Текст книги "Торжество на час"

Автор книги: Маргарет Барнс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Глава 19

Сэр Томас в ярости отослал Анну из комнаты. Теперь он понял окончательно, какой самовольной упрямицей была его дочь. Джокунде было отказано в разрешении зайти к Анне перед сном.

Высокие окна самой лучшей спальни дома ярко светились: видимо, Генрих Тюдор все, еще изливал гнев на бедного Норриса или Бриртона, или еще кого-нибудь, кто готовил его сегодня ко сну.

– Гарри, любимый мой, я доказала тебе свою верность. Ради моей любви я отказалась от того, за что любая девушка отдала бы все, – шептала Анна, глядя вдаль поверх тихого, освещенного лунным светом парка.

Но дни счастливой любви прошли безвозвратно: ее губы осквернил поцелуем другой мужчина, а Гарри Перси лежал сейчас рядом со своей несчастной женой.

Постепенно праведное настроение стало покидать Анну, и вместо него пришла неприятная мысль, что она вела себя непростительно глупо.

Кроме Джокунды, все в доме думали именно так. Но Симонетта была первой, кто решился высказать вслух свое мнение. Анна услышала ее быстрые шаги по галерее, открылась дверь, и Симонетта вошла с чашкой горячего молока.

– Леди Болейн велела отнести тебе молока, – сказала она.

– А для тебя как раз представился случай прийти и расписать мне, что я потеряла.

– Ты вела себя довольно умно.

Лицо Симонетты не выражало никаких особенных чувств. Но когда она поставила перед Анной чашку и села рядом с девушкой, у нее пропали вдруг манеры наставницы и появился тон, которым она теперь часто разговаривала со своей бывшей воспитанницей – как женщина с женщиной.

– Если ты решила притворяться, что ненавидишь Его Величество… О, ла, ла! Тогда ты выбрала прекрасный способ отомстить.

– Отомстить? – переспросила Анна, недоуменно посмотрев на нее.

Этого толчка было достаточно для Симонетты. Она подошла к окну и села на подоконник, расправив жесткую юбку. Ее умелые быстрые руки замерли на мгновенье, выделяясь белизной на черной блестящей ткани юбки.

– Ma shere Nanette [16]16
  Моя дорогая Нанетта (франц.).


[Закрыть], когда ты была моей ученицей, ты соображала быстрее, – заметила она с легкой усмешкой. – Почему бы не заставить его помучиться, чтобы он полюбил тебя так же, как ты любила своего милого друга. Я готова держать пари, что Тюдор может ради любимой женщины пойти на все, поступиться и приличиями, и совестью. Пусть он продолжает желать тебя, пусть мучается.

С годами в Симонетте развилось то яростное мужененавистничество, которое возникает у женщины в результате ее вынужденного целомудрия. И как всегда в минуты волнения, у нее появился сильный акцент, привносивший пикантность в ее обычно идеально правильную английскую речь.

– Не неделю, не месяц, ma mie [17]17
  Душенька, милая (франц.).


[Закрыть], а дольше, гораздо дольше, – со злостью прошипела она.

Анна неотрывно смотрела на Симонетту. Она как будто припадала к живительному источнику, который питал ее ум и давал силу. Две женщины, поглощенные друг другом, даже не заметив этого, перешли на шепот.

– Но как я смогу сделать это, – спросила Анна, – если соглашусь стать его любовницей?

Симонетта усмехнулась.

– Моя молодость далеко позади, vois-tu – sèche et laide [18]18
  Посмотри – худая и безобразная (франц.).


[Закрыть]. Но когда-то я, как и ты, была молодой. У меня был друг, господин средних лет, и я смогла удерживать его очень много времени. Я старалась, чтобы он никогда не был полностью уверен во мне, полностью удовлетворен. Если бы я была так же красива, как ты… – Симонетта передернула плечами. – Кто знает, может быть, мне никогда не пришлось бы служить Болейнам и коротать свои дни вот так.

У Анны мелькнула мысль, что она давно подозревала что-то в этом роде. И, кажется, Джокунда также чувствовала, что здесь была какая-то тайна. Но стоило ли углубляться в это?

– Ты же знаешь, что я не красавица, – сказала Анна.

Расслабившись, Симонетта прислонилась к косяку окна. Половину сражения она уже выиграла.

– У тебя есть нечто большее, чем красота. То, что не оставляет равнодушным мужчин. Помнишь, Нэн, ту историю, которую мы с тобой переводили с греческого? Историю о Цирцее?

– Цирцея была волшебницей.

– Eh, bien? [19]19
  Так что? (франц.).


[Закрыть]Разве женщин, которые очаровывают мужчин, лишая их рассудка, нельзя назвать волшебницами?

Анна подумала о своем несчастном пальце и вспомнила, как король, ненавидевший болезни и уродство, нежно и любовно держал ее руку в своей, не обращая внимания на уродливый палец.

– Ты думаешь, я смогу поддерживать страсть короля долго? – задумчиво спросила она.

– В том случае, если будешь держать под контролем свои чувства, – улыбнулась Симонетта.

– Почему ты так говоришь? – воскликнула Анна, покраснев.

Глаза француженки лукаво блеснули.

– Он ведь тоже рыжий.

Анна знала, что Симонетта права. Рыжеволосые мужчины воспламеняли ее чувства. Она пристыженно молчала, не желая облекать в слова самое сокровенное, что было в ней. Вдруг почувствовав жажду, Анна подошла и залпом выпила уже остывшее молоко. Она стояла и задумчиво рассматривала жирный ободок, оставшийся на чашке.

– Симонетта, он обещал, что все мои желания будут исполняться, – сказала она наконец. – Как ты думаешь, он имел в виду украшения, наряды и все, что любят женщины? Или то, что ценят и мужчины, ну… более важные вещи, например, власть?

– Любящий мужчина подобен воску, – ответила француженка, думая со страхом о том, какой по-детски беззащитной кажется сейчас ее воспитанница, стоящая у своей белоснежной девичьей постели.

Но Анна не была беззащитным ребенком. И то, что она произнесла в следующую минуту, поразило ее наставницу:

– Ты думаешь, я могла бы настроить его против Уолси?

Даже хитрой и самолюбивой Симонетте не могло прийти такое в голову. Она соскочила с подоконника.

– Mon Dieu [20]20
  Мой Бог (франц.).


[Закрыть], детка, ты летаешь слишком высоко, – запротестовала она. – Уолси – почти что святой, папский легат и самый влиятельный человек в Европе.

– Ну и что? Я так ненавижу его!

Поучения Симонетты и откровенность, установившаяся между ними в этот вечер, помогли Анне облечь наконец в слова всю ту разъедающую душу ненависть, все те потаенные мысли, которые мучили ее в прошедшую зиму.

– Симонетта, я бы, кажется, душу отдала, только бы отомстить этому человеку. Отнять у него высокое положение, чтобы он не был таким самодовольным. Если я смогу, клянусь тебе, я растопчу его самоуверенность! Когда это свершится – не знаю, но я все сделаю для этого. И вот тогда мой возлюбленный, мой прекрасный Гарри Перси придет и увидит своего врага униженным, и будет отомщен за то, что вынужден был жениться на нелюбимой.

– Будь осторожна, Нэн! Король очень ценит Уолси, – поспешила предупредить Симонетта, услышав истерические нотки в голосе Анны.

Но Анна шагала по комнате, полная презрения к будущим опасностям.

– Какое мне до этого дело? – кричала она в возбуждении. – Самое страшное, чего я могу ждать, так это то, что король устанет от меня и бросит, как бросил Мэри. Но, может быть, когда такое случится, я буду сама рада этому? Я еще молода.

– Достаточно молода, чтобы выйти замуж, как Мэри?

– Возможно.

Анна с сожалением подумала о Томасе Уайетте. Нет, Томас Уайетт, несмотря на свое терпение и постоянство, едва ли возьмет ее после другого мужчины, пусть и короля. Затем она вновь вспомнила о сестре с удвоенной жалостью и презрением.

– Выйду я замуж или нет, но, во всяком случае, не буду жалкой и беспомощной.

– Значит, ты все-таки собираешься принять предложение короля? – спросила Симонетта, стараясь казаться равнодушной.

Анна подошла к окну. Свет в спальне короля погас, и вид этих темных оконных проемов как будто сразу отрезвил ее.

– Если еще не поздно, – ответила она.

– А Его Величество, что он сказал… в том случае, если ты передумаешь?

– Он сказал, что, когда мое холодное сердце оттает, я могу послать ему какой-нибудь знак.

Симонетта сразу же засуетилась. Забыв о том, что леди Болейн приказала ей уложить Анну в постель, она зажгла все свечи и стала перебирать в комоде безделушки в поисках чего-нибудь подходящего.

– Какой браслет привез тебе король! Я видела, как твой отец унес его к себе в кабинет. Mon Dieu, какие в нем рубины! – воскликнула она, не переставая рыться в ящиках. – Почему ты смеешься, Нэн?

– Бесподобная ты моя Симонетта! Я вспомнила тот день, когда пришло письмо от отца и я должна была впервые появиться при дворе. Ты тогда точно так же перетряхивала все шкафы и комоды, чтобы достойно нарядить меня. Выпускала меня в большую жизнь.

– Ну, теперь у нас стрела подлиннее, и полетит она повыше, – пробормотала Симонетта, открывая следующий ящик. – Смотри, кажется, я нашла. Конечно, этот медальон не сравнится с подарком короля по ценности, но в нем что-то есть.

– А, этот! Почти что детская игрушка.

– Не важно. Ne vois-tu pas [21]21
  Не видишь (франц.).


[Закрыть], Нэн? Здесь нарисована девушка, одна в лодке среди бушующего моря. Она протягивает руки к прекрасному рыцарю, стоящему на берегу, умоляет о помощи. Если Генрих Тюдор сообразителен, он поймет, в чем ценность этой безделушки.

Анна склонилась над медальоном.

– Смотри, здесь моя монограмма.

– Если бы мы смогли передать его твоему брату в Вестминстер…

– Хэл Норрис возьмет его. Он для меня все сделает.

Симонетта опустила медальон себе в карман, чтобы Анна за ночь не передумала.

– Джордж выберет подходящую минуту и передаст его королю, – торжественно заявила она.

– Пусть будет так, Симонетта. – Анна старалась говорить равнодушно, но ее темные глаза горели, а в голосе слышался еле сдерживаемый возбужденный смех. – Хотя если Его Величество все так же горит тем желанием, с каким он целовал меня сегодня в зале, то и пуговицы с моей сорочки будет достаточно, чтобы он был у моих ног.

Глава 20

В один из холодных ноябрьских дней король охотился в Кентском лесу. Свежие лошади были посланы ему вдогонку и ждали короля и сопровождавших его охотников между Эльтамом и Эллингтоном. И, как всегда, он измучил и лошадей, и свою свиту. Когда в последний раз король остановился, чтобы пустить стрелу, это было на вершине лесистого холма недалеко от Хевера.

Анна услышала повелительные звуки его рога и выехала навстречу охотникам. Ее лошадь, Бон Ами, поднимала всадницу вверх по крутой, поросшей папоротником тропинке, и Анна думала, что выбранная ею жизненная дорога вот так же трудна и полна неожиданностей. Нет, она не настолько глупа, чтобы не понимать, что легким ее путь не будет. Ее ждут и тайные угрызения совести, и расплата за королевские милости, и людская зависть и ненависть. И хотя вся свита тепло приветствовала ее, когда она добралась до вершины холма, а Норрис, Бриртон и Уэстон бросились на перегонки, чтобы помочь ей спешиться, от Анны не ускользнули и полные ненависти взгляды многих из тех, кто окружал Генриха Тюдора.

Она обвела взглядом их всех – друзей и недругов – и остановилась на короле. Он стоял с непокрытой головой под старой большой березой и разделывал убитого им оленя. Развесистые ветви дерева образовывали над ним плотный навес из желтых листьев, которые были ярче, чем блеклое, похожее на пузырь ноябрьское солнце, висевшее на сером, затуманенном небе. Теплая желтизна листьев бросала отсвет на Генриха, золотя его волосы, высвечивая всю его красивую статную фигуру.

Грубовато и в то же время ласково он отгонял исходивших слюной гончих, которые вертелись вокруг короля в ожидании потрохов. Временами его даже не было видно за их рыжевато-коричневыми прыгающими телами. Но он стоял среди них, этот одетый в зеленое платье человек, самый могущественный среди всех тварей земных: зверей и людей, живущих на этом свете.

Что-то простое и грубое шевельнулось в душе Анны при виде его. Как бы там ни было, но он был настоящим мужчиной, а охотники, по-видимому, и вовсе почитали его за бога. Она знала, что навсегда запомнит его таким, хотя и догадывалась, что он постарался принять величественную позу при ее появлении.

Поручив собак и тушу заботам слуг, он повернулся в ее сторону и улыбнулся. Пот стекал у него со лба, а с охотничьего ножа струилась кровь оленя. Он передал нож пажу и направился прямо к ней – на виду у всех. Сухие ветки весело похрустывали у него под ногами, и сам он был весел и бодр.

– Значит, ты слышала мой охотничий рог? – спросил он как-то по-мальчишески.

– Его, наверное, только на том свете не было слышно, – в тон ему засмеялась она.

– Я хотел, чтобы ты знала, что я возвращаюсь домой, – сказал он, дружески подмигивая брату Анны, который сломя голову все утро носился за королем, стараясь держаться к нему ближе, чем остальная свита.

Сегодня Генрих чувствовал себя сильным и уверенным.

Больше не надо было осторожно заглядывать ей в лицо. Теперь он мог открыто, беззаботно смеяться вместе с Анной и положить свою руку на ее, так чтобы она видела, что он носит ее медальон вместо кольца.

Он стоял возле нее, в то время как слуги раскладывали добычу других охотников. Генрих не скупился на похвалы их охотничьему искусству, но наивно, как ребенок, больше всего гордился своей добычей. И имел все основания для этого. Король был в самом расцвете сил, а потому мог дальше всех послать стрелу и без устали скакать на самой быстрой лошади.

Анна понимала теперь, что Симонетта была права: отказываясь от Генриха, она как бы отказывалась от самой себя. Она знала, что их многое роднит, но порой ужасалась тому, что это так.

– Мы спустимся вниз и пообедаем у тебя, Томас, – добродушно сказал Генрих. – Провидение посылает в кладовую леди Болейн хорошие припасы. Как раз под стать нашим аппетитам.

Лицо Анны расцвело торжествующей улыбкой, когда, отстранив с десяток толпившихся вокруг нее придворных, король сам поднял ее в седло. Они посмотрели друг на друга и счастливо засмеялись просто потому, что в его руках она была как пушинка.

Король махнул рукой, и вся компания начала вслед за ним медленно спускаться к замку. При этом даже Саффолк и дядя Анны держались чуть поодаль от короля, и только она, Анна Болейн, одетая в зеленые цвета дома Тюдоров, ехала рядом с ним. Близость к нему – королю и мужчине – опьяняла ее, особенно после неопытности молодого Перси и мягкости Уайетта.

По окончании ужина в галерее Генри попытался наверстать упущенное.

– Я так долго жду, Нэн. Бог мой, сколько еще можно ждать? – говорил он, теребя руками ее тесный корсет.

Теперь он не старался сдерживать страсть, и то, что Анна не отвечала на его поцелуи, не было признаком ее холодности. Рассудок ее отчаянно сопротивлялся полуразбуженной чувственности. Но она знала, что сдаться сейчас, в начале борьбы, означало потерять все.

– Только не в доме моего отца! – проговорила она.

По его изумленному взгляду она поняла, что ни одна женщина до нее не отвергала его. Он мог бы взять ее силой, но как раз его изумление и служило гарантией того, что этого не случится, и Анна мгновенно воспользовалась его замешательством.

– Я обещала вам, что вернусь ко двору, – сказала она, выскальзывая из его объятий.

– Когда? – рявкнул он.

Теперь, когда непосредственная опасность миновала, она решила напустить на себя так не свойственное ей смирение.

– Как только Ваше Величество прикажет.

– Ты приедешь без мачехи?

– Да, одна. Для того, чтобы вновь служить королеве, так же как вам, Ваше Величество, служат все доблестные рыцари христианского мира.

Генрих не без основания полагал, что она дразнит его и что до победы над ней еще далеко. Но какая девушка на ее месте вела бы себя так, как она? Встречались ли такие девушки на его пути? Томимый страстью, заинтригованный ее поведением, он хмуро посмотрел на Анну.

– Почему ты так упряма, Нэн? И так равнодушна ко мне! Если ты все еще не выбросила из головы этого долговязого рыжего Нортамберленда…

В его голосе послышалась угроза. Анна прежде всего подумала, что надо во что бы то ни стало отвести беду от Перси, и обратилась к верному способу, к тому, что всегда был у нее наготове. Она кокетливо посмотрела на короля из-под полуопущенных темных ресниц.

– Разве я виновата в том, что имею penshant [22]22
  Склонность (франц.).


[Закрыть]к этому цвету волос? – спросила она вызывающе, остановив дразнящий взгляд на рыжеволосой голове Генриха.

Он схватил ее за руку и вновь привлек к себе.

– Значит, я не противен тебе, маленькая негодница?

– О, нет! – выдохнула Анна, стараясь придать голосу полное правдоподобие.

– Тогда почему ты так печешься о своей добродетели?

– Надо уметь хранить то, что имеешь. И больше всего я хотела бы остаться добродетельной для своего будущего мужа.

Генрих был тронут.

– Я еще больше люблю тебя за это, Нэн, и обещаю, что всегда буду благодарен тебе, как если бы я действительно был твоим мужем. Это не будет любовь от встречи до встречи. Я оставляю всех женщин ради тебя.

Конечно, Генрих Тюдор ставил себя выше законов, по которым жили остальные люди, и поэтому считал положение Анны почетным, а не постыдным.

– У меня была хорошая мать, и Бог даровал мне верную жену, – продолжал он задумчиво. – Мне всегда нравились верные долгу, любящие дом и семью женщины. Я не хочу легкомысленных девиц у себя в доме.

Он говорил от души, и Анна, зная, что дурачит его, и видя, как он честно старается обуздать свои низменные страсти, почувствовала укоры совести.

Он сел, усадил ее к себе на колени и стал гладить по волосам.

– Только представь, Нэн, как интересно могли бы мы жить, – сказал он, любовно прислонившись щекой к ее голове. – Не думай, что я стремлюсь лишь овладеть тобой. Я люблю тебя уже больше года и люблю за то, что ты остроумная, веселая, юная – такая же, как твой брат-сорванец и вся его компания. А еще люблю за твою музыку. У тебя редкий дар, Нэн. И потом, благодаря твоему отцу или этой тощей француженке, не знаю, но ты гораздо более начитанная, чем большинство женщин. Мы будем вместе читать зимними вечерами, когда устанем от карт. У тебя самостоятельный, независимый ум. Мужчине всегда интересно с такими женщинами.

– Не кажется ли Вашему Величеству, что независимость ума и верность долгу не всегда могут сочетаться друг с другом? – поймала она его на противоречии самому себе.

Но он, очарованный, видел только восхитительные ямочки на ее щеках.

– Ты столько можешь дать мне, моя маленькая Нэн. И нет ни одного человека в мире, который смог бы дать тебе больше, чем я.

– У меня есть одна просьба… – начала Анна, поворачивая у него на пальце свою безделушку.

– Тебе стоит только сказать о ней, любимая.

Анна взглянула в склонившееся над ней лицо, лицо могущественного монарха, которого знала и уважала вся Европа. Ей было известно, что он мог быть необыкновенно щедрым. Но настало ли время сказать ему о том, что неотступно преследовало и терзало ее теперь.

Месть… Как должен мужчина любить женщину, чтобы она смогла настроить его против лучшего друга? Нет, пусть пробным камнем его щедрости будет пока что-нибудь не столь значительное.

– Мне будут завидовать при дворе, – сказала она. – Я больше не могу спать в одной кровати с Бланш Дейкре или с какой-нибудь другой фрейлиной.

Он легонько ущипнул ее за ухо.

– Разве я недостаточно ясно дал понять, в чьей кровати ты будешь спать?

Но Анна не растаяла от его слов и ласки. Каждый должен иметь свое законное место.

– Поскольку я возвращаюсь ко двору по желанию Вашего Величества, то вряд ли Ее Величество будет рада видеть меня.

– Ты не должна опасаться гнева Екатерины. Я поручу это дело лорду-канцлеру.

– Я могу надеяться, что у меня будут собственные апартаменты во дворце? – не отступала она.

– И как можно ближе к моим, – ответил он.

Анна поблагодарила его с очаровательной улыбкой.

– Как только Ваше Величество изволит сообщить мне, что они готовы, я приеду, – пообещала она.

Генрих скривился. Похоже, что его все-таки водят за нос, используя в своих корыстных целях.

– А твоя сестра? – напомнил он ей. – Уильям Кэари служит при дворе. Они не откажутся принять тебя.

– Нет! – протестующе воскликнула Анна.

К его чести, Генрих покраснел, поняв, что сказал betize [23]23
  Глупость (франц.).


[Закрыть]. Анне было ясно, что в своем нетерпении овладеть ею он уже давно забыл об истории с ее сестрой. Для него Мэри Болейн как бы никогда и не существовала. «Матерь Божья! Неужели настанет час, когда он так же забудет и меня? – подумалось ей. – Боже, помоги мне. Я должна быть сильной, чтобы этого не случилось со мной».

Она вступает в связь с королем наполовину против своей воли, оскверняя тем самым любовь, живущую в ее верном сердце. Она должна позаботиться о том, чтобы начать новую жизнь открыто, с высоко поднятой головой, чтобы все завидовали ей.

Нет, от нее нельзя будет отделаться так же легко, как от Мэри, быстро выдав замуж. Анну не устроит маленький грязный скандальчик, как это было с ее сестрой. Она постарается создать вокруг себя романтический ореол. И к тому времени, когда король устанет от нее, весь мир будет знать, что кардинал Уолси, который посмел назвать ее «глупой девицей, каких много при дворе», подавился своими словами!