Текст книги "Галиндес"

Автор книги: Мануэль Васкес Монтальбан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Сядьте.

Это приказ, и именно так ты и понимаешь его слова. Надо выбирать между табуретом, на котором сидел испанец, и деревянным ящиком; ты униженно предпочитаешь ящик, надеясь, что твоя униженность смягчит ярость, которую ты ощущаешь в этом человеке. Сам Эспайлат не садится. Он протягивает тебе вырезку из газеты и непререкаемым тоном приказывает:

– Прочтите.

«Генерал Эспайлат, которому нет еще и тридцати шести лет, в 1943 году окончил Уэст-Пойнт. В день, когда исчез Галиндес, он находился в Сьюдад-Трухильо, где занимал должность помощника министра обороны, хотя в кармане у него уже лежал приказ о назначении Генеральным консулом в Нью-Йорк и представителем в ООН. В связи с исчезновением Галиндеса он сразу же вылетел в Нью-Йорк, чтобы представить там официальное объяснение Доминиканской Республики происшедшему. Генерал Эспайлат – высокий, худощавый человек с тонкими длинными усиками. Он официально заявил, что сама мысль о том, будто доминиканцы «похитили» человека на нью-йоркской улице, совершенно безумна».

– Вам известно мое прозвище?

– Нет.

– Лезвие. Каждый толкует его по-своему, но мне до этого нет дела. Некоторые говорят, что я убиваю своих противников кинжалом, вонзая его прямо в сердце, но на самом деле прозвище объясняется иначе: я привык сразу подходить к самой сути любой проблемы или ситуации, ее срезу. Ни один доминиканец не может доказать, что я пытал его, ни одна доминиканская семья не докажет, что кто-то из ее членов умер от моей руки. Здесь все друг друга знают, и я принадлежу к одной из самых старых и могущественных семей на острове. Здесь все друг друга знают – и сторонники Трухильо, и его противники. На днях я встретил на улице отца недавно задержанного молодого коммуниста, талантливого писателя, который, однако, упорствует в своих взглядах. Этот человек спросил меня о судьбе своего сына, и я ответил ему то же, что говорю всем: «Если он ни в чем не виноват, через три дня его выпустят». Это моя твердая линия. Подумайте о том, что я вам сказал, и взвесьте, в какой ситуации вы оказались. Вы, безусловно, задержаны незаконно, и если мы решились на такой шаг, значит, государственные интересы оказались выше нашего традиционного уважения к правам человека. Вас ищут в Нью-Йорке, вас разыскивают по всей Америке, даже в океане, и почти все уверены, что вас бросили в топку доминиканского корабля «Фундасьон», более того – что это сделал лично я своими руками. Я прикажу отвести «Фундасьон» к берегам Америки, чтобы они могли исследовать его котлы. Они не найдут там никаких следов, а тем временем последние следы, которые могут привести к этой комнате, затеряются. Я не бросал вас в топку, Галиндес, – пусти слух и можешь отдыхать. Но вы-то знаете, что все было не так. Вы знаете, что находитесь здесь, причем в трудном положении.

– Но для чего? Для чего вся эта жестокость? Почему вы считаете, что у меня есть какая-то власть?

– У вас есть власть оскорблять и поносить нашего Благодетеля. Власть дурить американцам голову, убеждая их отказывать нам в поддержке. Власть плести заговоры с этими демократами из «Карибского легиона» – Фигересом, Бетанкуром, Муньосом Марином и прочими. Вас часто видели вместе с Муньосом Марином и с Фигересом.

– Но это неизбежные контакты, которые связаны с тем, что я – представитель баскского народа в изгнании. В Пуэрто-Рико много басков.

– Не играйте со мной в прятки. Мы вытащим вас на свет божий из любого уголка. Вы можете замолчать, ничего не говорить, спрятав голову, как страус. Но задница ваша, профессор, все равно будет торчать наружу.

– Меня ищет полмира.

– Не надо преувеличивать. К тому же им скоро надоест.

– Но вы не можете вечно прятать меня.

– Я думаю, вы человек действия, профессор. Вы были таким после гражданской войны в Испании. Полагаю, вам известны мои подвиги – подлинные или вымышленные. Но я расскажу вам один, который, полагаю, произведет на вас впечатление, потому что он имеет отношение к вашему «Карибскому легиону». Главный приказал мне проникнуть в одну из групп этой организации, действовавшую на юге Рио-Гранде. Точного места я вам называть не стану, не потому что вы сможете когда-нибудь воспользоваться этими данными, а потому, что мне не нравится говорить о том, где именно я проводил операции. Когда требуется защищать мою родину и моего генералиссимуса, вся планета становится моей территорией. У нас были сведения о конвое из двенадцати грузовиков, груженных оружием; оно предназначалось для отправки в Корею, но было похищено и должно было попасть в руки «Карибскому легиону», который использовал бы его против доминиканцев. Вам известно, чем заканчиваются подобные вылазки: когда эти люди оказываются на нашей земле, мы стираем их в порошок. Если они ищут прибежища на Гаити, их там попросту съедают: не один политический эмигрант кончил свои дни в котле гаитянских негров. Итак. Я установил контакт с руководством «Легиона», выдав себя за борца с Трухильо, и сумел втереться в доверие к немцу, который руководил этой группой. Однажды ночью мы вышли в море на моторной лодке для установления контактов с доминиканской оппозицией. Я вернулся на берег, а немец – нет. Меня задержала полиция и вконец замучила вопросами. Я ответил на все – пусть проверяют, сколько хотят: я не убивал этого немца. Но дела шли не очень хорошо, и тогда моя подружка, проститутка, с которой я связался несколькими неделями раньше, отыскала где-то неопознанный труп, который мы и выдали за немца. Вы европеец и знаете, что в Европе провернуть такую операцию совершенно невозможно, но на Карибском побережье возможно все. Моя подружка сделала все, что могла, но нашла только труп какого-то низкорослого индейца; тогда я из тюрьмы велел ей положить его на солнце и дать полежать, чтобы он разложился, но не совсем. Потом она положила его в гроб, сунув туда же несколько мешков с камнями, чтобы это было похоже на тучного немца, а не на тщедушного индейца, сдохшего от голода. От гроба так воняло, что немецкий консул попросил не открывать его, – он удовлетворился свидетельством о смерти, выданным больничным врачом: остановка сердца как причина смерти немца. И мне это почти ничего не стоило, потому что я сказал Росите: «Проследи, чтобы я не платил лишнего». Мы, доминиканские спецслужбы, привыкли придумывать что-то там, где деньги не работают. А за деньги мы покупаем молчание власть имущих. Одной рукой мы ведем борьбу, а другой набиваем кошели высокопоставленных политиков, в том числе и в Соединенных Штатах. Это стратегия бедных. Теперь у вас есть полная картина происходящего, и вам есть над чем поразмыслить. Какая роль отведена вам?

– Понятия не имею.

– Худшая.

– Я являюсь агентом ФБР, я сотрудничал с Конторой. Они меня не бросят.

– Не исключено. На самом деле нам неизвестно, насколько тесно вы были связаны с секретными службами американцев. Мы полагаем, что это обычное дело среди политических эмигрантов, которые так обеспечивают себе некоторую защиту. Мы проверим, насколько слухи о ваших связях соответствуют действительности, но предпочли бы, чтобы вы сами все объяснили. Дело зашло слишком далеко, и пути назад нет. Однажды я посадил одного человека перед зеркалом, чтобы он видел, как будет умирать. Перед вами, профессор, я тоже поместил своего рода зеркало, чтобы вы осознали ситуацию, и советую вам подумать об этом, пока будут развиваться события, особенно в ближайшие часы.

Он повернулся на своих каблуках четким военным движением, которое совсем с ним не вязалось, и вернулся к почтительно застывшей в другом углу комнаты группе, чтобы продолжить прервавшийся разговор. Однако Эспайлат по-прежнему не участвует в нем, все время поглядывая на коридор за открытой дверью, который тебе не виден. Поэтому он первым восклицает, словно часовой на башне – «Внимание!», и все тут же сначала застывают по стойке «смирно», а затем пытаются выровняться в ряд, образуя что-то вроде небольшого живого коридора перед дверью.

– Смирно! Генералиссимус!

Сердце твое падает куда-то в бездонную пропасть, обдираясь при этом в кровь об острые выступы и углы; и недавний разговор с Эспайлатом дробится, распадается на фрагменты, беспорядочно крутящиеся в твоем мозгу, пока ты, глядя на дверь, не столько видишь, сколько предчувствуешь появление Трухильо.

– Смирно! Генералиссимус!

И с момента, когда Эспайлат выкрикивает эти слова до появления диктатора, перед твоим мысленным взором мелькают ваши предыдущие встречи. Их было немного, но ты отчетливо помнишь их. Они вертятся у тебя перед глазами, словно фигуры в испанском танце, и среди этого мелькания ты различаешь себя – ты танцуешь со шпагами. И вот, преклонив колено, ты поднимаешь высоко над головой тело мертвого воина, – свое собственное.

– Смирно! Генералиссимус!

И ты вспоминаешь слова дедушки: «Вольтер был прав: ведь мы, баски, танцуем не только, когда у нас народные празднества или гулянья, но и когда играем в любимую национальную игру с мячом, или когда выходим в море на рыбачьих баркасах, и тогда волны заставляют нас плясать. Мы любим танцы: они помогают нам преодолеть чувство, что горы сдавливают нас со всех сторон. У нас быстрые танцы – так танцуют ловкие люди, но в них есть торжественность. Возьми хоть танец со шпагами: танцующие изображают воинов со шпагами и флагами в руках, а в конце высоко поднимают погибшего воина, чтобы он стал ближе к небу, Хесус, к небу, где обитают боги и ведьмы».

– Смирно! Генералиссимус!

И вот он входит, а за ним – офицер, которого почти не видно за широкой спиной и чуть расставленными в стороны руками Трухильо; в руках этот вспотевший человек держит кресло. Трое находящихся в комнате людей бросаются ему помогать, устанавливая кресло поудобнее, и на минуту это забавное зрелище заставляет тебя забыть о самом диктаторе.

– В стороне поставьте, в стороне! Так, чтобы я мог его видеть, но не чувствовал запаха.

Трухильо даже не смотрит на тебя. Он сурово здоровается с присутствующими, и осторожно, с достоинством усаживается в кресло. И вот он перед тобой. Словно сошедший с портрета, который ты видел в доминиканском консульстве в Бордо, – Благодетель и Отец Новой Родины. Трухильо не торопясь внимательно оглядывает комнату и, по всей видимости, остается доволен, потому что на лице его появляется некое подобие улыбки. Но он тут же прогоняет ее прочь, и ледяной взгляд его больших черных глаз, похожих на две пули черного пистолета, останавливается на тебе.

– Приступайте.

Офицер, один вид которого еще несколько минут назад приводил тебя в ужас, теперь кажется чуть ли не союзником, – такая жгучая ярость темной волной исходит от всего тела Трухильо и от леденящей жестокости Эспайлата, занявшего место прямо за креслом своего господина. Офицер держит в руках нечто принадлежащее тебе – перепечатанную на машинке рукопись книги «Эра Трухильо»; он держит ее осторожно, словно взрывчатку или только что вырванный из твоего тела орган, – твое сердце. Твое сердце трепещется в ужасе и, предчувствуя близкую гибель, беспомощно бьется в твоей груди.

– Пожалуйста, ваше превосходительство.

И Трухильо начинает читать места, отмеченные закладками, и по мере того как он читает, закладки падают на пол, словно оборванные лепестки цветка смерти.

* * *

«Стоит мне начать роман с женщиной, как она тут же выходит замуж за другого. Эта фраза вполне могла бы принадлежать Вуди Аллену, но сказал ее Хесус Галиндес, сеньорита». Тебе странно слышать имя Вуди Аллена, произнесенное этими старыми губами, которые говорят тихо, словно шепчут, нашептывают воспоминания Галиндеса, потому что «собственных политических воспоминаний, сеньорита, у меня уже почти не осталось. Можно сказать, сеньорита, что Галиндес стоял на крайних социальных позициях, социальных позициях Националистской партии басков, что было совсем непросто в эпоху ярого национализма и выраженного стремления обособиться от социалистов и от коммунистов. Да-да, я знаю, что об этом говорит Грегорио Моран в своей книге «Баски – испанцы, которые перестали быть ими». Да, этот парень много знает о басках. Может быть, слишком много. С годами мы изменились, но в ту пору все мы были крайними националистами, и предостережения Галиндеса до нас просто не доходили. Кто-то даже потребовал его отстранения, прочитав послания Галиндеса и его отдельные высказывания в статьях, – например о том, что НПБ не принимает в расчет социальные реальности, тогда как Испанская социалистическая рабочая партия, наоборот, не уделяя внимания национальному вопросу, сосредотачивается на социальных проблемах. Одно из утверждений Галиндеса серьезно рассматривалось нашим руководством в изгнании. Галиндес считал, что эмиграция в значительной степени пошла нам на пользу – самоубийственное утверждение! – и что поражение и оккупация, пагубные последствия которых будут сказываться еще долгие годы, вместе с тем снова открыли нам двери в Европу, в мир, к которому мы всегда принадлежали. У него было еще немало идей, которые встречались в штыки, – его не забывали упрекнуть и в том, что он не чистокровный баск. Он, например, утверждал, что быть баском еще не означает превосходства над другими народами, или что не надо воспринимать антикоммунизм как своего рода религию, – быть фундаменталистом, сказали бы сегодня, – и предупреждал, что патриотизм нельзя смешивать с движением привилегированных слоев общества, даже если отдельные их члены большие патриоты. У вас, сеньорита, взгляды и мироощущение конца века, конца второго тысячелетия, но вдумайтесь: ведь эти слова были сказаны в сороковые годы, всего через несколько лет после самого горького из поражений баскского народа. Конечно, никто не думал всерьез, будто Галиндес – коммунистический агент и что он убежал на Восток, как утверждал в своем докладе Эрнст, поддержанный сторонниками Трухильо и его лобби в Америке. Тут нет ничего таинственного. Галиндес не был ни двойным, ни тройным агентом; не был они и хамелеоном, каким его пытались изобразить те, кто был в этом заинтересован. Да, на его банковском счете остались деньги, но это были деньги партии. Ведь на самом деле главной задачей Галиндеса было следить за расходованием находящихся в Америке средств НПБ, а не отмывать их, как писали; отмыванием денег занимается только мафия. Вот поэтому руководство партии и окружило завесой тайны все, что было связано с исчезновением Галиндеса и его трагической гибелью. Но обратите внимание на переписку с Ландабуру, которая вам, наверное, известна. Он часто пишет о том, что ему необходимо продлять вид на жительство в США и что он сталкивается при этом с трудностями. Разве у могущественного тайного агента могли возникнуть подобные трудности? Он был просто рядовым осведомителем, как и большинство эмигрантов, оказавшихся в США, которые таким образом платили своего рода дань, наглядно демонстрируя, что не имеют ничего общего с тоталитаризмом. Вдумайтесь: ведь Галиндес находился в Соединенных Штатах, которые уже вели холодную войну, воевали в Корее, уже существовал воздушный мост с Берлином, в Пуэрто-Рико уже было совершено покушение на Трумэна. О Галиндесе говорили, что он коммунист, но говорили также, что он гомосексуалист и исчез, влипнув в какую-то темную историю с голубыми. У него не было прочных связей с женщинами, хотя он всегда бывал обворожителен в дамском обществе. Нет, нет, не верьте этим слухам, будто бы у него был сын от какой-то доминиканки. Мне всегда казалось, что это перепев истории о Деве Марии и Святом Духе, простите за непочтительность, но я скептик во всем, что касается католицизма. Вы сами католичка? Ах, мормонка. Нет, порядочность Галиндеса всегда была выше всяких подозрений, и лендакари Агирре это подкрепил, заявив: «Я ручаюсь за порядочность Галиндеса». Обратите внимание, сеньорита: «Я ручаюсь за порядочность Галиндеса»!» Этот старик, закутанный в плед, не сказал тебе тем зимним утром в Сан-Хуан-де-Лус, что Агирре сделал самое малое из того, что мог. Он втянул Галиндеса во все свои авантюры, во все свои победы и поражения, как в Санто-Доминго, так и в Нью-Йорке. Упрямый профессор ослушался его только однажды, решив опубликовать свою диссертацию о Трухильо. «Поговаривали, сеньорита, что Галиндеса видели в Гаване, когда ее освободил Кастро, что с миллионом долларов в кармане он бежал на советской подлодке; а какой-то франкистский журналист, работавший в Нью-Йорке корреспондентом, сравнил Галиндеса с известным испанским плейбоем Порфирио Рубиросой. Кажется, того типа звали Мануэль Касарес; впрочем, какое это имеет значение: тогда в Испании все газеты были одинаковыми. Правительство Испании повело себя самым постыдным образом: палец о палец не ударило, чтобы спасти Галиндеса, а если и пошевелилось, то лишь для того, чтобы напустить еще больше тумана и скрыть преступную роль правительства. Возможно, досье еще сохранилось в Министерстве иностранных дел Испании. Послом в Вашингтоне тогда был Хосе Мариа де Арейлса, а в ООН – Лекерика, хорошенький баскский тандем: старый баск и молодой баск. Галиндес был для Испании зловещей фигурой в тот период, когда франкисты рвались в ООН: он как никто противился этой идее и так с ней и не смирился. Обратите внимание, какой грустью пронизана его статья, написанная накануне Рождества 1955 года, затри месяца до его исчезновения. Это грусть Галилея, сказавшего: «А все-таки она вертится». Страны мира смирились с франкистской заразой, приняв Испанию в члены ООН. Галиндес был бунтарем, внутренним бунтарем с внешностью джентльмена. Прочтите этот текст, сеньорита, в нем – весь Галиндес: «Как легко было бы приспособиться ко всем условностям – былое величие Испании, святая религия наших предков, уважение к сильным мира сего! Я бы хотел быть богатым, очень богатым, но только для того, чтобы сразиться с ними. В их гостиных я задыхаюсь и выхожу оттуда раздраженным. Мой народ – это простые люди, которые смеются и поют, когда им хочется, которые искренни в своих чувствах. В светских гостиных с их фальшивыми чувствами, ложью и лестью я задыхаюсь. Сегодня вечером от представителя страны, где миллионы рабов-индейцев, мне пришлось слушать восхваления Кортеса и Писарро, которые…оставили нам в наследство расу, кровь и религию… Разве этому учит религия наших отцов, религия Христа? Я слышал, как другие призывают меня забыть то, что нельзя забыть, потому что за это пролили кровь мои братья, павшие в горах Страны Басков. Я не верю в эти лживые слова. Я стремлюсь к тому, в чем нет лжи. На висках моих уже появляется первая седина: молодость уходит. Но я буду продолжать бороться, пусть никто не верит мне и не идет по моим стопам. За мной пойдут мои воспоминания и мои стремления. Стремления, сам не знаю к чему. Иногда я бодрствую, и меня обступают сны: они приходят еще до того, как другой, настоящий сон заставит меня забыть все, даже собственное одиночество. В этих снах наяву мне видится, будто я сражаюсь с ветряными мельницами, творя справедливость, которая живет в моем сердце и которую я отождествляю с Господом. Этот Господь живет не в позолоченных церквях, где кардиналы курят фимиам сильным мира сего, – моего Господа я встречаю, когда брожу один по горам и заглядываю в маленькие церкви, куда не ходит никто. Я – баск. Одни смеются надо мной, другие меня ненавидят. И это все, что остается у меня, когда накатывает безнадежность и я один брожу по улицам. Я – баск, и где-то там, далеко, есть местечко, откуда я родом. Я – ничто, просто горстка страстей и неуемных желаний. Но я – часть этого народа, часть людей, которых я вижу в своих снах наяву, когда в национальных одеждах они спускаются с гор или гуляют на ярмарках, бродят вечером по зеленому, играют в мяч, выходят в море на лов рыбы; я вижу, как они поют и как они молятся, – веками. Я один, наедине со своими тревогами и заботами. Но я буду идти вперед, хотя никто меня тут не понимает. И однажды я успокоюсь навеки под огромным тополем, который выбрал на вершине холма, откуда видны мои родные места, и буду лежать там наедине с моим дождем и с моей землей. Они меня поймут, наконец». Простите, сеньорита, но я никогда не могу читать это без слез. Я не знаю, плохо или хорошо это написано, но слова Галиндеса проникают в душу каждого баска, живущего в изгнании. Я думаю, они порождены тем настроением, которое охватило Галиндеса и всех нас, когда мы увидели, что Франко получил благословение Ватикана, Вашингтона и ООН. Это было, словно спустя всего десять лет после Второй мировой войны реабилитировали Гитлера и Муссолини. Вступление Испании в ООН никак не повлияло на судьбу Галиндеса: его бросили на произвол судьбы и палачей, а испанская дипломатия умыла руки. Ведь, в конце концов, Галиндес принадлежал к лагерю проигравших войну. Я не знаю, предпринимала ли испанская дипломатия какие-нибудь шаги. Я не знаю, сделал ли она что-нибудь плохое, но хорошего, о котором, по крайней мере, было известно, – ничего». «Сеньору Дону Франсиско Фернандесу Ордоньесу, Министру иностранных дел, Мадрид. Глубокоуважаемый сеньор министр! Я – американская исследовательница и работаю в Испании над своей докторской диссертацией, которая посвящена баскскому эмигранту, профессору Хесусу Галиндесу, похищенному в Нью-Йорке 12 марта 1956 года сподручными Трухильо и бесследно исчезнувшему. Мне известно, что в возглавляемом Вами Министерстве имеется досье, связанное с этими событиями. С учетом того, что с означенных событий прошло более тридцати лет и они стали фактом истории, мне бы хотелось ознакомиться с документами этого досье, что может иметь большое значение для моей работы. Я сознаю, что обращение непосредственно к Вам, сеньор министр, является большой смелостью с моей стороны, но очень прошу Вас разрешить мне ознакомиться с материалами архива Министерства. С уважением…» – «Все, Мюриэл, готово. Кто будет возражать против ознакомления с материалами эпохи фараона Аменемхета Второго? Я уже поговорил с парой людей в Министерстве, дело в шляпе». – «Госпоже Мюриэл Колберт. Уважаемая госпожа Колберт! Я получил Ваше письмо, в котором Вы пишете о теме своего научного исследования. Она представляется мне очень интересной. Хочу сообщить Вам, что с моей стороны нет никаких возражений против Вашей работы в архиве Министерства, однако у меня нет сведений о существовании досье, связанного с делом Галиндеса прискорбным фактами, о которых Вы пишете. Для облегчения Вашей работы я рекомендую Вам связаться с заведующей Генеральным архивом и Библиотекой Министерства Доньей Марией Хосе Лосано Ринкон. Надеюсь, она поможет найти интересующие Вас материалы о Галиндесе. С уважением. Франсиско Фернандес Ордоньес».

Сеньора или сеньорита Лосано Ринкон – женщина в предпенсионном возрасте; лицо ее озаряется, когда она узнает, что ее имя упомянул в письме сам министр.

– Неужели он говорит обо мне?

Ты протягиваешь ей письмо.

– Да, действительно, ему известно мое имя: вот он пишет – донья Мария Хосе Лосано Ринкон. Это я.

– Да.

– Подумать только: сеньору министру известно о моем существовании и об этом отделе Министерства.

– По всей видимости, да.

Женщина смотрит на тебя с уважением и благодарностью: на краткий миг ты извлекла ее из этого хранилища бумаг и помогла перенестись на верхние этажи старинного здания, некогда образца гармонии, теперь превратившегося в смешение всех стилей. На первом этаже теперь стоит никому не нужная мебель, ящики для отправки в консульства, разбросанные по всему миру, выставочные витрины, под стеклами которых хранятся старинные мирные договоры; хранятся еще с тех времен, когда в этом дворце жил маркиз де Санта-Крус. Кажется, что это министерство отступившей страны – неважно, откуда, может, из своего прошлого, но кажется, что здесь проходит инвентаризация старой мебели. А в читальном зале архива неспешные служащие, студенты, исследователи и сонные библиотекари. Ты знакомишься с картотекой. Фонд Р-4850, дело 51. Деятельность в Америке баскского эмигранта Хесуса де Галиндес Суареса. Фонд Р-3733, дело 71. Присвоение степени магистра права баскскому эмигранту Хесусу де Галиндес Суаресу. Фонд Р-5596, дело 15. Исчезновение в Нью-Йорке Хесуса де Галиндес Суареса. Фонд Р-5979, дело 30 и дело 31. Исчезновение в Нью-Йорке баскского эмигранта Хесуса де Галиндес Суареса.

– Только до 1962 года, сеньорита. Можно знакомиться только с документами, срок давности которых истек.

Это тебя предупреждает заведующая архивом, словно ты подошла к двери запрещенного города.

– Мне вполне достаточно.

Ты только хотела посмотреть, в каком тоне составлены эти донесения. Как комментировали испанские дипломаты драму Галиндеса, этого блудного сына, который не пожелал жить во франкистском раю? Ты работаешь под исследовательским номером 2059 в 1988 году, и каждый раз, заказывая и возвращая очередное дело, ты вписываешь эти данные в журнал. В первом деле, которое ты просишь, оказывается датированная 1951 годом статья Галиндеса о баскском вопросе; за ней, переложенное тонкой бумагой, лежит сообщение испанского посла в Лиме Антонио Гульона об откликах на исчезновение Галиндеса. В августе 1956-го человек исчез, скрылся в ужасное небытие, а его соотечественник, испанский посол, с дипломатическим бесстрастием сомневается в самом факте исчезновения Галиндеса, называя его «представителем так называемого баскского правительства в изгнании, постоянно выступавшим против франкистского режима и не понимавшим великих задач, к свершению которых этот режим приступил ради сохранения исконных традиций баскского народа». В другой папке Мюриэл обнаружила квитанцию об отправке Галиндесу документов о присвоении ему ученой степени; это было еще до разыгравшейся трагедии, когда Галиндес собирал бумаги, чтобы найти в эмиграции достойную работу. Но потом выдаваемые тебе папки становятся более пухлыми: в них газетные сообщения об исчезновении Галиндеса, тон которых иногда отдает сенсацией, а также письма послов Испании почти во всех странах на имя Генерального директора Управления внешней политики. Они сообщают об откликах на исчезновение Галиндеса в каждой латиноамериканской стране, а также сообщают о растерянности, царящей в лагере сторонников Трухильо. Газеты делают упор на таинственные обстоятельства исчезновения, порой даже усугубляя эту таинственность. Так, например, в выходящей на испанском языке газете «Диарио де Нью-Йорк» ее главный редактор Росс, у которого была назначена встреча с Галиндесом на следующий день после его исчезновения, не сразу понял причину отсутствия Галиндеса и направил общественное мнение по ложному следу, предположив, что Галиндеса похитили и увезли из страны морем. Почему Галиндес так доверял Россу, в прошлом сподручному Трухильо, который создал для Росса газету «Эль Карибе», предназначенную для пропаганды собственных идей? В папках также хранятся донесения дипломатов, которые содержат как их собственные оценки, так и пересказ разноречивых слухов. Его воспринимают как бывшего республиканца и испанского коммуниста. 7 сентября 1956 года от Галиндеса уже ничего не осталось, но Юридический департамент антикоммунистического комитета, находившийся в Новом Орлеане, штат Луизиана, уверяет всех, что у Галиндес известен в Европе как коммунист и преступник. Вот официальное досье на Галиндеса, поступившее по дипломатическим каналам. Дело 927. Тема: личность Хесуса де Галиндес. «Согласно находящимся в этом досье бумагам, Хесус де Галиндес родился в 1915 году. Окончил университет в Мадриде и в 1936 году получил степень магистра права. Стал юрисконсультом в Управлении по делам пенитенциарных заведений, находившемся в ведении Министерства юстиции красных. Официальный аудитор постоянного Трибунала 9-го корпуса вооруженных сил красных. После окончания гражданской войны бежал во Францию, где прожил год, а потом перебрался в Доминиканскую Республику, где провел шесть лет. С 1946 года проживает в Нью-Йорке, где преподает международное право в Колумбийском университете, одновременно являясь в Соединенных Штатах представителем баскского правительства в изгнании. Казначей вышеозначенного правительства в странах Латинской Америки. Его научно-преподавательская деятельность: ассистент в Мадридском университете, профессор в Дипломатической школе Доминиканской Республики. Им написаны восемь книг, последнюю из которых он опубликовал в Буэнос-Айресе под названием «Военные зарисовки». Сотрудничал со следующими изданиями: «Эль Меркурио» в Чили, «ЭльТьемпо» в Боготе, «Эль Диа» и «Эль Пайс» в Монтевидео, «Эль Комерсио» в Лиме и проч. Кроме того, Хесус де Галиндес являлся постоянным наблюдателем правительства Страны Басков в Организации Объединенных Наций. 12 марта текущего года в газетах появилось сообщение об исчезновении Галиндеса. Дата и место составления: Мадрид, 13 июня 1956 года». Но безымянный автор этого досье не вызывает у тебя раздражения: он бесстрастно и объективно пересказывает весь послужной список Галиндеса, не давая ему никаких идеологических оценок, – только называет «красными» тех, кто проиграл в минувшей войне. Кто написал эту бумагу, в которой не чувствуется франкистских оценок, хотя написана она в самые франкистские годы? А потом идут бесконечные донесения послов. Вот настойчивый Гульон из Лимы, хотя и в его донесениях все меньше и меньше идеологии: возможно, он начинает осознавать, какая драма разыгралась с Галиндесом. Вот Пресильяс, испанский консул в Нью-Йорке, предпринимает какие-то шаги, чтобы отцу Галиндеса, которого рекомендует священник по имени Лобо, разрешили поискать следы его сына в Нью-Йорке. Осторожнее, Пресильяс, испанскому правительству совсем не улыбается оказаться замешанным в эту историю. Какую осторожность проявляет сидящий в Нью-Йорке Арейлса: его донесения напоминают сообщения безучастного свидетеля, который черпает всю информацию из газет. «В дополнение к моему донесению за номером 143 от 29 января имею честь направить Вашему Превосходительству газетную вырезку от 19 февраля 1957 года, в которой сообщается о том, что Министерство юстиции Доминиканской Республики обратилось с жалобой в Министерство иностранных дел своей страны в связи с поведением представителя торгпредства США в Сьюдад-Трухильо в деле о гибели американского пилота Джеральда Мёрфи при странных обстоятельствах, которые могут иметь отношение к исчезновению профессора Колумбийского университета Хесуса де Галиндеса. С глубочайшим почтением. Посол Испании Хосе Мариа Арейлса». Вот испанское посольство в Санто-Доминго запрашивает данные о красном прошлом Галиндеса, и последующие бумаги – донесения различных послов, у каждого из которых свой стиль. Некий Мерри дель Валь в отстраненно изысканной манере рассказывает об ужасах правления Трухильо, не выходя при этом за строго дипломатические рамки; он не жаждет крови Галиндеса, но тем не менее допускает, что «публикация обличительной книги против Трухильо была для него золотой жилой», и он совершил этот убийственный шаг, ослепленный блеском золота. Но Мерри далеко до отвратительного пособнического тона некоего Санчеса Белья. Кто это? Коварный сторонник Трухильо в силу своих франкистских убеждений, он ненавидит Галиндеса уже за то, что тот превращается в дипломатическую проблему и причиняет неприятности Трухильо. Мерри допускает возможность, что причиной исчезновения Галиндеса стала психическая неуравновешенность или какие-либо причины личного характера. Но для Санчеса Бельи Галиндес – только политический противник, и посол выступает против тех, кто выступает против Трухильо, высоко оценивает доклад Эрнста как независимый и объективный, хотя диктатор заплатил за этот доклад 150 тысяч долларов. В папке лежит и сам доклад Эрнста, перепечатанный на машинке, – его прислал Санчес Белья. В нем строятся самые различные предположения по поводу местонахождения Галиндеса – нет только предположения о том, что он мертв; тут и фотография самого Эрнста: как две капли воды похож на Трумэна и выглядит как высокооплачиваемый адвокат, который готов брать деньги от кого угодно. Иногда среди бумаг попадаются и выцветшие газетные фотографии самого Галиндеса; вот газетная вырезка от 6 июня 1956 года, – на ней Галиндес снят в Доминиканской Республике, на нем галстук-бабочка, а под фотографией подпись: «В его отсутствие Галиндесу была присуждена степень доктора философии Колумбийского университета». В этот день университет закончили 6178 студентов, но Галиндеса не было на торжественной церемонии. Колумбийский университет основан в 1793 году. На этой фотографии у Галиндеса лицо уверенного в себе человека, словно он уже тогда знал, что получит докторскую степень, и заранее сфотографировался для такого ответственного момента. Конфиденциальное послание правительства Доминиканской Республики правительству Испании с просьбой поддержать его при рассмотрении дела в ООН, куда намерен обратиться посол Уругвая. В этом послании доминиканцы напоминают, с какой враждебностью еще недавно международное сообщество относилось к франкистскому режиму, – теперь с такой же враждебностью сталкивается Доминиканская Республика. Солидарность тиранов… А вот снова Санчес Белья. Да кто он такой, этот тип? Вот он выражает сожаление в связи с тем, что правительство Соединенных Штатов проводит политику левого толка при расследовании дела Галиндеса, которое уже превратилось в дело Мёрфи и в дело де ла Маса, и что оно предвзято подходит к политике Трухильо, направленной на уничтожение тех, кто уничтожает других, – и вот один злодей уничтожает другого, а потом эта длинная рука добирается до Эспайлата, эмигрировавшего в Канаду: в 1967 году, уже после смерти своего хозяина, он кончает жизнь самоубийством. «Сколько шума из-за исчезновения какого-то профессора», – писал Санчес Белья. Еще более жестким в своих оценках был Спотторно, посол Испании на Гаити: он вообще ставит слово «профессор» в кавычки и называет Галиндеса не иначе как «этот субчик», а ведь пропавший бесследно человек был его соотечественником. Он добавляет, что Галиндес был «ничего не значащей марионеткой, которую использовали оба лагеря, – Агирре с сепаратистами, с одной стороны, и противники Трухильо – с другой». Человек, занимающийся научными исследованиями, не имеет права на эмоции, поэтому нельзя возмущаться и захлопывать папку, как это сделала ты, и нельзя открывать ее потом с чувством профессионального стыда. Вот чилийский писатель-антикоммунист, который считает себя чилийцем, писателем и антикоммунистом, утверждает, что «Эру Трухильо» на самом деле написали Пабло Неруда, коммунист Хуан Хосе Аревало, в прошлом президент Гватемалы, и Витторио Кодовила, итальянский агент Коминтерна. Галиндес же будто бы написал всего двадцать страниц, – не девятнадцать, не двадцать одну, а именно двадцать. Вот сообщение о том, что Эспайлат, только что назначенный консулом Доминиканской Республики в Нью-Йорке, показывает топку судна «Фундасьон», чтобы желающие могли убедиться, что там нет останков Галиндеса, которого, как утверждают, бросили туда живого. Безымянный истопник вошел в историю, раздвинув губы в улыбке, почти в точности повторяющей очертания раскрытой корабельной топки. Еще большую сумятицу вносят те, кто утверждает, будто Галиндеса видели на Кубе, в Будапеште, в Испании, в одной из стран Латинской Америки. Но после двух лет полного затишья неожиданно возникает дело Мёрфи, и снова – пухлые папки, донесения послов, голоса когда бесстрастные, когда возбужденные не то алкоголем, не то чем-то еще. Тем временем какой-то священник из Манагуа по имени Антонио Бонет в 1957 году публикует работу, в которой оспариваются основные положения «Эры Трухильо»; он даже намеревается съездить в Испанию, чтобы выяснить, как проходили детские и юношеские годы этого грешника Галиндеса, который грешил против христианства и Благодетеля Родины. Кто прислал книгу Бонета в Генеральное Управление внешней политики? Двое – Санчес Белья и Арейлса, сопроводив ее посланием, каждый в своем стиле. И вот опять Росс, все тот же Росс, который вроде бы и помогает, но ничего реального не делает: теперь он повторяет чьи-то слова, что Галиндес не состоялся как политическая фигура. Росс также доводит до сведения общественности предложение мафии: за пятьдесят тысяч долларов она готова раскрыть всю правду об исчезновении Галиндеса. В этих папках нет ничего нового для тебя: за четыре года, что ты занимаешься своей темой, ты впитала в себя всю эту информацию. Поэтому тебя интересует только одно: как она подается в этих бумагах, хранящихся в пыльных архивах Министерства иностранных дел. Мелькающие в них имена послов скоро становятся привычными для тебя, и ты следишь только, как они сменяют друг друга в различных странах Латинской Америки: Сааведра, например, из Уругвая перебирается в Каракас. Но вот глаза твои режет что-то новое. Режет… Разве Эспайлата не прозвали Лезвие или Жиллетт? Сааведра пишет в своем донесении, что двое доминиканских офицеров, братья Висьосо, бежавшие из страны, сообщили точные сведения о смерти Галиндеса: его задушили, да, сеньор Санчес Белья, задушили на территории военного лагеря 18 декабря после жестоких пыток. Похоронили Галиндеса на пустынном берегу, неподалеку от стрельбища. Тебе это было известно, но теперь, когда ты видишь это лаконичное сообщение, ты мысленно переносишься назад, в прошлое, и словно превращаешься в Галиндеса: у тебя начинает болеть шея, все тело, зарытое на песчаном берегу, хотя тебе прекрасно известно, что Галиндес не был похоронен, – он остался без погребения, и акулы, самые верные сподручные Трухильо, просто растерзали его. Но Санчес Белья, наконец, кажется понял, что происходит вокруг него, в какой стране он служит послом. Трухильо уже убрал со своей дороги Галиндеса, американского пилота Мёрфи, который перевозил Галиндеса из Нью-Йорка, доминиканского пилота де ла Маса, который был правой рукой Эспайлата при похищении Галиндеса. Тестя де ла Маса звали Руа, он был испанцем и поэтому в поисках защиты обратился за помощью к испанскому послу, Санчесу Белья. Руа знает, что его зять не покончил с собой в доминиканской тюрьме: у него есть собственноручное письмо де ла Маса, которое действительно написано им и опровергает сфабрикованную записку, в которой де ла Маса объясняет причины своего самоубийства.