Текст книги "Дорога издалека (книга вторая)"

Автор книги: Мамедназар Хидыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Почему ширкет баям помогает наживаться?

– Объясни народу, Джумакулчи, как у бая оказались деньги?

– Нет, люди, пусть он честно признается, сколько сам заработал!

– А мы-то ему верим сколько лет!..

– Вот они, большевики!

Джумакулчи, нисколько не оробевший, ведь он-то знал, что невиновен, – а только до крайности огорченный, терпеливо урезонивал односельчан:

– Не нужно горячиться, уважаемые, предаваться пустословию. Моего злого умысла или корысти тут нет. Вы все знаете меня давно. А виноватые будут найдены и понесут кару. Я вам в этом ручаюсь от лица ячейки, всех членов партии в нашем ауле!

Слова его, наконец, подействовали – люди немного поуспокоились и разошлись, все-таки понурые, в ожидании ответов на свои прямые вопросы. А Джумакулчи, невзирая на поздний час, поспешил к Бекмураду.

Три дня спустя непреклонный Халик Хасан, с недавних пор начальник районной милиции в Ходжамбасе, с тремя бойцами доставил в районный центр насмерть перепуганного Мередкур-бана. Со страху он во всем покаялся.

Оказалось, баи в Хайван-Хаузе и в Бешире задумали, что называется, одним зарядом двух зайцев прихлопнуть.

Во-первых, они подговорили недалекого и ловкого, бедного, но жадного Мередкурбана: поезжай в ширкет к Джумакулчи, наври ему с три короба, прикинься несчастненьким, дескать, ягнята померзли, овцы пали… В самом деле, прошли холода, сколько погибло скотины. А свой скот Мередкурбану баи помогли припрятать, чтобы, если проверка – все правильно. Хотя проверки и не ожидалось: до сей поры в ширкет с просьбой о подмоге обращались только те, кто в ней подлинно нуждался, а Джумакулчи, сам будучи безукоризненно честным, подвоха не предполагал.

Этот план баям удался. Кроме того, ими было запятнано и доброе имя Джумалкулчи Бабаева.

На ячейке, собравшейся специально для того, чтобы осудить его промах, он даже не оправдывался.

– Знал я Мередкурбана и выдал ему ссуду, как всем выдавал, кого знал лично не один год. Но это вину с меня не снимает, товарищи… Столько лет на свете прожил, торговые дела вел, тяжбы разрешал. Всякого вроде бы повидал. Судите меня, люди, по всей строгости закона!

Ему объявили выговор. Но от мысли рекомендовать его, как было задумано раньше, на пост председателя Совета в Бешире, пришлось отказаться.

Джумакулчи сохранил свою должность руководителя местного ширкета. Но дело здесь отныне поставили по-новому. Каждая просьба о помощи тщательно проверялась советом активистов.

Мередкурбана сперва решили было отдать под суд. Но он так жалобно умолял пощадить его, доказывая, что по темноте своей попался на байскую удочку. На него махнули рукой.

Баю Молла-Мереду с сыном от кары удалось улизнуть. Совершив свои сделки, они сделались еще жаднее, чем были. Уже не захотели с контрабандистами делиться барышами – тайком отправились сами за рубеж. А как услыхали, что их разыскивают, так возвращаться не посмели.

Река и люди

Амударью не напрасно называют Джейхун, что значит Буйная, Неукротимая.

Лишь несколько месяцев в году, зимой и весной, несет она свои воды спокойно. А едва наберет силу в летний зной, растают снега на далеком Памире, где ее родина, – тут река набухает, вспенивается, полнится мутною водой, которая с удвоенной скоростью мчится вниз по руслу, едва сдерживаемая низкими берегами. Наконец и берега уже не в силах ей противостоять. Коричневые волны с пеной на гребнях ударяют со всего маху в кромку берега, подмывают снизу все дальше, глубже – и громадный кусок берега с кустами, деревьями, строениями обрушивается в воду. А она подхватывает добычу, с бешенством раскручивает, дробит на куски, уносит на стремнину, топит, поглощает без остатка.

Бешир – один из самых крупных аулов на правобережье Аму. И, пожалуй, самый красивый, приятный для глаза. Особенно хороши в нем купы густых высоких деревьев – карагачей, тополей. Сады тоже почти на каждом меллеке. Вода для орошения поступает по арыкам числом одиннадцать – по одному для каждого из родов, населяющих аул. Все одиннадцать арыков берут начало от общего магистрального канала с водоразбором, сам канал отходит от Амударьи выше аула, на берегу, что сплошь зарос кустарником.

Но вот когда в летние дни взбесится Джейхун, то первым делом кидается на сооружения оросительной системы – водоразбор с магистральным каналом. Все одиннадцать арыков оказываются поврежденными в своей головной части. Воду пропускать по ним нельзя. Аул – без воды. А река еще пуще бесится, пожирает землю метр за метром. Вот уж беда – горше не придумать!

Тогда-то дайхане, не разбирая, кто там какого рода, хватаются за топоры, лопаты, за кетмени, дружно выходят на помощь тем, кому угрожает опасность быть смытыми в реку вместе со всем добром. Живо разбирают мазанки, вынимают стропила, окна, двери, уводят скот, складывают имущество, все это переправляют подальше от берега, куда не достанет вода. Если время есть, то и деревья выкапывают с корнем, тоже переносят, чтобы затем посадить на новом месте.

Случается, работают с рассвета до темна. Прикидывают: завтра начнем переправлять еще вон тех, им опасность пока не грозит. А наутро приходят, глядь: и тех уже смыла за ночь беспощадная река! Не поспели!

Коварство грозной Аму заключается и в том, что она не только смывает берег прямым напором воды, но еще и подмывает его невидимыми глазу потоками. Так, что берег и даже земля в удалении от берега внезапно проседает на метр-полтора. Все, что тут построено, конечно, обращается в руины.

Как тут быть дайханам? Как уберечься от напасти?

– Это все за грехи наши! – громко возвещали муллы. – Прогневали творца недостойные рабы его! Жертвы нужно принести реке, жертвы, угодные аллаху.

На жертвы в былые времена люди не скупились. Бросали в реку и ягнят и козлят. Имамы, самые благочестивые, усердно читали молитвы часами напролет. Только ничего не помогало. «Слишком уж грехи наши велики!» – твердили святоши.

К тем бедствиям, что приносила река, разные люди относились по-разному.

В недавние годы все знали бедняка по имена Яз, но прозвищу Йылма, из рода Эсенменгли. Йылма – значит гладкий, скользкий, в руке не удержишь. Так прозвали этого человека, невидного собой, щуплого, редкобородого, за изворотливость. Был он к тому же на редкость беспечным. Жена, Гюльсадап, ему под стать. И было у них, не считая двоих ребятишек, земли клочок, а на нем лачуга и из живности всего лишь один серый ишак. Жила их семья возле самого берега Аму, правда, на месте возвышенном.

Год за годом река щадила убогое хозяйство этого Яз-Йылма. Но наконец так разъярилась, что по всему видно – берег подмоет, а не то выплеснет воду выше берега.

– Эй, отец! – говорит жена Язу. – Гляди, пора нам переселяться. Вон соседи уже пожитки складывают. Пока не поздно, продадим на дрова наши две урючины, лачугу разберем, скарб на ишака погрузим…

– Хай, жена! – только отмахнулся беспечный хозяин. – Да чего нам тревожиться? Ведь у соседей сколько всякого добра. Потеряешь – всю жизнь жалеть станешь. А у нас? Да подойди вода хоть ночью, хоть днем – чайник да миску в одеяло свернуть, тебя с ребятишками на ишака, и пошел себе куда глаза глядят! А лачугу я тебе такую же где хочешь слеплю, оглянуться не поспеешь!

Новая власть как могла помогала тем дайханам, которые в результате «шуток» Амударьи оставались без крова и средств к жизни. Таким людям отводили новые меллеки, помогали выкапывать оросительные арыки. Давали от ширкета, в кредит с рассрочкой, деньги на постройку жилья, ссужали семенами.

Но случалась беда и с теми строениями, которые, как считалось, состоят под покровительством самого аллаха. И если уж он оказывается не в силах оборонить да уберечь – откуда было ждать помощи?

Так, в той стороне Бешира, где селился род Эсенменгли, с давних пор стояла мечеть Ишабаши, говорили, со времен самого Исмаила Самани, одного из первых правителей Бухары.

В годы революции настоятелем мечети был Абдурахман Чора-гасы, он и собирал налоги на содержание храма.

Вокруг мечети разрослись высокие тополя, ветвистые ивы. Деревья стояли густо, иные уже состарились, листву давно потеряли – одни корявые стволы с дуплами, полными трухи. Летом в развесистых темно-зеленых ветвях гнездилось видимо-невидимо всевозможных птиц, больше всего пегих проворных скворцов. Зимой на деревьях и на уступах здания теснились сизые голуби.

Долго подбиралась река к прославленной древней мечети Ишабаши. Подобралась на второй год революции.

Только сам-то имам Абдурахман Чорагасы, как говорится, и в ус не дул. Дело еще в том, что был он заядлым потребителем наркотиков. А когда насосется хмельного соку маковых зерен, то и вовсе ни о чем не помышляет.

Вот однажды утром сидит он в тени своего дома возле мечети, чай попивает. Вдруг – говор, шум шагов. Подходят дайхане, человек семь, с кетменями и лопатами.

– Саламалейкум, имам-ага!

– Алейкум, уважаемые. С чем пожаловали?

– На хошар к вам.

– Что такое? – Абдурахман всполошился.

– Да ведь река второй день бушует. Вот-вот берега станет крошить. Уже смыло два меллека со всем добром… Давайте, имам-ага, пока не поздно, мечеть разберем, кирпичи сложим подальше от берега. Деревья тоже выкопаем. Не то беда неминучая!

– Как так?! – Имам от негодования даже на ноги вскочил. – Мечеть у самого аллаха под защитой! А без его волеизъявления ни одна былинка не шелохнется. Аминь, воистину так! – он возвел глаза к небу, на жирном щекастом лице изобразил благоговейное умиление перед силами неземными. – Нет, нет, о люди! Не позволено никому касаться священных стен сего храма! Вот увидите, завтра же безумная река отхлынет, угомонится!..

Дайхане постояли еще немного, потолковали, видят – имама не переубедить. А беда меж тем грозит их собственным жилищам. Туда они и поспешили.

Наутро глянули на то место, где высилась мечеть Ишабаши, окруженная вековыми деревьями, а там пусто. Желтые волны Аму пляшут возле свежего среза нового берега. Мечеть с деревьями будто языком чудища-дэва слизнуло за одну только ночь. Сам Абдурахман-имам каким-то чудом успел спастись, после чего ушел куда глаза глядят от стыда перед людьми, утратившими веру в святость и неприкосновенность мечети, которую сам аллах не смог уберечь.

В тот год разлив реки достиг невиданной силы. Волнами смыло много меллеков на землях, где селились люди родов Эсенменгли, Гюнеш, Чатрак. Оросительная сеть Бешира, дотоле имевшая в плане вид почти правильного овала, целиком была нарушена. Осевые арыки трех названных родов, а также родов Кабырды, Берашли полая вода особенно сильно повредила в головной части. В разгар лета, когда половодье сходит на нет, это грозило тем, что засеянные участки будет невозможно поливать.

В те дни только и было разговоров по всему аулу, что о воде, о бедствиях, которые причинила беспощадная Аму, о том, как напоить влагой посевы в засушливую пору.

Как говорится, от воды – радость, от нее же и погибель.

Но времена пришли новые. Какая ни случись беда, власть не допустит, чтобы слепые силы стихии угнетали, омрачали судьбу трудящихся дайхан.

Оросительная сеть аула Бешир в том виде, в каком унаследована от предков, была во многом несовершенной. Во-первых, голову магистрального канала там, где он соединяется с рекой, то и дело забивает илом. Нужно тратить много сил и времени на очистку. Далее. У головы русло канала приходится делать глубоким да широким, чтобы вода беспрепятственно проходила в глубь орошаемых земель. Из-за этого тем родам, чьи меллеки расположены ближе к голове канала, вода поступает более обильно, нежели тем, кто селится дальше от головы. А раз так – нескончаемые споры, взаимное недовольство, попреки, временами перерастающие в открытые столкновения. Тогда и за ножи хватаются, кровью землю могут обагрить…

Дайхане родов, что сидят ближе к голове магистрального канала, обычно снимали урожаи богаче, нежели те, кто на дальних арыках, меньше труда вынуждены были вкладывать в свою землю. Значит, и достаток бывал неодинаков. Для вражды – первый повод!

Все это стало очень тревожить людей, которых народ облек властью и ответственностью за дела края. Пришла пора навести порядок в распределении воды, заодно уберечь аулы от злодеяний Джейхуна-неистового.

Едва только выпадал час досуга, Нобат пешком направлялся к берегу Аму. Стоял, глядел, как убегают вдаль мутные торопливые волны, раздумывая всегда об одном. Могучая, щедрая река, тысячелетиями дает она жизнь обширной стране. И столько же времени терзает людей. Пора за нее приняться. Силы-то у народа теперь не прежние. «Что, не веришь? – Нобат обращался к реке, точно к живому собеседнику. – Погоди, недолго тебе еще буйствовать. Одолеем!»

Такие мысли рождали в его сознании те бесконечные жалобы на несправедливое распределение поливной воды, просьбы о помощи после паводков, что шли и шли в райком из аулов района. Споры обычно удавалось разрешить, помощь пострадавшим неизменно оказывали. Но в целом положение оставалось прежним, что ни день – чревато бедами и неурядицами.

Совещались поначалу у себя в районе, затем в округе. Ведь почти во всех районах на юге Лебаба обстановка была одинаковой.

Нобат не ограничивался совещаниями официальными, а стремился побольше выведать у знающих людей, как ведет себя река в разное время. Много дельного узнал он по части того, как регулировать поступление воды в арыках головной и хвостовой части магистрального канала, как предупреждать размыв берегов и главных узлов оросительной сети. Огромные затраты труда при неустанной бдительности, плюс многолетний опыт, плюс абсолютная честность каждого, причастного воде, – и при всем этом лишь кое-как, с потерями и жертвами можно сберечь и использовать оросительную сеть в ее нынешнем состоянии, весьма и весьма далеком от совершенства. Да и надолго ли?

Нет, здесь необходимы какие-то коренные перемены!

Крепко запомнились беседы с теми, кто хорошо знал поведение реки. Одним из таких людей был бывалый амударьинский лоцман Андрейченко, живший у сына в Керки. Этот старик водил по Аму пароходы от Термеза до Нового Ургенча на протяжении трех десятилетий, а позже плавал по Волге и Каме.

– Отчего, думаешь, товарищ Гельдыев, она буйствует, наша Дарья-то? – попыхивая трубочкой, старый лоцман из-под кустистых бровей с хитрецою поглядывал на собеседника. – Перепад уровня воды велик, вот в чем суть! Выходит, почитай, на каждые шесть верст по полсажени. Тут и покрепче береговой грунт не устоит, а у нас пески, да все низины. Смекаешь, к чему веду речь?

Не сразу Нобату раскрылся ход мыслей старого речника. Чтобы приручить Аму, нужно каким-то способом ослабить силу ее течения, хотя бы на коротком отрезке русла. И, возможно, не для всей массы воды, а лишь для частично это пришло уже позже, когда Нобат свел дружбу еще и с техником-ирригатором, которого прислали из Ташкента. Вместе с ним писали в Чаржуй, Ташкент и даже в Москву – спрашивали совета у сведущих людей, изучавших реки, подобные Джейхуну. Сами мозговали вдвоем, втроем с Андрейченко, потом еще и мирабов собрали. Ходили, ездили вдоль обоих берегов реки, на лодках выбирались на стремнину, береговую кромку обследовали.

Паводок прошел, а там середина лета, за ней осень. Зима – на реке затишье. Тут и время подумать, прикинуть, подсчитать заранее, схемы вычертить. И вот к весне у Нобата и его «штаба» был готов проект – как накинуть на Аму хотя бы первую, зато крепкую уздечку.

Вкратце проект сводился к следующему. Вблизи Керкичи, в низине, где береговой грунт послабее, начать рыть магистральный канал параллельно реке, на небольшом от нее удалении. Длина трассы – 80 верст. Отвести в него воды немного – процентов пять всего количества. И вот из этого канала подавать воду в оросительные сети аулов вдоль правого берега, до самого Бешира, где капал должен иссякнуть. В голове соорудить плотину, чтобы регулировать забор воды в зависимости от нужд орошения.

Первая и главная выгода – оросительные сети аулов избавляются от опасности быть нарушенными в результате паводков. С небольшим потоком воды легче справиться.

Второе – новый канал, отняв у реки часть воды, одновременно и силу самой реки поубавит. Значит, правый берег меньше будет страдать от подмыва.

В дальнейшем, когда опыт накопится, станет ясно, как помочь и левому берегу.

Дело громадное. Только всему народу под силу.

Чьими же руками его выполнить?

Конечно, руками тех, чьи земли, дома, посевы будут защищены от буйства реки, напоены влагой досыта и вовремя. Руками дайхан из аулов вдоль всей трассы нового канала.

Как водится, большое дело нужно обдумать всесторонне – в районе начались совещания. Разные люди – разный подход. У Нобата сразу же отыскались противники. Притом наиболее упорный из них – Имамкулиев, председатель районного исполкома.

Сын бедняка-чарвадара из бывшего Чарджуйского бекства, этот молодой коммунист уже с опытом руководящей работы, был направлен на юг Лебаба после окончания партийных курсов в Ташкенте. Работник дельный, честный, он, однако, в тех условиях, где ему теперь довелось работать, обладал одним важным недостатком – был убежден, что Амударью при тех возможностях, какие имеются, все равно не одолеть, а потому самое перспективное – всеми способами развивать в районе животноводство и даже исконных земледельцев – дайхан к тому поощрять.

– Товарищ Гельдыев, ты представляешь, на что замахиваешься?! – горячился невысокий подвижный Имамкулиев, сверля Нобата пронзительным взглядом узеньких монгольских глаз. – Оторвем людей от привычного труда, шум поднимем, а если срежемся? Можно ли ставить на карту авторитет власти?

– Вижу, друг, – нарочито успокаивающим тоном парировал Нобат, – риску опасаешься. А разве в любом революционном начинании не содержится доля риска, притом немалая? Большевистская убежденность в победе – вот на что будем опираться. Разве нам впервой, сам посуди?

– Общие слова! – отмахивался тот. – Только-только переходим на мирные рельсы, хозяйство налаживаем – и снова будоражить народ, это ли не авантюра? Малейший наш срыв – отличный повод для вражеской агитации. Ну, сам подумай, – он заговорил спокойнее, – не будет ли разумней во всех отношениях дайханам сперва дать укрепиться, оглядеться после стольких месяцев неурядицы? Скотоводство по району в упадке, весна, сам знаешь, какая выдалась. Хотя бы год еще повременить! В конце концов ведь управлялись же до сих пор при той системе орошения, какая веками складывалась, верно?

– Нет, товарищ предисполкома, неверно! – теперь и Нобат поднялся во весь свой недюжинный рост, он волновался, не позволяя, однако, себе показать это. – Стародедовские способы ведения водного хозяйства нынче не годятся! Губим землю, неразумно используем воду. А главное – теряем в глазах народа авторитет. Неужели ты не ощущаешь, попросту не слышишь? Ведь говорят почти в открытую: новая власть все одно бедняк у берега реки от воды страдает, у хвостового арыка – без воды… Вот о чем подумай! И если мы примемся в корне перестраивать дело – народ нас поймет и поддержит. Я уверен! А наша задача, задача коммунистов – силу народа соорганизовать и направить. Как руководитель районной парторганизации такую линию буду проводить, сразу заявляю открыто и твердо!

– Как представитель власти буду возражать! – тотчас откликнулся с живостью Имамкулиев.

– Что ж, – Нобат усмехнулся, все же стараясь не дать воли недоброму чувству. – Хорошая драка полезней худого мира! Как партиец стану действовать только в открытую.

– Будь покоен, я тоже иначе не умею.

– Вот, значит, и договорились.

Долго, с трудом убеждался упрямый и горячий председатель исполкома, что в этом споре оказался кругом неправ.

А дело развернулось широко и мощно. Сам Нобат, и те, кто всем сердцем принял его замысел – первым среди них оказался молодой районный завполитпросвета Гулам Эргашев, – объехали аулы вдоль трассы будущего канала. В каждом ауле подолгу беседовали с дайханами. Разъясняли пользу, какую канал даст людям, как поможет сберечь плодородные земли, справедливо распределить воду для полива. Просили дайхан высказать свое мнение. Непривычные говорить на людях, многие отмалчивались, иные выступали. Верно, дескать, река в половодье грызет берега почем зря. И арыки разрушаются, да и воду исстари пропускают неравномерно. Хорошо, что власть об этом заботится. А всем вместе выйти большой арык копать… Что ж, это от дедов-прадедов ведется – кетмень на плечо и айда всем миром на хошар. Пойдем и теперь! Ведь не эмиру, не баям от этого будет выгода, а нам, труженикам на своей земле.

Баи с ишанами по аулам примолкли. Против замышляемой стройки нигде не прозвучало ни единого голоса. Враги видели бесполезность открытых выступлений, затаились в ожидании неудач.

В назначенный день аул за аулом выходили на трассу, заранее намеченную вешками – кольями с пучком соломы. Опытные мирабы и еще десятские, выбранные миром, расставляли землекопов так, чтобы друг другу не мешали, для каждого нарезали участок – дневную норму. Пошла работа! В безветренном воздухе желтой пеленою пыль повисла над землей, а среди пыли только поблескивают отточенные лезвия кетменей, стук стоит немолчный от сотен и тысяч ударов железом о ссохшуюся землю. Многие работают молча, иные шуточками перекидываются. Рубахи поскидали, головы повязали платочками вокруг темени. Разулись… Блестят потные загорелые спины… Вот уже высятся первые неровные валки вынутого грунта, зияют неправильной формы выемки, постепенно соединяясь, будто звенья цепочки, – это прокладывается трасса нового канала.

В полдень – перерыв на обед, отдых. Тихо на трассе, пыль осела, стука больше не слыхать. Зато теперь отовсюду доноситься, говор, смех, песни. И потянулись к небу дымки сотен тысяч костров. Это люди готовят себе чай, пищу. В первые дни каждый из работающих сам готовил для себя одного. Потом односельчане надумали сбиваться артелями по нескольку человек. Одного ставили поваром и чаеваром. А позже за это дело принялись власти аулов. По указанию штаба стройки, с первых же шагов возглавляемого Нобатом, – такой штаб был в конце концов утвержден распоряжением свыше, когда стройку одобрили в округе и в столице республики, – каждый аулсовет назначил ответственных за питание своих людей на стройке. Кто хотел, никого не принуждали, – вносил продукты в общий котел. Устроили общественные кухни под открытым небом. Здесь и раздавали пищу в обеденный перерыв, кипятили воду в больших оцинкованных чанах. Получалось очень удобно для работающих – никаких забот, больше времени для отдыха.

Когда прошла неделя и притомились люди, в разных аулах стали предлагать: давайте на ночь не уходить домой, чтобы время и силы не тратить. Будем ночевать прямо в песках.

Снова дело добровольное: кто хочет, оставайся, нет – уходи ночевать домой. Только утром с восходом солнца быть всем на месте.

Многие мужчины стали на ночь оставаться на трассе. Но при этом не обошлось без инцидентов. Люди разные, и семьи разные. Нашлись такие жены, ревнивые да недоверчивые, крик подняли:

– Это что за порядок, мужиков на ночь домой не отпускают?! Волю им только дай – тут и до греха недалеко!

Баи обрадовались. Вот долгожданный повод, чтобы воду замутить! Давай подзуживать женщин самых крикливых и безрассудных. Пришлось Нобату с Гуламом специально в аулах собирать сходки, разъяснять, как важно быстрее завершить работы, а для этого надо временем дорожить и силы сберегать всеми способами: ночевать же на трассе – дело добровольное, никто не принуждает. Все же, после того как женщины подняли крик, немало дайхан перестало ночевать на трассе.

Женщины в аулах – народ в то время малосознательный, они легче, нежели мужчины, попадались на удочку байской агитации. Тревожились, каждая по-своему опасаясь за семью. Немало нашлось таких, что не кричали на людях, но шли жаловаться на свою судьбу к Донди, супруге самого партийного секретаря. Знали, она примет, не откажется выслушать, разъяснит, что сумеет, а нет – у мужа спросит. Успокоит, обнадежит.

Донди – хоть у самой двое ребятишек и свекровь прихварывает – в то время уже посещала женские курсы ликбеза, которые в Бешире организовала энергичная Фая Гайнуллина. Теперь могла Донди отвечать на многие вопросы женщин, которые шли да шли к ней со всех концов района.

Нобат со слов жены хорошо знал о таких беседах. И был горд за свою подругу: в ее душе все сильнее пробуждался интерес к общественной деятельности. Она даже свободно читала и писала; ее занимало все, чем жил район, что волновало мужа. При этом Донди оставалась заботливой хозяйкой, прекрасной матерью, преданною невесткой для немощной тетушки Бибигюль.

Стройка требовала от людей с каждым днем больше усилий. Далеко не все верно оказалось в расчетах – ведь проект составили люди, хотя и сведущие в ирригации, но все же не слишком опытные. Сроки, первоначально намеченные, выдерживать не удавалось. В аулах, на полях тоже было немало работы. Не сразу додумались отпускать дайхан поочередно со стройки на неделю-другую, чтобы сделать все необходимое у себя дома и на меллеке.

Хоть и медленно, не без заторов шло дело, однако пришел ему конец. Уже вся трасса канала вчерне была готова. Вскоре можно было начать переустройство головных водозаборных сооружений в аулах вдоль трассы. Нобат оставался душою стройки, ее, по сути, добровольным начальником. Но вот уже новые мысли, новые планы теснились у него в голове.

Труд сообща, ради общей цели – великая сила. Но ручной труд – много ли он может? А сколько тягот людям! И сроки – хоть плачь, не сократить, не ужать…

Нет, нужна сила более могучая – сила машин.

Не однажды в эти дни вспоминалось Нобату то время, когда он работал в Петрограде, в мастерских Николаевской желез ной дороги. Там была главная сила – пар. Кроме паровых машин, применялись и электродвигатели. Видел Нобат и автомобили, от товарищей узнал, как они устроены и движутся. Дизельный мотор повидал на электростанции. Слышал, позже и читал про трактора, что обрабатывают землю, используются и на строительстве дорог. Автомобили видел Нобат и в Ташкенте, и в Фергане.

Вот и проложить бы дорогу вдоль трассы нового канала! Заранее проложить. Ведь обязательно появятся на Лебабе и автомобили, и тракторы. Землю пахать. А там, может, и арыки копать да расчищать.

А для машин потребуются бензин, керосин, нефть. Так зачем же возить жидкое топливо, когда оно само способно течь по трубам под землей? Трубопровод – про такую штуку рассказывал в Петрограде Нобату Федя, друг юности и сводный брат, сын Александра Осиповича. Значит – заодно и трубопровод проложить.

У себя в районе Нобат поостерегался все это высказать вслух. Потому что знал: противники тотчас отыщутся и первый – предисполкома Имамкулиев. Этот и поспорить любит, и предпочитает продвигаться вперед медленно, зато верно. Выла все же и польза в том, что такой человек консервативного склада стоял у руководства районом вместе с Набатом, как противовес ему. Польза от такого сочетания двух противоречивых натур сделалась Нобату ясна, когда он своими проектами поделился с Ефимовым.

– Поверь, друг, я искрение рад, – затягиваясь папиросой, говорил Владимир Александрович, когда они вдвоем уже за-полночь беседовали у него в кабинете. – Искренне рад, что мысль у тебя работает напряженно и смотришь ты далеко вперед. В общем, правильно видишь перспективы прогресса… Только, брат, от реальности отрываться не следует! Одно из первых требований к каждому коммунисту. Сам посуди. Возможно, людей мы сейчас подняли бы и дорогу проложить, и даже трубопровод. Последнее, замечу, в данный момент почти утопия, но допустим… Тогда что получилось бы? Силы у строителей на пределе. Дела в хозяйствах подзапущены, хоть и отпускаете вы людей поочередно. Значит, перенапряжение, ущерб экономике, а там и трудности, на которых враги не замедлят поспекулировать… Кроме того, подумай, как ты растолкуешь неграмотным дайханам пользу, скажем, трубопровода, когда они даже про автомобиль едва ли слышали хотя бы краем уха? Пойти, повторяю, за нами, пойдут, если сейчас позовем на новую стройку. Но – больше по инерции, а осмыслить не сумеют. Значит, как только поостынут – опасный вакуум возникнет в душах и сознании людей… Не говорю о другом. Дорогу мы еще осилили бы своими средствами, а трубы где ты достанешь? А мастеров, чтобы их сварить, всю линию оборудовать, как требуется?

Я убежден: республика на это дело сейчас не ассигнует ни копейки! Ну… дальше агитировать или уже постигаешь?

– Да… – Нобат утомленно облокотился о стол, обеими руками стиснул себе виски. – Спасибо, Владимир Александрович, теперь понимаю все. Только трудно с мечтой расставаться, поверьте.

– Верю. Но и у мечты на поводу ходить – не к лицу коммунисту.

– Все равно вернусь к этому замыслу! – Нобат поднялся, стряхнув усталость.

– Срок наступит, в моей помощи не сомневайся.

Приехав на день в Ходжамбас, Нобат нашел для себя сразу два письма. Оба из Ферганы, кружным путем, через Ташкент и Бухару… Долго блуждали серые, потрепанные конверты.

Первое письмо от Серафима, пожалуй, самого близкого и дорогого друга за всю жизнь. «Коля, должно быть, скоро на отдых. Побуду на родине, дальше в Томск, в университет. Закончу все-таки, стану инженером-энергетиком. Посмотришь, еще и в ваших краях смонтируем электростанцию. Ильич недаром призывает с этого начинать…»

Так завершалось письмо – бодрое, согретое теплом молодого, горячего сердца. Боец-коммунист мечтал сделаться созидателем, принести людям свет и власть над стихией.

Второе письмо короткое, от взводного Ишанкулова, которому Нобат передал эскадрон. Горестное письмо. Ишанкулов сообщал: в последнем бою с басмачами, уже накануне расформирования, героями погибли комиссар Иванихин, с ним еще шестеро конников…

Целую неделю Нобат не мог прийти в себя от горя, которое даже высказать было некому. Нобат чувствовал, что словно осиротел. Твердо знал: такого друга, каким был для него Серафим, жизнь ему больше не подарит.

Когда были готовы головные сооружения оросительных систем у всех аулов вдоль трассы нового канала и вот-вот должны были взломать перемычку на плотине возле Керкичи, чтобы первая струйка воды смочила сухое русло, Нобата неожиданно телеграммой вызвали в Бухару. Цель вызова не указывалась, и Нобат сутки в поезде ломал голову: неужели опять новое назначение? Хотелось на месте увидеть плоды своих усилий, осуществление планов. Но солдат партии верен ее приказам.

Лишь в тот момент окончательно поверил он, что тревога напрасна, когда председатель Всебухарского ЦИКа, вызвав на трибуну, сперва приколол ему к гимнастерке орден Красного Знамени республики – на алом шелковом розане серебряный овал со звездой и полумесяцем, а потом вручил орденское свидетельство и долго тряс руку, вспоминая заслуги комэска Гель-дыева в боях за революцию на Лебабе и в Ферганской долине. Спохватившись, Нобат поблагодарил. Щеки у него горели, комок подступал к горлу. Не запомнил, как сошел с трибуны.