Текст книги "Антология современной азербайджанской литературы. Проза"

Автор книги: Максуд Ибрагимбеков

Соавторы: Натиг Расулзаде,Этимад Башкечид,Афаг Масуд,Камал Абдулла,Исмаил Шихлы,Шериф Агаяр,Мовлуд Сулейманлы,Юсиф Самедоглу,Мамед Орудж,Иси Меликзаде
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

Мамед Орудж (род. 1947)
НАДЕЖДА
© Перевод П. Ахундова

Когда отец, вернувшись с Агджабединского базара, разложил посреди комнаты купленное, он, мельком взглянув на вещи, расстроился. В сердцах он обиделся, подумал, что опять тот ничего не купил ему на базаре.

Отправляться пару раз в год на Агджабединский базар и возвращаться с двумя чемоданами вещей было привычным для отца. Он знал, что отец в этих давно облезших чемоданах с раннего утра отвозит на Агджабединский базар груши и виноград и, купив на вырученные деньги одежду, на закате возвращается домой. Иногда отец тратил деньги и на часто используемые сельскохозяйственные товары, такие как тяпка, серп, коса, узда, но на этот раз все купленное было лишь одеждой. Ведь не шутка, кроме него, в семье росло пятеро мальчишек, и, кажется, оставалось совсем чуть-чуть – и шестой ребенок появится в семье, так как живот матери рос с каждым днем.

Он учился в шестом классе, а младший братик не мог еще разговаривать. Он хотел выйти во двор, чтобы никто не увидел навернувшиеся на глаза слезы, но отец внезапно остановил его:

– Куда идешь? – сказав это, он протянул ему старые ботинки, лежавшие на ковре. – Надень-ка, посмотрим, не жмут ли?

И слепой бы увидел, как могут ботинки, стоящие перед ним, быть малы? И со стороны было видно, что ранее они принадлежали какому-то офицеру или солдату.

Отец возвращался с Агджабединского базара довольным и до позднего вечера разговаривал о том изобилии, которое видел на базаре. При этом замечал, что причиной этому – агдамцы, как будто бы Агдамский базар не разрушился, а всего лишь в Агджабеди.

– Груши-то смог продать нормально? – спросила его внезапно вмешавшаяся в разговор жена.

– Да неплохо.

И опять повернулся к сыну:

– Что глаза вылупил? – сказал он. – Надевай ботинки, если жмут, отнесу, верну.

Отец открыто издевался над ним, но как он мог перечить ему? Когда он надел ботинки, и их горловина уперлась в щиколотку, его братья рассмеялись. И он, представив себе, как завтра вся школа будет смеяться над его ботинками, заплакал. С насмешкой над его ботинками всей школы он, может, и смирился бы, но самое главное закончилось в Джейран давно, в Джейран он влюбился еще прошлой весной; и причиной этому была сама девочка, она однажды ему улыбнулась, и только…

Эта любовь была его единственной тайной, и пока что этой тайной он не поделился даже с самым близким другом – матерью.

Отец поднялся с места:

– Ну, теперь пройди пару шагов, – сказал он и тотчас же скомандовал по-русски:

– Шагом марш!

Часто заводящий разговор о годах воинской службы в Казани, отец, не понимающий самых простых фраз из передач на русском языке, которые смотрели всей семьей, и спрашивающий у него, о чем идет речь, очень любил использовать некоторые русские слова и выражения, и говорил ему: «Ты должен стать генералом, когда вырастешь!».

Не смея ослушаться приказа и шагнув несколько шагов, он, заплетаясь, упал, и братья опять рассмеялись, но на этот раз отец так изменился в лице, что они тут же разбежались кто куда.

Отец сказал:

– Носи на здоровье! И аккуратно! Береги их, чтобы и братья могли носить их после тебя.

Вся одежда, а также резиновые боты, становившиеся ему малы, как правило, никогда не выбрасывались, все донашивали его братья.

Несмотря на то что он не осмеливался ни на что ответить отказом, он вдруг стал задыхаться от слез и не смог сдержать свою икоту, и, кажется, на этот раз отец решил завоевать его сердце:

– Да, кажется, они тебе немного великоваты, но не беда, будешь надевать с шерстяными носками, а если нужно, и портянки намотаешь!

Сам отец круглый год носил солдатские сапоги, без носков, как привык в армии, с обмотками из бумазейной ткани – портянками.

Когда он повторно икнул от плача, мать, повернувшись к мужу, сказала:

– Ты что, не мог купить чуть поменьше размером?

Отец не ответил на этот вопрос, но сказал, что чем вести лишние разговоры, лучше принесла бы вату.

Он снял ботинки, так же повинуясь отцу, как и надел их по его приказу. А затем исподлобья наблюдал за тем, как отец заполнял ватой, которую принесла мать, носовую часть ботинок. Но при мысли о том, что нет другого выхода и завтра он, надев эти ботинки, должен пойти в школу, снова не сдержал свои слезы.

Отец опять протянул ему ботинки:

– Теперь иди и почисти их кремом, как почистишь, они сразу заблестят. Это хром, завтра наденешь и пойдешь в школу!

Уже две недели, как он не ходил в школу – по той причине, что порвались туфли и не во что было обуться.

Когда средний брат, почистив обувь кремом, снова принес ее в комнату, отец сказал:

– Да, вот это другое дело, теперь они стали наркомовской обувью, внизу – подошва, сверху – хром, и Сталин носил такие же.

После того как отец вышел из комнаты, младшие братья решили испытать обувь. Они по очереди, смеясь, надевали ее и снимали, даже прочли написанное внутри нее. Стало известно, что хозяином этой обуви был прапорщик по фамилии Садыхбеков. Но мальчик не придал значения этой фамилии. Долго размышлял, интересно, каким образом ботинки прапорщика Садыхбекова оказались на Агджабединском базаре?

А средний брат еще и подшутил над ним относительно этой фамилии:

– Как дела, прапорщик Садыхбеков?

Несмотря на свой старший возраст, он был мельче среднего брата и не мог справиться с ним. Когда дело доходило до драки, он всегда бывал бит. Поэтому промолчал и прежде чем лег спать, подумал, что надо сделать утром? Надеть ботинки, пойти в школу и насмешить всех – или сделать наперекор отцу?

Утром, проснувшись, на пороге поверх ботинок он увидел еще и пару носков, хотя было еще не время шерстяных носков, погода была теплой.

В школу его проводила мать. И после того как насыпала ему в карман горсть очищенных грецких орехов, сказала:

– Другого выхода нет, родной мой, надевай. Если не наденешь, отец изобьет и тебя, и меня.

Вот это предупреждение и испугало его. Он знал, что когда отец поднимал на него руку, матери, которая вмешивалась, доставалось еще больше.

У отца был жуткий характер; он как будто бы целый день искал повод, чтобы побить жену.

Чтобы не опоздать в школу, он снял ботинки на полпути и взял их в руки; но, пройдя пятьдесят шагов, понял, что идти так не сможет, ноги мерзнут. В самом деле, земля была мокрой, после последних дождей она еще не подсохла.

На полпути, услышав школьный звонок, он подумал, что уже не стоит торопиться; какая разница, на десять минут опоздал или на пятнадцать. В любом случае, учительница Фирангиз надерет ему уши.

Но учительница, увидев его на пороге классной комнаты, не только не тронула его уши и не нагрубила, но, напротив, накричала на ребят, которые при виде его стали смеяться:

– Сейчас я вам всем всыплю, как полагается!

И, прикоснувшись к его плечу, сказала:

– Проходи, садись…

Не ступая, а волоча ноги, он прошел на свое место в последнем ряду.

Несмотря на то что он считался примерным учеником, классная руководительница сажала его в одном ряду с учениками-разгильдяями, которые ничего не делали, а проводили время в школе.

Одноклассники, особенно мальчики, поворачиваясь по одному, глядели на него со странной улыбкой, что привело к срыву урока, и он виновато опустил голову.

Он не понял, откуда бросили письмо, упавшее перед ним, но открыл и прочел с опаской. Оно состояло из одного предложения: «С новыми сапогами тебя!».

Прошло немного времени, и он получил еще одно письмо с таким же содержанием. Но на этот раз оно не было анонимным. Пославший письмо написал снизу свою фамилию, имя и даже кличку: «Намазов Джахангир – Джон».

Письмо, брошенное справа, на самом деле было открыткой. Фраза, настигнувшая добычу, была написана на картоне: «Съесть бы твои сапоги!».

Он прочел и четвертое, и пятое, и шестое письма. Содержание было почти тоже, но одно из этих писем было подписано: «Бедствие» («Мусибети-Фахраддин»), Именно это письмо и рассеяло его уныние и, подняв голову, он посмотрел на самого лучшего друга, заметив, что все взгляды сосредоточены на нем. Учительница же с большим воодушевлением рассказывала о движении Бабека. В это время пришло еще одно письмо, оно было от друга, который уже курил и выпивал. Он писал: когда, мол, сапоги обмываем?

На перемене дети 6А класса, каждый по какой-то причине открыв двери, шептались, глядя на его ботинки.

Из 6А на пороге класса не показалась только Джейран. Это его успокаивало. Ему казалось, что если и Джейран, посмотрев на его ботинки, будет смеяться, тогда ему нельзя показываться не только в школе, но даже в деревне.

Он не вышел из класса и на другой перемене. А когда на следующей перемене ученики младших классов со странными улыбками на лицах стали его рассматривать, он не вытерпел и ударил одного из них этими ботинками. Только он хотел проучить второго, как ботинок свалился с ноги и попал в его одноклассника Ильяса. После этого происшествия он увидел, как некоторые учителя также рассматривают его ботинки.

Он же думал о том, чтобы он сделал, если кто-то другой пришел бы в школу в таких же ботинках? Думал о том, почему отец его не понимает? Почему он его так сломал? Ведь это был не первый случай, когда отец так поступал с ним.

Три года назад, когда он учился в третьем классе, он надел в школу поношенное пальто, которое отец купил на Агджабединском базаре, и тогда школьники так же, как сейчас, издевались над ним. Когда он надевал это пальто, подол его волочился по земле, и к тому же оно было тяжелое, он с трудом в нем ходил.

Но после нескольких походов в школу и насмешек ребят он нашел, как ему показалось, выход из положения. Отойдя от дома на некоторое расстояние, он снимал пальто и прятал его в кустах ежевики.

Отец каждый день расхваливал это пальто, говоря, что и Сталин надевал такое.

По возвращении из школы домой он вытаскивал пальто из кустов и надевал его на себя, и дома никто, кроме среднего брата, не знал, что зимой в школу он ходит в одной рубашке.

Он и сейчас мог бы спрятать ботинки в тех же кустах ежевики, но не идти же ему босиком в школу?.. А во-вторых, ботинки же не пальто, как-никак из кожи, а запах кожи уличные собаки не могут не почувствовать.

…Но когда ребята возвращались из школы домой, ботинки им очень пригодились. Когда они на полянке у дороги, разделившись, стали играть в мяч, уже не пришлось искать границы для ворот, вместо одних ворот поставили ботинки…

Кто бы мог подумать, что проезжавший по дороге ГАЗ-31 остановится возле площадки, и шофер, выйдя из машины, будет наблюдать за их игрой и, в конце концов, подойдет к ботинкам, которые стоят вместо ворот?

Кажется, имя и фамилия, написанные внутри ботинок, привлекли внимание молодого бородатого шофера, и он громким голосом спросил:

– Чьи это ботинки?

Он постеснялся ответить на этот внезапный вопрос. Но сверстники, указав на него, ответили хором:

– Его!

Бородатый шофер, мимоходом взглянув на него, улыбнулся:

– Как же ты носишь эти ботинки? – спросил он. – Разве они тебе не велики?

Конечно же, он не оставил без ответа эти вопросы, к тому же дал понять, что отец поздно возвращается с работы.

Бородатый шофер вежливо сказал:

– Вечером я приду к вам – ты не должен носить эти ботинки…

Честно говоря, он не понял, для чего тот должен вечером прийти к ним? И почему он не должен надевать эти ботинки?

Придя домой, он рассказал эту историю матери, рассказал потому, что с каждой минутой в нем разгорался какой-то странный огонек. Правда ли, что опять простое совпадение положит конец его грусти?

Три года назад от старого пальто его избавило одно совпадение.

Откуда ни возьмись, на их двор пришла гадалка, которая сказала, что в этом доме есть одежда покойника, и если эта одежда не выйдет из дома, погаснет свет этого очага, это гнездо будет проклято. И мать тут же, завернув пальто, отдала его гадалке. Правда, результат не был утешительным. Узнав об этом разговоре, отец избил жену, а потом сказал, что эта гадалка – аферистка, и завтра она продаст это пальто какому-нибудь несчастному на Агджабединском базаре.

Он хотел подготовиться к завтрашним урокам, но в голову ничего не лезло; ни рыцарь Бабек, ни его хуррамитское движение, начавшееся против арабского халифата. Все мысли были только о том бородатом шофере.

… Наконец-то он услышал голос того парня.

Отец, как правило, не выходил сам навстречу тем, кто приходил к нему, а посылал его и предупреждал, чтобы тот сказал, что отца нет дома. И на этот раз отец последовал своему правилу. Он и сам с веранды второго этажа придумал очередную ложь.

– Отца нет дома.

Снизу опять раздался голос:

– Как это нет?

Нет, этот голос не был голосом бородатого шофера, был совершенно чужой и незнакомый. И он, взглянув вниз, увидел: несмотря на то что бородатый шофер приехал на той же машине, он был не один, рядом с ним был и участковый Сахиб Абдуллаев, которого называли «палломоччи», и начальник сельского совета.

Видимо, и отец узнал голос участкового, иначе бы в такое время ночи он ни в коем случае не вышел бы из дома.

Со второго этажа он слышал разговор между участковым и отцом.

– Парень, носивший эти ботинки, был командиром этого бородатого парня в Агдамском батальоне. Сейчас ему присвоено имя национального героя. Ты хоть знаешь, что это значит? Понимаешь?

– Понимаю, но не знаю, о каких ботинках идет речь.

– О ботинках, которые носит твой сын.

Далее наступила тишина. Затем участковый, положив руку на плечо бородатого шофера, продолжил:

– Теперь этот мужчина заберет те ботинки. Что скажешь?

Опять наступила тишина, но на этот раз ее нарушил отец:

– Как знаете, – сказал он, – но…

– Что но, – сказал участковый, – эти ботинки – память о национальном герое. Будут отданы в музей Славы Борьбы…

В этот момент разговора вмешался и бородатый шофер:

– Взамен этих ботинок я принес вашему сыну две пары обуви; – сказал он, – одни из них кроссовки, а другие – туфли, пусть ходит в них в школу.

Нависшую тишину прервал начальник Совета:

– А почему ты не приглашаешь нас домой, мужик, ты что, не мусульманин?

– Ну что вы, – ответил отец, – для таких гостей я и жизнью пожертвую.

За чайным столом участковый вдруг достал из своей картонной папки лист белой бумаги, ручку и положил на стол.

– Теперь пиши, откуда и у кого ты купил ботинки? – сказал участковый и, задумавшись на некоторое время, продолжил. – Было бы хорошо, чтобы ты вспомнил и внешние черты физической личности, у которой купил ботинки, и описал его как есть.

«Физическая личность», «внешние черты», «описание», – все эти выражения были чужды и самому, откуда же мог знать отец, получивший всего трехлетнее образование, что от него хочет милиционер?

Он почувствовал, как отец отчего-то забеспокоился: понял, что тот не без причины жалостно улыбался гостям.

– Без сомнений, этот вопрос будет расследоваться и в военной прокуратуре, так как неизвестно, шахид погиб от вражеской пули или его убили сзади, с тыла; и поэтому пиши все как есть: у кого купил, когда купил, какой был разговор между человеком, продававшим ботинки, и тобой, пиши все. Такую же объяснительную тебе придется дать военной прокуратуре, так что сам себя запутаешь…

Отец, хоть и взял в руку ручку и провел несколько раз вдоль белого листа, пока еще ничего не написал, но глубоко задумался. Вдруг он заговорил:

– Я же не могу писать латинским алфавитом…

– Ничего, пиши кириллицей, – сказал участковый, – мы учтем.

Зеленая ручка тряслась между шершавыми, почерневшими как головня, пальцами. С каждым мигом он бледнел…

Он никогда не видел отца таким бессильным, беззащитным перед кем-то.

После того как бородатый парень достал из наплечной сумки две пары обуви и положил их посередине, он потребовал ботинки, и средний брат, после поданного ему отцом знака, принес ботинки.

Отец смотрел то вниз, то на потолок, как будто бы искал слова, которые должен написать то на полу, то на потолке. Он видел не только трясущиеся пальцы, держащие ручку, но и его дрожащее тело. Это очень взволновало его, и он сказал:

– Может быть, я напишу вместо отца?

Но участковый не разрешил:

– Он сам должен писать!..

Начальник совета, в поддержку участкового, с заботой сказал:

– Больше не покупайте старые вещи на базаре – вы видите, что из этого выходит.

Он не знал, слышит ли отец, это наставление или нет, так как тот глубоко задумался, и кто знает, о чем.

Первый раз в жизни ему стало жаль отца. А в сердце у него был праздник. В любом случае завтра в школу он наденет одни из этих ботинок. И больше не будет сидеть в классе на перемене. Будет выходить в коридор, чтобы и Джейран видела его.

Несколько месяцев назад отец на Агджабединском базаре купил еще одну вещь домашнего обихода: двухэтажную солдатскую койку. Он спал на верхней, а средний брат – на нижней части койки. Посреди ночи средний брат, ткнув ногой в бок, разбудил его и, наклонившись к его уху, шепотом спросил:

– Если отца посадят, кто будет содержать нас?

Позже средний брат шепнул еще одну фразу ему в ухо:

– По-моему, отец прав: все это ловушка, они думают, у него много денег, хотят припугнуть, чтобы отнять их у него!..

Средний брат не вмешивался в разговор, начавшийся между отцом и матерью после ухода гостей, но, кажется, кое-что… Понял…

Натиг Расул-заде (род. 1949)
ДОРОГА В АД
(триптих)

Умирающие на рассвете

Его тень, длинная и сутулая, беспокойно суетилась на солнечном тротуаре. Был он небритый и тощий, в коротком пиджаке, а лицом – постным и безразличным ко всему – напоминал игрока-неудачника, уставшего от своих бесчисленных проигрышей. Он некоторое время уже стоял так, переминаясь с ноги на ногу, и ему казалось, что долго, очень долго. Ему было неловко стоять тут, на углу людной улицы: будто он впервые вышел на сцену и сотни пар глаз смотрят на него в ожидании чего-то… Наконец к нему подошел парень лет тридцати, тоже небритый, с перевязанной грязной тряпицей левой рукой. Мужчина перестал чувствовать себя одиноким, хотя внешне ничем этого не показал. Ему было по-прежнему неуютно.

Парень сказал:

– Они не хотели пускать меня. Еле выбрался. Говорил он как-то нерешительно, словно сомневаясь, правильно ли выйдет то, что он скажет. Длинный мужчина спросил:

– Ты принес?

– Принес, – ответил парень, ухмыляясь, и запустил руку в карман.

– Не надо здесь, – остановил его жестом мужчина и неопределенно кивнул на прохожих. – Люди…

– А-а… – сказал парень.

– Приходит, – вдруг сказал мужчина, дернув головой… – Чувствую, приходит… Черт!

– Что приходит? – спросил парень.

– Ломка, – процедил сквозь зубы мужчина. – Мне надо уколоться. Мне надо уколоться! А ты что принес?! Какую-то дрянь, которая годится только для малолеток… Идиот!

– Откуда же я могу достать, чем уколоться, – сказал, оправдываясь, парень. – Что смог, то и достал. Товар, между прочим, первый сорт. Посмотри…

– Заткнись, – сказал мужчина. – Мне надо уколоться…

К ним подошел какой-то оборванец без возраста. Лицо его было в оспинках. Он показал рукой куда-то в сторону, сделал неопределенный жест и улыбнулся бессмысленной улыбкой.

– Чего тебе? – хмуро спросил парень оборванца.

Тот улыбнулся еще шире.

– Оставь его, – сказал мужчина. – Это глухонемой. Он часто тут бывает…

Глухонемой еще раз повторил свои расплывчатые жесты. Мужчина смотрел на него равнодушно, даже не пытаясь понять.

– Мы не понимаем, – сказал глухонемому парень и покачал головой, потом повторил еще раз по слогам, – не по-ни-ма-ем!

Глухонемой улыбался.

– Ну, пошли, – бросил мужчина.

Они медленно побрели вдоль солнечного тротуара, странные, будто пришельцы с другой планеты, среди быстро снующих по улице, озабоченных своими делами, подавленных своими проблемами людей. За жалкой, прилипшей к его тонким губам ухмылкой мужчина старался спрятать недовольство собой. «Завтра, завтра, завтра», – стучало у него в голове, где сейчас не было ни одной мысли…

– Эй, смотри, – сказал парень, обернувшись. – Он за нами идет.

Мужчина нехотя повернулся и стал. Глухонемой приближался к ним с радостной беспричинно-идиотской улыбкой. Когда он подошел вплотную, все так же продолжая улыбаться, мужчина молча, крепко взял его за плечо, встряхнул и оттолкнул от себя. Глухонемой стал в растерянности посреди улицы. Улыбка медленно сползала с его обиженного, как у ребенка, лица. Он усиленно заморгал заслезившимися глазами. А мужчина с парнем повернулись и все так же медленно пошли дальше.

– Опять идет, – сообщил парень, обернувшись через некоторое время.

Мужчина ничего не ответил, даже не обернулся, чтобы посмотреть. Глухонемой пробирался за ними сквозь уличную толпу – островок тишины в море городской суеты.

Мужчина и парень пересекли широкий проспект и вышли на приморский бульвар. Далеко простиралось море, ослепительно синее под ярким полуденным солнцем. Мужчина остановился у каменного парапета и рассеянным, отсутствующим взглядом окинул море. Тем не менее безбрежность водной стихии породила в нем ощущение собственной ничтожности. Парень стоял позади него, наблюдая за прогулочными катерами, скользящими по гладкой поверхности воды, за фигурками людей в этих катерах – разноцветными пестрыми пятнышками.

– Может, в чайхане посидим – нерешительно предложил он.

Мужчина не ответил. Парень беспомощно оглянулся и сказал:

– И этого психа нету. Не видно… Отстал, говорю, глухонемой!

Повысил он голос, заметив, что мужчина его не слушает.

Мужчина, весь ушедший в себя, будто прислушивающийся в самом себе к чему-то грозному, нарастающему, как шквал, вздрогнул от голоса парня и невольно обернулся. В глазах его дрожали слезы, готовые излиться наружу. Парень заметил это, но быстро отвел взгляд чтобы мужчина не подумал, что он увидел.

– Я знаю, что ты хочешь спросить про него, – произнес парень после долгого молчания.

Мужчина не ответил, но парень заметил сзади, как дернулась у него щека.

– Он умер сегодня утром, на рассвете.

– На рассвете? – спросил мужчина. Он старался, чтобы голос его не очень дрожал, но старался самую малость. И это плохо ему удавалось. Он был слабым, этот мужчина, и не умел стойко переносить горе. Он был слабым мужчиной, но у него и мысли не было о том, что горе нужно переносить стойко. Горе нужно переносить так, как переносится, думал мужчина, и когда он заговорил, голос его дрожал по-прежнему, и ему ничуть не было стыдно.

– Почему? – спросил он. – Почему именно на рассвете?

– Наркоманы обычно умирают на рассвете, к утру, – стал мудрено, с ученым видом пояснять парень то, чего сам толком не знал. – Мне знакомый врач говорил. К утру кровеносные сосуды резко сужаются, и если не принять дозу, сердце может не выдержать, он задыхается, потом разрыв сердца происходит, короче, – парень поморщился, будто хотел вспомнить что-то, но не вспомнил, махнул рукой и сказал:

– Да, вроде бы так он объяснялся.

Немного помолчав, с коротким смешком добавил:

– Мы тоже на рассвете… подохнем.

– Что? – не расслышал мужчина.

– Тоже говорю, там будем, – парень, ухмыляясь, указал в небо.

– Вряд ли нас туда пустят, – сказал мужчина, – если только там что-то есть…

ЗАВТРА, ЗАВТРА, ЗАВТРА…

– Страшно, наверно, на рассвете умирать, – тихо произнес мужчина, глядя на гладкую поверхность воды. – Все просыпаются, вся природа… А ты засыпаешь… Навсегда… Какое страшное слово – навсегда… Навсегда, – повторил он.

– Почему именно на рассвете?.. Вообще страшно умирать, – сказал парень, пожав плечами.

– Ну, тебе вряд ли грозит такая смерть… – усмехнулся мужчина.

– Ты говоришь так, будто завидуешь мне.

– Может, и завидую, – спокойно, задумчиво отозвался мужчина, некоторое время они молча смотрели на море.

– Жена даже не пришла, хотя знала, – немного погодя сказал парень.

– Она же давно уже ушла от него, – сказал мужчина и, немного помолчав, прибавил: – Какие у таких, как мы, могут быть жены, какие могут быть семьи…

– Они все злы на тебя, – прервал его парень. – Говорят, ты его сделал таким… Все его родные говорят… Что ты его сделал наркоманом… И вот…

Мужчина покачал головой.

– Это не совсем так. Я не дьявол, не злой гений, чтобы решать: делать из человека наркомана или не делать… Просто мы с ним оба были неудачниками, жизнь так сложилась, да и мало ли что можно сказать в свое оправдание… Но стоит ли сейчас что-то вообще говорить? Он был моим близким другом… Я потерял близкого человека, – сказал мужчина и тут же почувствовал, что не надо было говорить это, ему вдруг стало невыносимо тяжело произносить слова, он вдруг остро почувствовал ненужность, глупость, бесполезность всех слов упорядоченного хаоса звуков (смотря что понимать под словом «порядок»). Тонкой струйкой вливалась в него радость молчания, зыбкая, как летнее марево. Он чувствовал, как проваливается в пропасть тишины собственного молчания. Совершенно бессознательно он шел под солнцем вдоль каменного парапета, по до предела натянутой, готовой лопнуть веревке своего молчания. Потом он остановился в нескольких шагах от дворника, и тот подмел веником его длинную, как голодная военная зима, сутулую тень. Парень шел за ним и слышал, как мужчина что-то невнятно бормочет, будто разговаривает негромко с самим собой. Он подошел поближе и прислушался.

– Звуки утра, – бормотал мужчина, – звуки утра…

– Да, да, – сказал парень, с беспокойством поглядывая на мужчину.

– Он их не слышал, – продолжал бормотать мужчина. – А ведь они были, были без него… Как всегда…

– Жизнь идет, – сказал многозначительно парень. – Она ведь не может остановиться, оттого что кто-то умер.

– Я чувствую, что… – начал мужчина и не договорил.

– Что? – спросил парень, немного подождав.

– Ничего, – сказал неохотно мужчина, – не знаю…

ЗАВТРА, ЗАВТРА…

Парень внимательно посмотрел на него, немного с опаской. Потом, чуть подталкивая в спину, повел мужчину к скамейке в тени деревьев. Мужчина шел машинально, весь опять уйдя в себя, как большой изношенный механизм. Он сел на скамейку, положил руки на колени и посмотрел на свои руки. Ему вдруг показалось, что руки у него мертвые и на них сверху падает земля, жирная, черная земля, которой засыпают его люди сверху, люди с лопатами. Голова его с безжизненными глазами выпукло белела на дне ямы. Земля падала сверху, осыпалась с боков могилы.

«Почему они так меня хоронят? – подумал он. – Разве я уже умер?» И тут он почувствовал, что рядом лежат другие мертвецы, наполовину, как и он засыпанные землей.

«Значит, я не один тут», – подумал он, и эта мысль почему-то принесла ему успокоение.

Но как жарко, очень жарко и светло… Закопали бы поскорее, что ли… Земля прохладная…

И только он так подумал, как люди сверху стали теребить его, грубо вытаскивая из могилы. «Они вытаскивают меня лопатами, – уже сонно и безразлично подумал он. – Вытаскивают, как будто я – это какие-то нечистоты, что-то грязное».

И тут он вспомнил о сыне. «Давно я мальчика не видел, – подумал он. – Почему я так давно не видел его? Я по нему соскучился… Мой сын… У меня есть сын…»

– У меня есть сын, – неожиданно проговорил он вслух, будто пробуя, насколько правдивыми и достоверными получатся эти слова. Парень с опаской поглядел на него.

– Тебе плохо? – спросил парень.

Мужчина раскрыл глаза. Он чувствовал, как приближается это ужасное состояние ломки, как накатывается бесшумная, страшная, каждый раз убивавшая его волна, когда он терял человеческий облик. Внезапно он почувствовал, что не вмещается в свое тело, в свою телесную оболочку, его всего скрутило, появилась сильная тошнота, но тошнить было нечем, он повалился на скамейку, тихо застонал, заскрежетал зубами. Он хотел вырваться из своего тела, вылететь и раз и навсегда избавиться от этих страшных мучений.

– Тебе плохо? – парень помог ему сесть, протянул папиросу, начиненную анашой. – Покури, может полегчает…

От неосторожного движения мужчины папироса упала и закатилась под скамейку. Парень полез ее доставать.

– Мне надо уколоться, – прохрипел мужчина, гримасничая и скрипя зубами.

– Где же я тебе найду? – вылезая из-под скамейки с папиросой в руке, сказал парень. – Вот покури лучше.

Перед ними, словно возникнув из горячих струй воздуха, стоял глухонемой и улыбался. Они посмотрели на глухонемого. Тот был похож на растение.

Это потому что у него взгляд такой, подумал мужчина. Но у глухонемого не было никакого взгляда, не было ничего в глазах, даже когда он улыбался. Так могла бы смотреть неодушевленная стена.

– Дай ему тоже, – еле проговорил мужчина, переводя дыхание, в страхе ожидая второй приступ ломки.

– Но ведь, – стал возражать парень, – такая хорошая мастырка получилась.

– Ничего, дай, – повторил мужчина. – Он курит. Потому и шел за нами. А мне все равно это не поможет. Уколоться надо.

– Я сам закурю, ладно? – попросил парень.

Мужчина кивнул. Парень закурил папиросу, начиненную анашой, осторожно, бережно держа ее в пальцах, будто какую-то драгоценность, сделал подряд три глубокие затяжки и передал глухонемому. Тот благодарно взял, обнюхал папиросу, лизнул мундштук, глухо и коротко взвыл от радости и жадно припал губами к папиросе.

– Эй, эй, потише, – жестами остановил его парень, – не казенная, кури потише.

Глухонемой тоже несколько раз затянулся с наслаждением, закрыв глаза, и с сожалением, не отрывая глаз от папиросы, передал ее мужчине. Так они передавали папиросу по кругу, жадно и с сожалением следя, как она становится все меньше.

– Недавно, – вдруг медленно начал говорить мужчина, будто разговаривая с самим собой, – я чуть человека не убил…

Он помолчал. Парень смотрел на него покрасневшими глазами.

– Бог спас, – продолжал мужчина, – не совершил грех… Деньги нужны были на ремонт грузовика… А тут и ломка подкатила. Крутит меня – хоть ложись и помирай. Ампулу нужно купить. Я взял анаши. Не помогло. Покурил – еще хуже стало. Тут, вижу, мужик передо мной, из дорогой тачки выходит, идет в подворотню. Никого нет рядом, тихо. Нож у меня в кармане. Иду за ним. Поймал его в подъезде, нож к горлу приставил: бабки давай, говорю. А он крутой мужик попался, не трус – не дам, говорит. Прямо в лицо мне, с ножом у горла – не дам, говорит, и так нахально. Кровь ударила мне в голову, еле сдержался, чтобы не пырнуть его… В тот момент, помню, так и трясло меня – перерезать ему горло, обшмонать карманы, и бежать! Сдержался. Бог спас меня от греха.

– Ну, а он что? – спросил парень, докуривая папиросу.

– Что же он? Домой ушел, – сказал мужчина.

– А ты?

– Как видишь, жив… К сожалению… – произнес мужчина.

– До следующего раза…

Он поднял голову и блаженно зажмурился на ослепительно чистое небо. Вздохнул облегченно.

ЗАВТРА, ЗАВТРА, ВЕДЬ ЗАВТРА ОБЯЗАТЕЛЬНО…

Было очень жарко. От моря пахло нефтью. Понедельник. Четверть второго.

По самым красивым дорогам

– Нет, ничего, – сказал мальчик. – Мне не больно. Ни капельки не больно.