Текст книги "Дорога издалека (книга вторая)"

Автор книги: Мамедназар Хидыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Верно, – согласился тот со спокойною улыбкой. – Говорят, товарищ Ленин очень любит шахматы, они для него и отдых, и развлечение.

– Что вы говорите?! – черные навыкате глаза Нобата вспыхнули восторгом. – Значит, это – игра высоких умов?

– Да, вы правы.

Первые несколько партий Нобат, конечно, проиграл. Однако Исмаили давал своему «противнику» подумать, осторожно подсказывал, как строить оборону, готовить наступление. И ученик оказался способным – на последнем часе пути перед станцией Самсоново одержал вполне самостоятельно полную победу – мат при почти равном числе фигур.

Дороги обоих спутников отсюда разошлись. Учителю Исмаили предстояло ждать каравана с вооруженным эскортом, чтобы добраться к себе в Термез. А Нобату – рукой подать: четыре версты до станции Керкичи, там на паром, через Амударью, – и в Керки, к месту службы.

Они простились, обменялись адресами. Нобат мигом сговорился с узбеком-арбакешем, который вез какую-то кладь на переправу. Закинул свой солдатский мешок и фанерный чемоданчик на арбу, сам зашагал, прихрамывая, за нею следом.

Солнце садилось, земля дышала предвечерним жаром, когда они спустились к реке. Паром только что прибыл. Четверть часа – и он, нагруженный, с людьми, лошадьми, арбами, уже отвалил от берега, разрезая мутные упрямые волны, потянулся на середину пустынного многоводья. Еще полчаса единоборства с норовистой Аму – и вот уже надвигается желтый бугор с бекской крепостью на вершине. Вокруг подножия город Керки, белые и серые домики, сады, кое-где минареты.

Уплатив арбакешу и паромщикам, Нобат пешком двинулся вверх по набережной, направляясь к Орда-базару в центре города. В чайхане Латифа, по словам коменданта в Самсонове, всегда останавливаются приезжие советские работники.

На заре нового дня

В тот памятней майский день все трое – мать Нобата, Донди и ее подросший братишка Байрам были заняты делом. Донди вышивала воротник у нового платья. Хоть и для дома – старое-то вконец износилось, пришлось потратиться из тех денег, что муж присылал, купить темно-синего кетени у заезжего торговца. Молодая женщина, сидя в дверях дома, поглядывала на свекровь, которая хлопотала возле тамдыра. Там дело двигалось вовсю.

«Гуп-гуп» – глухо ударялась мешалка о дно деревянного корыта, в котором уминалось тесто.

– Подошло, видать, – проговорила матушка Бибигюль. – Вот-вот можно резать да раскатывать. Поди, милый, принеси пиалы, заварку. Попьем чайку, а там снова за дело.

Мальчик убежал в дом. Донди отложила рукоделие. Нужно принести колючки, кинуть в тамдыр, зажечь. Пока пьют чай, огонь прогорит, глиняные стенки тамдыра прокалятся. Тогда успевай только раскатывать да внутрь лепить продолговатые, овальной формы чуреки.

Бибигюль-эдже накрыла крышкой корыто с тестом. Байрам принес чайники, снял с очага кипящий тунче, разлил кипяток, заварил. Только все трое молча пригубили наполненные пиалы, стукнула калитка, во двор шагнул коренастый парень в сером тельпеке, коричневом, с заплатами, халате.

– Салам! – парень торопливо поклонился. – Изобилия вашему дому! – Вот, – он сунул руку за пазуху, достал какую-то белую бумагу, – вам письмо. От Нобата Гельды, красного командира, так мне сказали. От вашего сына вам, значит, тетушка.

И он протянул старушке Бибигюль плотно заклеенный конверт с марками. Бибигюль-эдже неуверенно, обеими руками взяла письмо, явно не понимая, что с ним следует делать.

– Спасибо, сынок, да возблагодарит тебя аллах! – проговорила она. – От Нобата-джана, говоришь? Письмо? Вот хорошо-то как! Да ты пройди, садись, чаю выпей! Видать, умаялся бегамши… Заодно и прочитаешь, что написал сыночек наш.

– Тетушка, благодарю! – парень опять поклонился неловко. – У меня служба, дела срочные. А потом… ведь я и… В общем, буквы кое-как только разбираю… Научусь, вот погодите! – Он поборол смущение, видно, стыдился неграмотности при своей-то службе в ревкоме большого аула. – Тогда и чаю выпью, и прочитаю вам, что ни попросите!

И он удалился.

Донди сразу встала с места, взяла в углу, на мешке с пряжей, ножницы, которыми срезают ворс у ковра, когда ткут его. Надрезала конверт, из него выпала бумажка, тоненькая, белая, на ней что-то написано. Что? Донди осторожно подняла бумажку с кошмы, развернула, оглядела со всех сторон. Буквы, три-четыре строчки… О чем они говорят?

Старушка, не моргая, глядела на невестку. Донди обеими руками держала бумагу, поворачивая так и сяк, все же, видимо, не решаясь признаться себе: ничего здесь не понять. Ничего!

– Матушка, – проговорила, наконец, Донди. – Кого-то нужно найти, чтобы прочитал. Я пойду, братишку с собой возьму. Бог даст, отыщем грамотного человека. Поблизости-то я никого не знаю.

– Вот и ладно, доченька, – кивнула Бибигюль-эдже. – Подите, а у меня тесто ведь не ждет… Возвращайхесь с доброй вестью…

Донди живо собралась и ушла вдвоем с Байрамом.

Не два и не три часа миновало, как они скрылись за калиткой. Вот уже и солнце село, густые сумерки опустились на Бешир. Давно испекся в тамдыре чурек; теплые лепешки Бибигюль плотно закутала в сачак. Наконец – шаги, скрипнула калитка, И вот они оба – Донди и Байрам.

– Ох, матушка! – у Донди даже голос дрожал от усталости, она без сил опустилась на топчан возле порога. – Ног под собой не чую… Где только мы не побывали, во всех концах аула. Десятка три людей, не меньше, переспросила я, и ото всех один ответ: дескать, не умею читать, да и все тут! А чуть ли не каждый третий – либо мулла, либо ходжа. Амулеты продают направо и налево, а грамоте, оказывается, ни-ни… Будто слепые, право! Тоска меня взяла, поверьте, матушка, – она поднялась на ноги, развязала платок у себя на шее, вздохнула: – Нет, видно, самой нужно грамоте научиться. Вот и Нобат не однажды про это говорил… Школу, говорит, в ауле скоро откроем. Так я первая пойду учиться, – проговорила она и внезапно ладонь прижала к губам, с опаской глянула на свекровь, потом улыбнулась, спросила осторожно: – Вы, матушка, позволите мне? Ведь как получается: даже письма не прочесть от нашего Нобата…

– Да уж чего там! – Бибигюль-эдже сокрушенно махнула рукой. – Сейчас бы грамота вот так пригодилась. А найти кого-то нужно, тут никуда не денешься.

В молчании они уселись ужинать. Дело близилось к ночи. Старушка задула керосиновую лампу, все трое разошлись на покой. Донди и Байрам тотчас уснули – намаялись за день. А Бибигюль-эдже ворочалась с боку на бок чуть ли не до самого рассвета. Неотступная забота прогоняла сон. Думала, думала бедная мать – кто же прочтет ей послание любимого, единственного сына? И наконец все-таки вспомнила. Афган-ага, мелкий торговец, что обосновался на противоположном краю аула! Как же она запамятовала? Грамотный, обходительный человек… Скорее бы утро!

Афган-ага – это, конечно, прозвище. Подлинного имени пришельца из соседнего Афганистана почти никто в Бешире не знал. Поселился он в здешних местах еще при царе, когда шла война – с кем-то не поладил у себя на родине, был вынужден ее покинуть. Человек уже в летах, мирного, приветливого нрава, он сперва занялся мелочной торговлей вразнос. По-туркменски понимал, а вскоре и говорить выучился. Купил участок земли с ветхою мазанкой, женился на девушке-сироте, что воспитывалась в бедной семье, теперь уже двое сыновей у них подрастают. Афган-ага был грамотный, многое знал наизусть из арабских, персидских и тюркских старописьменных книг – дестанов и диванов. Местные богатеи вскоре об этом проведали и наперебой стали звать пришельца к себе на той да маслахаты. Попросят его: расскажи, дескать, из «Юсуфа и Зулейхи», из «Баба-Ровшана», а то про жизнь и гибель благочестивых Хасана и Хусейна, которых сгубил коварный Езид… И Афган-ага без отказа исполнял все, о чем ни попросят. Читал и по памяти, и по книгам, если они имелись у хозяина торжества. Голос у него был отменный – заслушаешься. Правда, в последние годы Афган-ага стал прихварывать, редко показывался на людях. Да и время такое – не до празднеств, и по торговым делам не съездить никуда, того гляди нарвешься на калтаманов. Старушка Бибигюль потому и не вспомнила про него сразу, что не видела уже, почитай, года два, ну, а Донди – той и вовсе не доводилось про него слышать.

Едва утро забрезжило, вся семья наскоро попила чаю со свежим чуреком, и сразу же Донди с Байрамом собрались и отправились к Афгану-ага. Свекровь растолковала, как идти к нему.

Он оказался дома, в добром здравии, даже лавчонку свою, возле мазанки, где жил с семьей, в этот день открыл с самого утра и сидел на пороге в ожидании покупателей. Еще издали приметив незнакомую женщину с мальчиком, поднялся на ноги, чуть поклонился, разведя руки:

– Пожалуйста, милости просим! Чего изволите спросить, все к вашим услугам. Партию товара мы получили накануне. Цены сходные, монеты берем, какие предложите…

– Салам, уважаемый Афган-ага! – приблизившись и глядя как принято, в землю, учтиво проговорила Донди. – Благодарим, мы не за покупками. Просьба у нас к вам, не откажите, пожалуйста… – Она вытянула из-за пазухи конверт, подала: – Письмо прибыло от нашего мужа Нобата Гельды. А прочесть не умеем… Вы уж нам прочтите, очень просим, я и Бибигюль-эдже!

– Письмо от Нобата-командира? – Афган-ага улыбнулся, сочувственно покивал головой. – Значит, жив-здоров? Пошли, аллах, ему удачи, матушке его – долгих лет жизни! А вы, значит, его жена? – Донди молча кивнула. – Извольте, просьбу вашу выполню с удовольствием. Войдите, пожалуйста, сядьте на топчан, вот тут. А я сейчас…

Афган-ага исчез и минуту спустя возвратился с очками на носу. Развернул письмо и стоя начал читать:

«Уважаемой матушке нашей Бибигюль, супруге Донди, а также всем домашним привет мой издалека! Сообщаю, что состою по-прежнему на службе в Красной Армии, неустанно бьем врагов революции. В последнее время довелось мне в бою получить ранение… – Афган-ага запнулся, поверх очков глянул на Донди, она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть, смертельная бледность разлилась по смуглому лицу, глаза на мгновение потухли. Сразу же она овладела собой. Помедлив, Афган-ага продолжал. – И вот я нахожусь в госпитале, в городе Ташкенте, на излечении. Здесь ко мне… очень… – Афган-ага снова запнулся. – Тут зачеркнуто, прочесть невозможно, – многоопытный человек, он догадался: что-то здесь не все ладно, однако смолчал. – Когда поправлюсь, должно быть, мне разрешат съездить навестить вас. Очень хочется вас всех увидеть! А пока не станем предаваться унынию, будем мужественны. Желаю здоровья, удач во всем! До скорой встречи! Ваш Нобат Гельды-оглы. Писано в Ташкенте…»

Завершив чтение, он сложил листок вчетверо, сунул в конверт и протянул Донди. Она взяла не глядя. Нобат ранен! Скоро, может быть, приедет… И тревога, и радость, все так неожиданно!

– Спасибо вам, Афган-ага! И от матушки спасибо! Вот… какие вести, оказывается… – она подавила вздох. – Ну, мы пойдем. Всего вам доброго, удачи да прибыли.

– И вы будьте здоровы! – поклонился торговец. – Дай вам аллах благополучно дождаться мужа.

«Оправдалась примета, гляди-ка! – рассуждала сама с собой Донди по дороге домой. – Правый глаз у меня подергивается уже который день. И во сне Нобат-джан явился позавчерашней ночью… Значит, верно, думает о нас. И приехать намеревается. Ну, а раны у него… Небось, там доктора опытные. Такие же, как Николай-ага, что руку мне вылечил…»

Не заметила, как до дому дошли – будто на крыльях летела, Байрам едва за ней поспевал. Когда подходила к дому, вспомнилось: пряжу вымыла и высушила, теперь поскорее расчесать, чтобы успеть до приезда Нобата связать ему носки, крепкие да красивые…

Как раз в то время, когда Нобата Гельдыева ожидали домой после долгой отлучки, в Бешир прибыл из Керки молодой человек по имени Рахман Довлет. Он приплыл на каюке, и с ним багаж – какой-то плоский ящик внушительных размеров. Рахман Довлет, узбек из Самарканда, коммунист, был как и Нобат, откомандирован в распоряжение ДК Компартии Бухары, направлен в Керкинский окружком. А в Бешир его послали для организации в близлежащих аулах ячеек комсомола.

Парень видный собою, высокий. Одет просто, опрятно – полувоенный костюм, сверху тонкий халат, обут в сапоги, на голове барашковая шапка. Со всеми вежливый, говорит с приветливой улыбкою на смуглом продолговатом лице. Грамотный, сразу видать. Приятно слушать такого человека.

Определился он на квартиру. И вот на второе или третье утро по приезде прямо-таки насмерть поразил всех беширцев. Из ворот дома, где его поместили на жительство, не пешком вышел, не верхом на коне, а выехал на какой-то невиданной-неслыханной машине – два громадных колеса, посредине железные палки, хитроумно скрепленные… Что за диво? Мальчишки в один миг сбежались со всех концов аула, да и немало взрослых, побросав дела, высыпали на улицу, по которой Рахман Довлет, с невозмутимым лицом, катил довольно быстро на своей диковинной колеснице, обеими ногами покручивая малое колесо между двумя большими.

Собаки до того были ошеломлены, что даже лаять не отваживались – все до единой попрятались кто куда.

Не сразу отыскался человек – не кто иной, как Бекмурад Сары, секретарь партийной ячейки, на своем веку повидавший дальние места и всевозможные чудеса, – который такую машину знал. Велосипед, так зовется эта дивная машина, пояснил он односельчанам.

Велосипед?! Ель-сефид – Белый ветер… Да нет, шайтан-арба, дьявольская телега, вот как нужно ее называть! Потому – сама бежит, без лощади, без ишака или верблюда. И даже не ветром ее гонит, как лодку с парусом.

Впрочем, так рассуждали одни лишь старики из самых невежественных. А молодые парни, без всякого страха и смущения, целою гурьбой подошли к Рахману, когда он остановился и спешился возле здания ревкома. Сперва, как принято, поздоровались с приезжим человеком, потом завязали разговор и в конце концов попросили объяснить, каким же образом движется эта невиданная машина. Рахман Довлет, конечно, все разъяснил с предельной обстоятельностью. И этим очень удачно положил начало своей дружбе с аульными парнями.

Месяца полтора провел Рахман Довлет в Бешире. И за это время успел сколотить комсомольскую организацию в составе двадцати с лишним человек – одних только парней, что было естественно по тем временам. Ее секретарем был избран девятнадцатилетний Аллак-Дяли, сын бедняка, неграмотный, но смышленый, энергичный. Многому успел он научиться у Рахмана и грамотой овладел с его помощью.

Советскую власть в ауле по-прежнему олицетворяли все те же Шихи-бай и Давуд-бай – главари местного «бай-ревкома». Но уже чуть ли не каждый день приносил что-то новое, нежданное, сулящее близкие и крутые перемены.

Как-то раз под вечер Шихи с Давудом, предревкома и заместитель только было собрались после чаепития отправиться по домам, как в воротах бывшей резиденции бекча показался незнакомец.

– Здравствуйте, – слегка поклонившись, проговорил он. – Могу я видеть товарища Шихи-Мамедахун-оглы, председателя ревкома?

– Салам, салам! – Шихи-бай тотчас смекнул, что пожаловали «от начальства», поднялся с места, вышел навстречу гостю: – Это я, проходите, пожалуйста!

Тогда гость – невысокий человек в летах, с седоватою бородкой, одетый по-дайхански, только в руках городской потертый портфель желтой кожи – молча достал из кармана и подал Шихи-баю какую-то коричневую книжицу. Подал раскрытой. Шихи-бай также молча взял ее. Что-то напечатано… А в углу фотокарточка. Лицо схожее с лицом этого незнакомца.

– Это… вы здесь изображены, верно, – чуть опешив и все еще не разумея, что к чему, проговорил Шихи-бай.

– Я, конечно, – кивнул гость. – Но дело не в этом. Как видите, здесь написано, что я член окружного ревкома, сотрудник земельного отдела. По заданию ревкома я к вам и прибыл.

– Написано? – Шихи-бай воззрился на него с виноватой улыбкой. – Но ведь я, братец, прочесть-то не могу. Глаза ослабли, чтоб им высохнуть!.. Поставили вот на должность, а не принимают во внимание, что мне и слова не прочесть… Братец Да-вуд, – обратился он к своему заму. – Пошли-ка сторожа за секретарем!

Когда Давуд-бай удалился, Шихи-бай пригласил гостя сесть и заговорил учтиво:

– Сейчас прочтем, что там у вас в книжке, а пока расскажите, – за каким делом к нам пожаловали…

– Окружной ревком постановил: в каждом крупном ауле создать организацию батраков – батрачком, – проговорил гость и только после этого сел к столу. – Вы как председатель аульного ревкома должны оказать содействие в этом деле. Вам понятно его значение?

– Значение, говорите? – Шихи-бай, от природы недалекий, но всегда умеющий это скрыть, сейчас явно был озадачен. – Н… нет. Батраков, значит, собрать?

– Да, созвать на собрание, пусть изберут тройку во главе с председателем для руководства организацией в ауле. И эта тройка будет следить, чтобы батраков не обижали хозяева. Не заставляли работать больше положенного законом времени и сполна, в срок платили. В организацию могут входить не только батраки, но и малоземельные дайхане, работающие по найму.

– Так, так, – Шихи-бай начал смекать, в чем тут дело, однако виду не подавал. – И что же мы сейчас должны исполнить, ревком то есть?

– Мы вместе, я и вы, должны наметить, кого на собрании предложим выбрать председателем.

Шихи-бай не успел ответить, подошли Давуд-бай и с ним секретарь ревкома, пожилой, тщедушный человечек в полосатом халате, чалме и очках. Поздоровавшись, секретарь прочел сперва то, что было у приезжего в его книжечке, затем бумагу – мандат. Из всего прочитанного следовало, что действительно член окрревкома товарищ Сухан Джумамурад-оглы командиру-ется в аулы правобережья, в том числе Бешир, для организации батрачкомов, в чем ему надлежит оказать содействие… и т. д.

– Слыхал, Давуд? – с важною миной на холеном лице обернулся Шихи-бай к своему заместителю. – «Оказать содействие». Мы рады, поверьте, товарищ, всеми силами вам помочь! Но согласитесь, тут подумать следует. Ведь ответственное дело… Да и людей оповестить. А время уже позднее… Вы, товарищ, прямо с пристани? – Приезжий кивнул. – Так пожалуйте на ужин и ночлег хотя бы к нам в дом. Хал мирза! – окликнул он секретаря. – Живо предупреди хозяйку, гости к нам…

– Нет, нет! – посланец окрревкома поднялся на ноги, решительно замотал головой. – Я переночую в чайхане, шел через базар, уже сговорился с хозяином. Вы не беспокоитесь. Утром встретимся здесь же. Надеюсь, вы успеете все обсудить с товарищами? – Шихи-бай в растерянности кивнул. Давуд, не расслышав, последовал примеру председателя. – А сейчас товарищ… покажет мне, как пройти к секретарю партийной ячейки. Бекмурад Сары, если не ошибаюсь?

– Верно, – опять кивнул Шихи-бай; он выглядел удрученным, рушилось все им задуманное. – Халмирза, проводи товарища к Бекмураду.

Простившись с хозяевами, гость ушел. Шихи с Давудом сделали вид, будто и они собираются по домам. Но когда гость скрылся за воротами, снова уселись по обе стороны массивного стола, крытого отрезом бордового бархата.

– Понял, какие дела? – Шихи-бай со злобой метнул взгляд на своего верного заместителя, словно тот был повинен в происходящем.

– Чего тут не понять? – отозвался Давуд-бай, глядя в стол. От природы более проницательный, чем его «хозяин», Давуд уже давно смекнул, что близок конец их пребыванию у власти, но все не находил удобного момента, чтобы увильнуть, скрыться, спасти себя и нажитое добро. Мысль его в данный момент работала именно над решением этого вопроса. Но и выкручиваться нужно было немедля. – Нам следует подобрать своего человека в этот батрачком. Иначе житья не станет.

– Верно говоришь, и я об этом подумал, Шихи-бай. Вот и давай подумаем: кого? Тянуть-то нельзя никак…

– Я полагаю… – Давуд помедлил, чтобы и себе придать значительности. – Молла-Меред, мой племянник… Ты ведь его знаешь. Сын моего двоюродного брата. Грамотный человек, вежливый, обходительный.

– Так ведь нужен бедняк, бедняк!

– Я об этом помню. Совсем недавно, лет пять тому, Меред учился в медресе Молла-Шир-ишана, здесь в Бешире, и работал на поденщине у бая. Сейчас живет с виду скромно. Овцы его на дальнем колодце, вместе с отарой Курбана, его отца.

– Вот, вот! – Шихи-бай восторженно хлопнул ладонями себя по коленям. – Ты замечательно придумал! Завтра же предложим этому… как его…

«Предложить-то предложим, – подумал Давуд-бай. – Да только ведь он к Бекмураду направился. А вот этого сумеем ли провести?»

Наутро гость явился как ни в чем не бывало. Поздоровались. Шихи-бай вежливо осведомился, не нуждается ли в чем товарищ из окрревкома, благополучно ли провел ночь. На вопрос радушного хозяина гость ответил уклончиво. Не рассказывать же этому льстивому баю, что они с Бекмурадом проговорили чуть ли не до рассвета – сразу нашли общий язык, и знакомых оказалось предостаточно. Ведь Бекмурад работал в Чарджуе, а Сухан Джумамурадов – на хлопковом заводе в Кизыл-Тепе. Сары поведал гостю про обстановку в Бешире – оказалось, в окружном центре полного представления о ней не имеют. И теперь уполномоченный окрревкома был готов к беседе с аульными руководителями.

– Благодарю вас, все в порядке, – сухо ответил он на вопросы и сразу же сам спросил: – Вы подготовили кандидатуру на пост председателя комитета батраков?

– Да, да! – Шихи-бай изобразил на округлом лице готовность угодить гостю чем только может. – Мы с моим заместителем посоветовались и пришли к выводу… Лучшей кандидатуры не сыскать, чем товарищ Курбан-оглы Меред.

– Так… – уполномоченный задумался лишь на мгновенье. Это имя, наряду с другими, он уже слышал от секретаря партийной ячейки. Правильно они оба предвидели: баи попытаются протащить своего ставленника. Допустить такое невозможно. В то же время следует пока щадить авторитет местного ревкома. Действовать против него с максимальной осторожностью, только опираясь на массы, на трудовых людей аула, в первую очередь на коммунистов и комсомольцев. – Хорошо… Вы могли бы вкратце охарактеризовать названного вами товарища?

– Грамотный человек, – зачастил Давуд-бай. – Учился в медресе в Халаче. Даже и русскую грамоту разумеет. Учтивый, обходительный. И деловой, в хозяйстве смыслит…

– Позвольте, – перебил гость. – Батрачком имеет задачу защищать интересы батраков, а также бедняков, что работают по найму. Тот, кого вы предлагаете, – батрак, бедняк?

– У него сейчас хозяйство среднего достатка, – тотчас отозвался Давуд-бай. – Но сам он был батраком не один год, поверьте! Тому немало свидетелей… Работал у баев, здесь, в Бешире, своего угла не имел. Интересы батраков сумеет защитить. Таково убеждение ревкома.

– Верно, – Шихи-бай с важностью глянул на уполномоченного. Он решил отстаивать свою кандидатуру до конца.

– Пусть будет по-вашему. Я прошу на послеобеденное время, часа на четыре пополудни, созвать дайхан на маслахат. Собрание общее. Но нужно предупредить, что только батраки и бедняки-наемники будут путем голосования утверждать председателя своего комитета. Предложим названную вами кандидатуру. Но, – он сделал паузу, – согласно указанию правительства республики, дайхане на маслахате имеют право называть также своих кандидатов.

Пока глашатаи бегали во все дальние концы аула, созывая граждан на маслахат на дворе возле ревкома, в домике Бекмурада шло совещание. Кроме хозяина и уполномоченного, присутствовал еще Аллак, вожак комсомольцев.

– Меред – бай настоящий! С батраками даже из одной чашки не хлебал! – с горящими глазами, бледный от волнения, выкрикнул Аллак-Дяли, как только уполномоченный назвал имя кандидата в председатели батрачкома. – Товарищ Сухан, ты верь мне… Двое родственников его у нас в ячейке. Бедняки-сироты, подпаски… Всю зиму Мередовы отары стерегли у колодцев Таллы. Богатые отары! Видишь, спрятал от глаз подальше, да и прикидывается середняком.

– Аллак прав, – неприметно любуясь своим молодым помощником, подтвердил Бекмурад Сары. – Недавно мне сказали: Меред отдавал овец даром бандиту Молла-Дурды на прокорм его калтаманов. Тайком, потому в то время люди не знали… Никак нельзя допустить такого человека в батрачком.

– Друзья, это ясно, – Джумамурадов подвел итог совещанию. – Байскому выдвиженцу дадим на маслахате отвод, и сделает это…

– Я сделаю! – Аллак даже вскочил на ноги, не в силах сдержать возбуждения.

– Принято. Согласно положению, даже одного голоса достаточно, чтобы кандидатуру снять. Но ты, товарищ Аллак, подготовь еще двоих-троих ребят к выступлению… А затем следует предложить и провести нашу кандидатуру. Бекмурад, ты назвал товарища, остаешься при своем мнении?

– Да. Джумакулчи Баба на пост председателя вполне подойдет. Я, между прочим, уже переговорил с ним. Он согласен.

И знаешь, Сухан… Ты тоже, Аллак, это должен знать: Джума-кулчи попросился, записать его в партию. Так и сказал: запиши, дескать, заранее меня большевиком… Пройдут выборы в батрачком успешно, тогда будем обсуждать, наверное примем.

– Молодец, товарищ Сарыев! Растем! Ну, а теперь давайте – в массы. До четырех повидать всех членов обеих, ячеек.

И сочувствующих, сколько успеете.

На маслахате бедняки и батраки, еще не привыкшие защищать свои права, поначалу не очень противились, когда Шихи с Давудом расхваливали своего ставленника. Но горячее, хотя и сбивчивое выступление Аллака повернуло все дело в нужную сторону. После недолгих прений председателем аульного комитета батраков и бедняков был большинством голосов избран Джумакулчи Баба-оглы, в прошлом издольщик у Дурды-суйт-хора, человек рассудительный, пользующийся всеобщим уважением. За отказ вступить в банду Джумакулчи избили плетьми, он бежал в пески, тогда жену и двоих детишек упрятали в зиндан заложниками.

Со страхом и затаенной ненавистью глядели обескураженные неудачей Шихи-бай и Давуд-бай, как Джумакулчи со смущенной улыбкою на обветренном лице принимал поздравления единомышленников, слушал напутствия уполномоченного. Вокруг их гомонила осмелевшая молодежь – члены ячейки комсомола. Пожилые дайхане степенно расходились с непривычного собрания, обсуждая его результаты. Многие были довольны избранием Джумакулчи и надеялись на лучшее.

«Волком Каракумов» по-прежнему называли в народе Азиз-Махсума. Точно так же нередко называли и Салыра, его соперника. Оба они пока не знали поражений, не чуяли скорого конца своей путаной судьбы.

Азиз-Махсум родом был из Халача, сын бедняка, старший из пяти братьев. Еще мальчиком работал на поденщине у богачей. Жениться все-таки сумел Азиз. На клочке наследственной земли слепил из глины и камыша лачугу. Двое мальчишек подрастали у него, когда гроза революции разразилась над Лебабом. Родственники Азиз-Махсума, люди с достатком, предвидя недоброе, тронулись со всеми пожитками в Афганистан. Его самого жена и мать тоже уговорили отправиться на чужбину. Но тут не приглянулась ему жизнь; всего недель шесть провел Азиз-Махсум на земле афганского эмира Амануллы. Затосковал по родным местам, широким просторам Каракумов – и с семьей да немудрящим скарбом махнул обратно через границу. Прихватил в качестве платы за труд коня, принадлежащего дальнему родственнику, баю, у которого работал до бегства за рубеж и вместе с которым бежал в Афганистан.

Это-то его и сгубило. Не успел Азиз-Махсум оглядеться на прежнем месте, в Халаче, как в дом к нему нагрянул Аллаберен-бай, местный богатей, с вооруженными лутчеками. Доводился Аллаберен родственником – уже по другой линии – тому баю, у которого Азиз увел коня; слух об этом его поступке достиг Халача раньше, чем сам похититель здесь появился. «Коня увел у брата моего?!» – «Полгода у него работая, платы не взял, конь того не стоит…» – «Грабитель! Трон его светлости эмира заколебался, думаешь, управы на тебя не найдется? Эй, люди! Вязать его!..» Так и очутился наш Азиз-Махсум, связанный по рукам и ногам, у Аллаберен-бая в темном хлеву. Дней восемь там провел, под охраной двух вооруженных лутчеков, на хлебе и воде. Коня, разумеется, увел жадный бай, спрятал где-то на дальних колодцах в пустыне. Азиза наконец выпустил. Но теперь это был уже не прежний Азиз-Махсум, доверчивый, безропотный, терпеливый, немного бесшабашный. От гнева и обиды кровь запеклась у него в сердце. И вышел он с одной мыслью, одним страстным желанием: мстить!

Времена тогда наступили смутные, власти в Халаче, да и по всему Лебабу, не осталось никакой. Подговорил Азиз трех своих братьев. На рабочих лошаденках, с одними только ножами, темной ночью ограбили они караван торговцев неподалеку от Чох-Петте. Сукно, смушки, сахарные головы – все, что забрали. – отвезли в Керки на базар. Выменяли тайком на винтовки, патроны, двух добрых коней. Младшего братишку взяли к себе коноводом. Еще трое халачских бедняков к ним прибилось, на конях, у кого ружье охотничье, у кого наган. Вот уже целая группа! Азиз-Махсум, признанный вожак, сразу же повел их прямо в Халач. Днем из тугаев высматривали, что делается в ауле. Ночью пожаловали к Аллаберен-баю. Тот даже пикнуть не успел – скрутили, тряпку запихали в рот… А наутро связанного положили против ворот его же собственного дома и возле рта, на земле, рассыпали измельченную солому: ешь! Позор, поношенье на весь век, до смертного часа, и на потомков черное пятно!.. Вступиться за бая оказалось некому, так и лежал он с рассвета до самого заката. Лежал бы и сутки, да сжалились над ним старейшины аула. Четверо самых почтенных отправились к Азизу, который с братьями и сподвижниками угощался во дворе своего дома. Попросили, ради уважения к их сединам, отпустить Аллаберена. Азиз поставил условие, чтоб коня бай вернул. Старики к Аллаберену, а тот даже языком не ворочает от страха и пережитых мучений. Ничего толком не может сказать. Снова посовещались старейшины, собрали денег – царских рублей, персидских кранов, бухарских монет – отнесли Азизу: вот тебе за коня, только, дескать, отпусти ты Аллаберена. Отпустил… После этого Аллаберен-бай, не в силах вынести позора, скрылся в Афганистан.

А сам Азиз недолго пробыл в Халаче. Новая власть, прослышав о его подвигах, послала из Керки отряд. Но двое азизовских молодцов выследили гостей еще на подходе к аулу, засаду устроили, да и пальнули из-за укрытия разом из двух стволов. Бойцы отряда, потеряв одного убитым, завернули вспять. После этого Азиз-Махсум счел за лучшее покинуть Халач, обосноваться подальше от населенных мест. Облюбовал для жительства колодцы Джейрели в Каракумах, к юго-западу от Керки. Сюда и увел своих джигитов, семью и тех родичей, которые поверили в счастливую звезду новоявленного предводителя калтаманов.

Не дремал и враг. Коварный Аллаберен-бай за рубежом собрал свою ватагу и решил отомстить оскорбителю. Выведал бай, где скрывается Азиз, однажды ночью со всеми своими сторонниками нагрянул на Джейрели. Сумели снять дозоры, ворвались на стан – пришлось Азиз-Махсуму спасаться бегством. А семью увезти не успел. Жену Гюлистан с ребятишками схватили молодцы Аллаберена. Живо махнули обратно через границу, на афганскую землю.