумеется, но с ней у вас иные отношения.

– Совершенно иные!

– Так и должно быть. Я всего-навсего пытаюсь вбить тебе в голову, что, по милости Сазерленда, в сложном положении оказались мы оба. Мне все равно, что там тебе пришлось предпринять, чтобы заткнуть глотку этому малому. Но знай: мне ты можешь доверять всегда и во всем, до самого моего смертного часа.

– Я в этом не сомневаюсь, Дэн. Иначе…

– Ага! Вот чего я давно не слышал: голоса надменного хозяина жизни – специалиста по выживанию в любых условиях.

Чайлдс плеснул себе виски, хотя и ощутил уже первые признаки действия выпитого. Он отметил, что уходит ясность и появляется какая-то двойственность в сознании. С одной стороны, ему не терпелось, чтобы Брейжер наконец ушел, с другой – хотелось продлить терпкое, но приятное ощущение, давно им забытое, от разговора с ним по душам. В мозгу вспыхивали и отдавались режущей болью видения совместных лет в Корее… вид гниющей плоти в лагере, гортанные крики и смех охранников, избивавших военнопленного…

– Ты теперь государственный человек, Морган, большого полета птица! – говорил между тем Брейжер. – Подумать только, таких, как ты, девять на всю огромную страну.

– Я никогда об этом не забываю.

– С другой стороны, что значит «государственный человек»? Пока вы при исполнении, все ясно и понятно. А сними с вас черные мантии, окажется, что вы люди как люди: стареете, утрачиваете былую хватку и отправляетесь в мир иной.

– Ну, мне моя жизнь видится по-другому.

– Оно и понятно: никому не улыбается постепенное умирание, но такова суровая действительность. Помнишь, как, бывало, в Корее мы твердили себе: ничего, ребята, прорвемся, только надо в любую минуту быть готовым к прорыву! Ты был совершенно одержим физической формой, что, в конце концов, оказалось нашим спасением. Помнишь, как ты каждое утро взлетал с соломенного матраца на нарах, оглашенно орал «подъем!», будил всех нас и заставлял делать ненавистную зарядку! Я на тебя злился, крыл матом при каждом отжиме, каждом движении бега на месте. Но ты был прав, Морган, истязая нас таким образом: мы сохранили форму. Поэтому, может быть, все и уцелели. Ну, более-менее. Вот я и спрашиваю, ты по-прежнему в форме?

На такую дерзость Чайлдс только снисходительно ухмыльнулся:

– По-прежнему, Дэн, я ведь – хозяин жизни, специалист по выживанию.

Брейжер молча стащил с себя пиджак, расстегнул ворот рубашки, сорвал галстук и швырнул кучей на пол. Обнаженный торс его выглядел мощным, в тяжелых переплетениях мышц.

– Что ты задумал?

– Я готов к прорыву, Морган. Ну-ка считай, – он сполз с коляски и занял на ковре исходное положение для отжиманий. – Кто больше отожмется за тридцать минут ровно, а, Морган? Победитель получает… ну, сколько?.. Сотня тебя устроит?

– Не дурачься, Дэн…

– Значит, признал свое поражение, Морган? Печально, очень печально. А вот один парень – не помню, где я о нем читал, – установил мировой рекорд: за полчаса отжался почти две тысячи раз. Ладно, не хочешь отжиматься, так посчитай, будь добр.

Тело Дэна Брейжера легко вздымалось и опускалось на сильных руках, вверх-вниз, вверх-вниз, в постоянно убыстряющемся темпе. Поначалу Чайлдс счета не вел. Тогда со второго десятка Брейжер начал считать сам и досчитал до пятидесяти, после чего, захваченный азартом, счет подхватил Чайлдс.

– Ты не на меня смотри – на часы! – хрипел Брейжер.

– Сто двадцать. Не волнуйся, за временем я слежу. – Чайлдс вновь наполнил стакан, продолжая считать по мере того, как Брейжер, взяв несусветный темп, поднимал и опускал на ковер мускулистое тело. За полчаса он осилил девятьсот отжиманий. Тело блестело от пота, напитанные влагой черные пряди липли к лицу. Он завалился на спину, раскинув широко руки, и захохотал удалым, заразительным смехом. Через какое-то время не смог удержаться от смеха и Чайлдс. Ничего другого ему не оставалось.

– Сколько у меня вышло, девятьсот? – спросил довольным голосом Брейжер. – Ну что, слабо тебе побить рекорд болезного калеки преклонных лет по имени Дэн Брейжер?

– Слабо, слабо. Пора нам с тобой закругляться.

– Ты прав, Морган, теперь можно и на покой, – сказал Брейжер, взбираясь в коляску. Чайлдс придержал его на месте. – А знаешь, Морган, сегодняшний вечер в известном смысле – исторический, он факт нашей с тобой биографии. Ведь рассказать кому, что вот я, в прошлом классный газетчик, ваятель и ниспровергатель звезд, отжимаюсь на ночь глядя, в шикарнейшем люксе, а ты, член Верховного суда, ведешь счет, да кто нам поверит?

– По мне, пусть этот вечер так и останется между нами. Я рад, что мы снова встретились, Дэн.

– Ты же меня хорошо знаешь! Можешь не опасаться – я буду нем как могила. По-моему, ни разу за все годы с самой Кореи я не дал повода в себе сомневаться?

– То, что произошло, не так уж страшно…

– Вот и я говорю: нас обоих подло употребили во имя, что называется, соображений высшего порядка – все для фронта, патриотический всенародный подъем, победа над врагом и тому подобное. Ты вышел с поля боя героем, а я – я горд до пупа, что способствовал как мог твоему становлению. – Он поднял сваленные на полу вещи, начал одеваться. – И что Сазерленд получил свое – тоже факт отрадный, – договорил он, окончательно одевшись.

– Ты вправду так считаешь?

– Угу. Все возвратилось на круги своя, стало, как раньше: мы с тобой спина к спине против остального мира.

Чайлдс хотел что-то сказать, но вовремя спохватился и сдержал готовые сорваться с губ слова. Он только произнес:

– Знаешь, Дэн, если от меня что-нибудь понадобится, ты только свистни!

– Можешь быть уверен, Морган, как я сам был уверен в тебе все эти годы. Я свистну, да так, что ты услышишь меня на другом конце страны. – Он подъехал к двери, распахнул ее, но в последний момент обернулся: – Душевно мы с тобой пообщались, а, Морган? Привет жене и детям.

Глава 21

На понедельник были назначены две пресс-конференции.

На утренней выступил старший судья Верховного суда Темпл Коновер. Он расположился перед батареей микрофонов и телевизионных камер в одном из помещений Министерства юстиции, рядом с ним сидела его жена. На судье был темно-серый костюм-тройка, крахмальная сорочка, зеленоватого оттенка галстук. Плащ он снял, оставив на шее красный шерстяной шарф.

Коновер начал пресс-конференцию, зачитав краткое заявление, которое сам же написал рано утром:

«Насколько мне известно, управление полиции г. Вашингтона располагает оружием, при помощи которого было совершено убийство сотрудника Верховного суда Кларенса Сазерленда. Это оружие, пистолет 22-го калибра, принадлежало мне. Вплоть до настоящего момента я не подозревал, что мой пистолет был использован для совершения преступления, равно как я не имею понятия, кто и при каких обстоятельствах мог завладеть им. Вышеизложенное полностью исчерпывает мою осведомленность в названном деле».

Одному из полусотни присутствовавших в зале репортеров удалось перекричать своих коллег, чтобы задать вопрос:

– Верно ли, господин судья, что ваш пистолет был передан в полицию вашей женой?

– Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.

Вопрос другого журналиста был обращен к Сесили Коновер:

– Это вы передали пистолет в полицию, миссис Коновер?

– Обстоятельства, при которых был обнаружен пистолет моего мужа, не являются сегодня предметом обсуждения, – начала Сесили, представшая перед журналистами в желтом соломенного оттенка кашемировом платье, плотно облегавшем фигуру. – Это оружие принадлежало ему и…

Коновер метнул в сторону жены свирепый взгляд, затем сказал журналистам:

– Вас предупредили, что я не буду отвечать на вопросы и что мое появление здесь имеет целью лишь огласить заявление, которое я вам только что зачитал. Благодарю вас, что пришли, и желаю всего доброго.

Он встал, повернулся к помощнику так, чтобы тот мог закинуть плащ ему на плечи, затем, опираясь правой рукой на костыль и прихрамывая, направился к двери. Напряженное лицо судьи выражало боль. Сесили еще немного поулыбалась журналистам, напиравшим на нее и забрасывавшим ее вопросами, затем подняла руку:

– Потом, пожалуйста, все вопросы потом. – Она догнала мужа у двери, взяла его под руку, и оба исчезли коридоре.

Все время пресс-конференции Сюзанна Пиншер простояла у задней стены комнаты. Происшедшее оставило у нее ощущение, похожее на грусть. Только что перед ней сидел блестящий и заслуженный юрист, старый человек, опозоренный молодой, красивой женой. Передача пистолета судьи в полицию была, мягко говоря, в большей степени актом неверности, чем ее пресловутые супружеские измены. Сюзанна почувствовала, как неприязнь к Сесили Коновер буквально захлестывает ее. Маленькая смазливая стерва…

К Сюзанне подошел один из ее старых знакомых, тележурналист из Си-би-эс; его тоже интересовало, действительно ли Сесили Коновер была тем человеком, который передал в полицию пистолет судьи.

– Ну никак не могу добиться от них подтверждения, – сокрушался он.

– Не знаю, – ответила Сюзанна, гадая, кто в управлении полиции допустил утечку информации. Не может быть, чтобы Теллер…

Вторая пресс-конференция состоялась в три часа дня в Белом доме. В ходе ее президент Джоргенс объявил, что он назначил известного техасского судебного адвоката Дональда Уишенграда специальным прокурором по делу об убийстве Кларенса Сазерленда. Джоргенс сделал пространное заявление, которое заканчивалось так: «Это трагическое происшествие и последовавшие за ним события угрожают поколебать доверие нашего народа к ведущим государственным учреждениям, к высшим должностным лицам. Назначением специального прокурора я надеюсь способствовать быстрому и справедливому разрешению дела и восстановлению доверия нации».

Под конец президент ответил на несколько вопросов, среди которых был такой: имел ли он в виду судью Коновера, когда говорил о пошатнувшемся доверии к высшим должностным лицам?

– Я не подразумевал какое-либо конкретное лицо, – быстро ответил Джоргенс. – Верховный суд является нашим высшим судебным учреждением, и все, что ставит под сомнение его репутацию, равно как и всякий, кто этому способствует, наносят весьма ощутимый ущерб нашей стране.

После того как президент Джоргенс покинул зал, репортеры еще долго не расходились, высказывали догадки, содержался или нет в заявлении намек на Темпла Коновера. Отношение президента к старому судье не составляло тайны для широкой общественности. Он неоднократно подвергал критике либеральные взгляды последнего, а однажды заявил по телевидению следующее: «Некоторые из наших наиболее последовательных идеологов либерализма – таких, как достопочтенный судья Коновер, не видят ничего предосудительного в том, чтобы под лозунгом свободы превратить нашу страну в прибежище порнографии, наркомании и преступности. Я не могу рассматривать такую свободу иначе как свободу для кучки отщепенцев, я рассматриваю ее как распущенность». Тогда же президент добавил: «Я не помню, кому из мудрых принадлежит эта мысль, но, как мне кажется, в ней что-то есть: „Нет ничего консервативнее старого либерала“».

После этой передачи Коновер направил Джоргенсу письмо, в котором упрекал президента в отсутствии такта, но не получил в ответ ни слова.

– Самое интересное, – говорила, обращаясь к своим коллегам одна из присутствовавших на пресс-конференции журналисток, – это то, может ли Коновер действительно оказаться убийцей Сазерленда.

– А почему бы и нет, если его жена и впрямь замешана в каких-то тайных делишках. Поговаривают, что у нее было что-то с этим Сазерлендом, – отозвался другой репортер.

– Или, если старик застукал их и так расстроился, что решил прибегнуть к радикальным мерам, – вставил третий.

В шесть часов вечера того же дня Сюзанна Пиншер кружила на своем автомобиле по одному из кварталов в северо-западном районе Вашингтона в поисках парковки. Чья-то машина вырулила со стоянки, и она быстро заняла ее место. Закрыв машину, Сюзанна огляделась, чтобы сориентироваться, и направилась к дому, адрес которого был записан у нее на листке бумаги. Остановившись перед старым зданием, лишь недавно переоборудованным под жилье, она взглянула на номер, указанный на двери, убедилась в том, что именно он-то ей и нужен, и вошла в крохотный вестибюль. Почтовые ящики и кнопки звонков были на стене слева. Сюзанна наклонилась поближе и сощурилась, чтобы в полумраке лучше разглядеть таблички. Вот и нужная ей: «Л. Роулс – два звонка». Она нажала кнопку; повинуясь ответному сигналу, щелкнул замок входной двери.

– Привет! – Лори Роулс открыла дверь своей квартиры и пропустила Сюзанну внутрь.

– Привет! Извините за опоздание, но я никак не могла найти место для парковки.

– Здесь всегда так. Входите.

Квартира была небольшой, но казалась довольно просторной благодаря удачно подобранной мебели. Войдя, Сюзанна оказалась в гостиной; направо от входа была кухня, другая дверь вела в спальню. Сюзанна огляделась: с десяток ползучих растений украшали окно; стены комнаты были выкрашены в светло-желтый цвет и окантованы белым, но особенно удачным был цвет мебели – зеленый, что в сочетании с растениями создавало приятное ощущение открытого пространства.

– Садитесь, – сказала Лори. – С напитками у меня небогато, но вино найдется. Есть еще, кажется, виски и, может быть, немного водки.

– Я бы выпила вина, Лори, красного или белого.

Сюзанна присела на кушетку. Журнальный столик со стеклянной столешницей был завален книгами, среди которых Сюзанна заметила «Круговую поруку» – в прошлом бестселлер, автор которого нарисовал неприглядную картину работы Верховного суда изнутри.

– В свое время наверняка была рекомендована к обязательному чтению, – сказала Сюзанна, кивнув на книгу, когда Лори принесла вино.

– Наверное. Как насчет яичницы с ветчиной на ужин?

– Замечательно! – Сюзанна подняла свой бокал. – Давайте выпьем за лучшие дни.

– Давайте.

– Мне очень нравятся ваши растения. У вас явный талант в этой области.

– Они растут сами по себе. – Лори пригубила свой бокал. – Я благодарна вам, Сюзанна, за то, что вы пришли сюда.

– После того как вы позвонили, мне стало как-то не по себе. Дело не в самом звонке, а в том, как звучал ваш голос. Почему вы так настаивали на встрече, причем подальше от публики?

Лори пожала плечами:

– Похоже, я начинаю впадать в паранойю. Говорят, это удел каждого, кто достаточно долго прожил в Вашингтоне.

– Особенно если оказываешься вовлеченной в расследование дела об убийстве.

– Да, это способствует. Вы были сегодня на пресс-конференции?

– Я присутствовала на той, что проводил судья Коновер. И слышала о пресс-конференции президента.

– А я лишь видела репортажи с обеих в утренней сводке новостей: меня вновь направили работать у судьи Коновера.

– В самом деле? Как это получилось?

– Он пожаловался на то, что председатель оставил его без помощника, и настоял, чтобы меня к нему вернули.

– А как вы сами к этому относитесь?

– Сама не знаю. Особенно сейчас, после того как был обнаружен пистолет.

Видно было, что Лори очень хотелось перевести разговор на этот пистолет, но что-то ее удерживало. Сюзанна решила не спешить и принялась болтать что-то о «Вашингтонских краснокожих».

– Знаете, я не слежу за футболом, – сказала Лори, – хотя в столице это и непросто. Впрочем, в столице все непросто, – добавила она, заметно нервничая. – Извините меня.

Она вышла в ванную и вернулась через некоторое время совсем в другом настроении: на лице играла улыбка, а голос звучал с какой-то новой легкостью, хотя и немного нарочитой:

– Займусь-ка я ужином.

– Вам помочь?

– А вы сумеете разбить яйца? Знаете, у меня всегда скорлупа попадает в яичницу, так что, может быть, этим заняться вам?

Они перешли в маленькую кухню, где Лори вручила Сюзанне фартук.

– Я все собираюсь заняться серьезно хозяйством, стать заправской домохозяйкой, – сказала она. – Мне всегда хотелось научиться готовить, но мне говорили, что это немодно и что путь к сердцу мужчины сегодня лежит уже не через желудок. – Лори произнесла эту фразу легко и непринужденно, но все же в ней чувствовался легкий оттенок горечи.

– Неужели мир так изменился? – спросила Сюзанна, накрывая на стол. – Я старше вас и жизненный опыт у меня иной. – Она повернулась к девушке, спрятала руки в большом кармане фартука: – Мне все же кажется естественным, если женщина хочет стряпать, печь и тем самым угождать мужчине. Наверное, я совсем не феминистка. По крайней мере, в этом вопросе.

– Но ведь ваша жизнь сейчас построена по-другому…

– Так уж случилось, таковы были обстоятельства. И в то же время я считаю, Лори, что женщина, которая решает жить иначе, достойна уважения, а не осуждения.

– А что вы думаете об абортах? Это злободневная тема, вы ведь знаете, даже в таком городе, как наш. Я имею в виду дело, которое сейчас рассматривается в суде…

– Я не понимаю, как можно выступать за аборты, в то же время я считаю, что у женщины должно быть право выбора.

– Мне кажется, что по делу «Найдел против штата Иллинойс» суд вынесет решение в пользу сторонников более либерального подхода.

– Почему вы так думаете?

Лори взбила венчиком яйца в алюминиевой миске.

– В моей работе приходится сталкиваться с такими вещами, о которых в обычной жизни не имеешь представления… Иногда, Сюзанна, я чувствую, что многого предпочла бы не знать…

– Бремя не из легких, должно быть?

– Пожалуй, да… На днях вот провели предварительное голосование по делу «Найдел против штата Иллинойс». – Сюзанна промолчала, и тогда Лори добавила: – Пять голосов против четырех в пользу Найдел.

– Насколько мне известно, об этом не принято говорить. Почему вы пошли на это, Лори?

Лори бросила венчик в миску, повернулась и вытерла руки о фартук.

– Да, не принято, но здесь все взаимосвязано, Сюзанна. Очень многое из того, что происходит сейчас в суде, имеет отношение к Кларенсу.

– Хотите рассказать об этом подробнее?

– И да, и нет.

Во время ужина Сюзанна не затрагивала эту тему. Временами ей хотелось пойти навстречу девушке, сказать, что та ей очень нравится и может считать ее своим другом, но Сюзанна понимала, что этого делать не следовало. Она приехала к Лори потому, что та позвонила ей и пригласила к себе, пригласила, пообещав рассказать кое-какие подробности, касающиеся Кларенса Сазерленда. Играть, так по правилам, сказала она себе.

– Хотите еще вина? – спросила Лори, когда они покончили с яичницей.

– Я бы выпила кофе.

Лори подала кофе в гостиную. Подойдя к проигрывателю, она достала пластинку, поставила ее. Это была «Волшебная флейта» Моцарта.

– Он написал эту оперу по заказу, – сказала она. – Заказчиком был владелец театра в Вене, которому нужна была опера-сказка. Сначала Моцарт воспринял поручение несерьезно, как возможность повалять дурака, но чем дольше работал над оперой, тем ярче и серьезнее звучала музыка, превратившаяся в гимн человеку.

Сюзанна рассмеялась, не сумев сдержаться: «Если что-то положительное и есть в деле Сазерленда, так это ликвидация пробелов в моем музыкальном образовании. – Сначала Теллер, теперь вот Лори».

Обе молча слушали, пока звучала одна сторона записи. Перевернув диск, Лори вернулась на кушетку и взглянула на Сюзанну, которая сидела, откинувшись на спинку и прикрыв глаза.

– Что вы хотели сказать мне, Лори? – спросила она, не меняя позы. «Вы можете доверять мне», – чуть не вырвалось у нее, но она сдержалась, понимая, что такие порывы при ее профессии непозволительны.

– Этот пистолет…

– Вы что-то о нем знаете?

– Судья Коновер угрожал им своей жене.

– Я слышала об этом раньше.

– От кого?

– Это неважно. В этом городе подобная информация не долго остается в секрете.

– Так вот, судья Коновер однажды пригрозил им своей жене, поскольку у нее был роман с Сазерлендом. Это вам тоже известно?

– Отдельные слухи доходили…

– Да, слухов хватало. Когда же об этом узнал и судья, он впал в неистовство, просто рвал и метал, а потом…

– А потом?

– Он сказал… сказал, что убьет их обоих.

– Откуда вы это знаете? Вы при этом присутствовали?

– Я была достаточно близко, чтобы все слышать. Эта была ужасная сцена, судья достал пистолет… Боже… был момент, когда я думала, что он действительно убьет ее.

– Но ведь не убил же.

– Нет.

– Ну а при чем здесь Кларенс? Или с ним у судьи тоже была стычка по этому поводу?

– Да, была.

– Вы что же, и этот разговор тоже слышали, Лори?

Она покачала головой:

– Кларенс мне рассказал.

Сюзанна медленно выпрямилась.

– Кларенс? Но зачем, какой ему смысл было об этом рассказывать?

– Не знаю. Разве что это был еще один способ сделать мне больно…

Сюзанна протянула руку и коснулась плеча Лори. Черт побери, может она, наконец, побыть просто человеком, женщиной, да или нет?

– Простите меня, Лори. Вам, должно быть, очень тяжело вспоминать это.

– Ничего, со мной все в порядке, – суховато выговорила Лори, хотя было видно, что это не так. Она с трудом сдерживала слезы, готовые вот-вот хлынуть из глаз. – Кларенс не упускал возможности рассказать мне о своих женщинах, ему это нравилось. Я думаю, я бы справилась с собой, влюбись он в кого-нибудь из них по-настоящему… Но ведь этого никогда не было! Он болтал лишь о своих сексуальных успехах: с той он познакомился в баре, с этой – на вечеринке, а эта…

– Вроде Сесили Коновер?

Лори не ответила, но ее молчание было куда красноречивее слов.

– Как долго продолжались их отношения?

– Не думаю, чтобы они прекращались. Он рассказывал мне, как… ну, они встречались у него дома, в отеле, даже в суде…

– В зале суда?

– Нет… в кабинете Кларенса. Единственный раз, когда он устроил что-то в этом роде в зале суда… как ни постыдно в этом признаваться… это было у него со мной. Ужасно. Вы только подумайте: ради чего мои родители обучали свою ненаглядную доченьку в юридическом колледже?.. Ради того лишь…

Первой и естественной реакцией Сюзанны было сочувствие, но она в который уж раз сдержала себя, не желая прерывать девушку. Однако опасения были напрасны, Лори продолжала говорить.

– Это случилось лишь однажды, – повторила она. – На самом деле все было не так ужасно, как могло показаться. Ничего не произошло, хотя, признаться, мы были на грани. У Кларенса были свои причуды – многие называли это странностями, – он нередко засиживался на работе допоздна и вечером любил зайти в зал суда и изобразить из себя верховного судью. Он садился в кресло посредине и произносил речь, обращаясь к залу; зал, разумеется, был темный и пустой, из публики была разве что я.

– И часто он так лицедействовал?

– Да нет, всего раз-другой…

– А в тот вечер, когда вы занимались там любовью?

– Тогда он вдруг стал нежным и ласковым, мы, говоря по-старомодному, обнимались и целовались. Я ужасно боялась, что кто-нибудь из охраны войдет и застанет нас, но Кларенса, похоже, это совершенно не волновало. Если бы это зависело только от него, то мы бы, возможно…

Сюзанна улыбнулась:

– Еще один старомодный термин: дошли бы до самого конца?

– Да, именно так.

В этот момент кончилась запись и на другой стороне пластинки. Лори встала.

– Поставить еще раз то же самое или что-нибудь более легкое? – спросила она.

– Давайте легкое.

Она поставила на проигрыватель пластинку с записью Джорджа Ширинга в сопровождении струнного оркестра, подошла к цветам, прикоснулась к ним с преувеличенной нежностью, затем обернулась и сказала:

– Я ужасно боюсь, Сюзанна.

– Боитесь? Чего?

– Боюсь находиться там.

– В здании суда?

– Да. Боже, я меньше всего хочу показаться странной или не в своем уме, знаете, с манией преследования, но, в конце концов, где-то в Верховном суде Соединенных Штатов скрывается убийца…

Сюзанна подошла к ней.

– Лори, вы все сказали мне? Может быть, вы чего-то недоговариваете? Возможно, Кларенс сказал вам что-то по секрету.

Первым побуждением Лори было ответить отрицательно, но, подумав, она кивнула: