Текст книги "Торжество на час"
Автор книги: Маргарет Барнс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)
Глава 17
Джокунда считала, что Томас проявил себя с наилучшей стороны. Анна, растерянная, бродила по длинной галерее с книжкой стихов в руках, но не могла сосредоточиться. Переворачивая совсем не прочитанные страницы, она вновь ловила себя на мысли, что не представляет себе другую женщину хозяйкой Эллингтона. «Всю мою жизнь, – думала она, – я считала себя невестой Томаса». Он все так же любит ее, она и теперь могла бы выйти за него замуж, если бы не Генрих Тюдор.
Но Генрих Тюдор не упускал ничего в жизни. Желания других людей не имели значения, если чего-то пожелал он. А что до молчания Анны, то оно только разжигало его страсть. Он вовсе не был недоволен. Наоборот, ему казалось интригующим, что она отважилась на столь чудовищное непослушание. Это лишь доказывало, что она не станет легкой добычей и придется приложить некоторые усилия, чтобы заставить ее покориться. Ему нравились такие женщины. Норов он ценил как в лошадях, так и в женщинах. Большое удовольствие – усмирять и тех, и других.
Не получив ответа, он не замедлил явиться сам. Нашлось бы множество поводов посетить в это чудесное утро Хевер и повидаться с верховным мажордомом королевского двора, без того чтобы вызвать какие-либо кривотолки по этому поводу. Да и сэр Томас Болейн всегда был сговорчив. И на этот раз Генрих застал Анну врасплох.
Она не слышала, как он откинул гобеленовую штору и вошел в галерею. Когда она подняла глаза от книги, король стоял перед ней, и по сладострастному выражению его лица она поняла, что он уже несколько минут рассматривает ее. «Как зверь перед прыжком», – подумалось ей.
У нее перехватило дыхание. Анна не ожидала, что он застанет ее вот так, совершенно одну. Отложив в сторону томик стихов в кожаном переплете, она приветствовала короля глубоким реверансом. Нет, решила она, ему не удастся поставить ее в положение глупого напуганного кролика.
Она была грациозна в каждом движении. Он самоуверен и полон чувств.
– Что читает в это солнечное утро мистрис Анна? – произнес он своим мягким сочным голосом.
Его учтивость лишала ее уверенности. Не доверяя своему голосу, она почтительно протянула ему книгу. Он подошел ближе, взял книгу и стал бережно перелистывать тонкие украшенные цветными рисунками страницы. Его рыжеватые брови удивленно поднялись, когда он прочел заглавие.
– «Тролль и Кризида»? Крепкий орешек для неискушенной девушки, я думаю?
– Мне нравится.
– Мне также, – усмехнулся он.
Держа в руках книгу и устремив на девушку слегка насмешливый, полный чувственного любования взгляд, он тихо и нежно продекламировал несколько строк из поэмы. Слишком нежно.
То, что он расставлял ей ловушки, возмутило Анну, и она покраснела, как простая девчонка-горничная. Но решила, что не даст сбить себя с толку.
– Сэр Томас Мор считает это очень хорошими стихами, – сказала она, горделиво вскинув голову.
– И он прав. Я бы хотел положить их на музыку для вас.
Мгновенно приняв ее полный достоинства тон, Генрих перестал флиртовать с ней. Он отложил книгу и присел на стул с изогнутой спинкой, на котором обычно сидела Анна, когда занималась музыкой.
– Вам давно пора вернуться ко двору, дабы радовать нас своей красотой и достоинствами в добавление к очаровательному остроумию вашего брата, – сказал он.
Губы Анны вытянулись в жесткую линию.
– Имея столь важные дела, Ваше Величество едва ли могли знать, что я была серьезно больна, – ответила она холодно.
– Неужели? – грубовато-шутливо спросил он. – Разве среди моих приближенных нет ваших родственников? И вы полагаете, что я никогда не справлялся у них о вашем здоровье?
Его слова звучали искренне, в них слышался упрек, и Анна почувствовала себя сконфуженной.
– Ваше Величество так великодушны… – прошептала она.
– Не слишком великодушен, вы знаете это, – резко возразил он. – Мне не хватало вас, Нэн.
Анна взглянула на него.
– Но вы приказали мне удалиться от двора. – Она бы добавила, если б посмела: «Без достаточных на то оснований».
– Разве так не было лучше – тогда?
Своими словами он как бы давал понять, что они оба знают, о чем идет речь. Это раздражало Анну, но она отдавала себе отчет в том, что он прав: так действительно было лучше. Ведь если бы она не заболела и осталась при дворе, то как бы она преодолела без доброй заботливой Джокунды безысходное отчаяние последних месяцев?
– Но сейчас вы должны вернуться. – Слова короля звучали учтиво, скорее как просьба, а не приказ.
Он встал и медленно подошел к окну, из которого открывался восхитительный вид на редкий по красоте хеверский парк.
Так же учтиво поднялась и Анна: она не могла сидеть, когда король стоял.
– Я еще не совсем здорова, – упорно сопротивлялась она.
Генрих резко отбросил полу своего расшитого драгоценными камнями бархатного плаща. Уверенно подойдя к ней, он приподнял ее голову за подбородок и внимательно посмотрел в лицо.
– Маленькая негодница все еще сердится? – прозвучал его короткий грубый смешок. – А что ты ожидала? Чтобы я стоял в стороне и смотрел, как этот рыжий парень, задыхаясь от страсти, обхаживает тебя? Ту, которую я выбрал для себя!
Его слова снова ввергли ее в мучительные воспоминания. Шелест шелка и запах духов, залитые солнцем лужайки и голосок маленькой Мэри Тюдор, страстные объятия любимого. Анне пришло на ум, что для Генриха она, пожалуй, как молодая необъезженная кобылица, которая бьет копытами и кидается на своего dompter [13]13
Укротитель (франц.).
[Закрыть], который хорошо знает и понимает все ее уловки. Нет, нельзя уступать ему!
– Поскольку я не знаю, за какую провинность королева дала мне мой conde [14]14
Отпуск, увольнение (франц.).
[Закрыть]… – начала она.
Он усмехнулся.
– Вы не должны держать зла на мою жену. У меня нет сомнений относительно того, что она была очень рада спровадить вас, но дело в том, что это я приказал ей отослать вас домой.
Темные глаза Анны блеснули ненавистью в ответ на самодовольный взгляд его светлых глаз. Она понимала, что он любуется собой.
– Ну, что ты теперь скажешь, моя прелесть? – мягко спросил он, наклонился и легко поцеловал ее полуоткрытые губы.
– Что Ее Величество, может быть, не желает моего возвращения, – продолжала спорить Анна.
Она заставляла себя сопротивляться, хотя чувствовала, что колени у нее подгибаются.
– Может быть, и не желает, но она пошлет за тобой. И очень скоро.
Анне стало трудно дышать. Он держал ее очень близко – это нечестная игра. Гнев и отчаяние захлестнули ее, и она почувствовала, как к горлу подступают рыдания.
– Все равно мне нужна моя мачеха, – произнесла она ослабевшим голосом.
Видя, что Анна действительно расстроена, Генрих отпустил ее. Он остановился у стола, на котором лежала великолепная лютня и ребек [15]15
Старинный струнный смычковый музыкальный инструмент.
[Закрыть], привезенные ею из Франции, и провел пальцами по струнам.
В душе Анны была полная сумятица. Она стояла и смотрела на его широкие плечи, на красную шею и коротко остриженный затылок. Левую руку она спрятала в рукав, а правую положила на шею, как часто делала в минуту душевного волнения.
Генриха, казалось, не слишком заинтересовали редкие инструменты, которые он разглядывал. Когда король вновь повернулся к ней, в нем не осталось и следа властности или насмешки.
– Послушай, Нэн, – сказал он, и в его вдруг охрипшем голосе слышалась искренность, – мне все равно, как и с кем ты приедешь. Лишь бы ты приехала. Я разрешаю леди Болейн прибыть с тобой. Мне одиноко сейчас, и ты нужна мне.
Они стояли и изучали друг друга глазами, как два борца перед тем как выйти на круг. И через несколько мгновений застывшая маска на красивом лице Анны стала смягчаться улыбкой.
Она поняла, что сегодня одержала над ним победу и может позволить себе быть великодушной. С присущим ей тактом она постаралась скрыть свое торжество.
– Вы желаете, чтобы я вернулась ко двору, как и прежде, фрейлиной королевы? – спросила она.
– Я бы предпочел, чтобы ты была при короле, – грустно усмехнулся он.
Но Анна отрицательно покачала головой.
– Это было бы бесчестьем, – строго заметила она. Он смотрел на нее, как будто обдумывая какое-то решение.
– Да, действительно, ты еще слишком худа и бледна, – уступил он. – Я скажу леди Болейн, чтобы она лелеяла тебя, пока ты не будешь чувствовать себя хорошо и сможешь приехать.
– Вы так добры, сир, – она низко склонилась в реверансе. – Я понимаю, что Ваше Величество могли бы приказать мне…
Он слегка ущипнул ее за щеку.
– Но что я получу за это, моя прелестная Нэн? Хмурый взгляд этих черных глаз и обидный ответ надутых губок, созданных для поцелуев?
Он больше не пытался прикоснуться к ней и говорил просто и серьезно.
– Поверь, мне бы очень хотелось покинуть эту красивую комнату, унося с собой приятные воспоминания о непринужденном смехе, проникновенных взглядах, о стихах, прочитанных вместе. Я бы хотел, чтобы мое присутствие доставляло тебе удовольствие. Но я буду терпеливо ждать, – добавил он, направляясь к двери, – с тем чтобы вернее добиться своего.
Но неожиданно взметнувшаяся искорка кокетства, которое было так присуще Анне, не дала ей оставить все как есть.
– А вы уверены, что добьетесь своего? – спросила она, бросив на него дразнящий взгляд из-под полуопущенных длинных ресниц.
Очарованный, он остановился на пороге, одной рукой придерживая тяжелую штору. В лучах утреннего солнца он – статный, широкоплечий – представлял собой величественную картину. И из всех красивейших женщин, трепетавших при одном его приближении, Генрих Тюдор, король Англии, выбрал ее. Но не величественный вид и не высокая честь, оказанная ей, тронули Анну. Что-то привлекло ее в нем самом.
Он был страстным, нетерпеливым, полным жизненных сил. Она удивлялась про себя, почему еще совсем недавно он казался ей таким пожилым. Несмотря на обиду и неприязнь, ей вдруг подумалось, что хорошо, наверное, быть любимой таким мужчиной. Эту мысль, впрочем, она тут же с презрением прогнала прочь.
– Я никогда не позволяю дичи ускользнуть от меня. Спроси об этом моих охотников, – сказал он, и Анна еще долго слышала его самоуверенный смех, раздававшийся в стенах Хевера после того, как он опустил за собой штору и в сопровождении сэра Томаса Болейна спустился по лестнице.
Глава 18
– Как только у Нэн хватило смелости не ответить на первое письмо короля? – сказала Джокунда, со страхом глядя на второе письмо, как будто это было послание дьявола.
– Смелости ей не занимать, – самодовольно заметил сэр Томас.
– Смелости у нее побольше, чем у Мэри.
– Да и ума тоже!
Чтобы лучше рассмотреть королевское письмо, Томас Болейн отодвинул в сторону листы с набросками герба Ормонда, которыми был завален его стол. Стоит ли теперь беспокоиться о каком-то ирландском владении? Будь это год назад, он раскрыл бы дочери свои тайные намерения относительно Ормонда и растолковал бы ей, как им вместе преуспеть в этом деле. Теперь же оказываемое ей внимание короля поставило семью Болейнов на совершенно иную ступень.
Правда, в душе сэра Томаса поселился страх, что острый язык дочери не доведет их всех до добра. Как образумить ее? У Анны светлая голова, но она – горячая, страстная натура, а главное – гордая и властная.
– Возьми письмо, отнеси его Анне, – велел он жене.
– Уму непостижимо! – ворчала хозяйка Хевера, неохотно принимая письмо. – Верховые с посланием из дворца каждые несколько дней. Присылаются туши только что подстреленных оленей, чтобы поправить ее здоровье, но на самом-то деле, конечно, чтобы показать ей, какой он хороший охотник. И это: «Заботьтесь о ней, дорогая леди Болейн», – как будто я без него не знаю своих обязанностей!
– Джокунда! Я вынужден напомнить тебе, что речь идет о короле!
– Как бы я хотела, чтобы не о нем мы сейчас говорили! Был бы это молодой Уайетт или какой-нибудь другой молодой человек, но только с честными намерениями. Если она сейчас поддастся искушению, то будет потом гореть в аду!
Лицо сэра Томаса покраснело.
– Это не так, говорю я тебе, – когда речь идет о короле.
Но Джокунда знала, как расцвела душа Анны, когда она любила по-настоящему. А то чувство, которое вызовет в ней Генрих Тюдор – уродливое, расчетливое, – только озлобит и растлит ее.
– Сказано: «Не прелюбодействуй», – процитировала леди Болейн из единственной книги, которую знала. – И, насколько я помню, там ничего не говорится насчет сожительства с королями.
На это ей было объявлено, что такие глупые рассуждения являются прямым следствием пагубной лютеранской идеи о том, что женщины могут читать Священное писание самостоятельно.
Джокунде ничего не оставалось, как отнести письмо падчерице. И, наверное, потому, что она никогда не пыталась выведать что-то у Анны и вообще не имела привычки совать нос в чужие дела, Анна посадила ее рядом с собой на дубовый сундук и стала громко читать:
– «Моей госпоже и повелительнице! – так романтично начиналось послание Генриха. – Поскольку много времени прошло с тех пор, как я имел о вас известия, а также и о вашем драгоценном здоровье, то моя большая любовь побуждает меня вновь писать к вам…»
– Большая любовь! – пробормотала Джокунда, невольно впадая в благоговение от мысли, что эти слова писаны в Вестминстере.
– Как будто ему известно, что такое большая любовь, – фыркнула Анна. – «С тех пор как мы расстались с вами, до меня стали доходить слухи, что вы изволили переменить свое решение и не собираетесь более возвращаться ко двору ни с вашей матушкой, ни одна».
– Да, Нэн, мы уже, кажется, использовали все возможные доводы, чтобы задержаться с отъездом.
– «Это известие, если оное достоверно, повергает меня в немалое изумление, – продолжала Анна, – так как в душе своей знаю, что не нанес вам никакой обиды». Боже милосердный! Не нанес никакой обиды! А то что он разрушил счастье всей моей жизни?!
– Давай, я дочитаю, – предложила Джокунда, увидев слезы на глазах Анны.
Дрожащей рукой она взяла письмо и стала бегло читать, выделяя голосом наиболее важные места.
– «Кажется мне несправедливым, имея большую любовь к вам…» Ты слышишь, Нэн, он снова пишет об этом! «…быть так далеко от женщины, которую ценю более всего на этом свете. Не выражу словами, любовь моя, как отсутствие ваше огорчает меня. Надеюсь только, что не по своей воле остаетесь вы дома. Но ежели окажется, что таково ваше желание, то останется мне только оплакивать свою горькую судьбу и стараться умерить свое безрассудство».
Джокунда опустила несколько строчек с формальными фразами. В конце письма стояло: «Писано собственноручно преданным слугой вашим Г. Т.»
Напыщенные слова звучали странно и нереально в маленькой уютной комнате.
– Да, иметь слугой короля Англии – это кое-что! – натянуто усмехнулась Анна.
– Его Величество прислал тебе настоящее любовное письмо. Похоже, что он действительно любит тебя. Я боялась, что оно будет непристойным.
– Непристойное оно или прекрасное, но на этот раз придется отвечать на него.
– Твой отец надеется, что теперь ты забудешь свою ребяческую любовь и подумаешь о прекрасном будущем, которое тебя ожидает, – послушно передала Джокунда слова сэра Томаса.
– Не о будущем я думаю. Я вспоминаю прошлое, – задумчиво ответила Анна. – Прекрасное прошлое. Одно короткое лето, полное радости и надежд. А он безжалостно растоптал их, как утренние грибы-дождевики!
Она подошла к окну, но ее большие темные глаза не видели ничего перед собой. Они всматривались в глубь себя, в прошлое, и в памяти вновь возникли сочно-зеленые луга у реки, покрытые маргаритками лужайки в садах королевы в Гринвиче, нежная улыбка на молодом прекрасном лице любимого.
– Как смеет надеяться король, что я полюблю его?! – возмущенно воскликнула она. – Как он смеет думать, что сможет купить мою любовь блестящими побрякушками? Да, его письмо благородно и полно любезностей, но мы-то знаем, чего он хочет, а как я могу отдать ему себя после… после…
Слова замерли у нее на губах, горло сжалось от безудержных рыданий. Она с отчаянием опустилась на пол перед подоконником, покрытым ковром, положила на него голову и обхватила ее руками.
Джокунда с жалостью смотрела на нее. Она не отходила от Анны во время ее горячки и давно поняла, что отношения Перси и ее падчерицы зашли далеко, хотя эту тайну у нее не выпытал бы никто и никогда.
– Если ты будешь непреклонна и не станешь любовницей короля, святая Матерь Божья поможет тебе, – просто сказала она. – Ведь сказано: «Благословенны чистые сердцем».
Анна встала и поцеловала Джокунду.
– Да, дорогая Джокунда, но там же сказано: «Почитай отца своего», – ответила она колко. – И я думаю, если не подчиниться ему, то, пожалуй, все это кончится тем, что они упрячут меня в монастырь.
– Большинство женщин сочли бы его не самым плохим местом, – пробормотала Джокунда.
Но Анна не относилась к тому типу женщин, которые могут отречься от всего и удалиться в монастырь. Несмотря ни на что, в мире оставалось много всего, что она очень любила. Да, у нее отняли любимого человека, но она вовсе не хотела хоронить в себе дарованную ей природой необыкновенную женскую привлекательность. Ей хотелось быть свободной, чтобы являть миру свои таланты и очарование. И чувствовать снова и снова собственную силу. И видеть страстное желание в глазах мужчин.
Вся ее жизнелюбивая натура сопротивлялась, когда Анна думала о монастырской жизни, и она вновь возвращалась мыслями к Генриху Тюдору. Она и предположить не могла, что мужчина его возраста и положения окажется таким галантным кавалером. Будь он, как ожидала Джокунда, более прямолинейным и грубым, все было бы проще. Да, как мужчина, он не лишен привлекательности. К сожалению.
Конечно, то, что он назвал себя в письме ее верным слугой, являлось лишь вежливым оборотом письменной речи. Но все-таки не указывало ли это на то, что ей предоставляется свобода в выборе решения: уступить ему или отказать?
В конце концов Анна решила, что не будет изводить себя лишними размышлениями. Когда она легла спать в эту ночь, рука ее, как всегда, скользнула под подушку, где лежал обрамленный драгоценными камнями маленький портрет Гарри Перси. Портрет – вот единственное, что осталось ей от него. Она не могла видеть портрет в темноте, но могла держать в руке, засыпая с мыслями о Гарри и молясь за него.
Но сегодня впервые некоторое раздражение примешивалось к ее чувствам. Почему она не может быть свободной, жить и любить по своему усмотрению, как другие девушки? Почему эти двое мужчин разрывают ее душу и не дают покоя ее усталому сердцу?
В свое следующее посещение Хевера король объявил, что останется на ночь.
За ужином было приятно и весело: хорошая еда, прекрасная музыка, умный разговор – все, что так присуще богатому культурному дому. После ужина сэр Томас и леди Болейн удалились из зала, оставив короля наедине с их дочерью, как будто он был женихом, а она – невестой.
Анна смущенно подняла глаза на короля. Он стоял напротив камина, и его силуэт вырисовывался на фоне пламени. Генрих был серьезен.
– Я все время думаю о твоем ответе на мое последнее письмо, – сказал он, вертя на пальце кольцо-печатку. – Меня с ума сводит то, что я никак не могу истолковать твой ответ: благоприятен он для меня или нет?
Но Анна того и добивалась. Ее ответ королю был двусмысленным. Не смея отказать ему, она старалась выиграть время.
Но сегодня вечером она поняла, что будет вынуждена ответить определенно. Если бы он не был королем! С одной стороны, она не могла простить его, но с другой – и не хотела терять его.
Генрих ждал ответа, но Анна молчала в замешательстве. Обиженный ее колебаниями, он тем не менее пришел ей на помощь. Постаравшись сбросить с себя всякую монаршую величественность, он придвинул кресло и сел рядом с ней. Взяв ее руку с уродливым пальцем в свои, он просто сказал:
– Умоляю тебя, скажи мне откровенно, сможешь ли ты полюбить меня?
Анна была тронута и благодарна ему за эту простоту. Повернувшись к нему, она другой рукой стала нервно перебирать жемчужинки, пришитые по краю его рукава.
– Я все еще не могу поверить в это, – тихо проговорила она. – Мне иногда кажется, что Ваше Величество смеется надо мной.
– Ради всего святого, Нэн, разве похоже, что я шучу? – воскликнул он сердито и вместе с тем удивленно. – Неужели человек в моем положении, когда каждый его поступок на виду у всех, будет выдумывать различные поводы, чтобы увидеться с женщиной, писать ей нежные письма и скакать каждый раз по пятьдесят миль в один конец, если он не любит ее?
– Но, поступая так, Ваше Величество умаляет свое королевское достоинство, – пробормотала Анна, на которую вдруг нашло чувство уничижения.
– Разве не течет в твоих жилах кровь Плантагенетов, как и в моих? – возразил он.
Действительно, они были равны в этом, через своих матерей. Анна знала, что принадлежность к знатному роду Плантагенетов составляла предмет неимоверной гордости для Генриха, гордости, граничащей с навязчивой идеей. Интересно, не это ли, в первую очередь, привлекло его в сестре Мэри и в ней самой, а вовсе не красота и очарование?
– Так странно… Вам стоит только пожелать, – она замялась, не зная, как обратиться к нему в этом новом для нее положении, – и любая женщина будет счастлива…
– Как видишь, нет, – возразил он с горечью. – И мне не надо никого, кроме тебя. Скажи же, наконец, найдется ли в твоем сердце место для меня?
Анна сочла благоразумным встать и отойти в другой конец комнаты. Ее движения напоминали Генриху грацию робкого молодого оленя, на которых он так любил охотиться. И никогда еще не чувствовал он в груди такого сладострастного пыла. Даже то, как она вдруг перешла от дружеской беседы к холодному официальному тону, сводило его с ума.
– Ваше Величество знает, что мы, Болейны, имели все основания относиться к вам с любовью и уважением… – начала она.
Но он не дал ей закончить. Вскочив с места, он возбужденно заговорил:
– Нэн, Нэн! Как ты можешь так разговаривать со мной? Как будто я чужой человек, а ты глупенькая жеманница? Ты же знаешь, что уже год, как я умираю от любви к тебе!
Она различила в его голосе еле сдерживаемую страсть и не стала разжигать этот огонь сильнее. Но то кокетство, которое было неотъемлемой частью ее натуры, все-таки нашло выход: она посмотрела на Генриха полуобернувшись, через плечо, с чарующей соблазняющей улыбкой.
– Но чего же вы хотите от меня? – спросила она, заранее зная ответ.
– Разве я не писал тебе об этом? Или ты хочешь, чтобы я произнес это вслух?
В одно мгновение он оказался рядом с ней и с силой привлек к себе. Он прижал ее к себе крепко, грубо, так что драгоценные камни, украшавшие его камзол, царапали ей грудь.
– Нэн, я не знал, что ты такая лицемерка. Ты вся дрожишь, – засмеялся он ликующе. – Не потому ли, что вся твоя холодность – напускная, и ты не в силах притворяться, когда слышишь признание в любви?
Он приподнял ее подбородок, так что она вновь могла дышать. Устремленные на нее глаза были полны любви и восторга.
– Я хочу, чтобы ты стала моей любовницей и моим другом, – сказал он ей. – Я устал делать вид, что еду сюда поохотиться на оленя или поговорить с твоим отцом. Больше всего я хочу объявить всему свету, что ты моя, чтобы все завидовали мне. Но как я могу сделать это, если я, может быть, обманываю самого себя, и ты не питаешь ко мне никаких чувств?
Анна молчала. Она стояла, не двигаясь, в полуобморочном состоянии. У нее не было сил сопротивляться его поцелуям. И тогда он выложил то, что ему казалось решающим доводом.
– Послушай, Нэн, – сказал он, жадно вглядываясь в ее очаровательное лицо, – если ты станешь мне настоящей и верной любовницей, отдашься мне и телом и душой, я дам тебе не только высокое положение. Я оставлю всех других женщин. У тебя не будет соперниц, Нэн. – Он выпустил ее из объятий, так чтобы она могла ответить ему. – Теперь ты знаешь, что я хочу от тебя, моя любимая. И что я могу дать тебе, – сказал он мягко и нежно.
Но она по-прежнему молчала. Он резко отвернулся от нее и стал мерить комнату большими тяжелыми шагами, то и дело бросая взгляд на ее опущенное лицо.
– Для тебя ничто, если я, Генрих Тюдор, стану твоим верным слугой? Если все, в том числе и твой могущественный дядя, будут склонять перед тобой голову? – сыпались на нее гневные вопросы.
Умолять женщину, просить ее о снисхождении – это было для него совершенно новым ощущением. Кроме сыновей, да еще развода, которого он так жаждал опять же для того, чтобы иметь их, жизнь никогда и ни в чем не отказывала ему. И сейчас в его голосе слышалась вся гамма переживаемых им чувств: от мрачного недоумения до бешеной ярости. Возможность того, что ему могут отказать, не укладывалась у него в голове.
Наконец, немного успокоившись, Генрих подошел к столу, где были разложены листы с проектами герба Ормонда, просмотрел и бросил их обратно на стол.
– Даже если ты не любишь меня, – произнес он надменно, – вы, Болейны, всегда были расчетливы.
Стрела попала в цель. Анна не была святой. Перед ней открывалась блестящая дорога. Драгоценности, наряды, развлечения, завистливые взгляды окружающих, – жизнь, которая может предоставить ей все удовольствия, и она, очаровательная Анна Болейн, предмет всеобщего поклонения. Она сможет возвысить и озолотить тех, кого любит. И наказать тех, кто унизил, оскорбил ее. Ах, какое это наслаждение – отомстить.
И сильнее всего была возбуждающая мысль о неукротимой страсти Генриха Тюдора. А если его объятия заставят ее предать пусть потерянную, но неумершую любовь?
Нет, она не поддастся на уговоры! Усыпанная розами дорога славы поблекла в воображении Анны и стала исчезать. Душа ее потянулась к Богу, к искренней прямоте и чистоте. И в то же время ее охватил страх. Как будто страшная бездна разверзлась перед ней, темная бездна греха.
В ужасе она отпрянула от стоявшего перед ней короля и упала перед ним на колени.
– Я думаю, предложение Вашего Величества унижает нас обоих, – мужественно произнесла она. – Я умоляю вас оставить меня. Прошу поверить мне, потому что слова эти идут из глубины моей души: я скорее лишусь жизни, чем поступлюсь своей женской честью.
Генрих стоял и смотрел на нее сверху вниз, слишком удивленный и тронутый ее мольбой, чтобы вымолвить хотя бы слово. Он не двинулся с места, даже когда в комнату вошли сэр Томас и леди Болейн.
– Конечно, я не собираюсь принуждать тебя, Анна, – сказал он, стараясь не выглядеть сконфуженным.
Из сумки, висевшей у него на поясе, он достал небольшой кожаный футлярчик.
– Посмотри, детка, что я привез тебе. Мастер Гольбейн сделал мой портрет, и лучший ювелир Лондона вставил его в браслет.
Генрих не стал рисковать и пытаться надеть ей браслет на руку. Он просто положил прелестную вещицу на стол ее отца.
– Храни этот браслет, и пусть он напоминает тебе о моей любви – вздохнул он. – А когда твое холодное сердечко немножко оттает, пошли мне знать. Ну а пока что, – добавил он, с милой улыбкой повернувшись к родителям Анны, как бы прося их о посредничестве, – я понял, что должен приготовить себя к долготерпению.
Увидев слезы на глазах Анны, он было хотел поднять ее с колен, но она оказалась проворнее. Выскользнув из его протянутых рук, она отступила к стене и встала напротив него. В ее позе не было ничего наигранного. Тоненькая, слабая, но гордая стояла она между окном, на гардинах которого был выткан герб их дома, не уступавшего в знатности дому Тюдоров, и портретом лорда-мэра Лондона, в чьей семье женщины всегда славились своей добродетелью.
– Я не понимаю, как Ваше Величество может питать подобные надежды, – сказала она холодно. – Женой вашей я быть не могу по причине своего низкого положения, а также потому что у вас уже есть жена. Любовницей вашей я не стану.
Простые, недвусмысленные слова прорезали тишину комнаты. Джокунда перекрестилась: ее ночные молитвы были вознаграждены. Сэр Томас выглядел так, будто его сейчас хватит удар. Итак, Генрих Тюдор получил наконец ясный ответ.
Как ни странно, он принял его с совершенным достоинством. Ему самому были свойственны прямота и мужество, и он ценил их в других. Сегодня случилось другое: невольно Анна открыла ему, что он жаждет не только ее тела. Он понял, что душа его стремится к ее сильному духу.
