Текст книги "Антология современной азербайджанской литературы. Проза"

Автор книги: Максуд Ибрагимбеков

Соавторы: Натиг Расулзаде,Этимад Башкечид,Афаг Масуд,Камал Абдулла,Исмаил Шихлы,Шериф Агаяр,Мовлуд Сулейманлы,Юсиф Самедоглу,Мамед Орудж,Иси Меликзаде
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

– Дай перевяжу, – сказал мужчина. – А то кровь запачкает рубашку.

Мальчик послушно протянул порезанную руку, и мужчина крепко обвязал тонкие пальцы ребенка своим нечистым носовым платком.

– Так не туго? – спросил он.

– Нет, совсем не туго, – ответил мальчик, хотя кончики пальцев у него заметно побелели.

Они прошлись по мокрой от недавнего дождя мостовой, свернули в сквер. Сели на еще влажную скамейку рядом, оба на краешке, чтобы не очень замочить брюки. В сквере от деревьев остро и приятно пахло сыростью.

– Ты больше так не делай, ладно? – сказал мужчина, глядя прямо перед собой.

Мальчик некоторое время не отвечал, потом сказал:

– Ладно.

– Ты еще слишком маленький, чтобы судить о таких вещах, – назидательно произнес мужчина.

Мальчик кивнул послушно. У мужчины сжалось сердце.

– Можешь иногда не слушать ее, это можно. Но осуждать не надо. Это ее дело, как жить, – продолжил мужчина, слушая свой голос, свои слова, и ему казалось, что он говорит умные и нужные слова, какие и должны, наверно, говорить родители своим детям.

– Я ее ненавижу, – почти неслышно проговорил мальчик, и мужчина ничего не понял.

– Я знаю, тебе с ней нелегко… – продолжал он. – Но потерпеть надо, потерпи еще немного… Я заберу тебя, возьму с собой, мы с тобой тогда…

– Я ненавижу ее! – вдруг крикнул мальчик, и судорожно, пискливо и жалко, как птица, всхлипнул.

– Не нужно так… – нерешительно сказал мужчина. – Как-никак она твоя мать…

– Не надо о ней говорить, – попросил мальчик.

– А… К ней часто приходят? – спросил мужчина, стараясь не смотреть мальчику в лицо.

– Приходят… – неопределенно ответил мальчик.

– А ты что?..

– Однажды поругались. Недавно. Она накричала на меня, сказала: не нравится – можешь отправляться к своему папочке. Сказала: будешь вместе с ним жить под забором, если не нравится тут. И еще сказала, что я сопляк, мне всего девять лет, и я ничего не понимаю, что это ее личное дело. Потом заплакала, сказала: все ее мучают, все хотят ее смерти… Почти то же говорила, что и ты сейчас… – мальчик все больше волновался, голос у него срывался, он готов был расплакаться.

– Погоди, погоди, – тихо, с болью в голосе, прервал его мужчина и ничего больше не мог прибавить.

Он даже не знал, зачем расспрашивает мальчика, зачем ему спрашивать о том, что и так ясно, как день. Мужчина тяжело дышал, сердце часто и гулко колотилось, но он изо всех сил старался не показаться мальчику взволнованным, чтобы тот поскорее успокоился.

– Да, ты здорово рассердился, – сказал он, выдавив на лице жалкое подобие улыбки, просто сказал, чтобы что-нибудь произнести и разрядить ситуацию. – И что это ты вздумал ломать кулаком окно?

– Больше не буду, – мрачно пробурчал мальчик.

– Молодец, – сказал мужчина радостно. – Ты ведь у меня умница. Ты молодец.

– Папа, – прервал его мальчик.

– Что?

– Она говорит… – нерешительно начал мальчик, и было видно, что эти слова он подбирает с трудом, – говорит… Что ты… Больной… Что ты наркоман… Это правда? Говорит, что ты нам всю жизнь испортил…

Мужчина хотел что-то сказать, что-то сразу возразить, но не нашел нужных слов, а пустые слова, почувствовал он, тут прозвучали бы хуже, лживее, чем молчание, они были бы фальшивыми.

Они долго молчали. Мальчик вдруг тяжело вздохнул, как взрослый, обремененный заботами человек. У мужчины тоскливо сжалось сердце.

– Где твой грузовик? Ты на нем приехал? – спросил мальчик.

– Нет, у меня сегодня выходной. На нем мой напарник сегодня работает.

– А, – разочарованно произнес мальчик.

– А ты хотел покататься? В следующий раз я покатаю тебя, обязательно приеду на грузовике, и будем долго кататься.

– Я люблю кататься, – сказал мальчик без улыбки.

– И вообще, мы с тобой скоро уедем… Дай только немного мне времени… Одно дело у меня тут… И сразу же уедем…

– А когда покатаемся?

– Совсем скоро. Через несколько дней.

– А уедем когда? – спросил мальчик с плохо скрываемой надеждой.

– Тоже очень скоро. Ничего, наберись терпения. И я стану… Стану вполне нормальным человеком… Как раньше… И брошу, брошу эту гадость… Обещаю тебе…

Сейчас мужчина даже верил тому, что говорил, твердо верил, что бросить эту жуткую жизнь, начать жить сначала для него не так уж будет трудно, лишь бы он, его сын, был рядом с ним, и тогда совсем не трудно будет… Мальчик, устало прикрыв глаза, блаженно улыбался. Может, он думал о том же самом, о чем сейчас думал его отец?

Пошел мелкий дождь.

– Я бы хотел всегда ехать, – сказал вдруг мальчик, счастливо вздохнув. – И чтобы мой дом был грузовик или большая машина, в которой можно было бы жить. Я бы жил там. И мы с тобой всегда бы ехали по дорогам…

– Глупенький, – сказал мужчина. – Ведь это невозможно. Надо работать, зарабатывать на хлеб… И вообще, где-то постоянно жить… Жить постоянно. У человека должно быть жилище, должен быть дом, – мечтательно произнес мужчина.

ЗАВТРА, ЗАВТРА…

– Пап, а где ты сейчас… – мальчик не договорил, но мужчина понял, что он хотел сказать.

– В общежитии, в рабочем общежитии… Это далеко отсюда, – он неопределенно мотнул головой.

– А мне нельзя там?..

У мужчины опять защемило сердце.

– Как же ты там?.. – тихо, с горечью произнес он. – Нас в комнате пятеро, у каждого своя койка, там и места нет больше… Ты уж потерпи как-нибудь…

– Нет, все-таки я бы хотел жить в большой, как дом, машине, и чтобы всегда ехать, не быть на одном месте, – сказал мальчик упрямо.

– Тебе не холодно?

– Нет, – покачал головой мальчик, задумавшись.

– Ты не осуждай ее, – сказал мужчина после долгого молчания. – Ты пойми, она ведь несчастна. Ее жалеть надо, а не ругать. Я во многом виноват перед ней, она много натерпелась от меня, пока мы жили вместе. Ты же помнишь, какие скандалы у нас были…

– Я ее жалею, – сказал мальчик и сразу же почувствовал, что сказал неправду. – Но я не люблю ее, она плохая…

Он хотел произнести – она плохая мать, но не договорил, поняв, что отцу это будет неприятно.

– Нельзя осуждать людей даже за плохое, – сказал мужчина. – Может, она делала плохое потому, что хорошее в ней устало и уснуло, а плохое тут и натворило дел, а вот проснется в ней хорошее, ты тогда и не узнаешь ее – так она вдруг изменится.

Мальчик посмотрел на мужчину и отвернулся.

– Я думаю, хорошее не спит, – проговорил он тихо, печально. – Хорошее умерло.

– Нет, не говори так. Хорошее в людях никогда не умирает, – мужчина подумал и прибавил: – Нет, умирает, конечно, но только вместе с ними.

Они помолчали. На улице, за оградой сквера послышался негромкий смех одинокого прохожего. Мужчина обернулся, проводил взглядом колеблющуюся фигуру.

– Пьяный, наверно, – сказал он в пространство между собой и мальчиком.

– Я бы хотел ехать по дорогам в машине, и чтобы там и жить, – мечтательно произнес мальчик, занятый своими мыслями.

– Мы будем ехать. Мы будем всегда ехать по дорогам, правда, папа?

– Правда… И ты, когда вырастешь большой, будешь работать, может, даже ученым будешь, все тогда станут тебя уважать, и у тебя самого будет красивая дорогая машина…

– Свой грузовик, – мальчик засмеялся от счастья.

– Нет, зачем же грузовик? – возразил мужчина. – Свой автомобиль. Дорогой автомобиль с шофером в форменной фуражке. Это намного лучше грузовика. И тогда ты сам будешь катать меня…

– Нет, нет, не катать, – возразил мальчик, слушавший до того, как завороженный. – Мы не будем кататься. Мы будем ехать по-настоящему, ехать по разным дорогам. Увидим разные красивые места, красивых, добрых людей. Это нужно, папа, а не просто так! Это нужно, папа, – говорил уже плаксиво-просительным голосом мальчик, чувствуя, что не может донести свою мысль до отца, жалея и сердясь про себя, что не может объяснить отцу такие простые вещи, и видя по благодушному лицу мужчины, что тот не понимает его.

– Да, да, по-настоящему ехать будем, – согласился мужчина и неуклюже, неумело погладил мальчика по отросшим волосам, даже не погладил, а положил на мгновение свою большую ладонь на его голову, и сердце мальчика сильно забилось от этой неумелой ласки.

– Тебе давно пора постричься, – сказал мужчина. – Завтра свожу тебя в парикмахерскую.

Мужчина заметил насмешливый взгляд мальчика, чуть смутился и повторил:

– Завтра уже обязательно… Все времени раньше не было.

– Все мальчики в классе смеются надо мной, говорят, что я на девочку похож.

– Деретесь? Не бьют тебя? – спросил мужчина, и в голосе его звучало лишь спокойное любопытство.

– Нет, не бьют, – звонко ответил мальчик. – Не могут. Я сдачи даю. Знаешь, как я здорово дерусь? – он вскочил со скамейки и встал напротив мужчины, сжав свои маленькие кулачки.

– Не сжимай, кровь пойдет, – мужчина взял его за порезанную руку.

– И еще у меня в классе есть друзья. Мы дружим, – прибавил мальчик более спокойным голосом, усаживаясь обратно рядом с отцом.

– Хорошие друзья – это много значит! – рассудительным тоном произнес мужчина.

Он притянул мальчика к себе, большие его руки держали узенькие плечи мальчика. Он хотел поцеловать сына, но стеснялся. А мальчик, бледный от волнения, стоял, опустив глаза, не приученный к отцовской ласке, не просящий ее и не отвергающий. Внутри у него что-то сладко заныло. И тогда он заплакал, по-взрослому, беззвучно, крупными слезами из больших своих темных глаз.

– Что ты, глупенький? – дрожащим от нежности голосом спросил мужчина, он растерялся, не зная, что делать дальше, и просто повторил теперь уже осипшим, деревянным голосом: – Что ты, глупенький, не надо…

«Боже, – подумал мужчина, содрогнувшись на миг в душе своей, – не повтори в нем, боже, мою судьбу».

Ему даже не пришло в голову, что сына можно усадить к себе на колени, утереть ему слезы, приласкать… Да мало ли что можно… Мало ли что на его месте сделали бы другие, нормальные отцы. Он вспомнил об этом запоздало: мальчик перестал плакать и теперь сидел рядом, мрачный, тяжелым, недетским взглядом упираясь в мохнатые ели напротив скамейки.

Мужчина тяжело вздохнул, чувствуя свою беспомощность, и заискивающе произнес:

– Хочешь, немного погуляем?.. Хочешь, на бульвар пойдем? – он говорил заискивающе, как жизнь научила его говорить с людьми, потому что с собственным сыном говорить он еще не научился.

А мальчик, расслышав эту фальшивую нотку в его голосе, передернулся, она больно ударила по душе его, захлестнула горло. Дети ведь всегда остро чувствуют фальшь. Он презрительно хмыкнул, решив, что своим презрением перечеркивает фальшивую нотку, невольно прозвучавшую в голосе отца. Но мужчина уже перестал заглядывать ему в лицо и никак не среагировал, а может, даже не расслышал, и мальчик понял, что не удалось, так резанувшая душу ложь, исходящая от родного человека, и осталась висеть в воздухе между ними, звеня в его ушах. Подчеркнуто-равнодушным голосом мальчик ответил:

– Что ж, пойдем.

Отец, как ему показалось, даже обрадовался тому, что мальчик среагировал на его слова, тут же резво поднялся со скамейки, взял вялую руку мальчика в свою и сказал:

– Конечно, так сидеть – замерзнуть можно, лучше погуляем.

Мальчик убрал руку, спрятал в карман.

– Не маленький, – хмуро произнес он. – Так пойдем.

– Ты карман запачкаешь, – сказал тоскливо мужчина и потом с огромным усилием спросил: – Я, может, обидел тебя чем-нибудь?

– Нет! – крикнул мальчик, выплеснув в крике всю накопившуюся в душе горечь.

– Что же ты кричишь? – тихо, устало спросил мужчина и вдруг подумал, что ничего ведь не знает про этого мальчика, не понимает его и, может, даже не старается понять, и где уж ему разгадывать малейшие движения его души, распознавать странности поведения. Он вздохнул и обвинил в этом только себя, но от этого ему не стало легче. Да и мальчику от этого не легче, подумал он, нужно наверстать упущенное, привыкнуть к нему, почаще, побольше бывать с ним, ведь он такой одинокий!

Они шли по бульвару вдоль берега моря. Стояла поздняя осень. Ветрено и прохладно, море черное, звезд нет. И дождь сеял не переставая, нудный, мелкий, колючий. Они шли молча, и каждый думал о своем.

– Я пойду домой, – сказал вдруг мальчик.

– Тебе холодно? – спросил мужчина.

– Домой пойду, – повторил мальчик, не отвечая на вопрос. – Поздно, ругаться будет.

Он не сказал: мама ругаться будет. Он вообще старался как можно реже упоминать это слово – «мама», такое обычное и любимое для других детей.

Мужчина взглянул на электрические часы на башне высотного дома: одиннадцать.

– В самом деле, поздновато, – сказал он. – Тебе спать пора, ведь завтра в школу, а?

– Завтра воскресенье, – равнодушно напомнил мальчик.

– Ах, да, да! – деланно хохотнул мужчина и шлепнул себя по лбу.

– Забыл… Знаешь, как оно бывает… Забегаешься, уж и дней недели не помнишь… А я ведь часто теперь и по воскресеньям работаю, и поэтому мне…

– До свиданья, – тихо сказал мальчик, не глядя на него.

Мужчина замолчал, молча протянул руку и пожал холодную ладошку мальчика. Тот повернулся и пошагал прочь. Он удалялся – маленькая светлая фигурка, такая беззащитная на огромном пустынном пространстве бульвара. Мужчина растерянно смотрел ему вслед. Потом, словно очнувшись, большими торопливыми шагами пошел за ним, догнал, взял за плечи, повернул лицом к себе.

– Послушай, послушай, – взволнованно заговорил он. – Мы уедем, я увезу тебя, обещаю. Обязательно. Будет грузовик, все будет, как ты хочешь… Будешь в нем жить и путешествовать… Мы будем кататься по дорогам, все время кататься…

Мальчик вдруг поморщился, как от боли.

– И я брошу, обещаю тебе, честно, брошу эту гадость… И тогда никто не посмеет назвать твоего отца наркоманом, никто не посмеет… Я буду всегда с тобой, мы начнем жить сначала, и никогда не будем вспоминать наше прошлое… Я буду работать, ты – ходить в школу… И грузовик будет, мы станем ездить по разным дорогам, куда ты хочешь, по самым красивым дорогам, которые только есть на свете… И я никогда, никогда больше не буду колоться, и никогда не дам тебя в обиду, мы будем вместе, всегда вместе, – говорил мужчина, задыхаясь, захлебываясь словами, стараясь убедить, чтобы его жалкие, липкие слова заставили бы мальчика поверить ему. Он говорил все это, но одна прилипчивая мысль вертелась в мозгу и не хотела исчезнуть.

«Мне одна дорога – дорога в ад», – думал он, и потому все, что он говорил, звучало еще менее убедительно под давлением этой мысли.

– Нет! – крикнул вдруг мальчик и отбежал в сторону, вырвавшись из рук отца. – Нет! Никогда этого не будет! Не рассказывай мне сказки! Никогда, никогда мы не уедем! Ты врешь, врешь, думаешь, я маленький, мне можно и соврать, а я поверю. Нет, я уже не маленький, и я не верю тебе! Я всегда буду с ней, и всегда будет одно и то же, и никаких дорог не будет, никаких дорог и грузовика не будет… – мальчик громко заплакал, зарыдал, сжимая ладонями, одна из которых была все еще обвязана грязным отцовским платком, разболевшуюся голову.

Мужчина молча подошел к нему. В горле его стоял горячий ком – большое горе маленького мальчика. Он опустился на корточки перед плачущим сыном, взял его руку и прижал к своей небритой щеке. Это было так неожиданно, что мальчик внезапно перестал плакать, но слезы все еще катились, оставляя извилистые полосы на немытых его щеках. Мужчина притянул его к себе и нежно поцеловал в лоб, обнял. Мальчик продолжал тихо всхлипывать.

– Может, ты и прав, – тихо сказал мужчина. – Может, и не будет. Но надо верить, сынок, надо верить в то, что любишь, о чем мечтаешь, это помогает жить… Если даже не приведется со мной, то ты сам вырастешь и уедешь, куда захочешь. Главное – верить, что это сбудется. Без веры невозможно жить. Ты еще маленький, и ты не научился ждать. А в жизни много приходится ждать. Ты ждешь, когда вырастешь и уедешь, а я, если еще буду жив, буду ждать твоих возвращений…

Мальчик задумчиво, устало, как обычно бывает после вспышки рыданий, слушал, мало что понимая из слов отца, не вникая в них, но сам голос родного человека, тихий и ровный, успокаивал, убаюкивал его. Ему вдруг как-то сразу сделалось очень холодно, сразу напала сонливость, он чувствовал себя, как избитый.

– Ладно, папа, я понял. Я постараюсь ждать, раз это нужно, – сказал мальчик, не замечая, что прервал отца, и немного помолчав, прибавил: – Я пойду, папа… Очень спать хочется…

– Идем, я провожу.

– Не надо, тебе потом возвращаться далеко. Сам дойду. Пока…

– Пока, – сказал мужчина. – Я завтра заеду, покатаемся.

– Ладно, – сказал мальчик равнодушно. Он на самом деле очень устал.

– Ровно в два часа заеду, жди на улице, – сказал мужчина. Мальчик молча кивнул.

– До свидания, сынок.

– До свидания.

Мальчик спустился в подземный переход, ярко освещенный неоновыми лампами. Мужчина смотрел ему вслед. Мальчик вышел из перехода на другую сторону и пошел по безлюдной, ночной улице прямо посередине, не оборачиваясь.

Мужчина стоял и смотрел, как мальчик исчезает в конце длинной улицы. Руки его тяжело висели по бокам и были похожи на двух больших, замеревших рыб. Потом он повернулся и медленно побрел вдоль тротуара. Из кустов выскочила взъерошенная, грязная собака и побежала к нему. Обнюхала его ногу и пошла рядом. Он отогнал ее. Собака покорно посмотрела ему в лицо, но не отставала. Он пнул ее ногой. Она молча отскочила и, когда он пошел, побежала за ним. Сама отстанет, подумал он, но собака не отставала. Она шла в двух шагах за ним по правую руку, будто он водил ее на поводке. Черт, вот ведь прилипла, подумал он, а подойдя к остановке, дождался троллейбуса и сел, хотя ему нужно было совсем в другую сторону. Когда троллейбус отъезжал, он обернулся. Собака стояла возле фонарного столба и смотрела вслед отъезжающему троллейбусу. Шел дождь.

И будет светлая ночь

Женщина сидела на продавленном диване, одна в комнате, которую, как и всю эту квартиру, давно надо было отремонтировать, и смотрела перед собой пустым, отрешенным взглядом, когда постучали в дверь. Она медленно поднялась, пошла открывать. За дверью стоял парень с потрепанным испитым лицом. В руках он держал два пакета с бутылками и едой.

– Привет, – сказал парень и вошел сразу, без приглашения.

– Заходи, – равнодушно произнесла женщина.

Парень, входя, внимательно поглядел ей в лицо:

– Ты, кажется, не очень мне рада? Я некстати? Ждешь кого-то?

– Нет, почему же… – сказала она. – Просто я здорово устала за сегодняшний день. Что это ты притащил?

– Две бутылки вина и немного поесть, – он стал вытаскивать содержимое пакетов.

– Можно подумать, ты в поход собрался, – сказала она несколько ворчливо. – Здесь все-таки квартира, и слава богу, какая-нибудь еда всегда найдется. Так что в следующий раз не бери так много.

– Ладно, – сказал парень. – Я просто подумал, раз беру вино… Тут яблоки… Положи в вазу.

– Ты есть хочешь? Сделать тебе яичницу?

– Сделай, – сказал он. – Ужасно хочу есть.

Она улыбнулась доброй и несколько жалкой улыбкой. Странная была улыбка. Она пристально смотрела на него, держа в руках стаканы, забыв, для чего их взяла.

– Что ты так смотришь?

Он забрал у нее стаканы, поставил на стол, ткнулся холодными губами в ее щеку.

– Так, – сказала она, неопределенно мотнув головой, и вышла на кухню.

Он сел на диван, откупорил бутылку, разлил вино по стаканам.

Через несколько минут она вошла в комнату, неся перед собой сковородку с шипящей яичницей.

– Ох, какая красота! – воскликнул он, потянув носом аромат яичницы. – Я так голоден, что могу проглотить эту яичницу вместе со сковородкой.

– Нет, сковородка мне еще понадобится, – она переложила яичницу в тарелки, села за стол напротив него.

– Ну-с, вздрогнем, за ваше-с драгоценное здоровье! – произнес он, паясничая.

– Не кривляйся, – сказала она. – Такой большой и глупый.

– Какой же я большой, мне всего двадцать восемь.

– Конечно, совсем ребенок.

– Да, ребенок, – сказал он, продолжая паясничать, – и если мамочка не против, я попил бы молочка, – он многозначительно кивнул на ее туго обтянутые кофточкой груди.

– После яичницы, думаю, это тебе желудок испортит, – ответила она.

Он коротко, тихо рассмеялся.

– Ну, поехали, – сказал он. – Будь здорова.

Они выпили.

Он тут же наполнил стаканы.

– Торопишься, вижу, – сказала она.

– Что? – не понял он.

– Торопишься, говорю, – повторила она. – Дома ругаться будут, наверно, что задержался, да?

Он не ответил.

– Скандала боишься, – не то спросила, не то просто заметила она.

Он торопливо, жадно ел яичницу, не придавая никакого значения ее колкостям. Она поглядела на него молча. Ей вдруг захотелось погладить его по голове. Но не хотелось тянуться, так, сидя, не достала бы, и она отказалась от своего неожиданного порыва.

– А где твой сынишка? – вдруг спросил он.

– Не знаю, – ответила она неохотно. – Пошел гулять, наверно…

– В такое время? – удивился он.

– А который час? – она обернулась и посмотрела на большие старые часы на буфете за спиной у себя. Была половина одиннадцатого.

– Скоро придет. Скоро должен прийти, – сказала она не совсем уверенно.

– Все не ладите? – спросил он с набитым ртом.

– Да так, – она махнула рукой и потом, помолчав, печально добавила. – Большой он уже, ведь все понимает. Но и я не могу так. Сколько меня муж мучил! Целых семь лет изводил. Чего только не натерпелась за эти семь лет, будь они прокляты! На кого я стала похожа, посмотри только. А ведь молода, молода ведь я, всего-то на два года старше тебя… – она замолчала в изнеможении, откинулась головой, переводя дух.

– Что он сейчас делает? – спросил он, чтобы разрядить обстановку, и поняв тут же, что задал далеко не тот вопрос, который мог бы эту ситуацию разрядить.

– Не знаю, – не сразу ответила она. – Что он может делать?.. Конченый человек. Наркоман. Друзья у него были очень уж хороши. Через них и отсидел два года. А вернулся из тюрьмы совсем уж конченым, а я все эти годы бегала за ним, как собака, передачи на зону таскала. Думала, выйдет – за ум возьмется. А он взялся за наркотики.

– А за что его посадили? – спросил он.

– Я уже рассказывала тебе.

– А, да, да… Правда, – сказал он, будто вспомнив, хотя на самом деле ничего не вспомнил, просто понял, что ей не хочется сейчас говорить об этом. Помолчали.

– А вот теперь буду жить, – вдруг с силой, со злостью сказала она. – Жить буду. Жить так, как хочу. И никто мне не судья. Раз уж украли мою молодость, раз уж так растоптали, испоганили… – Она задумалась, ушла в свои мысли.

– Э! – тихо, осторожно окликнул он ее.

И тут она вдруг звонко, но негромко рассмеялась. Через силу, это было заметно. Он подсел к ней, положил руку на ее бедро, горячо задышал в еле заметно дрожавшую жилку на шее у нее под ухом.

– Не балуй, – сказала она, притворяясь опьяневшей и более примитивной, чем была на самом деле, играя начатую роль до конца, чтобы избавиться от неловкого чувства, волной поднимавшегося в ней: «И почему мне всегда бывает стыдно», – вдруг подумала она.

– Не люблю, когда балуют, – сказала она – и странно услышала свои слова словно издалека, будто их произнесла какая-то другая женщина.

Он крепко обхватил ее плечи, впился губами в ее губы. Она тихо застонала, совсем не потому, что была готова к его ласкам, а чтобы не очень разочаровать его. Он дрожащими пальцами стал лихорадочно расстегивать ей кофту. Расстегнул. Полез рукой, нащупал горячую податливую грудь, съежившийся, готовый расцвесть от опытных прикосновений, крепкий сосок.

– Ох! – вздохнула она, прикрыв глаза.

В дверь постучали. Она вскочила, оттолкнула его, поправила кофту, застегнулась, пошла открывать. Вошел мальчик.

Не глядя на гостя, прошел в свою комнату и прикрыл без стука за собой дверь.

– Здороваться надо! – сердито крикнула вдогонку ему мать. Мальчик вернулся. Устало, равнодушным тоном произнес:

– Здравствуйте, – и ушел к себе.

– С характером твой мужичок, – сказал парень.

– А ну его, – отмахнулась она.

Села рядом с ним.

– Он у тебя, кажется, быстро засыпает? – спросил парень.

Она не ответила, ласково провела рукой по его волосам. Он встал, наклонился над ней и жадно, будто пил из родника, припал к ее губам. Срывал с нее кофту грубо, торопливо.

– Оставь, – сказала она. – Я сама. Отвернись только.

– Зачем? – машинально спросил он и тут же отвернулся, тяжело, часто задышав в тихий полумрак комнаты…

…Через полчаса, они, утомленные, лежали рядышком на раскрытом скрипучем диване, и он неожиданно спросил:

– Ты заплакала, потому что тебе было хорошо?

Она посмотрела на него, как смотрят на детей, сказавших какую-то наивную глупость, усмехнулась, но ответила:

– Да.

– Почему ты не отправишь сына к нему? – спросил он через некоторое время, просто чтобы не молчать.

– Не говори глупостей. Он же больной человек, наркоман, – неохотно ответила она.

– Но у тебя ему ведь тоже несладко…

– Верно, – согласилась она. – Вот если б бабушка была…

– Умерла? – спросил он.

– Его мать давно умерла. Слава богу, не увидев сына таким. Моя – два года назад, как раз в тот год, когда мы разошлись. – Он слушал, прикрыв глаза.

– Ты спать хочешь? – спросила она, глянув на него.

– Нет, – ответил он, – просто не хочется говорить.

– Тебе хорошо со мной молчать? – спросила она.

– М-м, – сонно ответил он.

– Это ведь много значит, когда человеку хорошо молчать с другим, – несколько претенциозно произнесла она, зная, что ему понравится. Фраза была в его стиле.

Он неожиданно хмыкнул. Она по-своему поняла это и сказала:

– Ты зря иронизируешь. Это, несомненно, много. Я, например, ценю это. Но знаешь… – она замялась, стала говорить, словно выдавливая из себя слова, как тягучую крепкую пасту. – Знаешь, я, например, не могу сказать человеку в лицо, что люблю его. Я думаю, надо самому догадываться об этом, чувствовать. Мы с тобой уже давно знакомы, а ты все еще относишься ко мне… Ну… Не знаю, как сказать… Ровно, что ли… И потому, как только начинается относительно серьезный разговор, касающийся нас, это выходит как-то неестественно, повисает в воздухе, и я тогда хочу побыстрее отшутиться, перестраховаться, чтобы это самое с воздуха не обрушилось на мою голову… И без того тяжело… Я думала, что с тобой мне будет, ну, спокойнее, что ли… Я ведь всего лишь женщина, а всякая женщина чувствует себя надежно только за мужской спиной, широкой спиной мужчины.

А когда в постели рядом со мной смотрят на часы, чтоб не опоздать к жене, я понимаю, что только придумала себе эту спину и время от времени продолжаю придумывать ее, чтобы не очень тяжело было жить. Но ты не думай и, пожалуйста, не бойся, – тут она усмехнулась, продолжая глядеть перед собой в темноту комнаты. – Я ни на что не претендую. Упаси бог. Будь счастлив со своей семьей, и так далее… Если ты и уйдешь от меня, я переживу и это. Потому что чем больше горя мне выпадает, тем я спокойнее отношусь к нему. Привычно становится. Даже скучно. Думаешь, вот опять не повезло. Вот и все. Ну не повезло, так не повезло, что же тут поделаешь… Я уже чувствую, что очерствела вся, вся душа очерствела от этих бесконечных побоев. А ведь не такая была. А если покопаться во мне, может, и сейчас не такая, может быть, я хорошая все-таки? Иногда чувствую себя такой злюкой, будто стервозная старая дева. И сама не живу, как хочется, и другим не даю жить. Хоть удавись. А мальчик, ведь всегда первому ему достается. Бедный, как он страдает! Я ведь люблю его, как никого на свете! Люблю и мучаю. Просто кажется иногда – да ну всех к черту, живем на свете один раз. А он нервничает очень. Все к сердцу близко принимает… Ну, и я не выдерживаю, сопляк мне еще указывать будет. А думаешь, не понимаю, как ему тяжело? И мне нелегко, и отцу его тоже, хоть и пропащий человек, наркоман… Заколдованный круг получается, понимаешь? Вроде бы никто не виноват и в то же время все виноваты. И ходишь, бродишь в этом круге заколдованном. Кажется, что вот сейчас проснешься, и все станет на свои места, все будет, как раньше, хорошо. Ведь не всегда так было, раньше, наверно, было лучше. Все. Думаешь, будет вечно яркий, солнечный день. А продолжаешь жить как во сне, как в тумане, в ожидании пробуждения. Ну хотя бы не день солнечный, если это для меня так много, а пусть хоть светлая ночь будет, чтобы только не такая непроглядная темень. Но все темно и темно, ни черта не видно вокруг…

Она замолчала, шепот ее замер где-то в углах комнаты, притаился.

И тогда она услышала рядом с собой тихий, посвистывающий храп. Он спал.

Она приподнялась на локте, посмотрела в его блаженно улыбающееся во сне лицо. Поднялась, халатик накинула. Решительно растолкала его.

– А? Что? – он сонно озирался вокруг.

– Поздно уже, – бесцветным голосом сообщила она. – Тебе домой пора.

Он взглянул на часы на запястье циферблатом во внутреннюю сторону руки, что всегда почему-то раздражало ее. Потом торопливо, но будто стараясь подчеркнуть, что неохотно, оделся. Уходя на пороге, он обернулся, чтобы поцеловать ее. Она покорно подставила щеку. Он раздумал целовать и потрепал ее по щеке. Закрыв за ним дверь, она вернулась в комнату. Стала возле стола с таким задумчивым видом, будто должна была что-то сделать, но забыла, что именно, и теперь вспоминала. Губы ее, искусанные, бледные, дрожали.

Она тихонько приоткрыла дверь в другую комнату, где спал мальчик. Долго стояла у приотворенной двери. Потом вошла в темноту, где слышалось глубокое, прерывистое дыхание сына. Подошла к его кровати. Мальчик что-то сонно пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Теперь она не могла видеть его лица. На щеках ее от слез размазалась тушь и раздражала кожу. Она тихо, так же как и вошла, вышла из комнаты, плотно, без стука прикрыв за собой дверь.

Тогда мальчик открыл глаза, облегченно вздохнул, лег на спину, как любил спать, и лежал так, будто с него сняли тяжесть.

А когда женщина уже засыпала, как обычно, с мыслями о своей неудавшейся жизни, ей вдруг почудилось, что кто-то тихо, светло плачет.

Она очень утомилась, от плача, который почудился, ей, как это ни странно, стало легко и чуть грустно. Когда уже совсем засыпала, последнее, что промелькнуло краешком мысли в ее сознании, было: «Плач этот похож на мое будущее», – подумала она, вернее, почувствовала в неуловимый какой-то миг. Но так и не успела осознать, объяснить – почему, и заснула.