Текст книги "Торжество на час"
Автор книги: Маргарет Барнс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)
Глава 42
В покоях королевы было непривычно тихо. Толпу разогнали солдаты, и герольды с грохотом удалились. Теперь не нужно было сосредотачиваться, прибегать к остроумию, не нужно держаться настороже под пристальными взглядами или же балансировать на грани надежды и отчаяния.
Анна стояла у раскрытого окна с небольшим букетиком розовых маргариток в руках. В голове мелькнули воспоминания: вот она наклонилась сорвать их, когда шла через лужайку, и ее молчаливое окружение терпеливо ждало, пока она соберет их. Никто не попытался остановить ее. Возможно, они тоже подумали, что она собирает цветы в последний раз.
Люди, окружавшие Анну, или те, кто приносил еду, были похожи на призраков, их мысли и поступки больше не занимали ее. Даже две женщины, шпионившие за ней, тайком друг от друга пытались оказать ей мелкие услуги. Она была приговорена к смерти, и это сделало ее защищенной от всякой ненависти.
– Королева Екатерина умирала медленно. Но разве твое положение хуже того, что ты заставила короля сделать с ней? – тысячу раз задавала ей этот вопрос тетя, да и ее светлость тоже.
– Но Екатерина была вправе держать при себе своих друзей.
«За брата и других я с радостью перенесла бы тысячу смертей», – смело заявила тогда Анна в суде.
Как легко было сказать это на глазах у публики! Но когда предстояло умереть одной…
Она опускалась на пол, обезумевшая от страха, перед лицом неизвестной вечности… Анна неудержимо рыдала и вскрикивала, делалась слепой к чужому горю, видела только свое.
Понапрасну женщины пытались успокоить ее. Наконец, испугавшись, что она сойдет с ума, послали за Кингстоном. Анна бросилась и прильнула к нему.
– Неужели король сожжет меня? – спрашивала она дрожащими губами, наконец решаясь произнести слова, которые словно молотки стучали у нее в голове весь день.
Поскольку ему предстояло все это подготовить, он искренне надеялся, что этого не случится.
– Только не это – это не для королевы, – пролепетал он.
– Тогда меня ждет топор? – Анна потянула его теплую руку своими двумя холодными как лед, поливая ее горючими слезами. – Я слышала, что у палача иногда срывается топор…
Должна же она найти сострадание хоть где-то, никто не может идти неподготовленным. Она поднялась с достоинством, на которое только была способна. Ей стало легче, что вырвались на волю слова, которые она так долго удерживала.
– Уважаемый сэр Уильям, прошу вас, пригласите ко мне священника, я хочу, чтобы слово Господне находилось в моей часовне. – Она умоляла его, неосознанно в тяжелую минуту потянувшись к вере ее детства.
Когда выполнили ее просьбу, она часами стояла на коленях перед телом Христовым, повторяя вновь и вновь старые знакомые молитвы, время от времени вставляя в них слова, исторгнутые из глубины сердца.
– Как я хочу, чтобы Джокунда, которая была мне больше, чем мать, увидела меня сейчас!
– Если б я могла увидеть Мэри Тюдор и вымолить у нее прощение перед смертью!
– Бог милосердный, как ты выдержал распятие, помоги мне, помоги мне выдержать встречу с топором. И если это в твоей воле, не допусти, чтобы ужас этот коснулся меня!
Только сейчас Анна поняла, в чем заключался смысл ее неосознанных страхов, подчас накатывавших на нее, окутывавших мраком ее блистательные победы, заставлявших хвататься за горло в попытке снять удушье.
Когда она наконец вышла из часовни, то усадила леди Кингстон в свое кресло.
– Я хочу, чтобы вы сыграли роль принцессы Мэри, чтобы я могла публично попросить прощения, как я бы сделала, если б она была здесь, – объяснила Анна.
В полном раскаянии, не обращая внимания на то, что они подумают, Анна опустилась на колени перед женой коменданта и в слезах призналась в каждом ничтожном притеснении, которое она допустила по отношению к падчерице, в жестокости, к которой она склоняла короля.
– И я призываю тебя перед лицом Господа Бога, и ты ответишь за это на суде Божьем, чтобы ты отправилась к Ее Высочеству Мэри, встала перед ней на колени, как я встала перед тобой, и попросила прощение за все зло, которое я причинила ей. Только тогда моя совесть обретет покой.
И будто ее страстные молитвы были услышаны. Когда Анна поднялась после принесенного покаяния, она увидела Кингстона, который сообщил, что страдания ее будут облегчены.
– Франциск Валуа, – сказал он, – посылает вам из Парижа своего палача: у него секира острее, и он более опытный в такого рода делах.
Следовательно – не будет этого нелепого, грубого топора.
И Анна тут же с теплотой и благодарностью подумала о Франциске. От него пришла помощь, которую она даже представить не могла, проводя в раздумьях длинные бессонные ночи.
Но Уайетт, возможно, представил. Поскольку он часто бывал там по государственным делам, то ухитрился передать записку с другом. И Франциск, который не мог ни вмешаться, ни заставить Генриха изменить свое решение, вспомнив маскарад во дворце в Кале, Георгия и дракона, предложил Генриху цивилизованную секиру для его бойни.
Это был для Анны последний, странный подарок от Валуа.
Она всегда нравилась Франциску. Он никогда не видел ее поникшей или растерянной, борющейся за восстановление жизненных сил после рождения ребенка. В его памяти она останется навсегда такой, какой он видел ее в последний раз, – необыкновенно желанной, купающейся в любви Генриха, вызывающей восхищение мужчин, становясь еще более прекрасной. Темноволосой Венерой прозвал он ее.
Даже теперь мысль о нем вызвала таинственную улыбку на губах Анны. Глаза ее по привычке заблестели и сузились. Но она тут же взяла себя в руки. К чему теперь предаваться мыслям о плоти? Теперь, когда ее тело скоро будет изуродовано. Нужно смиренно благодарить Бога и думать только о доброте короля Франции.
– Тогда мне не будет больно. – Все, что смогла сказать она, улыбаясь Кингстону. – Шея у меня тонкая. Я могу обхватить ее одной рукой!
Слегка дурачась, она пыталась быстро переменить настроение окружающим ее людям, заставить их повеселиться.
Но порой ее покидала храбрость.
Среди потока ужасных дней один был особенным – светило яркое солнце с раннего восхода и до позднего заката, была середина мая, Англия пропиталась насквозь запахом летних цветов, но Анна, которая так любила красоту природы, не замечала столь непостоянное пышное зрелище – не испытывала ничего, кроме безумной душевной муки.
Настал день, когда из-за нее должны были умереть пятеро мужчин. Наступил день, когда должен был умереть ее брат.
Целый день она и Маргарэт провели стоя на коленях, крепко сцепив руки: они молились и молились, изредка прерывая молитвы глупыми воспоминаниями, словами, которые разрывали сердце. И хотя толпы народа уже собрались на Тауэрском холме, чуть забрезжил рассвет, душой и сердцем они возвращались в Эллингтон и Хевер.
Они предавались воспоминаниям, пока не раздались гулкие шаги стражников, которые медленно и торжественно ступали по каменным плитам крепости, и не донеслись до них монотонные звуки молитв, которые читали священники на латыни. Затем звякнули ворота. Губы женщин перестали двигаться, ухо ловило каждый звук, стараясь узнать, что происходит.
Ропот пробежал по толпе зевак, собравшихся поглядеть на смерть, словно на представление – этот ропот потрясенных людей был более зловещим, чем любые крики ужаса.
Резкий звук отрывочных команд – мертвая тишина мучительнее звуков. Затем выстрелы пушек, прокатившиеся эхом от стены к стене.
Пять отдельных залпов нарушили зловещую тишину, и с каждым залпом Анна сгибалась все ниже и ниже – она умирала вместе с друзьями.
Вскоре заботливо окутанная наступившей темнотой на подъемном мосту скорбно проскрипела телега, въезжая во двор. Анна и Маргарэт не смели подняться и посмотреть в телегу.
Там, на Тауэрском холме, были сражены навечно молодость, грация и мужественная красота. Там с безразличием оборвали подающие надежды таланты, веселье, жизнерадостность и любовь.
Вдали погасли последние лучи заката, и далекие родовые поместья погрузились во тьму – сегодня они осиротели со смертью своих старших сыновей.
– Пустите меня! Пустите меня, я должна умереть вместе с ними, мое чрезмерное честолюбие стало их погибелью! – кричала Анна. – Я посмотрю им в глаза, я буду храбрее.
– Это зрелище не для дамы, – отвечали ей стражники.
Но придет час, когда она выйдет на Тауэрский холм и предстанет перед пристальными взорами толпы. Возможно, это будет завтра…
Какая жестокость, что она должна ждать и идти на смерть одна!
Арабелла состроила глазки капитану стражников и сумела выпытать новости об их конце.
– Уэстоны богаты, и Фрэнсис выглядел красавчиком. Его мать – вдова; она предложила королю отдать все деньги, которые он заплатил за земли в Хэмптоне, даже пожертвовала их родовым поместьем в Саттоне, – рассказала она. – Но они не выпустили его.
– Что они сказали на эшафоте? – спросила Маргарэт.
– Все они перед лицом Господа признали грехи свои, но отрицали виновность в предъявленных им обвинениях. И чтобы не пострадали их семьи, они не отзывались плохо о короле.
– А Марк? – продолжала Маргарэт.
– Только он один не выдержал: «Господа, заклинаю вас, помолитесь за мою душу, я заслужил смерть!»
– Что?! С петлей на шее, подарком от Кромвеля, разве он не очистил меня от позора, который сам же и навлек? – возмущенно воскликнула Анна.
– Мне кажется, он как раз и имел в виду, что своим предательством заслужил смерть, – предположила Арабелла, пытаясь оправдать его.
– Тогда он должен был выразиться яснее, чтобы все поняли! – заявила Анна. – Но не мне осуждать его!
С сожалением махнув рукой, она как бы оставила мысли о нем и начала расспрашивать о более близком ее сердцу человеке.
– А как мой брат, Белла?
– Милорд Рочфорд! – уточнила Арабелла, и без того широкий рот ее расплылся в улыбке – такая дань памяти пришлась бы ему по вкусу.
– Он стоял и рассматривал толпу, как мне сказали, подняв бровь, как он часто делал. «Чего вы ждете? – спросил он толпу, прекрасно зная, что все просто извелись от любопытства. – Я пришел сюда умереть, а не проповедовать». И он умер, простив своих врагов и предупредив друзей не слишком доверяться благосклонности фортуны – такой веселый и чистый душой, такой галантный до последнего вздоха!
Первой не выдержала Маргарэт: заплакала и уткнулась Анне в колени.
– Нэн, – донеслось сквозь рыдания. – Какой ужас для тебя – но вы-таки встретитесь… после всего. А я должна буду жить как-то без вас двоих!
– У тебя остался Томас, – мягко напомнила ей Анна.
Арабелла всунула в руку Маргарэт листок бумаги.
– Посмотри, голубушка, тут стихи. Мой влюбленный капитан нашел после них в темнице, за поцелуй я купила их для тебя. Тюремщики говорят, что накануне вечером Рочфорд распевал веселые баллады, чтобы поднять дух друзей. Но эти стихи он написал уже на рассвете, когда все уснули. Вот что у него было на сердце.
Втроем они склонились над скомканным клочком бумаги. Знакомый почерк Джорджа показался им прощальным приветом от него.
«Прощай, моя лютня, в последний раз
Тебе и мне придется потрудиться,
Началу нашему не суждено продлиться;
Теперь пропета песня и забыта —
Умолкнет моя лютня, когда душа убита».
Снаружи бушевала настоящая буря, как будто поруганная природа горевала вместе с ними. В окна хлестал дождь, а внизу, на разбушевавшейся реке, испуганно перекликались лодочники. Даже летом в Тауэре было холодно и сыро, и чья-то заботливая рука разложила огонь, чтобы хоть немного подбодрить осужденную королеву. До поздней ночи Анна, Маргарэт и Арабелла засиделись у огня, прислушиваясь к завываниям ветра, читая молитвы, даже посмеивались иногда, вспоминая прошлые дни.
Глава 43
– Он приехал, уважаемый Кингстон? Палач из Франции?
– Мадам, прошлой ночью был шторм, корабль, думаю, не смог бросить якорь в Дувре.
– Но сегодня утром шторм затих. Послушайте, как поют птицы!
– По всей вероятности, он задержался на дороге из Дувра, ведь это не дорога, а сплошная трясина.
Анна попыталась представить, как выглядит ее палач. Француз с острой секирой, он мчался по незнакомой стране, чтобы поскорей отсечь ей голову. Торопился из сострадания…
– Боже, он когда-либо доберется сюда? А вдруг, сэр Уильям, из-за незнания языка он поедет по другой дороге, или же его лошадь споткнулась и сбросила его. Вы обещали мне, что все свершится вчера! Я так надеялась, что к сегодняшнему дню мои муки закончатся!
– Кромвель отправил эскорт, чтобы встретить и сопроводить его. К полудню он прибудет.
– Почему вы так уверены?
– Из Вестминстера прислали пушки с солдатами из почетной артиллерийской команды с приказом оставаться в крепости и дать сигнал о свершившемся.
– Я помню, как вы оглушили весь Лондон салютами в день моей коронации. К чему теперь такие почести?
Комендант Тауэра молчал, потупив седую голову.
– Не отвечайте, я поняла, – с глубоким вздохом произнесла Анна. – Король должен знать, когда все произойдет.
Когда Кингстон ушел, она воздела к небу руки, как будто хотела отречься от всего земного! Какими прекрасными были ее руки, как часто Генрих покрывал их поцелуями!
Анна подошла к открытому окну, ее черная бархатная юбка покачивалась в такт шагов и шуршала по полу.
Снаружи, в крохотном уединенном саду, солнечные лучи скользили по траве, благоухание, доносившееся от изящных цветочных клумб, отгороженных друг от друга невысокими посадками самшита, навевало дремотную сладость. В клетке, подвешенной возле двери, весело щебетала коноплянка. Высоко в голубом небе над высокой городской стеной стремительно проплывали белые шапки облаков – последние свидетельства грозного ночного шторма. Где-то вдалеке за стенами крепости раздавались веселые голоса рабочих, стук топоров – люди занимались привычной повседневной работой.
Но обычную ли работу выполняли они сейчас?
– Это плотники, они ставят дополнительные стойла в конюшнях караула, – соврала Арабелла, стараясь сохранить на лице равнодушное выражение.
Но Анна уже догадалась, чем были заняты рабочие. Они возводили эшафот. Каждый звонкий удар топора вонзался не в тело, а разбивал и без того помутившийся рассудок женщины, для погибели которой строился этот эшафот.
– Я слышала, что его сделают слишком низким, – проговорила Анна, проведя языком по пересохшим губам.
– Чтобы народ на Тауэрском холме не смог стать свидетелем позора Тюдора и ринуться освободить тебя! – в сердцах прошептала Арабелла и обняла крепкими руками свою госпожу.
Анна благодарила Бога, что он дал ей минутную передышку, что позволил в последний раз насладиться теплом любви верных друзей, которых она обрела в последние дни свои.
– Что они сделают с моим телом – потом? – спросила она дрогнувшим голосом под перестук топоров.
Арабелла пыталась заставить замолчать Анну, она сильно беспокоилась за состояние Маргарэт.
– Об этом, дорогая Нэн, мы сами позаботимся! – напомнила она королеве.
Анна подошла к столу, за которым обычно писала: она хотела как-то скоротать мучительные часы ожидания и не изводить подруг своими тайными сомнениями. Тихо напевая под нос, чтобы не слышно было, как стучат ее зубы, Анна вытащила листок бумаги и взяла в руки перо жестом, хорошо знакомым ее близким. Она не захотела сесть и продолжала стоять, задумчиво похлопывая гусиным пером по бледной щеке – старалась собраться с мыслями. Ей необходимо было вновь обрести в себе силу духа. Ее Джордж на пороге смерти сумел владеть собою, значит, и она сумеет.
Уверенно она начала водить пером по бумаге.
«Запятнано имя мое, на сердце глубокая рана!
Что ж, радуйтесь злоба и подлый навет,
У последней черты я оставлю навек
Веселье, покой и отраду».
– Вы пишете последнюю просьбу, я готова исполнить ее для вас, мадам! – предложила леди Кингстон, тронутая истинным раскаянием покинутой мужем и лишенной короны узницы. Она хотела напоследок оказать ей любую услугу.
– Нет, что вы, благодарю вас. Я пишу стихи, надо же скоротать время, – ответила Анна, стараясь выглядеть такой же непринужденной, как ее брат.
Но предательская слеза скатилась по щеке, когда перо вновь заскользило по бумаге.
«О, смерть, не пожалей мне сна,
И дай возможность отдохнуть,
Позволь, чтоб чистая душа
Покинула истерзанную грудь!»
– Какие еще стихи ты можешь писать в такой час, Нэн? – прошептала Арабелла, когда подошла к Анне и заглянула через ее плечо.
– Это колыбельная песня, Белла.
– Последние думы о своей крошке дочери! – прошептала старшая леди Болейн, лицемерно воздев глаза к небу.
– Вы ошибаетесь, для себя! – твердо поправила Анна.
В эту минуту послышался гулкий звук шагов. Анна резко обернулась – стихи остались незаконченными. Теперь людям оставалось гадать, что хотела сказать Болейн перед смертью. Такой же загадкой для всех осталась и ее жизнь…
Шаги неумолимо приближались. Анна поняла, что пришел ее конец. Рухнула ее последняя надежда на отмену смертного приговора – в минуты слабости она молила об этом Бога. Ей часто приходилось видеть на столе Генриха смертные приговоры! Своей рукой он должен был подписать и ее приговор!
В дверях показались Кингстон, священник и несколько чопорных придворных. Прежде чем пойти навстречу им, Анна задержалась у стола, наблюдая как медленно сыплется песок в узкую воронку в ее песочных часах.
«Странно, я стремилась скоротать время! Я, которой отпущено его так мало!» – подумала она, оставаясь при этом совершенно спокойной.
Палач прибыл. Теперь, как уверяли они, ей не придется долго ждать. Правда сначала он пожелал отобедать вместе со своим помощником.
«Удивительно, – снова подумала Анна, – они в состоянии есть! Конечно, дорога была тяжелой, да и все это для них обычная работа, не хуже любой другой». По словам Кингстона, они будут готовы к полудню. Готовы лишить ее жизни.
Кто-то принес ей бокал глинтвейна, но она продолжала сидеть, не притрагиваясь к нему. Кто знает, может, в своей заботе о ней, они подмешали мак или белладонну, чтобы притупить ее чувства?
Нет – она встретит смерть со светлой головой, лучше примет любые страдания, чем не сможет поступками и словами доказать невиновность свою и чистоту имени своего, а также честность и благородство друзей. Она постарается выглядеть прекрасной и пойдет с гордо поднятой головой.
Маргарэт Уайетт выдворила всех из комнаты – временами она проявляла властную настойчивость, которой никто не смел противостоять. Последние полчаса они проведут одни – Арабелла, она и Нэн.
– Принарядите меня, я хочу выглядеть очень красивой! – приказала Анна, и они рассмеялись.
Она всегда так говорила, когда предстояли ответственные встречи. Они надели на Анну ее любимое платье из черной дамастной ткани, которое расходилось посередине, обнажая ярко-малиновую юбку. Со всей тщательностью причесали ее длинные темные волосы, как будто ей предстояло участвовать в маскараде или восседать на троне. Только на этот раз они уложили их под шапочку, отделанную драгоценностями, обнажив при этом белоснежную кожу шеи. Когда падали заколки из их дрожащих рук, или же они роняли расческу, все трое делали вид, что не замечают этого, а больше некому было замечать.
Время от времени кто-нибудь подавал голос, пытаясь, чтобы слова звучали как можно обычнее, но на половине предложения замолкал.
– Если б вам не захотелось тогда попасть в дом кардинала, мне никогда не пришлось бы прислуживать вам…
– Ты выйдешь замуж и будешь очень счастлива, Белла…
– Я сразу же отправлюсь в Эллингтон и расскажу Томасу, какая ты храбрая… была…
– Лучше передай ему, дорогая Марго, что, когда ты была со мной все эти годы, я чувствовала рядом и его частицу.
Но слишком скоро за ними явился почетный эскорт.
Анна торопливо и отчаянно обняла каждую по очереди. Щеки их были холодными и мокрыми от слез, но Анна не могла позволить себе рыдать, поскольку ей еще нужно было разыграть драму на глазах у мужской публики.
В последнюю минуту она прихватила небольшой требник, который дала ей приемная мать, давным-давно, когда ее жизнь была сплошным потоком счастливых дней. Книжечка была такой маленькой, что помещалась в одной руке. В ней заключалась частица Джокунды, которая будет с ней…
– Господи, хотя я пойду по аллее, где падает тень смерти, я не испугаюсь зла, потому что ты, Господи, со мной, – прочла Анна, когда книга с позолоченной обложкой раскрылась на знакомой странице.
Но слов она не видела. Она ослепла от слез, заполнивших ее глаза.
– Не печальтесь обо мне… – Все, что она смогла сказать, когда дверь открылась и пособники Генриха пришли за ней. – Джордж и остальные, я не сомневаюсь, предстали перед лицом истинного короля, и вскоре я последую за ними.
При мысли о них необычное умиротворение охватило ее. Она перестала бояться. Почувствовала себя в их дружеском окружении, как будто они задержались, поджидая ее, и она испытала огромное желание присоединиться к ним.
Слегка приподняв малиновую юбку, расшитую жемчугом, она почти побежала вниз по ступенькам, напевая куплет какой-то песенки, точь-в-точь как если б она торопилась встретиться с ними в саду Хевера.
Страдания смягчили надменные черты. Никогда еще Анна не выглядела такой красивой, с гордо поднятой головой: нервное напряжение подрумянило ее щеки, а большие темные глаза страстно блестели.
Мужчины и женщины расступались, пропуская ее вперед, но не могли оторвать взгляда от ее лица. Первый раз в жизни они, наверное, поняли, как околдован был их король.
– Многих я повидал, кто шел на казнь, но ни один из них не шел с такой радостью! – изумился Кингстон, который собирался проводить ее через ворота на зеленую лужайку за стенами крепости.
Но когда Анна оказалась под лучами полуденного солнца, выдержка начала изменять ей. При виде эшафота она резко остановилась, дыхание перехватило, больно закололо в груди.
Она не увидела толп народа. Жалкая группка разодетых мужчин окружила эшафот, в отдалении стояли лорд-мэр Лондона и главные судьи графств в красных мантиях. Над всеми, на разбросанной по платформе эшафота соломе, стояли два главных действующих лица, не считая ее: высокий человек с острой бородкой и юноша с копной волос на голове. Палач и его помощник.
Итак, все были в сборе. Так она себе все это и представляла: с одной стороны – суровые белые стены крепости, с другой – мрачная церквушка святого Петра, где молились солдаты, грумы и узники. Все было так, как она и ожидала увидеть.
Но умереть майским утром, когда ты еще сравнительно молода! Когда левкои благоухают, а счастливые люди на соколиной охоте несутся галопом через пустоши, поросшие золотым утесником, а в жилах играет кровь, царит любовь и веселье! Настал час лишиться обыкновенной любви, тепла и простых земных радостей! Рассыпаться в прах, стать пищей могильных червей… В тридцать три женщине еще необходима любовь мужчины, веселье, наряды, счастье, а не царская корона.
Но какой смысл думать о таких вещах, когда ты уже исповедался и готов к смерти?
После минутной слабости Анна заставила трясущиеся ноги идти вперед.
Дорога оказалась ужасно короткой… Не осталось ни секунды, чтобы нарвать маргариток! Надо пройти всего несколько шагов, пересечь лужайку и подняться на четыре пологие ступеньки. На этом и закончится ее жизненный путь.
Сэр Кингстон пошел первым, чтобы помочь ей подняться. У подножия эшафота его жена быстро и смело наклонилась и поцеловала развевающийся рукав платья Анны. Маргарэт и Арабелла шли следом за королевой.
Анна поднялась на эшафот, теперь она могла рассмотреть собравшихся людей. В толпе раздался непроизвольный вздох. Анна поняла, что, лишившись короны, она все еще могла волновать сердца мужчин. Пока не упадет ее голова с плеч, она будет очаровывать их своей загадочной роковой красотой.
На душе ее стало тепло от сознания собственной власти над мужчинами, она получила оправдание всего содеянного ею. Сколько всего произошло в ее жизни с того дня, когда в тихом саду раздался голос Симонетты: «Нэн! Нэн! Теперь твоя очередь ехать ко двору!»
Единственным человеком, остававшимся равнодушным к женской красоте, был Кромвель. Норфолк, к своему позору, не пришел! Но зато присутствовал один из братьев Джейн Симор, которому хватило ума спрятаться за закованных в железо алебардщиков. Прямо напротив нее стоял Саффолк. Анна заметила его внезапное сходство с королем и решимость стоять в первом ряду. Недалеко виднелся жених ее кузины Говард – Гарри Фицрой. Молодой Фицрой впервые присутствовал на казни, до этого ни с чем подобным ему не приходилось сталкиваться в своей сытой изнеженной жизни. Несмотря на развязные манеры и чванливый вид, он выглядел позеленевшим от страха. Анна от души пожелала, чтобы от увиденного зрелища его вырвало и он потерял перед всеми свое мужское достоинство.
Но Боже! Ведь ее уже не будет, она не сможет увидеть всего этого!
После горестного созерцания врагов и отрекшихся друзей Анна подняла голову к чистому небу, но увидела только королевских пушкарей на стенах крепости. Они стояли возле своих пушек, готовые подать сигнал, которого ждал Генрих в Вестминстере, сигнал, который возвестит ему, что уплачена последняя цена за их безрассудную любовь. Что он может спокойно вздохнуть, получив долгожданную свободу, может теперь вскочить на боевого коня и отправляться к новой брачной постели…
Но зачем мучить себя воспоминаниями о соблазнительной привлекательности Генриха! Лучше было бы ей не встречать его вовек!
Кингстон тронул ее за локоть, напоминая, что она должна сказать несколько слов с эшафота, что этого ждут от нее. Что нового она могла сказать им, только повторить, что невиновна в предательстве, прелюбодеянии и кровосмешении? Лучше всего сдаться на милость короля, тогда меньший вред причинят их дочери!
Стоя на эшафоте, Анна услышала собственный голос – такой звонкий, он эхом отдавался от стен, окружавших ее.
Но мысленно Анна была вместе с Елизаветой, она пыталась заглянуть в будущее своей дочери. «Как отнесется к ней новая королева? Так же, как я отнеслась к Мэри? А вдруг мягкая Джейн окажется доброй, и дочка полюбит мачеху, как я полюбила Джокунду? На все воля Божья!» Единственное, в чем Анна не сомневалась, так это в том, что Елизавете внушат, что Анна Болейн была шлюхой, и девочка будет вспоминать о матери с позором.
– Молю Бога, чтобы он защитил короля! Для меня король долгие годы был добрым и нежным супругом, – твердо заявила Анна. Она произносила самые трудные слова в своей жизни.
На этом ее короткая речь закончилась, она порывисто обернулась к Маргарэт и Арабелле.
– Что мне сказать вам… вы никогда не предавали меня – ни в радости, ни в горе…
Что могла Анна дать им взамен, взамен преданной дружбы, длиною в одну жизнь?
Молча они посмотрели друг другу в глаза, Анна вложила Маргарэт в руку маленькую книжечку в золотом переплете – подарок Джокунды.
Полуденное солнце продолжало светить, а птицы продолжали петь, но Анне больше ничего не оставалось делать. Ничего, только опуститься на колени и положить голову на плаху.
В первый раз она решилась посмотреть на зловещую колоду с выдолбленным углублением, которое тщательно выскребли от крови предыдущей жертвы. При виде ее кровь в жилах потекла с бешеной скоростью, застучало в висках и Анне показалось, что все это слышат в наступившей торжественной тишине.
Что они сделают с ее телом после, в сотый раз она задавала себе вопрос. С ее застывшим телом и страшной окровавленной головой? Станут ли дожидаться темноты, чтобы погрузить останки на телегу, как уже делали с другими, и она печально проскрипит во дворе?
Анна была на грани истерики.
Арабелла в полуобморочном состоянии хотела повязать шарф на глаза своей госпоже, но Анна отстранила ее дрожащие руки. До последнего мгновения она должна видеть, что они собираются делать с ней…
В состоянии немого ужаса взор ее обратился к Кингстону, который с печальным видом стоял позади нее, готовый подать роковой сигнал. Затем перешел на палача, стоящего справа. На нем не было камзола, на глаза надета узкая бархатная маска, его можно было принять за одного из зрителей. Коричневая кожаная куртка спускалась до бедер, на ногах были модные коричневые чулки. Но в руках у него не было секиры, скорее всего, он спрятал ее в копне соломы.
Даже в такую минуту Анна заметила, что он был красив – своего рода мрачная красота. Может, из-за того, что он был французом, его не волновали мысли о ее виновности и грехе.
Анна непроизвольно посмотрела на него из-под опущенных ресниц. Взгляд ее миндалевидных глаз был похож, по словам женщин, на взгляд настоящей колдуньи.
И потому, что стоял майский день и она была самой соблазнительной женщиной, встречавшейся у него на пути, его темные блестящие глаза улыбнулись ей в ответ из-за черной бархатной маски. Анна поняла, что он желает ей добра, что вернется и расскажет Франциску о ее достойном конце, о том, что она была не только красивой, но и храброй женщиной.
Палач опустился на одно колено и попросил прощение за то, что ему придется свершить.
С этой минуты он стал единственным оставшимся в ее жизни мужчиной. Только от него она могла ждать помощи. Она не знала даже его имени. На грани жизни и смерти реальными были только он и она. Именно он нежно помог ей опуститься на колени, но склонить и положить гордую голову в это ужасное углубление в колоде Анна должна была сама!
Она никак не могла заставить себя сделать это.
Пальцы ее нервно теребили шапочку на голове. Все было так, как она себе представляла. Маргарэт и Арабелла отвернулись. Значит, снять ее ей тоже придется самой…
– Еще немного, уважаемый Кингстон, – попросила Анна. – Господи, дай мне силы!
Она старалась подготовиться, закрыла глаза и зашептала.
– Прости меня, Господи! В твои руки передаю свою душу! – шептала и шептала она сухими губами, продолжая стоять на коленях.
Тщетно пыталась Анна связать надежды с небесным царством.
Внезапно ее отвлек звук какого-то движения сзади, легкий шорох соломы и приближающиеся шаги. С быстротой кошки, учуявшей опасность, Анна резко повернулась на звук, раздавшийся теперь слева.
Она увидела помощника, волосы на его голове напоминали копну соломы. В руках его было пусто. Он придвинулся ближе к ней, послушный приказаниям палача, он сделал вид, что собирается…
С ужасом Анна пристально посмотрела в его глаза. В мозгу отпечаталось изображение безусого деревенского лица. Она вновь повернула голову… на миг ее внимание расслабилось.
И тотчас же, сжалившись, французский палач взмахнул острой секирой и нанес удар.
