Текст книги "Охотники за каучуком (Роман об одном виде сырья)"

Автор книги: Манфред Кюнне

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц)

13

День начинается, как любой другой, – получают пищу и, давясь, без всякого удовольствия, проглатывают ее. Первые группы уже вышли из лагеря, как вдруг из леса доносится пистолетный выстрел. Люди, столпившиеся у склада инструментов, удивленно переглядываются. Через несколько минут в ворота лагеря вбегает запыхавшийся надсмотрщик и громко зовет управляющего. Тотчас из хижины выходит Лопес и останавливается в недоумении. Надсмотрщик начинает докладывать ему. Лопес что-то кричит через просеку. Надсмотрщики, изрыгая проклятия, бегут к своей хижине, хватают винтовки и собираются перед складом с припасами. Трое из них отделяются от остальных, медленно подходят к складу с инструментами и становятся на некотором расстоянии от возбужденно переговаривающихся рабочих. Один уловил на лету брошенное кем-то слово, другой понял чей-то громкий выкрик. И вот из уст в уста передается весть: Фейро убит в лесу! Шесть человек бежали!

Несколько надсмотрщиков вывели из хижины собак, которых, обычно парами, берет с собой охрана для ночного обхода. Это восемь совершенно одичавших зверей устрашающих размеров с желтыми глазами и огромной пастью. Лопес дает указания. Рычащие, ощерившиеся собаки рвутся на поводке, буквально вытаскивая надсмотрщиков из лагеря. Ворота плотно закрываются за ними. По всему лагерю слышно приказание Лопеса: никому не сходить с места, пока не вернутся отправившиеся в погоню.

Бенито, стоящий вместе с Перетом возле коптильни, шепчет:

– Рябой тоже с ними.

Старик молчит, уставившись на валики каучука, сложенные ими накануне у передней стены хижины. За дни, прошедшие после смерти сына, он немного привык к Бенито. Он уже не ворчит во время работы, а когда Бенито из-за сильного ожога целую ночь пролежал в хижине, старик продежурил в коптильне лишние восемь часов.

На просеке царит гробовая тишина. Лопес с несколькими надсмотрщиками шагает взад и вперед. Он зажигает одну сигарету за другой и отбрасывает их, не докурив.

Вдруг в лесу раздается бешеный лай, потом протяжный вопль. Несколько одновременных выстрелов, слившихся в один сплошной треск.

Среди рабочих у склада слышатся угрожающие выкрики. Лопес посылает двух надсмотрщиков к воротам. Опять гремят выстрелы, а в это время из окружающих ограду зарослей выскальзывают краснокожие люди, по-кошачьи вскарабкиваются на столбы, слезают, спрыгивают, падают на землю во дворе, так стремительно и беззвучно, что Лопес едва успевает два раза выстрелить, как перед хижинами уже вырастает толпа индейцев. Из духовых трубок вылетают стрелы, проносясь по воздуху, словно красные и желтые цветы. Один из надсмотрщиков, стоящих подле Лопеса, роняет винтовку и, неловко взмахнув руками, падает на траву. Остальные, не целясь, палят по сараю, в котором заперты пленные. Но индейцы успевают взломать его, и из черного провала дверей выливается лавина людей. Краснокожие с криками бросаются обратно к забору.

Бенито не успел и оглянуться, как просека снова опустела. Ведущие из лагеря ворота распахнуты настежь, перед ними валяются обезглавленные трупы надсмотрщиков, которых Лопес послал для охраны. Над просекой стелется пороховой дым. Возле взломанного сарая в траве шевелится что-то темное; это человек ростом с двенадцатилетнего мальчика, который медленно и неуклюже ползет к забору.

Двое из надсмотрщиков, которые стерегли возбужденную толпу у склада инструментов, корчатся на земле. Оставшийся в живых, охваченный запоздалым страхом, начинает стрелять в раненого индейца. Его винтовка несколько раз извергает огонь и гром, прежде чем худенькое коричневое тело вздрагивает и замирает.

И тут только все слышат приближающийся со стороны леса лай. Вскоре из зарослей выскакивают собаки. Поводки в руках у надсмотрщиков натянуты до предела. Подбежав к обезглавленным телам, псы бешено рычат и рвутся вперед. Сбивают с ног одного из надсмотрщиков.

Двое рабочих несут безжизненное тело Фейро. Его кладут на землю возле забора. С трудом оттащив и заперев в хижине собак, взмокшие, злые надсмотрщики собираются вокруг Лопеса, спрятавшего пистолет и закурившего сигарету, и забрасывают его вопросами. Вскоре все узнают, что произошло: двоим из сбежавших удалось уйти, в том числе и рябому. Если бы из лагеря не донесся шум нападения и не пришлось из-за этого прекратить преследование, то, вероятно, притащили бы и этих двух, как приволокли тела трех их товарищей, истекших кровью от пуль надсмотрщиков и клыков собак. Лишь одного перуанца изловили и привели обратно живым. Он отчаянно сопротивлялся и поранил ножом нескольких надсмотрщиков. Теперь он стоит перед Лопесом, и двое держат его за руки. Ноги его искусаны, руки и лицо в крови.

– Ну что, попался, сучий сын!

В ответ перуанец плюет Лопесу под ноги.

– А кто убил Фейро?

Перуанец злорадно хохочет.

– Сотню! Всыпьте ему сотню!

Надсмотрщики волочат перуанца через просеку. Никто не обращает внимания на людей, толпившихся у склада, которые вдруг оказываются рядом. Среди них Бенито и Перет. Они видят, как надсмотрщики затягивают петли на запястьях перуанца, привязывают его с распростертыми руками к забору, срывают с него одежду.

И вот на обнаженное тело падает первый удар. Четыре раза изо рта перуанца вырывается звериный рев. Потом голова его безжизненно свешивается на грудь.

– Сеньор!

Голос Бенито звучит решительно.

– Он умирает! Послушайте же!

Лопес видит надвигающуюся на него стену людей и кричит:

– Стой!

Щелканье плеток прекращается, надсмотрщики оборачиваются.

Бенито подступает вплотную к управляющему. Глаза у того бегают. Вдруг Лопес вырывает у соседа плетку.

– Попробуй только!

Бенито стискивает зубы. На губах у него появляется кровь. Лопес опускает руку.

– Пошел вон! Убирайтесь все прочь! Собак сюда!

С криками и бранью надсмотрщики оттесняют рабочих от ограды. Бегут к хижине, где заперты собаки. Толпу разгоняют. Никто не решается на серьезное сопротивление: люди расходятся молча, сжав кулаки.

В хижинах при виде грязных бамбуковых стен их вновь охватывает чувство полной безнадежности.

Положив голову на руки, Бенито долго рыдает на своей постели.

14

Трупы бросили в бурлящие водовороты реки – последним тело перуанца.

Перед тем как темнота начинает опускаться на лагерь, прибывает долгожданный пароход из Санта-Клары. Деревянные колеса хлопают по воде и отбрасывают коричневые клочья пены. Гремят несколько выстрелов из установленной на носу пушчонки. И пока эхо волной проносится над рекой, в воду уходят два якоря на железных цепях. Они натягиваются, скрипят и с трудом удерживают судно на месте, напротив лагеря.

В хижине, стоящей на верхнем краю вырубки, люди сидят с бутылками водки. Никто не обращает особого внимания на шум, крики и смех, доносящиеся с берега.

Внезапно дверь открывается. В хижину нерешительно входит немолодой мокрый от пота человек.

– Бастиано! – восклицает вдруг темнокожий парагваец, сидящий у задней стены.

Он поднимается и подходит к вновь прибывшему, который всматривается в него, потом быстрым движением опускает на землю свой узелок, который держал под мышкой, и протягивает обе руки навстречу темнокожему.

– На пароходе приехал? Хочешь тут работать? Будешь спать в нашей хижине?

Пришедший кивает.

– Надо же – встретиться здесь с тобой! – говорит он. – Будет хоть знакомый человек рядом.

– Значит, ты уже не работаешь у испанца?

Бастиано качает головой.

– Он говорит, что не очень-то выгодное это дело – держать лесорубов. Нужны молодые, здоровые ребята. А еще говорит, что я и так уже проработал у него двадцать лет. Есть люди помоложе, они тоже хотят заработать… Пожалуй, он прав. Руки у меня теперь частенько ломит, так что уж нет той прыти, что в былое время. Вот оно как. Только ведь с голоду помирать тоже не хочется. Ну, я и отправился в Санта-Клару. Рейеш взял меня. Вот. И теперь я здесь. Жить-то ведь хочется…

Бенито разглядывает грубоватое лицо нового товарища, на котором солнце и годы оставили неизгладимый след. Вдруг ему приходит на память вечер, когда он сам впервые вошел в эту хижину. Он спрашивает:

– Думаешь здесь разбогатеть, а?

Немного помолчав, Бастиано отвечает:

– Я уже слышал, что у вас тут совсем не так, как расписывают в Санта-Кларе. Такие новости можешь мне не рассказывать.

– Может, у тебя тоже есть жена, которая ждет не дождется тебя? Может, она тоже сидит в хижине у какого-нибудь торговца?

Бастиано неожиданно спрашивает:

– Ты Бенито?

– Откуда ты меня знаешь?

– Мне рассказывали о тебе в Санта-Кларе. Самон Рейеш держал твою жену у себя в доме. Спал с ней. Вот как. Об этом все говорят…

Бенито кусает губы.

– А потом, – говорит Бастиано, – потом он выгнал ее. Видно, приелась, нравиться перестала. Он и переправил ее к Хосе Эставану.

– Не может быть! – вскрикивает Бенито.

– Стал бы я говорить, если бы это было неправдой? Да я сам видел ее у этого дьявола. Ее как раз потащил с собой кто-то…

Все смотрят на Бенито, который хочет ответить, но вдруг отворачивается к стене и начинает разглядывать там что-то, чего не видит никто из них.

Через некоторое время он бормочет:

– И почему я не задушил его!

15

Лагерь облетает весть:

– Дьявол здесь!

– Он приехал на лодке! Пробудет несколько дней!

– Он сидит у полковника в хижине и хлещет водку с надсмотрщиками!

– А ты видел?

– Чего на них смотреть? Дойди только до склада, сам услышишь, как они дерут горло!

Рабочие ругаются и галдят, перебивая друг друга. Некоторые поглядывают в сторону Бенито. Он поднял голову и, широко раскрыв глаза, уставился на того, кто принес новость. Сборщики допивают остатки водки и ложатся спать.

Бенито беспокойно ворочается на своем одеяле. С мучительной ясностью он снова видит перед собой Сару, ощущает, как она хватается за него, слышит ее испуганный голос.

Он приподнимается. Со стороны передней стенки хижины, где рядом с парагвайцем спит Бастиано, доносится храп. Бенито встает, пробирается в темноте и нагибается над спящими возле двери. Его рука нащупывает обросшее бородой лицо Бастиано. Тот бормочет сквозь сон:

– Кто это?

– Послушай!

Бенито трясет его, не давая заснуть, и шепчет:

– Он отдал ее Эставану?

– Да.

– Когда?

Храп смолкает в третий раз.

– Поклянись! – говорит Бенито, стиснув зубы.

Бастиано, придя наконец в себя, пытается успокоить его:

– Не надо волноваться.

Из хижины управляющего слышатся пьяные крики. Бенито прислушивается. Потом возвращается на свою постель.

На следующее утро каучук, сложенный перед коптильней, должны грузить в лодки и перевозить на пароход. Рабочие снуют по берегу, вокруг стоят надсмотрщики с распухшими от водки лицами.

Когда Самон Рейеш проходит мимо, Бенито роняет кусок каучука, взятый им из штабеля.

Удивленный Рейеш в раздумье поглаживает подбородок. Потом направляется к Бенито.

– А, это ты остался без лодки! Ну, как дела? Нравится здесь? – Слова спокойные, приветливые.

В то же мгновение у стоящих поблизости вырывается крик.

– Господи!

– Да разнимите их!

– Он убьет его!

Бенито наступил Рейешу коленом на грудь и обоими кулаками бьет по его красной искаженной физиономии. Он рвет лицо торговца зубами и ногтями, стараясь добраться до горла. Рейеш задыхается, дергается и бьется под ним, словно огромная разъяренная рыба.

На Бенито обрушивается плеть. Несколько надсмотрщиков хватают его. Он вырывается, шатаясь, идет к толпе своих товарищей, которые быстро расступаются и что-то кричат ему.

– Живей!

– Вон туда!

– Беги в лес!

Он мчится через просеку, к забору, к открытым воротам. Позади слышатся проклятья и крики. Над самым ухом раздается свист пули. Спотыкаясь, он добегает до опушки леса и слышит рядом щелканье пуль о деревья. И пока он бежит по узкой вытоптанной тропинке, перепрыгивает через корни и обрубленные ветки, бросается в конце тропинки прямо в заросли и бессознательно прикрывает лицо руками, чтобы защититься от колючек, его не покидает мысль о том, что пришел конец жизни в лагере, конец совместной жизни с отупевшими, измученными людьми. Эти израненные руки уже никогда больше не будут держать рукоятку ножа. Его кожи никогда не коснется плетка.

Мимолетной искрой пробегает мысль о хижине, которую он собирался построить, о козах, которых хотел купить на заработанные деньги.

Слышится лай собак. Беспрерывно гремят выстрелы. Бенито пошатывается. Кажется, сердце вот-вот выскочит из груди.

Вдруг словно кто-то толкает его кулаком в спину.

Падая, он еще слышит, как собаки прорываются сквозь заросли.

По Риу-Негру и Япуре, по Напо, Шингу и Тапажосу, по реке Мадейра – во всем гигантском бассейне Амазонки – охотники за, каучуком проникали в глубь лесов и собирали «белое золото». Но уже начиная с 1860 года сбор сырого каучука в Бразилии перестал удовлетворять спрос на мировом рынке. В 1870 году правительство Бразилии издало закон, запрещающий под страхом длительного тюремного заключения вывоз из страны семян и саженцев гевеи бразильской.

Год спустя закон стал еще суровее: смертная казнь угрожала теперь каждому, кто попытается вывезти из Бразилии хотя бы одну-единственную семенную коробочку гевеи! Служба таможенного надзора в портах была усилена войсками и получила приказ особенно тщательно проверять отходящие английские суда. Их задерживали на реках, у пунктов сбора каучука и в портах на побережье, обыскивали трюмы, вскрывали мешки с грузом. Капитаны стали протестовать. Бразильские чиновники пожимали плечами и заявляли, что им даны строгие указания.

Что же произошло?

Глава пятая
Под страхом смертной казни

Еще в 1838 году живший в Ассаме д-р Ройл предложил английскому правительству отказаться от добычи каучука путем подсочки дикорастущих деревьев и основать в южно-азиатских колониях плантации каучуконосов. Английское правительство отклонило его предложение, мотивируя свой отказ тем, что в ближайшие годы едва ли будет ощущаться недостаток в сырье. Кроме того, осуществление подобного плана потребовало бы огромных затрат.

В 1855 году Томас Гэнкок вновь поднял вопрос о возможности получения плантационного каучука в Центральной Америке и Ост-Индии; но и на этот раз английское правительство ограничилось замечанием, что дикорастущих каучуконосов вполне достаточно, чтобы на долгие годы удовлетворить потребности мирового рынка.

В 1861 году лесное управление Нидерландов основало в западной части острова Ява первую в мире плантацию каучуконосов. В 1864 году оно организовало посадку уже довольно большого количества каучуковых деревьев в районах Паманукан и Чиасем; этому примеру, но не в столь широких масштабах последовало несколько голландских плантаторов. Опыты производились с местным каучуконосом Ficus elastica, который очень нескоро начинает давать латекс и вообще во многом уступает бразильской гевее.

Все эти эксперименты были известны Джозефу Хукеру, который после смерти отца стал его преемником на посту директора всемирно известного ботанического сада в Кью. Хукер уже давно следил за растущим производством сырого каучука в Бразилии и интересовался методами, применяемыми южноамериканскими компаниями по добыче каучука. Именно в эти годы спрос на каучук на мировом рынке возрос так сильно, что бразильские, боливийские, перуанские и колумбийские поставщики удовлетворяли его едва на две трети; благодаря этому Джозефу Хукеру удалось доказать английскому правительству необходимость принятия решительных мер, ибо хищническая разработка лесов Южной Америки наряду с бурно растущим спросом на сырье неминуемо должна была привести к полному истреблению столь продуктивной бразильской гевеи. По сообщениям английских путешественников из Бразилии, сборщикам уже приходится углубляться в джунгли на сотни километров, так как на более близких участках каучуковые деревья полностью сведены.

В 1870 году английский парламент поручил своему генеральному консулу в Рио-де-Жанейро испросить у правительства Бразилии разрешение на вывоз семян гевеи для разведения ее в ботанических садах Англии. Императорское правительство в Петрополисе отклонило просьбу.

Но это не обескуражило Джозефа Хукера. Слишком велика была его уверенность в том, что в южно-азиатских колониях Англии, где осадки так же обильны, как и в бразильских джунглях, гевея будет давать богатый «урожай».

В 1873 году Джон Форрис, известный охотник, объездивший весь мир, отправился в Бразилию и собрал в лесах по берегам Амазонки более пяти тысяч семян гевеи. Большую часть их ему удалось, обманув таможенную охрану порта Манаус, доставить на борт английского корабля и скрыть от зорких глаз бразильских чиновников, осматривавших судно. Форрис занял под семена просторную каюту и в течение всего плавания поддерживал в ней тропическую температуру – к немалому удивлению других пассажиров и команды. Семена, хранившиеся в металлических банках, наполненных землей из тропического леса, были доставлены в ботанический сад в Кью почти без потерь.

Под личным наблюдением сэра Джозефа Хукера их высеяли в больших теплицах. Из трех тысяч семян лишь дюжина дала всходы. Весной 1875 года молодые саженцы были отправлены парусником в Калькутту. По пути все они погибли.

Многолетние труды и огромные деньги были потрачены впустую. Ливерпульская торговая палата, ранее проявлявшая большой интерес к этому предприятию, внезапно утратила всякую веру в него, а вместе с ней и былую щедрость. Бразилия по-прежнему сохранила за собой монополию на гевею и продолжала из месяца в месяц увеличивать производство каучука.

Однако Джозеф Хукер не отказался от своего плана.

1

Прочитав письма плантатора из Сантарена, Хукер понял, что операция Джона Форриса была плохо продумана. В посланиях говорится о нескольких видах гевеи, о свойствах почвы, на которой она растет, и о различной сопротивляемости отдельных видов условиям внешней среды. Ясно, что последний фактор должен иметь решающее значение. К этому вопросу он постоянно возвращается в письмах плантатору, и, хотя организация институтского архива требует много сил, он находит время внимательно изучать сообщения, поступающие из Сантарена каждые три месяца, писать ответные письма, вести секретные переговоры с Клементсом Маркхэмом, бывшим министром по делам Индии и нынешним президентом Лондонского королевского географического общества, и регулярно переписываться с Джорджем Даллье, совладельцем крупной торговой фирмы в Лондоне.

Все тридцать пять лет, отданных ботанике, Хукер был занят тяжелой и ответственной работой – сначала ассистентом в ботаническом саду под руководством отца, неутомимого сэра Уильяма Джексона Хукера, потом заместителем директора, а последние десять лет директором ботанического сада в Кью. Он продолжил дело отца, создал новые музеи изделий и продуктов растительного происхождения, организовал в ряде азиатских колоний Англии так называемые колониальные сады, поддерживающие тесную связь с Ботаническим институтом в Кью, заложил здесь дендрарий, открыл библиотеку и публичные оранжереи и неустанно заботился о развитии и расширении ботанического сада и института. Участвовал в четырехлетней научной экспедиции на Кергелен, видел пальмы и зеленые известняковые скалы Новой Зеландии, пересек кустарниковые заросли и пустыни Австралии, побывал на Огненной Земле и на Фолклендских островах, поднимающихся из пены прибоя. Открыл шесть тысяч новых видов растений, проведя следующие четыре года среди тесных долин, скалистых ущелий и белоснежных вершин Гималаев, на плоскогорье Тибета, в ядовитых испарениях бенгальских джунглей и на границе Ассама. Но ни путешествия по Марокко, ни экспедиция в Атласские горы, ни издание двенадцати крупных научных работ не могли подорвать сил ученого, удивительно крепкого для своих пятидесяти восьми лет. Только его неутомимым заботам и честолюбию обязаны колонии в трех частях света тому, что здесь стали разводить культуры, которые в известной степени послужили основой экономической мощи Великобритании.

Джозеф Дальтон Хукер сидит в своем кабинете, из которого видны разбросанные по обширной территории оранжереи института, и снова перечитывает последнюю страницу письма, полученного несколько дней назад из Сантарена.

«…Как мне удалось выяснить благодаря связям с Институтом лесного хозяйства в Гондурасе, попытки голландцев разбить плантации смоковницы на Яве, а в последнее время и в некоторых районах Суматры не дали положительных результатов, хотя климат на этих широтах не менее благоприятен для подобных экспериментов, чем в Бразилии. Между тем наблюдения, производившиеся мной в течение ряда лет на собственной плантации над бразильской, а также над гвианской гевеей, позволяют легко подсчитать, насколько увеличился бы сбор каучука с деревьев обоих видов, если бы разведение и уход за ними осуществлялись на плантациях. Нет никакого сомнения в том, что сбор был бы даже более высоким, чем с дикорастущих деревьев. Позволю себе напомнить, что аналогичные соображения уже высказывались мною в путевых заметках, опубликованных в прошлом году.

С глубоким уважением к Вам

Генри Викхэм».