Текст книги "Дорога издалека (книга вторая)"

Автор книги: Мамедназар Хидыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Авторизованный перевод Александра Зырина

После свадебного тоя

Декабрь двадцатого года выдался студеный. Редко выглядывало солнце из-за низких серых туч, гонимых холодным ветром с севера. Вода в арыках замерзла, даже на Амударье вдоль берега образовалась кромка непрочного льда. В такие пасмурные дни, а особенно в зимние вечера, хорошо сидеть в доме возле жарко пылающего очага. Но бойцам отряда, стоявшего на страже революционного порядка по всему правобережью Амударьи, немного времени оставалось для мирного отдыха. То и дело дозоры по пятнадцать-двадцать всадников, нередко с пулеметами, совершали рейды вдоль речной долины от Бешира до Бурдалыка или до Керкичи.

В один из таких хмурых дней с дозором вниз по реке готовился выехать сам командир отряда Нобат Гельдыев. Все распоряжения были сделаны, решили выступить, как только стемнеет.

Нобат, в гимнастерке, сидел в одной из комнат бывшего дома бекча – здесь теперь помещался штаб, – у стола, над которым горела неярким желтоватым светом керосиновая лампа, дописывая очередную сводку в Керки. Оттуда к вечеру ждали конного нарочного.

Дверь тихонько заскрипела и, прихрамывая, в комнату зашел комиссар Иванихин, молча остановился возле стола. Нобат узнал шаги Серафима, но не поднял головы, продолжая писать. Не успел он дописать последнюю фразу, как снаружи послышались голоса, топот. Нобат отложил перо, встал, поймав недоуменный взгляд Иванихина. Рано пожаловал гонец. А может, что-то случилось?

Вбежал дежурный. Придерживая ножны шашки, вскинул ладонь к кубанке:

– Товарищ командир! Посыльные из Керки, двое… Разрешите?

– Давай! – Нобат расправил гимнастерку под ремнем, потянулся за лежащей на столе папахой, надвинул ее на голову.

Минуту спустя вместе с дежурным в комнату вошли двое, невысокого роста чернобородые мужчины, по виду узбеки, одетые в халаты, теплые лисьи шапки.

– Салам! – поздоровались они, по-военному вскинув руки к малахаям. Нобат, худой, жилистый, чуть ли не на две головы выше каждого из них, четко откозырял в ответ, шагнул им навстречу, подавая руку одному, другому: «Салам!.. Салам!..» В голове, однако, застрял вопрос: «Почему на этот раз посыльных двое?»

– Разрешите вручить пакет, товарищ командир? – заговорил тот, что постарше.

Нобат кивнул. Посыльный, передав карабин товарищу, неожиданно сел прямо на пол. Стянул с правой ноги сапог, вынул из него стельку и подал Гельдыеву небольшой пакет. Он надорвал конверт. Всего несколько строк: «…Немедленно всем отрядом выступить на станцию Карши… Эшелоном следовать на Новую Бухару…» Нобат опустил руку с предписанием, на миг задумался. Опять разлука с близкими… Но медлить некогда.

Были отданы новые распоряжения, и Нобат, оставив штаб на Иванихина, поспешил к своим.

Несмотря на поздний час в доме не спали. Тускло светила керосиновая лампа под потолком. Возле порога мать месила тесто в деревянном корыте. Донди, немного располневшая, светящаяся той спокойною красотой, которая отличает женщин счастливых в семейной жизни, сидела на ковре под лампой и что-то вышивала. Едва Нобат появился на пороге, она обернулась и сразу заметила тень озабоченности на лице мужа. Тревога передалась и ей, она вскочила на ноги.

– Нобат, что произошло? Ведь сегодня вы… Все ли благополучно?

Нобат не успел ответить, как заговорила мать:

– Вий, Донди, милая, чему же дивиться? В ауле нынче спокойно, чего ему делать в отряде? Вот и пришел, слава богу! С нами побудет, по дому кой в чем поможет… Верно, сынок?

Нобат промолчал. Следовало повременить, собраться с духом. Он опустился на ковер. Мать, оставив тесто, вышла, немного погодя вернулась с сачаком, в котором были завернуты лепешки. Чуть позже и чайники с горячим чаем появились. Муж и жена перебросились несколькими словами. Наконец Нобат решился:

– Мама, Донди, послушайте меня… – он помолчал, заметив, как мать и жена разом вздрогнули и замерли, предчувствуя недоброе. – Сегодня, верно, я не собирался прийти, но… мы на военной службе, каждую минуту жди нового приказа. Так и теперь… В общем, я опять вас покидаю. Только об этом пока никому ни слова! Война-то не везде окончилась…

Старуха и Донди сидели, будто скованные морозом. Лишь спустя минуту обе робко поглядели на Нобата.

– Да, уезжаю, – повторил он, сдерживая вздох. – Думаю, ненадолго… А сейчас… нам следует проститься.

– Вах-х!.. – вырвалось у Донди, она горестно покачала головой. – Опять, значит, разлука…

– Так нужно! – голос Нобата сделался твердым. – Вас никто не тронет, а если что, наши люди сумеют защитить.

Что оставалось делать обеим женщинам? Первой поднялась мать. Сдерживая слезы, благословила сына в дальний, опасный путь, пожелала возвратиться живым и здоровым. Донди порывисто обняла Нобата и сразу опустила руки. Чуть слышно проговорила:

– Возвращайся скорее, успеха во всем! А о нас не тревожься…

Ранним утром следующего дня отряд был готов к выступлению. Двигаться до Карши предстояло в конном строю, все имущество – во вьюках. Бойцы заканчивали завтрак, а Нобат с Иванихиным осмотрели коней, оружие, обошли помещения, занятые отрядом, проверили, не забыто ли чего. Коротко переговорили на прощанье с активистами местной партийной ячейки, их срочно вызвал Ишбай, расторопный и верный ординарец командира.

Последние минуты. Бойцы, озабоченные, приглушенно переговариваясь, разобрали оружие и вывели коней на широкий двор перед домом, в котором прежде помещался казы со своей канцелярией.

– Все готовы, товарищ командир! – лихо козырнув, отрапортовал Ишбай.

Нобат неторопливо зашагал мимо тяжелых, окованных проржавелым железом дверей бывшего зиндана, мимо выстроившихся в строй бойцов. Спустя минуту он вскочил на своего коня, оглядел бойцов:

– Товарищи! – Нобат привстал на стременах. Строй конников замер в ожидании слов командира. – Согласно приказу командования сегодня выступаем. Здесь, на Лебабе, мы свою задачу выполнили с честью. А теперь наша боевая мощь понадобилась в другом месте. Что ж, не уроним чести и славы воинов революции, где бы ни пришлось сражаться за нее!.. – Он вновь оглядел строй. Бойцы держались в седлах по команде «смирно», чуть слышный гул одобрения прокатился по рядам, лица посветлели, мужеством и отвагой загорелись глаза. – Пойдем степью. Пункт назначения укажу в пути. К дальним переходам нам не привыкать… Но помните, товарищи, о дисциплине! О бдительности на марше и в дозорах…

Через несколько минут вереница конников, в колонне по-трое, растянулась вдоль дороги, ведущей на восток. Командир и комиссар с ординарцем замыкали колонну. В холодном утреннем воздухе повисла тонкая желтоватая пыль. Вот она стала медленно оседать… Больше не слышно перестука копыт. Весь аул как будто разом опустел, погрузился в безмолвие…

Дорога на Бешкент и далее на Карши, песками и засушливой степью Кизылкумов, хорошо знакома Нобату с детства. Сколько раз доводилось выезжать по ней из аула за дровами да сухой колючкой! Здесь не сбиться, не заплутаться ни днем, ни ночью. По этой же дороге почти полгода назад привел Нобат Гельдыев свой отряд к берегам Джейхуна, где в ту пору кипела междоусобная война. Тогда стояла теплая, сухая осень. Теперь – зимняя стужа. Но степь осталась прежней.

…День, ночь, еще день – и вот уже отряд на притомившихся запыленных конях приближается к станции Карши. Около железнодорожного переезда их встретили посланцы коменданта гарнизона. Вместе с ними проследовали на воинскую площадку чуть поодаль от вокзала. Для них уже был подан состав – десяток товарных вагонов, платформы для походных кухонь и повозок, которыми отряд здесь же снабдили.

Два дня провели они в Карши. Представитель командования Бухарской Красной Армии передал приказ: отряд переформировывается в регулярный эскадрон из трех сабельных взводов, с пулеметной командой, и направляется в распоряжение штаба Туркестанского фронта для действий в составе особой кавбригады на Ферганском участке.

Всем выдали красноармейскую форму – гимнастерки, шаровары, буденовки с синими звездами конников, шинели, сапоги, ремни. Техник-оружейник проверил винтовки, не вполне исправные, нестандартные были заменены. Клинок или шашку в ножнах получил каждый. Наконец подошло, время отправляться эшелоном прямо на Ташкент. Медлить нельзя – в Фергане свирепствуют банды басмачей, нужна конница, привычная действовать в местных условиях.

В Ташкент прибыли перед вечером. Воинская площадка находилась далеко от вокзала. Пока сманеврировали, высадились из вагонов, окончательно стемнело. Было пасмурно, сыпал мокрый снег с дождем. Нобат с Серафимом обсуждали, как быть – дожидаться посыльного или немедля самим ехать в штаб фронта, когда к площадке подскакал всадник. Дозорные окликнули его.

– Бухарский эскадрон? Комэска Гельдыев? – не слезая с седла, осведомился он.

– Кто спрашивает?

– Вестовой штаба фронта.

Не прошло и четверти часа, как Нобат, вместе с верным Ишбаем, тряслись в седлах, еле поспевая за вестовым по темным, обсаженным деревьями городским улицам.

В штабе фронта – кирпичном двухэтажном здании возле крепостного холма, неподалеку от Воскресенского базара и площади с генерал-губернаторским «Белым домом», ныне резиден-дней правительства Туркреспублики, – несмотря на поздний час кипела работа. Едва светились плотно затворенные, занавешенные окна, а высокая дверь почти не закрывалась – то и дело через нее входили и выходили, придерживая шашки в ножнах, люди в военной форме. Подъезжали конники – вестовые или командиры.

…И вот Нобат Гельдыев, на этот раз в качестве командира отдельного эскадрона, сидит в знакомом кабинете у Благовещенского, начальника оперативного отдела. Оба искренне рады неожиданной встрече.

– Как здоровье ваше? – после официального доклада и первых деловых вопросов и ответов спросил Нобат, пытливо вглядываясь в новые глубокие морщины на лице собеседника, в его покрасневшие от бессонницы глаза.

– Спасибо, голубчик, – Благовещенский ласково щурится и машет рукой: – Все бы ничего, да годы свое берут… Слышал про вас, слышал, дорогой красном Гельдыев. Молодцом воюете! Но вы уж нас не корите, пришлось вас оторвать на время от родных мест. Верно, нелегко? Ведь там, должно быть, близкие, не правда ли?

– Да, есть. Мать, родственники. Теперь еще жена…

– Тогда поздравить вас разрешите, товарищ комэска! – Благовещенский легко поднялся, протянул крупную руку. Нобат, вскочив со стула, крепко ее пожал:

– Спасибо!

Благовещенский развернул на столе карту:

– Не печальтесь, голубчик, будем надеяться, разлука ваша с семьей теперь ненадолго. Обстановку в целом по фронту знаете? – Нобат кивнул. – Самое напряженное положение в Фергане. Банды басмачей разрознены, однако многочисленны, неплохо вооружены, имеют опытных, отчаянных вожаков. У них нашли приют белые офицеры в роли военных советников. По некоторым сведениям, есть и английские офицеры, через них курбаши держат связь с Афганистаном. А там – эмир бухарский, оружие оттуда подбрасывают, патроны… Вот, смотрите. – концом отточенного карандаша он очертил на карте район юго-восточнее Ташкента.

Гельдыев встал, подошел к столу, внимательно вгляделся.

– Горный хребет Ахангаран с севера прикрывает Ферганскую долину, – продолжил начальник оперативного отдела. – Здесь, в горах, один из районов скрытого сосредоточения басмаческих банд. Им удается прерывать наши коммуникации на пути в Фергану через перевалы. Штаб кавбригады – в Намангане. Вы будете действовать, по субординации, в ее составе, но фактически самостоятельно, в западной части горного района. Вот здесь, – он опять указал на карту. – Ну, садитесь, голубчик. Расскажите коротко, что за бойцы у вас в эскадроне, какие трудности предвидите при начале операции…

Нобат говорил, стараясь не распространяться, но и не упустить самое главное. Благовещенский слушал, не поднимая головы, торопливо записывая, что нужно, себе в блокнот.

– Достаточно, голубчик, спасибо! – наконец прервал он и, захлопнув блокнот, устало откинулся на спинку высокого стула. – Теперь послушайте, что вам необходимо знать… Фергана – район особенный. Едва сорок лет сравнялось, как ликвидировали разбойничье Кокандское ханство, но дух его еще не до конца выветрился у местной феодально-клерикальной верхушки. И простой народ не отрешился от привычки повиноваться бекам да ишанам… Вот одна из причин, почему басмачество получило такой размах именно в Фергане. Я так думаю, – старик тяжелой ладонью припечатал карту на столе. – Население в горном районе особенно отсталое. Басмачи здесь применяют тактику подлую, но, видимо, сообразную с местными условиями. Когда наши части потеснят банду, она мигом скрывается в кишлаках – и растворяется… Нет басмачей, одни мирные дехкане! В этом одна из трудностей вашей задачи. Нужно найти опору среди местного населения, выявить и ободрить наших сторонников. Впрочем, ведь у вас богат опытом политической работы комиссар Иванихин, если не ошибаюсь?

– Так точно! – Нобат ответил, как требовал того устав. – Прекрасный политработник, стойкий коммунист. С населением умеет устанавливать прочную связь.

– Вот и превосходно! Значит, задача ясна?

– Все выполним, товарищ начальник оперативного отдела! – Нобат поднялся и стал по команде «смирно».

– Два дня отдыхать в казармах второго Сибирского полка на Константиновской. – Благовещенский тоже встал. – Там представитель штаба бригады. Держите с нами связь по телефону. Об отбытии доложите мне. Ну… – он протянул руку, Нобат крепко пожал ее. – Счастливо! Возвращайтесь с победой, к своим, в родные места!

…Два дня спустя эскадрон, вместе с небольшим обозом армейских двуколок, на заре выступил Куйлюкской дорогой прямо к горам, за которыми раскинулась Ферганская долина. Двести верст предстояло пройти походным порядком. И уже в предгорьях были возможны стычки с противником. Покачиваясь в седле впереди колонны, Нобат вспоминал все, что успели ему рассказать о сложившейся обстановке в штабе фронта.

Горы между тем приближались – они уже не кутались в тонкую голубоватую дымку, не казались нарисованными на туманном полотне горизонта. Совсем близко громоздились серые, в пятнах лишайников, камни. За ними вставали невысокие зубчатые хребты, темнели глубокие расселины. Нобат скомандовал отряду остановиться. Отсюда следовало выслать головной дозор, провести разведку по сторонам от тракта. Враги могли появиться неожиданно. Было приказано расчехлить пулеметы.

Где гора, там и волк, где народ, там и вор

Как только с Лебаба ушли красные бойцы, мало-помалу то в одном, то в другом ауле начались мелкие кражи, а там и до грабежей, до убийств дело дошло.

Не всех, кто воевал на стороне эмира, успели выловить бойцы Нобата Гельдыева. Едва настал удобный момент, стали появляться такие люди, промышлять себе пропитание, грабить путников, отнимать у них ценности. Другие, не решаясь показываться в тех местах, где их хорошо знали, подались в дальние аулы. Кое-кто сперва припрятал оружие, но потом решил избавиться от него. Продавали кому придется. А покупатели отыскивались. Немало оружия караванами уплывало за рубеж – в Афганистан. Там его скоро прибрали к рукам те, кто нашел в соседней стране пристанище после поражения и бегства эмира с остатками его войск. Сперва они, оставшись не у дел, занялись мелкой торговлей – скупали и перепродавали чай, каракулевые смушки. Войдя во вкус, принялись за золото и драгоценности, а потом за оружие.

Между тем в аулах южной части Лебаба люди недоброй славы, проходимцы и воры, впоследствии получившие известность, такие, как Керим-Чал, Овез-Ялт, Анна-Джугул решили, что настал их час. Они обзавелись оружием, подобрали в товарищи таких же непутевых и сделались главарями небольших банд. К ним примкнули дотоле скрывавшиеся сторонники эмира. Пока революционные отряды стояли гарнизонами в крупных аулах, бандиты отсиживались в глухих местах – в безлюдных зарослях вдоль Амударьи, на дальних колодцах в пустыне. Точно волки, которые по временам, когда мет добычи, грызутся меж собой, так и они, случалось, нападали один на другого, а чаще – на безоружных, мирных аульчан. Одних грабили, других убивали.

Не хотелось людям, чтобы красные отряды покинули аулы по Амударье. Все знали: как только они удалятся, вновь пойдут раздоры, междоусобицы. Так и служилось. «Командир Нобат Гельды в Бешире – смело отправляйся в пески», – это сделалось вроде как пословицей. Теперь не то. На Каршинскую дорогу хоть и носа не показывай.

Нужна была твердая, прочная власть. На первое время следовало назначить местных управителей – хакимов, которые бы распоряжались в аулах от имени центральной власти. Но где для этого взять людей?

Бывшие эмирские чиновники – бекча, казы, эмлекдары – покинули аулы, кто погиб в боях, кто бежал. Но приверженцев старого режима всюду пока оставалось сколько угодно. Это прежде всего баи, да еще аксакалы, кетхуда – племенные старейшины. Всеми правдами и неправдами начали они пробираться к власти. Где поодиночке, где сообща действовали, вербовали себе сторонников.

Ловко, осмотрительно орудовали подобные люди в Бешире после ухода отряда Гельдыева. До того ловко, что даже убежденные приверженцы нового строя – такие, как Джумакулчи, Сейтек-мастер, Молла-Аннакер, стали в конце концов заводить разговоры:

– Пора выбрать хакима. Но из кого выбрать? Из числа всеми уважаемых кетхуда, тех, кто годами постарше, что многое повидал, умеют чужую речь выслушать и свое слово молвить. Только такие и смогут послужить народу как следует. Конечно, теперь все равны, однако бедняк, если он ничего не повидал, ни в чем не разбирается, для подобного дела не подойдет. Только посмешищем станет для всех… Его и слушаться не будут. Как говорится, худородному подойдет очередь, а он не разумеет, какую дичь прежде гнать, какую ловчую птицу спускать…

Жизнь между тем входила в колею. Бешир издавна был на Амударье одним из пунктов, оживленной торговли; именно сюда приходили караваны, следующие на Лебаб из Карши, а также из менее крупных селений на земле узбеков – из Камачи, Кесби, Бешкента. В те времена караванами из Бешира везли много хлопка в нераскрывшихся коробочках – гоза, шерсти, кунжута, маша – местной чечевицы, а также бревна, балки, готовые двери для домов. Сюда же, в Бешир, особенно в осеннее время, доставляли пшеницу, рис, виноград, дыни. Следует еще упомянуть местное лакомство – халву всевозможных видов: кунжутную, тутовую. Ее продавали на базарах Бешира, Бурдалыка, Мекана, к торговля ею шла очень бойко.

Как-то зимой в ясный морозный день, когда резкий северный ветер пронизывал насквозь и, казалось, слово скажи, оно к усам примерзнет, песками Кизыл-Кум двигался немноголюдный торговый караван. Следовал он с запада – из Камачи, заночевал, не разводя огня, среди барханов западнее Чукурча и с рассветом направился к Беширу. Холодный ветер донимал караванщиков – все они надвинули себе папахи на самые брови, платками лица обвязали, иные не могли как следует сидеть верхом на ишаках – садились боком, свесив обе ноги на одну сторону, чтобы ветер не хлестал в лицо. Медленно всходило белесое, негреющее солнце. И вот справа, на бугре, завиднелся навес, стога сухой колючки – пастуший стан.

Посоветовавшись, решили, на всякий случай, идти к кошу не всем сразу, а отправить двоих, самых старших годами – Ходжамурада, который всеми признавался за вожака, и с ним Шами. А другие должны с верблюдами идти дальше. Но тут заговорил еще один из тех, что старше, Шерип-Кер:

– Нет, братцы, холод и меня пробрал до самых костей. Чаю хоть бы глоток пропустить, а то сил нет шагу ступить дальше. И жареные зерна у них, верно, найдутся..» Ну, а с верблюдами пусть потихоньку идут самые молодые – Сопи с Язмурадом. Все же, наверное, меньше нас продрогли. Мы-то у чабанов не задержимся. Найдется что перекусить – ладно, а нет – чаю по глотку и назад, догоним…

Выпалив все это одним духом, он стал заворачивать ишака по направлению к стану. Как говорится, только раз лягушка подумала про воду – а уже к ней сделала два, прыжка…

– Э-эх! – почесал в затылке коренастый Шами. – Недаром считается у туркмен: щенком собачьим лучше быть, чем у людей младшим. Ну, да верно, сынки, Язмурад и Сеид, двигайтесь-ка вы пока с верблюдами. Ты, Аннасапар, на коне – давай с нами. А мы, и вправду, назад скоро вернемся.

Трое старших направились к пастушьему стану, над которым приветливо завивался легкий дымок. С ними Аннасапар – единственный на коне.

Огромные косматые овчарки басовитым лаем встретили путников уже в сотне шагов от стана. Вскоре показался и человек – костлявый, в поношенном кожухе, коричневом тельпеке со свалявшейся шерстью. Отогнал собак, молча повел караванщиков за собой. Посредине просторного шалаша тлел неяркий костер из саксаула, с одного боку – штук пять закопченных кумганов; четверо пастухов и подпасков, сидя вокруг огня, тянули к нему заскорузлые, в ссадинах, руки. Вошедшие приветствовали хозяев, те, не оборачиваясь, ответили вразнобой.

У пастухов и в самом деле оказались поджаренные на углях зерна пшеницы – зимой, на холоде, лучшей пищи для чабана и не требуется. Перед гостями живо разостлали сачак, горкой насыпали источающие тепло зерна. Один из пастухов вынул из костра закипевший кумган, кинул под крышку щепоть чая, минуту спустя разлил по пиалам. Гости принялись подкрепляться – пригоршнями бросали в рот зерна, запивали обжигающим горло чаем.

– Вкусно-то как! – отпив два-три глотка и блаженно сощурившись, проговорил Шерип-подслеповатый. – Так бы и глотал неразжеванным.

– А ты, верно, по запаху чуял, что тут у них зерно поджаривается? – с усмешкой спросил Ходжамурад.

– Что, и тебе нравится? – прожевав, отозвался Шерип. – Как я проведал, не допытывайся… Чуяло мое сердце: суждено нам отведать зерна, и все тут! А что суждено, того не минуешь. Верно, Шами? – обернулся он к своему спутнику.

– Ты, Ходжамурад, слов попусту не трать, лучше нажимай на угощенье, – заметил обычно невозмутимый Шами. – Гляди, Шерип ничего нам не оставит… Видишь, он даже не жует, чтобы проглотить побольше.

Аннасапар подкреплялся молча, только прислушивался к беседе старших. Разговаривать, шутить в гостях ему не полагалось. Вскоре гости начали подниматься, благодарить хозяев за радушие:

– Будьте здоровы, счастливо оставаться! Подкрепили наши силы, пусть у вас никогда не будет недостатка в пище! Ну, а нам пора отправляться.

– Что ж, спасибо на добром слове, – отозвался один из пастухов, потирая над огнем заскорузлые ладони. – О нас не тревожьтесь. Дрова есть, воды вдосталь, мука имеется, тесто замесим, испечем – вот и снова сыты…

Распрощавшись, гости вышли, сели верхом на ишаков и тронулись в путь. Стали погонять их, чтобы скорее догнать караван. Аннасапар на своем вороном то и дело вырывался вперед. Исхоженная тропа уводила на запад. Впереди – урочище Беш-Как, обширный такыр, возле него скрещиваются степные дороги. Ходжамурад, ехавший головным, приложил ладонь к бровям: вроде, виднеется их караван. Только откуда там, кроме верблюдов, еще ишаки? Да и люди, вон их сколько снует…

– Гляди-ка! – окликнул он своих товарищей. – Вон туда, на край такыра… Верблюды, кажется, наши, но откуда там ишаки? И люди какие-то…

Спутники Ходжамурада пригляделись: верно, впереди многолюдный караван. То ли их верблюды, то ли нет… Посоветовавшись, решили послать Аннасапара на разведку, узнать, что там произошло, что за людей привелось встретить каравану. Если никакой опасности нет, пускай даст знать остальным, а если плохо дело – на коне сумеет ускользнуть…

Аннасапар, выслушав повеление старших, молча завернул вороного, ударил каблуками под ребра, поскакал в указанную сторону. Остальные продолжали путь, – но уже не исхоженной тропой, а стороной, так, чтобы их не было видно от такыра; при этом старались сохранять направление на запад, к реке.

Солнце уже поднялось над горизонтом, иней на высохшей траве испарился под его негреющими лучами. Путники видели, как Аннасапар приблизился к каравану. Дальше дорога пролегала низиной, караван отсюда не был виден. А когда снова выехали на равнину, заметили: от каравана к ним направляется всадник. Должно быть, Аннасапар… Но когда он подъехал ближе, оказалось – человек незнакомый. В обычной одежде – халат, папаха, чарыки, сам высокий, худощавый, с виду лет тридцати. А за спиной – винтовка, на поясе патронташ тяжелый, полный патронов… Под всадником гнедой жеребец.

– Сто-о-ой! – зычным голосом еще издали окликнул незнакомец, хватаясь за винтовку. Те так и обмерли. Натянули поводья, остановились, слова не вымолвят, только глаза таращат на грозного всадника.

– Заворачивай! Вон к тому каравану. Живо! – повелительно крикнул он.

– Добрый человек, послушай, – первым, опомнившись, дрожащим голосом повел речь Шами. – Ведь мы с караваном, верблюды наши вперед ушли… Не задерживай нас, добрый человек! Не то нам не догнать своих…

– Старик, ты мне тут молитвы будешь читать?! – всадник ощерился в недоброй усмешке, левою рукой опять схватился за приклад винтовки. – Да на этой тропе с самого рассвета ни одна живая душа не проскочила… А если ваши верблюды шли, то вон там они. Заворачивай, кому сказано?!

Что поделаешь? Когда грозят оружием, спорить бесполезно. Караванщики двинулись вперед, всадник за ними. Проехали немного, и вдруг он подзывает к себе Шерипа. Знакомый, должно быть… О чем-то они переговорили, так, чтобы другим не было слышно.

Наконец подъехали к месту. Здесь собралось несколько караванов. Сеид, с Язмурадом тоже были здесь, остальные – все незнакомые. Медленно потянулось время. Все чего-то ждали.

– Братец, ведь проголодались мы, поверь! Если не велишь ехать дальше, распорядись, чтоб дали поесть, – обратился Шерип-Кер к тому, кто их задержал.

– Нету ничего! – сердито бросил тот. – Подождать придется. Вон, старший скажет, как быть…

Он кивнул в сторону бугра, на котором возвышался всадник с биноклем.

– Ну, если ничего нет, – продолжал Шерип, – то, как говорится, бедняк и одним пловом насытится… А мы, уж так и быть, халвой. Вон с тем караваном, что недавно ты сюда пригнал, двое торговцев халвой, я их знаю. Поди попроси у них.

Секунду подумав, разбойник молча кивнул, затем они вдвоем направились к костру, возле которого грелись караванщики, приведенные в числе самых последних.

– Говорят, халвой промышляете. Дай-ка вот этим, проголодались они! Взаймы либо еще как… Не то мы сами возьмем.

Старший из караванщиков, узбек Омуркул, родом из Келека под Бешкентом, тощий, с густыми клочковатыми бровями, козлиной бородкой, учтиво изогнулся и зачастил:

– Будь по-вашему, ака, будь по-вашему! Сами дадим, сейчас хурджун развяжем…

Пока он кланялся, приговаривая, один из его спутников молча развязал пестрый хурджун, достал завернутый в промасленную тряпицу круг кунжутной халвы. Омуркул с поклоном протянул его Шерипу.

– Сочтемся, – еле слышно проговорил Шерип, кланяясь. И не успел он отойти от костра, послышался чей-то голос:

– Добрый человек! – Это от дальнего костра подошел караванщик, заметивший, что тут можно поживиться. – Добрый человек! Вот бы и нам кусочек. Проголодались, с утра крошки не было во рту.

Омуркул, отмахиваясь от просителя, поскорее завязал хур-джун с халвой. Шерип между тем разрезал ножом халву на две половины, затем, подойдя к своему ишаку, сунул одну половину в хурджун: «Это ребятишкам». А другую понес своим товарищам.

Однако не успели вскипятить чай, как опять послышался голос, уже знакомый Шерипу:

– Добрые люди! Сжальтесь!..

Все шестеро обернулись. Возле них был тот же самый караванщик, который только что клянчил для себя халвы. Низенький, узкоплечий, дрожащим голосом просил:

– Добрые люди! С утра ни единой крошечки… Уморят нас голодом эти душегубы… Все как есть отнимут, самих жизни лишат, трупы в песках бросят шакалам на съедение…

У него трясся подбородок, стучали желтые зубы. Того гляди, с душой расстанется человек…

– Да что это ты, уважаемый?! – первым не выдержал Ходжамурад. – Мужчина ты, в конце концов, или плаксивая баба? Возьми себя в руки, не позорься!

– Верно, братец, – миролюбиво заговорил Шерип-Кёр, который справедливо полагал, что ему повезло больше других. – Ну погляди, разве твоя доля хуже, чем у всех, что здесь собрались? Однако, вон, сидят себе, чай попивают, беседуют… Держи голову выше, не давай тельпеку наземь свалиться!

Так они все наперебой подбадривали несчастного. И только Аннасапар, неизменно молчаливый в присутствии старших, ни слова не говоря, поднялся на ноги, отломил кусок халвы от своей доли и протянул незнакомцу. От неожиданности тот словно лишился языка, только заулыбался сквозь слезы и поклонился до земли, крепко прижимая кусок драгоценной халвы.

Стало смеркаться. Гуще задымили костры, путники готовились к трудной ночевке на холоде, под открытым небом. Да и кто знал, сколько еще времени придется здесь провести? Однако события внезапно приняли неожиданный оборот. Вооруженные захватчики оживились: тот, что часа два отдыхал полулежа, после того как накурился терьяку, вскочил на ноги, окликнул своего молодого помощника. Сам заседлал коня, что пасся стреноженный неподалеку. Подозвали третьего, по-прежнему стоявшего в дозоре верхом на коне. Откуда-то явились еще двое их сообщников. На двух коней повесили пустые хурджуны. Старший извлек из-за пояса маузер, двое других взяли в руки винтовки. По знаку старшего все пятеро приблизились к одному из костров.

– Всем сидеть! – тихо, но грозно проговорил предводитель. Караванщики, побелев от ужаса, только рты разинули. Последовал приказ: – У кого при себе деньги, достать, положить рядом. За ослушание – смерть! Ну, живо!..

Трясущимися руками развязывали поясные платки, из-за пазух, из-под халатов вытаскивали нагретые мешочки с монетами. Двое разбойников обходили сидящих, кидали монеты в кожаный кошель. Главарь стоял на прежнем месте, поигрывая маузером.

– Кто из вас старший, ко мне! – приказал он, когда все деньги были собраны. Высокий сутулый старик в косматой папахе поднялся на ноги, тотчас двое разбойников взяли его под руки, по знаку старшего повели к вьюкам… В свои хурджуны перекладывали что полегче и подороже – шелк и каракулевые шкурки, чай, сахар, спички, порох, наркотики. Спустя полчаса вьюки небольшого каравана были вновь увязаны.

– Сидеть, пока не услышите приказа! – внятно проговорил предводитель разбойников, и они всею гурьбой двинулись к следующему костру.

…Стояла глубокая ночь, когда караван разбойников – девять вьючных лошадей был готов тронуться в путь.

– Хей, люди! – сдерживая уздою беспокойного коня, возгласил главарь. – Нагнали мы страху на вас, уж не осудите… И запомните: все, что у вас взято, будет использовано для доброго дела – для священной войны с капырами-большевиками. Да, да! Вы, небось, думаете: разбойники вас обобрали… Нет! Мы – воины ислама, борцы за щетинную веру. Так и передайте проклятым большевикам, когда станут у вас допытываться… Ну, а сейчас вы свободны. Хотите отправляйтесь кто куда, хотите здесь дожидайтесь рассвета. Только за нами следом не увязываться. Кто ослушается – пуля на месте, и весь разговор!.. Все слыхали? Прощайте же, не поминайте лихом! Еще и свидеться бог приведет…