Текст книги "Дорога издалека (книга вторая)"

Автор книги: Мамедназар Хидыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Шаг за шагом

У Нобата в окружной чека был небольшой вооруженный отряд – двенадцать бойцов, среди них русские и татары из Кагана, а также четверо туркмен, керкинских жителей.

Председатель чека, он же секретарь окружкома партии Ефимов настоял и провел решением бюро, чтобы отряды самообороны во всем округе, возглавляемые начальником окружной милиции Розыкулом Аннаевым, были в оперативном отношении подчинены чека в лице начальника оперотдела Гельдыева.

Нобат сперва на месте приглядывался к работникам окружных органов власти. Очень скоро определил: много среди них людей, внутренне чуждых новому строю. Даже среди членов партии немалый процент составляют былые джадиды – буржуазные умеренные реформисты, пытавшиеся в свое время «поладить» с эмиром и керкинским беком, в результате чего многие из них тогда поплатились головой, годы провели в зинданах, закованные в колодку. Более активные из них сделались впоследствии младобухарцами, а их партия, как известно, в августе двадцатого года, накануне восстания против эмира, слилась с Коммунистической партией Бухары; лидер левых младобухарцев Файзулла Ходжаев после революции сделался даже председателем правительства республики, впоследствии стал видным государственным деятелем Советского Узбекистана, председателем Совнаркома.

И кроме него среди младобухарцев нашлись люди, честно и осознанно ставшие на путь строительства социализма, позже сделавшиеся настоящими коммунистами-ленинцами. Но наряду с ними в числе бывших младобухарцев оказалось немало тех, кто остался чуждым пролетарской идеологии, никак не связанным с трудовым народом, лишь по инерции вовлеченным в революционные события. И вот теперь они – большевики, на ответственных постах. Затаились, только личиною коммуниста прикрываются, выжидая удобного момента, чтобы ударить в спину… На местах, в аулах, где у власти по необходимости приходилось оставлять баев, даже бывших эмирских офицеров – из тех, что были в действительности либо только искусно прикидывались лояльными, – там скрытых врагов, без сомнения, еще больше.

Все это сделалось Нобату еще более ясным после поездки в родной Бешир и другие поречные аулы.

У себя на работе, в отделе, он временами засиживался допоздна. Просматривал документы Керкинского ревкома, городского Совета, Военно-гражданского управления – такой, смешанный по составу, орган власти был создан в дни обороны города против байско-эмирских полчищ. Нобат стремился дознаться, какую роль в событиях, начиная с первых раскатов революционной бури – с марта семнадцатого года, когда рухнул царский режим, – играл тот или иной работник советского аппарата. Правда, из тех людей лишь немногие оставались теперь в городе или округе. Судьба разбросала их – кого в Чарджуй или Термез, кого в Каган или Бухару, кого в Ташкент, а кого и дальше – в Семиречье, в Оренбургскую и Самарскую губернии, в Полторацк[9]9
  Так с 1919-го по 1927 год назывался нынешний Ашхабад, в описываемое время центр Туркменской области Туркестанской АССР.


[Закрыть] и даже в Баку. О прежних делах кое-кого из оставшихся в Керки Нобат наводил справки – для этого приходилось писать письма в разные города страны. Не раз, составляя такие письма, Нобат обращался за советом к Владимиру Александровичу Ефимову. Ведь у того знакомых порядочно было всюду.

Много оказалось у Нобата чисто «бумажной» работы. И здесь Ефимов помогал – знакомил с формами учета кадров в виде личных дел – досье, а также картотек. Навыков письма, делового стиля Нобату очень недоставало – тот же Владимир Александрович подсказывал, как вести записи, употребляя сжатые формулировки, стандартные образцы, добиваясь при этом полноты и ясности необходимых сведении.

Кроме «бумажных» дел – живое общение с людьми. Каждое утро у дверей окрчека толпился народ. Из дальних аулов приезжали дайхане – с жалобами на калтаманов либо на баев, что пролезли в органы власти и по-прежнему измываются над бедняками. Приходили горожане – ремесленники, мелкие торговцы. Среди массы этих посетителей – их сперва опрашивал и «фильтровал» дежурный по чека – встречались и попросту клеветники, пытавшиеся с помощью грозной «чрезвычайки» свести личные счеты с недругами. Многие искали заступничества в спорах, которые возникали от того, что новая власть еще не успела выработать законодательства для всех сфер общественной жизни. Таких людей отсылали в исполком. Но попадались и те, кто приносил в высшей степени ценные сведения о махинациях или замыслах как явных, так и скрытых контрреволюционеров. Вот это – желанная «добыча» для Гельдыева.

Постепенно и его узнали люди – те, кто не слыхал о нем прежде, по событиям двадцатого года. Узнали: начальник Нобат Гельды прост в обхождении, не допускает никакого чванства или высокомерия. Слушать умеет внимательно, терпеливо – если перед ним честный человек. А уж нечестный, клеветник или праздный пустослов – берегись! Распознает в две минуты, и тогда только глазами черными сверкает. Тоже без крику, тихо, сквозь зубы, посоветует убираться поживее и дорогу забыть в окрчека… Ну, а бедняка, несправедливостью обиженного, возьмет под защиту. Все расспросит: как устроился, как доехал, если издалека, имеет ли средства на обратный путь. И своих людей вместе с ним пошлет. Уже два или три аульных «бай-ревкома», слышно, разогнали после того, как жалобщики побывали у Гельдыева.

С неделю жил Нобат в «гостинице» хлебосольного Латифа-ага. Потом с помощью местных чекистов подыскал себе каморку в русской части города, в доме, где жил старик – бывший телеграфист, уже на пенсии, вдвоем со старушкою женой. Двое их сыновей ушли в девятнадцатом году с Каганским отрядом Красной гвардии, теперь, слышно, военная судьба забросила их в Сибирь, с остатками белых банд воюют в тайге. Нобату оба, хозяин и хозяйка – Никифор Матвеевич и Аглая Ниловна – чем-то напоминали Богдановых, его приемных отца и матушку в Петрограде. Только мало у него здесь было времени, чтобы побеседовать с радушными, заботливыми стариками, посидеть с ними за столом в светлой, чистой горенке с ароматами засушенных трав, которые знала и собирала хозяйка. Дней отдыха Нобат не ведал – ежедневно с утра отправлялся на службу.

Почти каждую неделю – выезд в один из крупных аулов округа, всегда на несколько дней. Помимо ознакомления с обстановкой и людьми на местах, цель таких визитов – поближе узнать, что за люди в аульных отрядах самообороны, главное – что за человек командир отряда.

Тут тоже всякий народ попадался, иные беззастенчиво использовали свое положение для мести недругам, для того, чтобы набить мошну. Случалось Нобату не только выгонять из отряда, но и арестовывать подобных людей, предавать суду временного трибунала в Керки. Других, наоборот, приободрить, поддержать как людей, на которых можно опереться в ходе очистки всего аппарата власти от чуждых элементов.

Таким именно человеком оказался Халик Хасан, начальник самообороны в Ходжамбасе. Родом из этого же аула, с детства круглый сирота, он помыкался сперва подпаском у богатых родичей, потом – как немало его сверстников в предреволюционные годы – подался сперва в Керки, поденщиком на базаре спину гнул, в дальнейшем перебрался на станцию Самсоново. И тут поработал грузчиком, позже сдружился с русскими железнодорожниками. Они помогли ему устроиться рабочим в бригаду по ремонту пути. Здесь смышленый паренек не только обучился делу, но и усвоил азы революционной премудрости-. Грамотой русской овладеть не успел, хотя и стремился: началась революция. Вместе с друзьями Халик поступил в отряд Красной гвардии, участвовал в обороне Керки, позже штурмовал крепость каршинского бека, был ранен. Вернувшись в Ходжамбас, – бобыль бобылем, даже голову преклонить негде, – одним из первых вступил в отряд самообороны. Был он от природы человеком замкнутым, недоверчивым, баев ненавидел люто – особенно после того, как кровь пролил под Карши. Начальник ходжамбасского отряда попался мягкотелый, потворствовал бывшим лутчекам. Халик пытался его усовестить, но когда убедился, что успеха не достигнет, сам поехал в Керки, в окружком партии. Вернулся с уполномоченным чека. В результате Халик Хасан-оглы сделался начальником отряда самообороны в Ход-жамбасе.

Крут был новый начальник с баями и байскими прихвостнями, даже слишком крут. Когда один из баев был уличен в тайной помощи калтаманам, Халик арестовал его и решил наказать при всем народе – выпороть плетьми на аульной площади. Только вмешательство коммунистов из местной ячейки предотвратило расправу. На такие самочинные действия начальник отряда больше не решался, зато бойцам своим покою не давал, на всех тропах, ведущих из аула, держал круглосуточные посты – ни одному лазутчику калтаманов не проскочить. Оттого разбойники не совались в Ходжамбас, местные баи тоже присмирели.

Халик Хасан не доверял и тем, кто стоял в то время во главе ревкомов. Вот Ефимов, русский большевик, – это для него авторитет! Еще слышал Халик про Нобата Гельдыева. И когда узнал, что Нобат в Керки, назначен работать в чека, – радости его не было предела, как говорится, макушкой до неба достал.

– Молодец, что зорко оберегаешь аул и дороги! – похвалил Нобат, когда впервые приехал в Ходжамбас и познакомился с Халиком. – Но общую обстановку, видимо, понимаешь недостаточно. Отпугивать тех, кто сегодня нам не враг, – ошибочная тактика. Это сужает основу народной власти. Значит – на руку врагам подлинным. Законы тоже следует уважать. Твоя задача – выследить и обезвредить контрреволюционера. Покарать – на это есть суд. Запомни крепко!

– Да я понимаю, – с хмуроватой улыбкой на скуластом лице, глядя в землю, басил в ответ Халик. Высокий, плечистый, он хотел бы перед товарищем из окрчека блеснуть строевой выправкой, которой обучился в Красной гвардии, да стоять прямо не мог, раненая нога не позволяла. – Только, товарищ Гельды-оглы, душа горит против баев проклятых! Моя бы воля, поверишь, собственной рукой – к стенке!.. Ну, раз ты говоришь, послушаю. Тебя слушать готов во всем. А этих, что в ревкомах…

– Погоди, не горячись. В ревкомах наведем порядок со временем.

– Ла-адно. Только ты почаще к нам наведывайся, товарищ Нобат. Всегда желанным гостем будешь!

– Спасибо. Давай теперь познакомь меня с секретарем ячейки. Сколько, кстати, у вас в ауле членов партии?

– Пока десятеро. Одиннадцатым, наверное, мне придется стать. Заявление уже подал…

– Вот это здорово! Если рекомендация нужна, рассчитывай на меня, товарищ Хасан-оглы.

– По рукам.

…И еще раз приехал Нобат в родной Бешир. Прибыл под вечер. Опять радостная встреча с матерью, Донди. Только наутро выбрался из дому. Первым делом отправился в аульный ревком, официально именуемый теперь исполкомом Совета. Шихи-бай с вечера знал, что Нобат в ауле, потому решил в это утро прийти пораньше – и не ошибся. Сидел за столом вдвоем с секретарем. Заместитель, Давуд-бай, прихворнул и потому отсутствовал.

Шихи-бай встретил гостя со всем радушием, на какое только был способен. Тотчас появились горячие чайники, свежие лепешки, сласти. Нобат неторопливо выспрашивал о делах в ауле: о работе батрачкома, о том, как дайхане подготовились и провели сев. Какие цены на базаре. Еще – не тревожат ли калтаманы дайхан и чабанов в песках. Собственно, почти все он уже знал от Бекмурада, с которым долго беседовал в свой первый приезд. И теперь убеждался: Шихи-бай куда менее осведомлен об обстановке в ауле, нежели секретарь партийной ячейки.

– До всего руки не доходят, поверишь, братец, – как бы догадавшись о его мыслях, оправдывался пухлолицый председатель исполкома. – То бишь, извиняюсь, товарищ Гельды-оглы… Из округа то и дело шлют бумаги. Директивы эти, как их… распоряжения, еще запросы… И на все отвечай. А глаза совсем ослабли. Сидишь, сидишь, вместе с помощником да секретарем, ответ составляешь… Так, глядишь, и день пролетел.

– Шихи-ага, мой вам совет, – Нобат старался не волноваться, ощущая, как в груди нарастает негодование. – В работе исполкома опирайтесь на аульных активистов. Вы их знаете лучше меня: Бекмурад, предбатрачкома Джумакулчи, вожак комсомольцев Аллак… В ближайшие месяцы будут проведены выборы в Советы. Тех, кто активно работает сейчас, очевидно, выберут в исполком. Вас тоже, надеюсь, членом исполкома изберут, – Шихи-бай приосанился. – А пока, вместе с активом, старайтесь работать в массе народа, чаще с дайханами встречайтесь. Лучше на иную бумагу из округа ответ задержите, но зато, к примеру, соберите состоятельных дайхан с лошадьми да верблюдами, чтобы помочь батрачкому семена вывезти с пристани, беднякам и вчерашним батракам раздать. В общем, больше активности, товарищ предисполкома!

Вечером того же дня Нобат сидел в убогой мазанке Бекмурада Сары. Хозяин то и дело выходил во двор, к очагу, за чайниками, едой. Жена его лежала после родов, семейство выросло – теперь у Бекмурада было уже трое ребятишек. А у него и без того хлопот полон рот: после снятия Аллакули он по совместительству выполнял обязанности командира местного отряда самообороны.

– Даже не понять проклятых баев, – жаловался Бекмурад гостю, имея в виду все тех же заправил местной власти. – То ли они саботируют сознательно, то ли просто глупы и ленивы, не понимают, что важно сейчас, а что отложить можно. С семенами, я уже тебе рассказывал… То же самое с чисткой арыков. Исли б не Джумакулчи, сорвалось бы это дело, а тогда что станет с урожаем, сам знаешь… Вот Джумакулчи, я скажу тебе, голова! Не зря его люди в прежние времена уважали.

– Готовься к выборам загодя, – прервал хозяина Нобат. – Людей готовь. Того же Джумакулчи предложим в председатели аульного исполкома.

– Очень это было бы правильно! – Бекмурад оживился. – Люди, конечно, приободрились в эти дни. И кругозор теперь уже не прежний. Ведь знаем, что Советская власть победила и с голодом совладала. Басмачам бы только, калтаманам этим проклятым, поскорее головы свернуть… Вон, из Карши слухи доходят, из Восточной Бухары…

– Да, – Нобат задумался. Вспомнились ребята его эскадрона, Иванихин, Ишбай. Наверное, все еще воюют – Фергана-то по-прежнему неспокойна… Поднял голову. – Будь уверен, Бекмурад, ты знаешь: у Советской власти слово твердое. Я тебе от ее имени заявляю: даже следа басмачей не останется на всей нашей земле! Вот только сроки… Тут я затрудняюсь определить.

– У нас-то на правобережье теперь тихо, – Бекмурад умолк. Оба подумали об одном и том же – о темной, путаной судьбе Салыра, о его загадочной гибели. С этим человеком и Бекмурад и Нобат, и кое-кто из руководителей округа связывали определенные надежды. Не вышло, к сожалению. Бекмурад продолжал: – А вот из Каракумов, правду сказать, дайхане с опаской поджидают незваных гостей…

– Говорят об этом в народе? – Нобат насторожился.

– Еще бы! Набег Клыч-Мергена еще не забыли.

– Так. – Нобат словно бы точку поставил, колышек невидимый вбил – для памяти.

Хозяин поднялся, вышел. Сразу же вернулся с горячими чайниками.

– Конечно, большевикам жаловаться не к лицу. Но правду скажу: трудно работать, ох как трудно!.. Грамоты не хватает. Сам знаешь, Нобат: я только зимой читать научился, писать могу с трудом. А читать приходится много, бумаг из округа шлют – ого-го! – Нобату невольно вспомнился Шихи-бай: тоже, бедняга, сетовал на бумажный поток. – Только сиди да разбирай, потом ответ вымучивай. Сколько бумаги перепортишь, страх сказать… Нет, братец, учиться нам нужно! Всем, и старым, и молодым, тем-то в особенности. И безотлагательно! Вот о чем потолкуй в округе, когда приедешь. Чтобы школы в аулах побыстрее открыли, прислали учителей! Ребятишки подрастают – неужто им так и жить без грамоты, как нам пришлось, горемычным?

– Верно говоришь, друг, верно, – у Нобата вырвался невольный вздох. Он вспомнил рассказ матери и жены, как они по всему аулу искали грамотея, чтобы прочесть письмо всего-то в несколько строк. К Бекмураду тогда не заглянули, – должно быть, не решались беспокоить человека, «близкого к властям». Проговорил, сощурив глаза, устремленные на огонек керосиновой коптилки: – Уже думаем в округе, как этому горю помочь. На бюро Владимир Александрович поставил вопрос о школах. Решили просить учителей из центра.

– А, Владимир-ага! – Бекмурад светло улыбнулся. – Правда, человек замечательный? Говорят, с Лениным знаком? Вы вместе работаете? Ну-ка, расскажи!

Нобат рассказал немного. Засиделись допоздна.

Шагая темными, кривыми улицами родного аула, Нобат размышлял обо всем, что услышал за день. Глубже всего засел в памяти вопрос о грамоте, о школах. Вот и Донди тоже… Будь в ауле школа, тогда и она, совсем еще молодая женщина, могла бы выучиться. Не только грамоте, но и какому-нибудь полезному делу. Скажем, медицине. И работать медсестрой – ведь и в Бешире со временем откроют медицинский пункт, не век же людям у табибов лечиться, вернее – калечиться! Женщина-туркменка – и работает наравне с мужчинами. Такого пока что не бывало. Нобату вспомнилась Маша Введенская. Пришло на память многое, о чем мечталось в дни, когда лечился в госпитале. Придет ли культура сюда, на Лебаб? Теперь уже можно с уверенностью сказать: придет, непременно! Только… еще немало тяжких испытаний впереди.

Не заметил, как подошел к дому.

Собирался поговорить с Донди о том, что волновало, – о будущем, об учебе. Но разговор получился совсем иной. Радостно смущенная, пряча лицо в ладонях, Донди объявила: у них будет ребенок.

Чуть ли не до утра Нобат не сомкнул глаз. Сколько новых забот, тревог и хлопот, до сих пор неведомых.

Возвращаясь в Керки, по обыкновению верхом, в одиночку, вооруженный только маузером, Нобат завернул в Бурдалык. Направился прямо в крепость. Теперь там разместился отряд самообороны. Нобата остановил скрытый дозор. Молодцы, бдительность у них на высоте! Командир отряда Гельды Нури, он же секретарь местной ячейки коммунистов, был Нобату знаком со времен боев у Самсоново и Керкичи. Тогда этот парень, низенький, пухлый, но проворный и смышленый, работал на пароме. Он указал красным отрядам тропы в тугаях у берега Амударьи, чтобы зайти врагу в тыл. Теперь старые друзья встретились радостно. Побеседовали за чаем, нехитрым угощением. Здесь, в Бурдалыке, дела шли не лучше и не хуже, чем в других крупных аулах округа. Но главное успокаивало: тут имеются люди надежные, стойкие. Глядят в оба, врагу провести себя не дадут. С этим чувством уверенности Нобат наутро следующего дня отправился дальше.

В Керки возвратился под вечер. Сразу – в чека. Дежурный сообщил: Ефимов тут, у себя.

Беседа вышла короткой, но содержательной. Владимир Александрович – утомленный, но виду не подает, как обычно, похвалил своего молодого помощника. С пользой съездил! Не откладывая, оба тут же наметили, кому на чем сосредоточить главное внимание.

Простившись, Нобат поспешил опять не домой, а к себе в кабинет. Отомкнул сейф, достал груду папок. Дела о калтаманах, об их вожаках. Вот то, что нужно!

На одном из листков блокнота, недавно заведенного, Нобат крупными буквами вывел: «Азиз-Махсум». Подумал – и приписал слева жирный восклицательный знак.

В то время в кабинетах окрчека были установлены телефоны. Небольшой коммутатор – доску с контактными штифтами и проводами, с рычажками-переключателями и контрольными лампочками – установили в комнатке дежурного, который осуществлял телефонную связь между кабинетами.

Однажды утром, не успел Нобат расположиться у себя за столом и снова углубиться в документы, связанные с личностью Азиз-Махсума, – дело было дней через пять после выезда в аулы, – в кабинете раздался телефонный звонок.

– Слушаю, Гельдыев, – проговорил он, сняв трубку.

– Один человек просит пропустить его к вам, – сообщил дежурный.

– Кто, откуда?

– Говорит, земляк ваш, из Бешира. Давно, говорит, не виделись… Можно пропустить?

– Можно.

Через минуту в дверь постучали, и сразу же она отворилась, вошел невысокий человек в одежде дайханина – тельпек, старенький халат, стоптанные чарыки. Худощавое лицо обрамляла бородка, наполовину седая. Глаза в морщинах, сверкают радостно:

– Нобат-джан! Или не узнаешь?

– Погодите, погодите… Сапар-ага? Неужели?

Вместо ответа вошедший заключил Нобата в объятья.

– Ну, конечно же, я! Узнал все-таки… Салам, салам, дорогой!

Отпустив Нобата, он отступил и протянул обе ладони для приветствия, долго тискал и тряс руку старого знакомца.

– Садитесь, Сапар-ага, – наконец пригласил Нобат и сам прошел на свое место. Сапар осторожно опустился на краешек стула, – видно было, такое положение для него непривычно и до крайности неудобно.

– Как здоровье, как живете? С чем пожаловали? Очень рад вас видеть в добром здравии. Как семейство чувствует себя?

– Все слава творцу… Ты, Нобат, здоров ли? Жена, матушка? Как ты женился, с той поры ведь не видал я тебя. И в Бешире не бывал… Только вот недавно услыхал, что ты здесь, на базаре люди толковали. Дай, думаю, зайду…

– Правильно сделали. Ну, теперь расскажите, как живется.

Нобат позвонил дежурному, попросил, чтобы принесли чаю для гостя. За чаем Сапар принялся рассказывать. Живут неплохо с молодой супругой Язбиби, а матушка ее скончалась минувшей зимою. У них с женой уже и дочурка появилась, вскорости ожидается еще наследник. Бедновато живут, если правду сказать… Аул маленький, вдали от Аму, на самом краю песков. И душа болит у Сапара: столько он натерпелся от эмирской безжалостной власти, принял участие в войне за свободу, – а вот теперь забился в дальний угол, только и знает семью, свой меллек, скотину. За саксаулом в пески съездить, землю кетменем взрыхлить, навоз в поле вывезти… А жизнь сворачивает на новое, это даже у них в глуши заметно. Только он, Сапар, в стороне…

– Так, так, – подбодрял рассказчика Нобат, слушая его с возрастающим интересом, неприметно вглядываясь в лицо Сапара. Видно от души говорит человек, взволнован и огорчен не на шутку. – Это хорошо, что вы осознаете перемены в жизни. Правильно, наступает новое, и очень скоро не узнать будет наш древний Лебаб…

Конечно, мы простые дайхане, темные, – тотчас отозвался Сапар. – Как будет впереди, вообразить не умеем. Одно знаем твердо: к прежнему возврата нет! Эх, если б не мешали злодеи разные! Баи притаились, из тех, что поддерживали эмирских, когда шла война. Калтаманы многие с баями заодно.

– Погодите, Сапар-ага, – во все время беседы Нобата беспокоила мысль, которую он все не мог уяснить для себя. И вот теперь, наконец, уяснил. – Я вижу, вы всей душой опять хотели бы послужить народу, новой власти. Как в двадцатом, когда шла война… Вам известно, какую работу ведет вот это учреждение, где я служу и где мы с вами сейчас сидим?

– Да. Чека – это чтобы врагов революции выследить и уничтожить.

– В общем верно. Так вот, вам мы доверяем. И я от имени окружной чека предлагаю: в своем ауле зорко следить, что замышляют баи с их прихвостнями против власти. Подумайте. Это серьезное дело, ответственное, да и опасное.

– Нобат-джан, зачем обижаешь? – Сапар даже насупился, глаза покраснели. – Мне ли страшиться, былому пленнику зиндана? Нет, меня не запугают баи, пускай хоть со всего Лебаба сойдутся!.. Отвечу тебе просто: все готов сделать для народа, для новой власти. Как и прежде, аскером революции считай Сапара! Все сделаю, только растолкуй, где как ступить…

– Спасибо, друг! – Нобат поднялся, протянул руку, Сапар, тоже вскочив со стула, снова взял ее обеими руками. – От имени народной власти и партии большевиков спасибо вам, Сапар-ага!

Как действовать, научим, конечно. Для начала расскажите про свой аул. Кто у вас сторонник новой власти? Как баи держатся? Калтаманы не тревожат ли дайхан?

– Э, Нобат, что проку – стану я тебе называть того, другого из наших аульчан, ты их не видел, ничего про них не слышал… Приезжай к нам в аул! Там я тебе живо все растолкую, и своими глазами увидишь.

– Пожалуй, верно, – на секунду Нобат задумался. – Погодите. Вы ведь сейчас с левого берега, так? Что слышно у вас про такого каракумского главаря калтаманов… Азиз-Махсум его имя, знаете?

– Хо! – Сапар сперва так и просиял, но тотчас спохватился, даже рот ладонью прикрыл, – вспомнил, должно быть, с кем и в каком месте разговаривает. – Как же я не знаю? С его братом родным в зиндане вонючем сидел.

Внезапно Сапар ссутулился, голову на грудь уронил, плечи затряслись от беззвучных рыданий. Он закрыл ладонями лицо:

– Сапар-ага, что с вами? – встревоженный Нобат вскочил на ноги, с наполненной чаем пиалой подошел к гостью. – Успокойтесь… Ну, о чем вы? Право, не стоит…

– Хых!.. – вырвалось у Сапара, он так и не отрывал ладони от глаз. – Братец Нобат, не осуди… Сам знаешь, что довелось мне пережить. Теперь как вспомню… Сил нет сдержаться… Проклятые баи, душу мне ранили насмерть! Рапа от железа – она заживет, а если честь твою затопчут в грязь, не забыть вовек!..

Нобат отступил, потрясенный, взволнованный. Да, человек долгие годы провел в зиндане, на краю смерти, лишенный всего, даже имени. Вспомнилось Нобату, как при взятии Бухары его бойцы освободили узников эмирского зиндана, среди них Сапара. Был он тогда все равно что не человек – помутился рассудком от всего пережитого. Видать, такое бесследно не проходит…

Но почему Сапара взволновало упоминание имени Азиз-Махсума?

– Успокойтесь, Сапар-ага, – снова мягко проговорил Нобат. – Былое не возвратится, вы же сами убеждены, и это верно! Я приеду к вам в аул, только посоветуюсь с начальством. Договорились? Ну, выпейте чаю, прошу.

Сапар, наконец, отнял ладони от лица. Глаза покрасневшие, влажные… Он провел по ним рукавом потрепанного халата. Отхлебнул из пиалы раз, другой.

– Не серчай, братец, – хриплым, дрожащим голосом начал Сапар. – Как вспомню, защемит сердце, удержаться не могу…

Он вновь отхлебнул чаю. Нобат решил, что пора продолжать беседу.

– Расскажите, пожалуйста… Не волнуйтесь только. Расскажите, как вы познакомились с Азиз-Махсумом. Что знаете о нем сейчас? И еще, вы говорили, брат его вам тоже знаком… Поймите, все это очень важно.

– Сейчас, Нобат, дорогой, все расскажу. Дай в себя прийти… – Он сдвинул коричневый тельпек на затылок, рукавом провел по влажному, в морщинах лбу. – Давно было это дело. Да вот, сразу же после того, как мы с тобой вместе сидели в зиндане, помнишь, небось… Да… Тебя-то выпустили тогда, а меня неделю спустя в Керки перегнали. Вроде был слух, что бекский казы дал такое распоряжение, чтобы в аулах побольше места свободного оставалось в зинданах для нашего брата… Ну, тут опять меня в колодку. Люди кругом новые. Рядом со мной дайханин, такой же бедняк, как и я сам. Шевельнуться не может, горемычный… Сперва все молчал, потом разговорились. Зовут Егенмурад, из Халача. Оказывается, его за то, что с есаулом беширского бекча повздорил, да и прибил его камчой, приговорили к наказанию палками. Сорок ударов получил по спине, кожа в клочья… Спасибо стражникам, сжалились, кинули арестантам старый халат ватный, здесь мы ваты из него надергали, раны ей обложили на спине у несчастного. В общем, постепенно сдружились мы с этим Егенмурадом халачским. Подзажили у него раны. Сколько-то недель миновало, у нас, узников, как принято, сперва одну ногу из колодки освободили, потом вторую. А дальше, стали выпускать из ямы на свет божий. Под охраной бекских сарбазов водили на базар, милостыню мы там собирали, себе на пропитание. Кое-кому стали посылки передавать – родичи из аулов наведывались и привозили, тут, что стражники не присвоят, нам достается. Егенмурад тоже получал, со мной делился и с другими. Душевный оказался человек. И отчаянный. К баям лютую ненависть носил в сердце. А ко мне со всей душой. Ты, говорит, теперь мне все равно, что брат родной. Я, правду сказать, ухаживал за ним, когда он был совсем немощный… Вот, значит, придем мы все с базара, перекусим, а после нас на работу – двор перед зинданом и казы-ханой подмести, полить, за водой сходить на реку. Стражникам в тягость с арестантами таскаться, так они по очереди – один с нами, другие дремлют себе в тени. Егенмурад, видно, и смекнул: можно удрать… Никому не сказал. Только мне однажды ночью говорит: «Погоди, приведет аллах встретиться на воле, будешь мне и там как брат родной». Я, помню, промолчал, и не верилось, что волю еще увидим. А на второй или третий день повели их на реку, – я остался хлев чистить у самого казы, – возвращаются без Егенмура-да. Убежал ведь, отчаянная голова! Подумай, Нобат-джан, вот человек, а?

Горящими от восхищения глазами Сапар глядел на слушателя, ожидая одобрения.

– Верно, – согласился Нобат. – Человек смелый, решительный. Жаль, что я его не знал. Пожалуй, он пошел бы воевать на нашей стороне. Только, Сапар-ага… при чем же тут Азиз-Махсум?

– Эх, непутевая голова! – Сапар хлопнул себя ладонью по виску. Да ведь этот Егенмурад – родной брат Азиз-Махсума, старший брат!

– Вот как! – теперь Нобат заволновался, даже с места вскочил. – И что же, встречались вы после с Егенмурадом?

– Не только с ним, но и самим Азизом.

– Это очень важно, – усилием воли Нобат заставил себя успокоиться, сел. Оказывается, дело тут серьезное. – Вот о встрече с Азизом расскажите подробнее, Сапар-ага. И вообще все, что знаете об этом человеке.

– Человек, да… – Сапар почесал в затылке. – Особенный человек. Калтаманы, конечно, люди бесшабашные, покою от них нет… Только Азиз беднякам вреда не чинит, я тебе точно говорю!

– Вы сказали, что знакомы с ним…

– Знаком, как же! – Сапар было оживился, но сразу же гримаса боли исказила его худое, скуластое лицо. – После того, значит, как убежал Егенмурад из бекского зиндана в Керки, вскоре меня перевели в Бухару. Вот, поверишь, Нобат… чуть вспомню месяцы, что провел в эмирской столице, – так сердце будто клещами раскаленными кто мне сжимает. И от слез удержаться не могу, хоть и не пристало мужчине… – Его словно передернуло всего, глаза покраснели, увлажнились. Проведя по лицу рукавом халата, Сапар продолжил: – Нечего тут вспоминать, а как твои солдаты нас освободили, ты сам знаешь. Вернулся, значит, я на Лебаб. И как раз очутился в Халаче, невесту свою разыскивал. Тут и Егенмурада встретил – на базаре, никак не ожидал. Ох и радости было! Оказывается, тогда только что вернулись они из Афганистана, он и все его братья с семьями, в их числе Азиз-Махсум. Стал Егенмурад звать меня в гости, я пообещал прийти. А тут и случилось. Люди Аллаберен-бая схватили Азиза, в вонючий хлев бросили. Братьям его пришлось бежать… Егенмураду я же тогда и помог скрыться на время. Ну, а потом…

– Да, Сапар-ага, эта история мне известна, – Нобат сразу вспомнил то, что читал в донесении Халачского ревкома, в ответ на запрос окрчека. – И про Аллаберена-бая слышал я. Вот тогда-то, наверное, познакомились вы с Азизом?