Текст книги "Торжество на час"
Автор книги: Маргарет Барнс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
Анна опустила в чашу пальцы, унизанные кольцами, сквозь навернувшиеся на глаза слезы она смотрела на его прекрасную склоненную в почтении голову.
– Благодарю вас, мой дорогой кузен! – так же официально ответила она.
С присущей ему грациозностью Уайетт поднялся.
– Я ничего не забыл… – прошептал он смело, когда проходил мимо нее, а затем поклонился еще раз.
Анна вдруг с отчетливой ясностью осознала, что замужество ее не имеет никакого значения, что он по-прежнему любит ее.
Пришел к концу долгий день – день, мечту о котором она пронесла через многие годы. Наутро Анну ждали турниры в ее честь, щедрые пиры, но впереди была ночь, теперь она могла спокойно уснуть и выкинуть из головы воспоминания о Хевере и взгляды, которые бросал украдкой поэт Уайетт.
– Наконец-то я стала королевой Англии, – произнесла она, устраиваясь поудобнее на кровати с пологом, поддерживаемым четырьмя столбами. Вытянула занемевшие ноги, мечтая о том, когда ее телу вернутся былая гибкость и подвижность.
Она следила за тем, как Генрих скинул отороченный мехом халат, как постоял с минуту задумавшись, – его обнаженное крепкое тело при свете свечи отливало розовым. Когда он наклонился, чтобы задуть свечу, Анна заметила, что на лице его появилось выражение полного удовлетворения.
– Для нас нет ничего важнее того, что после меня мой сын займет место короля, – торжественным голосом проговорил Генрих.
Несмотря на безмерную усталость, Анна захихикала в темноте.
– Что за причина для веселья? – спросил он, залезая к ней на высокую постель.
– Никакой, хвала Господу! – улыбнулась Анна, повернулась и оказалась в его жарких объятиях. – Только, мой простачок, ты всегда так уверен, что родится мальчик.
– Но это будет мальчик! – заверил он и распустил ее черные волосы, которые заструились между ее упругими грудями. – Теперь всему этому кошмару пришел конец, голубушка, мои сыновья умирали… Это было проклятье… Из-за того, что вначале она принадлежала Артуру…
– Прошу тебя, Господи, не дай ему ошибиться! – прошептала Анна, потому что понимала, насколько серьезно он верит в предзнаменование.
Она понимала также, что слишком многое поставлено на карту и нельзя допустить ошибки!
Глава 33
– Когда только эта старая упрямая женщина уступит? Как она не понимает, что неприлично цепляться за мужчину, которому ужасно надоела за столько лет, – ворчала Анна, глядя на дождь, наводящий уныние.
Она жила в Хэмптоне и занимала комнаты, некогда принадлежавшие королеве Екатерине. Анна и Генрих завладели замком, о котором всегда мечтали, и, как только они возвратились из Франции, рабочие начали делать там ремонт.
– Новый посол Испании Чапус, думаю, окрылил ее надеждами, – заметил Уилл Бриртон, который зашел в покои Анны, чтобы поиграть на лютне и скрасить часы уныния.
– Король слишком лоялен с Чапусом, – вздохнула Анна.
– У него нет другого выхода, – напомнил Джордж, оторвавшись от нот, которые попросил посмотреть его друг. – Не забывай, сколько лет мы жили в вечном страхе, что Испания начнет войну.
– А я слышал, как сокрушался Чапус. Когда он отправился в Бакден, король послал секретные распоряжения, в которых запрещал устраивать для Чапуса или кого-либо из его испанской свиты приемы. Послу все стало известно, – не утерпел Фрэнсис Уэстон – непревзойденный мастер подслушивать.
– Мой пасынок от Блаунт рассказывал, что Екатерина и ее придворные дамы высыпали на зубчатые стены замка, подобно гарпиям, страждущим любви, в надежде услышать серенады на родном языке и увидеть, как испанские кавалеры машут шляпами с перьями, – со злорадством заметила Анна.
– А молодой Фицрой, когда услышал за ужином этот рассказ, от смеха согнулся пополам, позабыв о надменной Мэри, кузине Говарда, которой он всегда строит глазки, – добавил Джордж.
– Но во второй раз уже не удалось провести королеву, – выпалил Бриртон.
Анна недовольно топнула ногой, собираясь выгнать всех из комнаты. Нервные срывы все чаще и чаще случались с ней.
– Неужели вам все время нужно называть ее королевой, – закричала она.
Широкоплечий красавец Бриртон молча переглянулся с Джорджем и покорно вздохнул. Он уже хотел было начать играть на лютне, но Анна подскочила к нему и поцеловала в знак примирения.
– Дорогой Уилл, простите меня! Последнее время меня все раздражает, – поспешно извинилась она. – Я знаю, причиной всему горожане: на улицах мое имя топчут в грязи, а девицы Грей без конца только и говорят, что меня никогда не примут во Франции ненавистные французские дамы.
– Но, Нэн, твое положение прочнее прежнего. Отец говорит, что дядя Томас, да и все остальные – на нашей стороне, – возразил Джордж. – Причина в том, что тебе просто завидуют все женщины.
Он осмотрелся вокруг – обстановка комнат, которые Уолси всегда предоставлял для королевы Екатерины, поражала и своей скромностью, и великолепием.
– Ты забыла, как выглядели покои леди Анны, – мы считали их прелестными. А дом в Вестминстере! В конце концов, посмотри на себя: ты живешь во дворце, о котором мечтала! Во дворце кардинала Уолси. И Его Величество почти заново отстроил его для тебя!
Анна подошла к брату. Он стоял у окна рядом с лестницей, которой пользовался только король. Вместе они посмотрели на новый позолоченный фонтан во внутреннем дворике; на каменщиков, работающих под промокшей мешковиной, натянутой над лесами, за которыми поднимались стены парадного зала; на чернорабочих, которые за двойную плату трудились всю ночь, сменяя друг друга, чтобы выложить пол изразцами и возвести стройные остроконечные шпили с позолоченными флюгерами на спицах. На своде, который нависал над парадным входом, высекали ее инициалы, которые должны были переплетаться с инициалами Генриха. Ни одна женщина Англии не могла похвастаться такими весомыми доказательствами глубокой привязанности мужчины!
При виде этого Анна вновь обрела уверенность, горделивая улыбка скрасила резкие очертания ее губ.
– Я очень устала, – проговорила Анна, зевнула и отвернулась от залитого дождем окна. – Король преподнес мне столько дворцов, но совсем лишил сна! И он имеет на это право!
Она состроила непристойную смешную гримасу, чем развеселила всех, а затем подошла к Маргарэт, которая тихо сидела у камина и вышивала.
– Хорошо, рассказывай о королеве, Фрэнсис Уэстон, – разрешила Анна, расправляя широкую юбку с видом почтенной матроны.
Как большинство тщеславных людей, Уэстон любил покрасоваться, как только появлялась хоть малейшая возможность. Он не заставил себя долго упрашивать.
– Я узнал обо всем от Саффолка, он недавно вернулся из Бакдена, – начал Уэстон рассказ, стараясь подчеркнуть свое особое положение и благосклонность, которой пользуется. – Из-за болезни жены и приема, который ему оказали в Хантингдоншире, бедный герцог выглядел сильно измотанным. Норфолк и милорд из Уилтшира пытались привести его в чувство хорошей крепкой мальвазией.
– Они, конечно, уговорили вас остаться, – нетерпеливо заметил Джордж.
Мало кто знал о благосклонности короля к Уэстонам. Началось все с того, что король сначала предусмотрительно выкупил у Уэстонов право на аренду земли в Хэмптоне, а потом вложил деньги в эту землю.
– Король послал Чарльза Брендона с указанием распустить придворных дам королевы и попытаться вразумить ее. Почему они думают, что Генрих согласится содержать три королевских резиденции? – вспылила Анна, при этом предпочитая не упоминать о том, что именно она заставила короля держать королеву и ее дочь отдельно.
Кроме этого, она боялась сравнения расточительного Хэмптона с убогими домами в Хэтфилде и Бакдене.
– У нас много общего с Чарльзом: он так же, как и я сам, завоевывал себе положение при дворе. Сводный брат – родство, которое может со временем пригодиться! – заметил Джордж.
– Так получилось, что я был свидетелем их отъезда из Лондона. Король послал пятьсот солдат с Саффолком – и все для того, чтобы запугать одну-единственную женщину, – пробормотал Бриртон и наклонился над вышивкой Маргарэт.
– Однако ему это не помогло! – усмехнулся Уэстон.
– Вы хотите сказать, что она не подчинилась воле короля? – спросила Маргарэт, оторвавшись от вышивания; иголка с ниткой так и застыли в воздухе.
– Да, она непреклонна, даже если он призовет на помощь всю местную знать, вооруженную до зубов, как во времена Босуорта.
– Так что же произошло? Говорите! – воскликнула Анна, сгорая от нетерпения.
Ее интересовали малейшие подробности о жизни соперницы, хотя знание их не приносило ей особого наслаждения.
Уэстон так умело вошел в роль – восседал на столе и красочно описывал события, о которых знал понаслышке, – что ни у кого не возникло даже мысли о том, что он не присутствовал там лично.
– Дело было так: герцог Саффолк встретился с леди и прямо заявил, что она обязана подчиниться решению архиепископа Кранмера и перестать слать бесконечные призывы о помощи в Рим. В ближайшее время ей следует вместе со своими приближенными присягнуть на верность королю.
– А это все равно, что признать меня законной женой, – обрадовалась Анна.
– И признать его главой церкви, – добавил Джордж.
– В противном случае, припугнул он, она лишится преданных слуг и отправится в Фотерингей или какое-либо другое не менее губительное место, – продолжал Уэстон. – Мне поручили до отъезда Саффолка подыскать на карте замок в самом болотистом округе.
– И что? – потребовала Анна, гордо подняв голову, чтобы ни у кого не возникло подозрений об ее участии в этом деле.
– Герцог, вы знаете, не из тех людей, кто станет возиться долго с разной мелочью. В мгновение ока он разогнал англичан из ее свиты, не обращая внимания на потоки слез. Правда, на самом деле это их госпожа приказала им покинуть ее, но не присягать королю.
– Я думала, она сдастся из жалости к ним, – начала было Маргарэт.
– Мне кажется, Саффолк тоже надеялся на это и посчитал свое гнусное поручение выполненным. Но леди знала, что делала: прямо у него на глазах во время снегопада жены местных дворян прибыли с лошадьми и теплыми вещами и развезли придворных дам по домам.
– А что же испанцы? – спросил Бриртон.
– С ними бедный герцог хлебнул горя: они делали вид, что совсем не понимают по-английски, ссылались на отсутствие опытного переводчика, без которого присягнуть означало бы для них все равно, что пойти против совести, а это все одно, что клятвопреступление. Затем, в душе ненавидя себя за то, что приходится делать, герцог распорядился удалить ее перепуганных испанских дам, но Екатерина Арагонская даже не пошевелилась и продолжала стоять на сырой лестнице, все больше кутаясь в меховой плащ. Она решила не отступать и твердо заявила, что, если мужу угодно так обходиться с ней, она готова ни есть ни пить и, в чем стоит, в том и останется в своей комнате, пока Всевышний не призовет ее к себе. Саффолк не выдержал, пожалел Екатерину и позволил находиться при ней нескольким дамам, старому священнику и лекарю.
Отчаянный вызов Екатерины заставил благополучных, сытых молодых людей содрогнуться. Они придвинулись к камину, принадлежавшему уже новой королеве, и замолчали. Застывшее одиночество Бакдена бросило тень на их беззаботную, счастливую жизнь, и их невинному взору открылись муки отвергнутой женской души.
– После этого, – вновь зазвучал голос Уэстона, – она заперлась у себя и вела переговоры через щель для стрел, в которую сильно сквозило. Саффолку приходилось громко кричать, чтобы она услышала. Это чрезвычайно нервировало его – такой удар по самолюбию, – а за его спиной раздавались наглые усмешки солдат и местных дворян.
«Вспомните о доброте Его Величества, – увещевал он ее, переходя на уговоры. – Подумайте, сколько хлопот вы доставили ему за последние несколько месяцев, сколько денег вынудили его потратить, перессорили со всеми не только дома, но и за границей».
– Он попытался нарисовать перед ней картины прошлых светлых лет, – прошептал Бриртон, он был старше всех присутствовавших и помнил, какую яркую и веселую жизнь прожили Екатерина и король, а рядом с ними неизменно находились Брендон и золовка Екатерины – Мэри Тюдор. – Что она ответила, Фрэнсис?
– Сурово сжала губы в обычной своей манере и заявила Саффолку, что король страдает из-за неприязни соседей по своей вине, что у соседей хорошо развито чувство справедливости, что лично к ней они всегда относились с почтением и любовью, хоть она и иностранка.
– Боже мой, неужели она не в состоянии придержать язык: ее слова больно ранят его! – воскликнула Анна.
– Но у нее больше смелости, чем у нас всех, вместе взятых, – заявил Джордж Болейн и подумал, хватит ли ему когда-нибудь мужества вот так же смело выступить против короля в свою защиту.
– Затем герцог, не зная, то ли ему сердиться, то ли восхищаться, попробовал нажать с другой стороны. Мне кажется, он не кривил душой, когда с беспокойством говорил о ее безопасности, – продолжал Уэстон. – Если я вернусь ни с чем, Его Величество не успокоится и направит другого человека, и где гарантия, что он отнесется к вам, мадам, с подобающим почтением, – намекнул ей Саффолк. – Вы жаловались на это место, но замок Фотерингей или какой-либо другой, о котором уже велась речь, для вас обернется верной смертью.
– Теперь-то она испугалась? – спросила Анна тихим пристыженным голосом.
Она горячо надеялась, что все уладится. В сердцах она наговорила много жестоких слов, но в душе боялась, что хоть и косвенно явится причиной еще одной смерти, как в случае с Уолси. Почему эта женщина не уступает, не соглашается мирно скоротать свои дни в монастыре!
– Ни капельки! – заявил Уэстон и потянулся через стол, чтобы налить вина.
У всех вытянулись лица, но они терпеливо ждали, пока Уэстон допьет вино: от напряжения у него совсем пересохло в горле.
– При упоминании о соседях ей в голову пришла мысль, – продолжал он, тщательно промокая губы салфеткой, которая лежала под рукой. – Принцесса Уэльская, как Генрих иногда называл ее, вновь спустилась по ступенькам замка под руку с де ла Со, точно не знаю имя ее лекаря. Кивком головы предложила Саффолку и капитану стражи последовать за ней. С трудом она добралась до открытых ворот замка. Екатерина увидела длинные сверкающие пики королевских солдат, расположившихся вдоль рва с водой, но взгляд ее не задержался, а устремился дальше – туда, куда рвалось и сердце ее – к небольшим группам хантингдонширцев. Они собрались вокруг бивуачных костров, которые разожгли во дворе. Среди них находились простые сквайры и фермеры, которые начистили до блеска старые нагрудники у кирас, безобидные пастухи, вооруженные косами и вилами. Их призвали пополнить ряды королевских копейщиков и оказать моральную поддержку Саффолку в его нелегком деле с разбирательством. Но как только королева появилась в воротах замка, раздались громкие возгласы, и все сняли шляпы в знак глубокого уважения и преданности. Королева Екатерина, судя по всему, на это и рассчитывала. Она обернулась к сводному брату мужа и улыбнулась.
«Можете забрать меня сию же минуту, – с вызовом сказала Екатерина, – но клянусь перед лицом этих честных людей, только силой вы заставите меня выйти из ворот замка!»
Непрошенные гости в бывшей приемной Екатерины замолчали. Казалось, она незримо присутствовала рядом, и они невольно устыдились.
– Разве король говорил о применении силы? – вымолвил Бриртон, желая нарушить неловкое молчание.
С опаской поглядывая на хозяйку дома, Уэстон соскользнул со стола. Его способности к красноречивому драматическому описанию событий и на этот раз далеко завели его. Вопреки своим намерениям он слишком сочувственно рассказывал, слишком переживал, а это не совсем безопасно.
– В результате Саффолку и его пятистам вооруженным людям пришлось возвратиться, – заключил Уэстон, стараясь придать голосу как можно более безразличный тон. – «В жизни не встречал более упрямой женщины!» – заявил Саффолк королю.
К всеобщему удивлению, Анна, поступки которой было трудно предсказать, резко поднялась, но вовсе не за тем, чтобы упрекать Уэстона.
– И более храброй! – с горечью признала она.
Ее врожденная честность не позволила покривить душой. Анна встала у камина, закрыла лицо руками и зарыдала. Ее поразила и расстроила необыкновенная храбрость соперницы, храбрость, которая превзошла ее собственную. А может, она просто посочувствовала и пожалела смелую женщину за страдания, выпавшие на ее долю. А может, до слез довело отчаяние и сознание, что, несмотря на весь ум и чары, на то, что под сердцем шевелился ребенок короля, Анна не в состоянии была победить мужественную женщину.
Маргарэт поспешно отложила вышивание и подошла к Анне, чтобы утешить ее.
– Эта женщина… Умру или я, или она! – простонала Анна в теплых объятиях подруги.
– Пойдемте, вам нужно прилечь, – успокаивала Маргарэт. Из-за плеча госпожи она сделала знак удалиться всем, кроме Джорджа. – Вам вредно так расстраиваться, особенно сейчас.
– Но я позабочусь, чтобы ей не долго осталось насмехаться надо мной! – резко выкрикнула она, прежде чем Джордж успел закрыть ей рот.
Роковые слова – слова, которые могли поставить ей в вину.
Присутствующие с испугом выскочили из комнаты… Анна тут же опомнилась и сразу подчинилась уговорам.
– Ты права, дорогая Марго, – сказала она. – Под сердцем я ношу наследника Англии и должна отдохнуть. Я попробую не думать… перестать думать…
Анна мягко высвободилась из объятий подруги и некоторое время неподвижно стояла, прижав пальцы к стучащим вискам, пытаясь успокоиться.
– По-моему, ты говорила о войне с Испанией. Если только Испания собирается послать свои корабли, молю Бога, чтобы она сделала это сейчас, – с непринужденной серьезностью заявила она.
– Вы хотите сказать, пока мы живы? – спросили они одновременно, не сговариваясь.
Анна кивнула, поднимая глаза к тоненькому золотому лучу солнца, пробивающемуся сквозь тяжелые тучи.
– Мы спровоцировали войну, мы и должны пострадать от нее. Не хочу, чтобы мой бедный ребенок…
– Бедный ребенок! – засмеялся Джордж, пытаясь снова развеселить ее.
Но Анна не собиралась шутить, новая мысль заставила ее затрепетать.
– Он не будет наполовину француз или испанец, – напевала она, с восторгом сложив красивые руки на животе. – Он будет чистокровным англичанином.
Джордж хлопнул ее по плечу, как хлопнул бы Норриса или кого-либо из друзей, порадовавших его удачным выпадом.
– Поверь мне, Нэн, – ободрял он, – если он вырастет похожим на тебя, если у него будет хоть половина твоего ума и силы духа, он не станет сомневаться, что делать, когда придут испанцы.
Глава 34
Взоры и думы обитателей Вестминстера были прикованы к одной из комнат в притихшем дворце, где на кровати возлежала новая королева – на пышной французской кровати с пологом, поддерживаемым четырьмя столбами. Кровать эта составляла часть выкупа короля, который, по слухам, назначила сама Анна, считая ее единственно подходящей для рождения сына.
Обливаясь потом, содрогаясь от безумной боли, Анна сжимала в руке уголок простыни, пользуясь каждой секундой передышки, наступающей во время родов.
Из-за приспущенного полога доносились голоса людей, столпившихся в спальне. В ее воспаленном мозгу накладывались одно на другое лица родственников, аптекарей, архиепископа и канцлера. Происходящее казалось нереальным: тихое перешептывание, бесконечное мотание женщин из спальни и в спальню – они приносили с собой множество странных предметов, а также бутылки с теплой водой.
Когда Анна вспоминала о предсказаниях Джорджа, губы ее расплывались в подобии улыбки: действительно, у ее постели собралась добрая половина врачей Англии.
Новый приступ боли скрутил ее; перед глазами проплыло, отделившись от общей массы, лицо доктора Баттса, оно то приближалось, то удалялось; но на душе становилось спокойнее. Анна судорожно ухватилась за его добрые руки. Он всегда был добрым с ней, когда она болела чумой… Но, матерь Божья, неужели он позволит ей умереть, когда речь идет о рождении наследника престола Англии!
Она послушно согнула ноги, так, как он подсказал, прижала колени к огромному животу. Становилось все труднее и труднее. Анна закусила губу, и кровь закапала на подбородок, – даже кричать она не могла позволить себе.
Рядом находилось много дам, и она готова была поклясться, что некоторые из них при виде ее мучений усмехались!
Кто-то склонился над ней. Он пришел по поручению, старался четко произносить каждое слово, пытаясь ухватить ускользающее сознание.
– Господин Хенидж… от короля… Его Величество шлет выражения любви и признательности в столь трудный для вас час…
Заверения в его любви!
Ряды голубых и золотых лилий на вышитом балдахине, словно пьяные, покачивались перед остановившимся взглядом Анны, в то время как все ее существо пронзила новая волна боли. Вот если бы Генриху или какому-нибудь другому мужчине пришлось рожать, то очень скоро прервался бы род людской!
– Так все рожают? – прошептала Анна, обращаясь к неясному пятну в том месте, где стоял Баттс.
– У вас трудные и затяжные роды, Ваше Величество!
Анна и сама прекрасно чувствовала, что очень многие женщины так не страдали. Она понимала, что все происходит не так: уж слишком суетились вокруг нее перепуганные дамы. Даже такие суровые лица, как у Джейн, и те смягчились от жалости к ней. Все былые ценности, ее величие потеряли всякий смысл: она, королева, должна лежать и мучиться, как простая корова, а может даже и умереть, как недавно умерла Мэри Саффолк.
Потеряв остатки сил от нестерпимой боли, Анна услышала свой собственный крик.
– Гарри! Гарри! – кричала она.
Присутствующие сочувственно кивали головой, думая, что она зовет мужа.
Вокруг нее, скрытые пологом, собрались близкие родственники. Джокунда поддерживала ее, обнимала за плечи, как будто собою хотела заслонить Анну от смерти.
В жаркой агонии поясница разламывалась. Слабея, Анна почувствовала, что с нее, словно с мертвого кролика, сдирают шелковистую, как ткань, шкурку.
Казалось, время тянулось бесконечно долго. Она превратилась в слепой и тупой резервуар, наполненный одной мучительной болью. Затем она начала падать, падать, погружаться в сладостное забвение, где царила ночь и не было никакой боли.
Прошло достаточно времени, прежде чем Анна открыла глаза. До нее донеслись приглушенные голоса, чьи-то руки прикасались к ее телу, что-то делали с ним. Она вдруг почувствовала себя песчинкой, готовой при малейшем дуновении ветра улететь, но давало себя знать огромное перенапряжение и истощение: Анне так и хотелось зарыться с головой в теплую перину.
От тепла, исходившего от жаровни с углями, согрелись ноги, а когда к безвольным губам поднесли бокал с ликером и заставили выпить, Анна почувствовала, что внутри у нее все загорелось. Она боялась открыть глаза, пыталась хоть немного еще продлить минуты блаженства, освобождения от страшных мук.
– Все закончилось, бедная моя, дорогая моя, – кто-то взволнованно шептал, почти касаясь ее щеки.
Марго – это она – прохладными руками стирала пот со лба. Беспредельная доброта, сквозившая в ее голосе, потрясла Анну, и она заплакала, горючие слезы потекли по ее щекам.
Все закончилось, ее муки закончились… Не торопясь, с сознанием необыкновенного счастья Анна наслаждалась своим возрождением.
Какое-то время ее мысли дальше осознания счастья не шли, но постепенно она приходила в себя. Осторожно попробовала пошевелить под одеялом рукой, ощупала тело и обнаружила, что живот стал плоским.
Полбокала выпитого ликера навевало на нее дремоту. До чего же ей хотелось спать! И почему эти важные персоны за пологом не уходят? Почему не оставят ее в покое, ведь так хорошо лежать у себя дома в постели? Не нужно ей ни золотой короны, ни лилий, как не нужно было ее сестре! Мэри! Все-таки она дура!.. Ну почему они не замолчат?
Сквозь раздражающий, назойливый шепот до Анны донесся странный звук. Тонкий пронзительный настойчивый звук – она не могла узнать его и нервничала. Какое-то время в полной апатии лежала и прислушивалась, пока до нее не дошло, что это громко плачет ребенок, только что родившийся ее ребенок!
Так вот из-за чего была вся эта показная суета! Ее страдания были не в счет! Она – всего-навсего необходимая деталь в этом действии. В ребенке заключался весь смысл – после стольких лет разочарований. Наследник! Ради него перевернули вверх дном половину христианского мира!
В памяти пронеслись картины всей ее необычной жизни. Медленно, с неимоверным усилием она открыла глаза. Сквозь мокрые ресницы Анна увидела деревянную колыбельку на качалках, у очага – столпившихся женщин, которые обступили со всех сторон повитуху. Она сидела, скрестив ноги, на стуле и обвязывала длинные белые ленты вокруг существа, лежащего у нее на коленях.
Обессиленная и полусонная, Анна отвернулась в сторону: теперь она может быть спокойна. Но вдруг ее пронзила мысль о Генри. Она встрепенулась и попыталась подняться.
– Это мальчик? – прохрипела она.
Все разом повернулись от ребенка и посмотрели на нее с жалостью, как показалось ей. До ее сознания начал доходить смысл суеты людей, ставших вдруг неуверенными и испуганными.
– Ради Бога, скажите же что-нибудь! – умоляла она.
Гофмейстер и королевский главный врач закашляли, последний попытался что-то произнести, но он был слишком стар, неповоротлив и напыщен. Из сочувствия Джокунда опередила его.
– Это дочка, Нэн, дорогая…
Дочь.
Гордость Анны, ее безопасность разлетелись вмиг, словно хрупкое стекло. Первый раз в жизни нечто неподвластное ей повергло ее. Она знала, что это может случиться, но Генрих был так уверен!
– Кто-нибудь сообщил… королю? – медленно, с расстановкой прошептала она.
– Даже в этом случае, Ваше Величество, – попытался успокоить ее Баттс.
Но к Анне уже поднесли ее дочь. Она лежала на маленькой подушечке на такой огромной постели рядом с Анной. Молодая мать увидела перед собой комочек, завернутый в дорогие шелка и атлас, с крохотным личиком и точеными, словно восковыми, пальчиками.
Анна протянула дрожащую руку, приподняла разукрашенный чепчик и погладила нежный пушок, который обещал со временем превратиться в золотисто-рыжие кудряшки. Она, как это ни странно, вздохнула с облегчением: теперь можно опровергнуть все слухи – смотрите, у девочки тонкие мамины пальчики и огненные папины волосы.
«Дети вместе со своим приходом в мир приносят любовь», – говорила ее сестра. Но после тяжелых родов Анна не чувствовала никакой любви к ребенку.
«Неужели я чудовище, монстр?» – недоумевала она, стараясь изо всех сил, ради Джокунды, изобразить на лице радость. В эту минуту ее сердце переполняло ощущение горя и пустоты: ей суждено было все повторить сначала – тоскливые месяцы ожидания, уродливость фигуры, а в довершение – нестерпимую боль.
Вдруг все стоявшие за пологом расступились и согнулись в поклоне, словно качающееся поле пшеницы под серпом. Незначительные участники драмы рождения ребенка растворились в темных углах спальни. Полог над кроватью у нее в ногах властно раздвинули, и перед ней предстал муж. Позже Анна любила вспоминать, как он прямо посмотрел ей в глаза.
– Мне передали, что в свой трудный час вы звали меня, – сказал он, тронутый до глубины души.
Анна лежала бледная, как привидение, не в состоянии вымолвить и слово. Она сама не понимала, что заставило ее громко звать по имени единственного любимого ею человека, которого когда-то она умоляла дать ей ребенка. С той поры прошло много времени, и он существовал только в ее памяти.
– Они сообщили вам о ребенке? – это все, что она нашла возможным сказать.
Несчастный Генрих Тюдор! Столько часов бесполезного ожидания! Как он горел желанием собственноручно написать воззвание по случаю рождения принца!
Но, по крайней мере, такого рода разочарования ему приходилось испытывать не первый раз, поэтому, ради Анны, он постарался смягчить обстановку.
– Надо сказать секретарям, путь добавят «есса», – проговорил он.
Анна страшно переживала за него. Генрих пытался выглядеть спокойным и безмятежным, но в глазах его не было ни радости, ни гордости. Он, человек презирающий слабость, обогнул кровать, поднял руку Анны и поцеловал. Когда губы коснулись руки, его взгляд скользнул мимо мертвенно-бледного лица на фигуру, изящные и хрупкие линии которой вырисовывались под свежим тонким покрывалом.
– Мы еще молоды и здоровы, – подбодрил Генрих. – В следующий раз мы постараемся, не так ли, любовь моя?
– В следующий раз! – почти беззвучно повторила Анна, когда он отвернулся к ребенку.
Только мужчине может прийти в голову такая мысль в эту минуту, когда она еле дышит после безумных усилий!
– Еще одна дочь! – пробурчал Генрих, тщательно осматривая хрупкий комочек в руках у повитухи.
– У нее волосики, как у всех Тюдоров, – оправдывалась Анна, чей голос еле доносился из глубины занавешенной кровати.
И оттого, что ей приходится оправдывать присутствие беспомощной крошки, в первый раз слабая волна нежности захлестнула ее.
Генрих любил детей, подобно всем крепким людям, большую часть времени проводившим вне дома.
С преувеличенной осторожностью он поднял на подушечке только что родившуюся дочку и примостил ее на изгибе сильной руки. И она, почувствовав себя в тепле и полной безопасности, замолчала, крохотной ручкой ухватилась за его палец и с необычайной цепкостью стала крутить кольцо с печаткой.
Генрих громогласно рассмеялся, как самый обыкновенный отец.
– Какая храбрая проказница! – воскликнул он. – Если бы не фамильная рыжина, то была бы точной копией матери! – Он повернулся, посмотрел на толпу зачарованных зрителей и как будто впервые увидел их. – Запомните, милорды, сходство не случайно, так же как и мать, она всегда добьется своего!
– Как вы назовете ее? – спросил Кранмер, подсчитывающий в уме, на чем бы сэкономить во время крестин.
Прежде чем отдать девочку повитухе, Генрих поднес ее к Кранмеру за благословением. Не спрашивая совета у измученной жены, он, озадаченный необходимостью выбора женского имени, вспомнил о боготворимой им матери – родоначальнице Плантагенетов.
– Мы окрестим ее Елизаветой! – ответил Генрих.
«И заставим вашу незаконнорожденную Мэри держать ее шлейф!» – решила про себя Анна, раздираемая как и прежде дьявольскими страстями.
Когда король и его напыщенные фавориты удалились, Анна повернулась на бок и заснула. Она спала, потом просыпалась и опять засыпала – так продолжалось день и ночь. И все это время мудрый старик Баттс охранял ее сон, отвергал всевозможные стимулирующие средства, которые предлагали его коллеги. Она спала до тех пор, пока не появились силы.
Ей причесали спутавшиеся волосы, и она готова была принять самых близких друзей и родственников.
