Текст книги "Галиндес"

Автор книги: Мануэль Васкес Монтальбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Рано.

– Я отпросился на первую половину дня, чтобы тебя проводить.

И он смотрит на чемодан, твой неизменный спутник все эти четыре года.

– Ты что, все увозишь?

– У меня немного вещей.

– Ты можешь оставить часть вещей здесь.

– Мне понадобится все.

В эту ночь Рикардо не просит твоей любви; он лежит, молча глядя в потолок, словно подводя итог этим шести месяцам.

– Я даже не знаю, на какой адрес тебе писать в Соединенные Штаты.

– Я оставлю тебе адрес моей сестры, но я не уверена, что из Санто-Доминго отправлюсь домой.

Наконец Рикардо засыпает, измученный своими невеселыми мыслями. Его тоска тебя раздражает, но не очень трогает: если бы все печали были такими, как у этого двадцатисемилетнего парня! Когда тебе кажется, что он крепко уснул, ты гладишь его по лицу, словно желая сохранить в пальцах память об этом прикосновении.

– Я вернусь, Рикардо, обязательно вернусь.

Но ты говоришь это лишь потому, что уверена – он тебя не слышит.

* * *

С террасы гостиничный сад казался островом около небольшой лагуны на территории, окруженной тщательно подстриженным газоном и невысокими пальмами. В лагуне был устроен небольшой водопад, искусственные скалы, искусственные пещеры и заводи, куда через специальные трубы подавалась под напором вода. А там, за зеленью сада, виднелся белый песчаный пляж Майами-Бич и Атлантический океан, воды которого отдают синевой больше, чем Карибское море. Мужчина осторожно устроился в гамаке на террасе, стараясь на расплескать ни одной капли коктейля, который ему только что приготовили. Под жарким солнцем на лице его уже проступили веснушки; он провел рукой по лицу, словно ощупывая их, и дал себе твердое обещание не лежать на солнце более получаса – этого вполне достаточно, чтобы кожа на ногах и животе слегка покраснела. Ни за что на свете он не отказался бы от удовольствия провести в первое свое утро здесь полчаса на солнце и от этих трех коктейлей, которые он попросил официанта принести ему с интервалом в пятнадцать минут.

– Три коктейля, один за другим, через каждые пятнадцать минут.

Глаза он прикрыл рекламной брошюркой отеля «Фонтенбло-Хилтон». Повернувшись на бок, взял лежавший рядом карандаш и отметил на полях рекламного проспекта все услуги, которые могли ему понадобиться: от бассейна и партии в теннис до сауны и выступления Дебби Рейнолдс, с которой он уже успел столкнуться в холле гостиницы. Дебби походила на старушку, реставрированную в «техниколоре». Он помнил ее в старом фильме «Тэмми и холостяк»; помнил, как долго он оставался под властью этого фильма, нежности юной героини и песни, которая грустным лейтмотивом проходила через всю картину. Сейчас у Дебби был тот же печальный вид, что и в юности, – впрочем, это единственное, что напоминало ее в молодости. С другой стороны, вряд ли дела у нее шли так плохо, чтобы она подписала контракт с «Фонтенбло-Хилтон».

– Мистер Робардс, ваш второй коктейль.

Он подмигнул официанту. Сразу чувствовалось, что это дорогая гостиница, – а он любил дорогие гостиницы, – и его Контора далеко не всегда шла на такие траты. Она раскошеливалась, только если того требовала легенда, а по нынешнему сценарию, мистер Роберт Робардс работал в Сиэтле, в фирме, производящей спортивные товары, и это лучшая фирма на пятьсот миль в округе, занимается, главным образом, экспортом своей продукции в Китай. Если он и мог поговорить о чем-нибудь со знанием дела, за исключением Новой Англии, Элиота, Мелвилла – такие темы он приберегал для общения с профессорами старинных университетов, – то это о Китае. Этой страной он увлекался еще с молодости, после фильма с Кларком Гейблом и Джин Харлоу, где героя подвергают средневековым пыткам, а он остается невозмутимым, только легкий пот выступает на лбу. В самолете он примерял на себя роль представителя фирмы, торгующей спортивными товарами, досаждая своему соседу восторженными восхвалениями Китая, основной страны, куда его фирма сбывала свою продукцию.

– А каким видом спорта занимаются китайцы?

– Всеми.

– Всеми?

Ни у кого не укладывалось в голове, что китайцы могут заниматься каким-либо спортом, кроме гимнастики и бесконечных поклонов.

– Мы почти ничего не знаем о Китае.

Это он сказал громко и с некоторым раскаянием. Закрыв глаза, он представил себе попку молодой Дебби Рейнолдс, когда ее еще звали Сьюзен и она была наваждением для мужчин, особенно для бедного Гленна Форда. Такие женщины, как Дебби, не должны стареть: их старость – это и наша старость. Как выглядит обнаженная Дебби Рейнолдс? Как девочка с большой грудью или как взрослая женщина в миниатюре? Наверное, как взрослая женщина в миниатюре, с маленькими формами – грудки, попка, но все такое аппетитное, как бывает аппетитным и соблазнительным торт, нарезанный маленькими кусочками, розоватый и сочный, как женская плоть. Такой попке, как у Дебби Рейнолдс, нужны джинсы, юбки ей не идут: тогда видно, что ноги у нее слишком короткие и мускулистые, как у балерины. Ему всегда нравились крошечные женщины, но все три его жены почему-то оказывались такими же крупными, как он сам. Крупная женщина ласкает тебя своей большой рукой и создает массу проблем в постели, особенно если она лишена шестого чувства и не понимает по одному взгляду или легкому прикосновению, чего от нее ждут. Его первая жена была неповоротлива, и если ему хотелось изменить позицию, приходилось сначала долго объяснять ей, чего от нее ждут, – как будто инструкцию читаешь. Но зато Альма, вторая жена, в этом отношении была просто прелесть. Достаточно было слегка надавить в определенном месте пальцем, – и вот она уже на четвереньках, готовая выполнить любой твой каприз. Он представил себе Дебби Рейнолдс в такой позиции – покручивает попкой, подмигивает ему и медленно облизывает губы большим языком. У мелких женщин обычно бывает большой язык, большой, но нежный на ощупь, а не как у его третьей жены, – шершавый, похожий на терку или инструменты дантиста. Он представил себе обнаженную Дебби Рейнолдс – вот она раскинулась навзничь под ним и страстно вскрикивает. Из памяти, сохранившей образы всех женщин, с которыми он был близок, выплыла мексиканка из публичного дома в Акапулько, змеей обвивавшаяся вокруг его веснушчатого тела, и кто-то из азиатских проституток, не то из Сайгона, не то из Сингапура или Бангкока. И все-таки он предпочитал Дебби Рейнолдс из цветных фильмов, Дебби той поры, когда ее еще не бросил Эдди Фишер ради Лиз Тейлор. Он встретил ее в холле, постаревшую Дебби; может, она еще очень соблазнительна безо всего, хотя у постаревших женщин кожа обычно обвисает, словно они натянули чужую, не по размеру, чтобы скрыть разложение собственной плоти. Он почувствовал свой набухший член и сел, одурев от солнца; потом с тяжелой головой прошел в ванную своего двухкомнатного номера и начал мастурбировать над унитазом. Сначала перед его закрытыми глазами была миниатюрная обнаженная Дебби, но потом, в момент наивысшего наслаждения, ее вытеснило крупное, обнаженное тело Альмы. «Это потому, что мне всегда было так хорошо с тобой, Альма». Он вернулся на террасу и стал с интересом наблюдать за полуголыми людьми, уже собиравшимися у лагуны, на зеленой траве, или потянувшимися к пляжу гостиницы. Неподалеку в море виднелись серферы, трехцветные паруса, раздуваемые легким ветерком; этот ветерок нежно ласкал кожу, словно обещая жизнь и молодость, но после недавнего он чувствовал себя опустошенным и усталым. Сняв с вешалки короткий купальный халат и прихватив полотенце, он вышел из номера, столкнувшись в лифте с постояльцами, тоже направлявшимися купаться; они посмотрели друг на друга с видом заговорщиков. К бассейну двигалась и совершенно чудовищная женщина: на голове бигуди, кожа лоснится от крема, вены на ногах вздулись; она что-то настойчиво внушала своему спутнику, кретину, который ехал вместе с ним в лифте с совершенно отсутствующим видом, словно мысленно он был в это время совсем в другом лифте и с другой женщиной. Поскольку в саду было полным-полно праздных наблюдателей, мужчина расправил плечи, стараясь выглядеть как можно лучше, несмотря на полноту. Выбрав себе лежак, он попросил служащего расстелить на нем два полотенца, а затем улегся лицом вниз, чтобы лучше видеть людей, машинально вертя между пальцев травинку, влажную не то от недавней поливки, не то морского бриза. В лагуне понемногу собирались купальщики, некоторые с веселыми криками пробегали под каскадом воды. Все подчеркнуто демонстрировали свое счастье, и только стройные загорелые девушки из Майами держались сдержанно; казалось, они сделаны из какого-то драгоценного металла, чуть прикрытого узкой полоской лифчика и бикини. Мужчина оттащил свой лежак в тень, под пальму, и принялся разглядывать тех, кто попадал в поле зрения. Оглядев всех внимательно, он обнаружил четырех привлекательных женщин – трех совсем молоденьких и одну постарше, – но все они были с мужчинами. Вполне естественно: все привлекательные женщины, которых он когда-либо встречал, были в сопровождении мужчин. Когда же очаровательные женщины бывают в одиночестве? Может, никогда? Он вел себя, как веселый бизнесмен из Сиэтла или как робкий человек, который не раз сталкивался в прошлом с поражениями и извлек из этого горький урок. Когда он лежал так, ему казалось, что собственный возраст подавляет его; поэтому он встал, чтобы вернуть себе чувство собственного достоинства, а другие смогли бы оценить всю мощь его тела. Выпрямившись, подбежал к бассейну и, выгнув спину, нырнул: тело его словно ножом разрезало водную гладь. Вода отдавала дорогим хлором, который пахнет лучше хлора, употребляемого в обычных спортивных бассейнах Сохо, куда он ходил, чтобы держать себя в форме. На случай, если за ним кто-нибудь наблюдает, он немного покрасовался, меняя стили, и, перейдя на баттерфляй, скоро оказался у водопада. Полюбовавшись отвесно падающей водой, он нырнул и вынырнул в гроте, где двое ребятишек сачком ловили крабов, которые там не водились. Стоя тут, он почувствовал счастливую усталость, его шестидесятилетнее тело словно помолодело от физических усилий и чудодейственного тепла, до которого от Нью-Йорка всего несколько часов лета; у него было такое чувство, словно он обманул саму природу с ее логикой смены времен года и совсем забыл о том, кто он и для чего прилетел в Майами. Он чувствовал себя самим собой – просто самим собой, без должностей и вымышленных фамилий, и он громко несколько раз произнес вслух свое настоящее имя: «Альфред», наслаждаясь тем, что в шуме падающей воды его никто не услышит. Он с трудом протиснулся через узкий выход из пещеры и по подземной тропинке вышел на свежий воздух, к джакузи, устроенным в вырубленных в скалах нишах; в нишах стояли скамьи, и струи горячей воды достигали до пояса сидевших людей. Он нашел свободное место и тоже сел; напротив оказалась молодая пара, целиком поглощенная друг другом: без сомнения, они проводят здесь медовый месяц – причем свой первый медовый месяц. Бившие со всех сторон струи воды массировали кожу, унося с собой отмершие клетки. Он чувствовал себя прекрасно, а сидящая напротив пара целовалась. В какое-то мгновение мужчина поднял на него глаза, и он сообщнически подмигнул ему, как заправский бизнесмен из Сиэтла, торгующий спортивной обувью. Но мужчина чувствовал себя неловко от слишком затянувшегося поцелуя женщины и мягко отстранился; та не сразу поняла его движение, но тут же заметила рядом постороннего и критически оглядела его, явно сочтя слишком старым. Потом встала и, не выпуская руки мужчины, потянула его за собой, чтобы избавиться от посторонних глаз. У нее были слишком длинные ноги, но красивый зад. Мужчина недолго оставался в одиночестве: подошла женщина в бигуди, которая ехала с ним в лифте, и начала снимать туфли на высоких каблуках, выслушивая извинения своего мужа за что-то, недавно им совершенное. Под его неумолчную болтовню она уселась под струи воды на скамью напротив, а муж устроился поближе к нему. Тогда он подмигнул сразу обоим, и женщина состроила гримасу, словно она – богиня, благосклонно принимающая поклонение. У нее стало совсем другое лицо – лицо стареющей кинозвезды, и от раздражения, с которым она что-то выговаривала мужу несколько секунд назад, не осталось и следа. Мужчина вышел, чувствуя, что в горле у него пересохло и нужно выпить чего-нибудь покрепче. Он поискал глазами какой-нибудь навес, где можно было бы попросить коктейль. Барменом был негр с удлиненной головой, у которого он спросил, какой коктейль сегодня самый популярный.

– Да любой, – ответил тот. – Но всю эту неделю мы посвящаем «Голливудским коктейлям».

– Что это?

– Коктейли, которые предпочитают киноактеры.

– А что в них входит?

– Там написано.

И он мотнул головой в сторону висящего на гвоздике меню.

– А вы сами что бы посоветовали?

– Мне все равно.

– Ну хоть какое-нибудь название скажите.

– Возьмите «Тарзан», он пользуется большим успехом.

– Он из чего?

– Очень сытный: нарезанный банан, мятный ликер, немного виски, потом джин, «куантро», лед, все это перемешивается как следует – и готово.

– Прекрасно. А что взять к этому поесть?

– У меня есть «бичкомберы» с куриным салатом.

– Хорошо. Два сэндвича и «Тарзан». Кстати, почему такое название?

– Наверное, нравился Тарзану. Или тот его придумал.

– Возможно.

Сэндвичи стоили одиннадцать долларов девяносто пять центов, и от этого у него засосало под ложечкой, но он тут же вспомнил, что все его расходы оплачены. Тогда он с удовольствием съел внушительного вида сэндвич, припоминая, какие еще удовольствия задарма может получить от этой гостиницы. «Это не коктейль, а десерт», – пробормотал он, проглатывая кусочки банана, оставшиеся на дне стакана; у них был вкус мяты, перебивавший любой другой вкус. Когда он подошел к стойке, за ней стоял уже другой негр.

– Сделайте мне еще один коктейль, только чтобы кусочков на дне не оставалось: я хочу выпить коктейль, а не съесть его.

Тон его негру не понравился, но ему часто не нравился тон клиентов, и он к этому привык.

– Хотите «Тайрон Пауэр»?

– А никого помоложе нет?

– Самый молодой, по-моему, «Роберт Тейлор».

– А молодые актеры что – не пьют?

– Они предпочитают апельсиновый сок, а потом нюхают кокаин.

– Хорошо, тогда что-нибудь сухое.

– Возьмите «Борис Карлофф»: треть «Дюбонне», треть рома, немного коньяка, лимон, лед и лимонная кожура.

– Убийственная смесь! Ну давайте.

Однако негр не знал, кто такой Борис Карлофф, – ему был известен только коктейль «Борис Карлофф». Отпив, мужчина сразу почувствовал, что все вокруг ему нравится, и сердце его преисполнилось великодушия. Он не так плотно поел, чтобы пропустить сауну, а после отдохнуть на мягких простынях в своем номере. Войдя в отель, он прошел вниз, где была сауна и массажисты; смуглая, невысокая испанка с хорошей фигурой и раскованностью белой женщины проводила его в персональную сауну. Раздевшись, он уселся на скамью и стал смотреть, как поднимается пар от раскаленных камней – всякий раз, как он поливает их водой. То ли от того, что он, не отрываясь, смотрел на воду, то ли от того, что слишком много выпил, ему приспичило помочиться. И когда он уже оборачивал полотенце вокруг бедер, чтобы пойти в туалет, взгляд его упал на еще влажные камни, и он остановился. Убедившись через окошечко, что поблизости никого нет, он поспешно помочился, несколько раз останавливаясь, когда в коридоре ему слышались шаги. Он даже не успел почувствовать облегчения – от раскаленных камней стал подниматься отвратительный запах кислой гнили, который был нестерпим даже ему; по всей видимости, вонь проникла и в коридор – пока он раздумывал, что теперь делать, дверь распахнулась. Испанка, наморщив нос, спросила:

– Что тут происходит? Воняет на всем этаже.

– Понятия не имею. Я как раз собирался вас позвать. Почему-то вдруг пошла страшная вонь; может быть, в угли попали экскременты какого-нибудь зверька?

– Зверьков тут нет. Это вы помочились.

Она смотрела на него уничтожающим взглядом, но он не отводил глаз. Женщина с вызовом уставилась сначала ему в лицо, потом – на то место, где под полотенцем находился виновник этой экологической катастрофы.

– Камни тут не для того, чтобы клиенты на них мочились.

– Вы что, выпили лишнего?

– Нет, это вы лишнего выпили. Выходите отсюда немедленно, я пришлю кого-нибудь тут убрать.

Он послушался, хотя на лице его застыло возмущение от ее резкости. Не попрощавшись, он вышел, оставив ее в этом влажном подвале, где она просидит всю жизнь, пока не состарится и не превратится в омерзительную ревматичку. Мысль о ее убогой старости несколько успокоила мужчину и позволила справиться с просыпавшимся чувством вины. Его моча не могла так пахнуть, и вообще интересно, из какого отвратительного дерева там уголь, хотя в такой дорогой гостинице все должно быть первоклассным. Он растянулся на постели и, чтобы успокоиться, включил почти без звука телевизор, бездумно глядя на экран. Снова вспомнил испанку, но теперь уже со смехом:

– Она похожа на Макартура, бомбардировавшего Северную Корею. Просто клоун.

Он несколько раз выкрикнул слово «клоун», но поскольку ему никто не отвечал, отправился принимать душ. Тщательно вытерся, после чего обрызгал все тело одеколоном, купленным в аэропорту. Надел бело-зеленые клетчатые брюки, фиолетовую футболку и кроссовки. Потом посмотрел, на месте ли пистолет, который он убрал на дно чемодана; после некоторых колебаний решил оставить пистолет на месте, но положил в карман автоматический нож. Дона Анхелито в его семьдесят с лишком лет можно не бояться – бояться следует обстоятельств, связанных с этой «пираньей Майами», как звали его в департаменте. У него оставался еще час до встречи, и он решил обойти всю гостиницу, чтобы проверить, правда ли написана в рекламном проспекте. В этом роскошном субтропическом отеле все блестело и было новым – разительный контраст той заброшенности и неряшливости, неизбежного следствия экономической отсталости, которые обычно отличают в субтропиках все. Он чувствовал гордость за Майами, за отель «Фонтенбло» и за гостиницы-небоскребы, выстроившиеся вдоль всего побережья как реклама американского образа жизни. Поднявшись на самую высокую смотровую площадку гостиницы, он постоял, глядя на пустынную океанскую гладь, где лишь изредка появлялись размытые силуэты кораблей, а потом спустился на улицу. Прошел по авеню Коллинз, сначала налево, к причалу, где швартовались самые роскошные яхты. Ему хотелось пройти вдоль канала, но пора было возвращаться, и он повернул назад. Обогнув гостиницу, мужчина оказался в квартале, где было множество небольших пансионов для вдов, которые сидели на балконах, завитые и в драгоценностях, купленных мужьями, которые и обеспечили им эту старость в достойных районах Майами. Все это походило на галерею приговоренных к смерти, притворяющихся, что им об этом неизвестно; впрочем, он мог утешиться тем, что после него не останется вдовы, средства которой позволили бы ей тихо угасать в Майами. Он вернулся в гостиницу и, когда часы пробили без четверти пять, немного поколебавшись, поднялся к себе в номер, чтобы надеть подплечную кобуру с пистолетом и клетчатый пиджак, в котором он был похож на игрока в гольф. Спустившись в лифте, он вышел на террасу бара, где уже начали подавать коктейли и играл латиноамериканский оркестр, под который танцевало несколько пар – палящее солнце было им явно нипочем. Он нашел столик в дальнем углу и сел так, чтобы за спиной у него были перила, а перед глазами – все остальные столики. Входившие люди казались ему самозванцами, которым нет места там, где должны быть только он и дон Анхелито. Ровно в четверть шестого – назначенное время – он увидел, как на лестнице появился невысокий худощавый старик в соломенной шляпе; он внимательно Разглядывал окружающих сквозь очки в золотой оправе. И как только мозг его определил направление движения, он легкой упругой походкой, словно внутри у него кто-то или что-то отдавало приказания ногам, направился к мужчине, огибая по пути столики. Когда старик узнал его, никто бы не увидел на его лице и тени сомнения в собственной памяти, хотя годы не прошли бесследно для обоих.

– Робардс! Сколько лет!

– Вольтер, вы точны, как часы.

Они обменялись рукопожатием и внимательно посмотрели друг на друга. Если кто и повернулся в их сторону, то лишь на мгновение, потому что они сели лицом к морю, забыв о присутствующих и начав разговор, который никого не мог интересовать.

– Я думал, обо мне забыли.

– Вы незабываемы, дон Анхелито.

– Зовите меня лучше Вольтером, иначе может услышать официант, а в Майами у всех по две пары ушей и две пары глаз. Достаточно того, что мы встретились на открытом воздухе: это мне кажется неосмотрительным.

– Вы не преувеличиваете?

– Вы давно не были в Майами?

– Двадцать лет.

– Этого достаточно, чтобы приехать в совершенно другой город. Я живу здесь с тех пор, когда улицы еще не были заасфальтированы, но мне с каждым днем становится все труднее следить за тем, как меняется этот город. Я думал, обо мне забыли. Пять лет назад я обращался в Контору, я просил о помощи. Тех денег, что мне присылают за информацию, которую я время от времени передаю, мне не хватает. Мне платят как вышедшему на пенсию старику, и никто не хочет признавать оказанных мною услуг. Когда я умру, когда меня не станет, я не буду значиться ни в каких списках, ни в штате какой-либо организации, и моим соседкам придется хоронить меня на средства фондов общественной благотворительности, которой в этой стране почти нет. А что станет с моими кошками? Лучше бы мне лежать мертвым и гнить дома, чтобы кошки съели мои останки: ведь что-то эти бедняги должны есть.

– Я все тщательно запишу.

– Мне достаточно, если вы просто запишете. Я не верю преувеличенным обещаниям.

– У меня тоже есть свои проблемы. Я сильно занервничал, когда мне прислали последние данные о состоянии моего счета, куда поступают средства на дом для престарелых. Я считал, что до выплаты полной суммы осталось четыре года, а, оказывается – восемь.

– Когда они обещают, так заслушаешься. А когда надо выполнять обещания, вот тут и начинаются трудности. Вы что-нибудь сделаете для меня?

– Мне кажется, вы начинаете с конца, Вольтер.

– Я прекрасно знаю, откуда надо начинать, но не волнуйтесь, в конце я вернусь к этому. А пока я весь внимание.

– Дело Рохаса.

– Снова Рохас. Покойник без погребения. Это как проклятие. Когда тело не предано земле, оно бродит повсюду и возникает, когда меньше всего этого ожидаете. В недобрый час его бросили акулам, потому что он живет в каждой акуле и неожиданно, принимая человеческий облик, покидает море, чтобы отыскать нас на земле. Иногда мне снится Рохас: он выходит из моря, весь в водорослях, с пустыми глазницами, которые обращены ко мне. То, что плохо начинается, добром кончиться не может. Если бы я тогда знал все, никогда бы не ввязался в эту историю. Я тысячу раз повторял Эспайлату, когда он приехал сюда консулом: труп должен быть найден на помойке где-нибудь в предместьях Нью-Йорка, где-нибудь на пустыре в Гарлеме. Нельзя было позволять ему раствориться в воздухе, как божеству или повелителю из легенды: однажды он вернется и выколет нам глаза. Так всегда происходит в местных легендах. Вам-то это не грозит: вы ведь не были с ним знакомы, а вот мне достанется от проклятого баска. Что вам надо от меня теперь? Разве я недостаточно сделал? Теперь, в моем возрасте, я специализируюсь только на кубинцах и гаитянцах, в первую очередь на гаитянцах, потому что кубинцы уже намертво вросли в этот город, навсегда стали его плотью и кровью. Они-то так не считают: надеются когда-нибудь вернуться в Гавану, но я знаю, что этого не будет; не будет, даже когда падет режим Кастро. С ними произойдет то же, что и со мной: они забудут о своих корнях и будут принадлежать всему миру. Иногда я спрашиваю себя: «Вольтер, куда бы ты вернулся, если бы мог?» – и, как это ни ужасно, я понимаю, что мне возвращаться некуда. В Испанию, на родину матери? На Кубу, где родился отец? «Где ты был счастлив, Вольтер?» – спрашиваю я сам себя и не знаю, что ответить. А вы знаете, где были счастливы? Я – нет. Наверное, я хотел бы снова стать военным корреспондентом и посылать хроники о той же войне, о гражданской войне в Испании, но это – просто так, искушение. Да, тогда я был молод, но счастлив, кажется, не был.

Он искоса наблюдал за тем, какое впечатление на американца производят его слова, и поняв, что мужчина уже устал от этого монолога, провел рукой по глазам, не снимая при этом очки:

– Но вы приехали не для того, чтобы выслушивать сетования старика, который боится постареть еще больше. Ну, в какой игре я должен участвовать и какова моя роль в ней?

– Дело Рохаса. Мы боялись, что его вытащат на свет, когда в Испании произошла революция. Простите, демократы пришли к власти, и наряду с другими партиями была реабилитирована и НПБ. Но никто и пальцем не пошевелил, чтобы вернуться к этой истории; они просто устроили чествование памяти Галиндеса и только совсем недавно воздвигли ему памятник в родных местах, там, где, как он считал, была его родина.

– В Амуррио.

– Что-то в этом духе. Испанские названия и имена мне не даются, а уж баскские тем более. Абракадабра какая-то.

– Насколько я знаю, Амуррио. Моя мать была родом из долины реки Бидасоа, а Амуррио – это к югу, в провинции Витория.

– Наверное, если вы так говорите. И мы считали, что дело Галиндеса закрыто окончательно и бесповоротно, когда раздался сигнал тревоги: кто-то преследовал старика Эрнста и настаивал, чтобы он рассказал о прошлом и уговорил потомков Портера сделать то же самое; кто-то копался в открытых архивах ФБР. Когда прозвучал сигнал тревоги, мы стали искать виновника. Им оказалась исследовательница из Йельского университета, научным руководителем которой был наш давний знакомый, типичный революционер в белых перчатках, который и порекомендовал своей ученице, а заодно и любовнице, заняться делом Рохаса. Это было чисто научное исследование, но у нее стали возникать вопросы и подозрения. Вам известно, сколько участников или соучастников заключительной фазы этой истории еще живы сегодня? Человек десять; да, десять, несмотря на то, что Трухильо методично старался их всех уничтожить – всех до единого. Если это дело выплывет из небытия, политическая стабильность в Доминиканской Республике окажется под угрозой, а у нее бод боком – Гаити, где ситуация и без того неопределенная, не говоря уже о том, и в самих Соединенных Штатах найдутся люди, которые поднимут шумиху вокруг этой истории, как в 56-м. Когда в 1961-м умер Трухильо, мы боялись, что об этой истории вспомнят, но тогда еще в Доминиканской Республике у власти были люди, причастные к этой истории: еще были живы Эспайлат и Балагер, на котором лежала вся ответственность за доминиканское правосудие в тот момент, когда исчез Рохас. Именно он должен был стать политическим преемником Трухильо. Но теперь ситуация совершенно изменилась: не осталось уже и тени былого страха перед диктатором, а исследовательница собирается в Доминиканскую Республику. Многие захотят рассказать то, что им известно, воскресить мертвого. И даже не из политических соображений, а просто так, ради того, чтобы поиграть в воскрешение мертвых. Косвенные результаты этого могут иметь катастрофические последствия.

– Кто будет помогать этой женщине в Доминиканской Республике?

– Хосе Исраэль Коэльо, в прошлом писатель-коммунист, а теперь владелец издательства.

– Сын Антонио Коэльо, видного профессора.

– Наверное.

– Женщина уже в Санто-Доминго?

– Нет. Она пока в Испании, но собирается в Санто-Доминго. Там за ней будет вестись неусыпная слежка, и тем не менее мы не можем позволить ей делать все, что вздумается: надо отвлечь ее, выиграть время. Надо увести ее из Санто-Доминго, но не сразу, иначе она насторожится. Сделать это надо, когда она, находясь в Санто-Доминго, найдет что-то или кого-то. И этот кто-то или что-то привезет ее к вам сюда, в Майами.

– Снова старому Вольтеру придется прятать тело Рохаса, которое выкинули на берег воды Атлантики. Как грустно… Я еще тепло вспоминаю и его, и нашу дружбу. Мы познакомились во время войны в Испании, и его забавляло мое происхождение – наполовину баск, наполовину кубинец. Что я должен сделать в этот раз?

– Вы должны появиться на сцене в качестве ближайшего друга Галиндеса, его доверенного лица и его главного связного с американскими спецслужбами. Поэтому вы сможете рассказать ей о совершенно неизвестных деталях жизни Галиндеса, о его деятельности как контрреволюционного агента. Вы должны поставить перед ней моральную проблему: если она будет продолжать свое исследование, Рохас окажется весь в дерьме перед лицом Истории.

– А ей-то что? Она ведь просто исследовательница и за результат не отвечает.

– Она немного больше, чем просто исследовательница. Она готова вознести этот труп над головами всех, чтобы человечество восхищалось им. И вам предстоит сыграть на этой слабой струне. Вы должны показать ей Рохаса в самом непривлекательном виде.

– Противоречивом.

– Непривлекательном.

– Она мне не поверит.

– Мы верим в ваши способности.

Старик молча смотрел на океанский простор, уже различая там, вдали, абрис своих будущих разглагольствований, – даже губы его слегка шевелились, словно он мысленно уже разговаривал с этой женщиной.

– Как ее зовут?

– Мюриэл, Мюриэл Колберт. Ей тридцать пять лет, ей не очень повезло с университетской карьерой, и она из мормонов. Родные ее до сих пор живут в Солт-Лейк-Сити и составляют самое ядро секты. Она вышла из нее и настроена довольно радикально. Если я вам рассказал о мормонах, то лишь потому, что среди них много довольно странных типов, склонных к неожиданным поступкам, как, впрочем, у любых агрессивных меньшинств.

– Привлекательна?

– Возможно, не мой тип. Высокая, худощавая, рыжеволосая, веснушчатая; на фотографиях кажется молодой фермершей, неизвестно как оказавшейся в городе.

– Мюриэл – красивое имя, хотя мне напоминает название порта Мариэль, в котором Кастро посадил на баркасы своих вшивых оппонентов, этих преступников, подложив нам хорошую свинью. Особенно старожилам Майами, которые приехали в город, когда улицы еще не были заасфальтированы. Я окончательно обосновался в Майами, после того как вернулся из Европы, и с тех пор жил то в Майами, то в Санто-Доминго, выполняя секретные задания, которые получал от Дрисколла и Батлера. Дрисколл поддерживал отношения главным образом с Рохасом, а Батлер со мной. Батлер был морским советником в американском посольстве в Санто-Доминго, и именно он в начале сороковых сообщал все сведения местному начальству. Он умер в конце войны в Тихом океане. Преследовал красных, обосновавшихся в Санто-Доминго, и японские фашисты убили его. В те годы я много общался с Рохасом, пользуясь тем, что мы познакомились и подружились во время гражданской войны в Испании. Потом я уехал в Европу посмотреть, как будут освобождать Испанию, а когда вернулся, окончательно обосновался в Майами, и мне поручили убедить Рохаса отказаться от публикации его книги о Трухильо, мне и Пепе Альмоина; я помог группе побывать в квартире Рохаса в его отсутствие. А потом я попросил, вас попросил, когда вам было поручено осуществить секретную часть операции, чтобы меня от этого освободили.