Текст книги "Антология современной азербайджанской литературы. Проза"

Автор книги: Максуд Ибрагимбеков

Соавторы: Натиг Расулзаде,Этимад Башкечид,Афаг Масуд,Камал Абдулла,Исмаил Шихлы,Шериф Агаяр,Мовлуд Сулейманлы,Юсиф Самедоглу,Мамед Орудж,Иси Меликзаде
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

Анар (род. 1938)
НАВАЖДЕНИЕ
© Перевод Ч. Абдуллаев

 
Первый крик.
Возможно, то плач
перед наваждением
дней грядущих.
Последняя тишь —
покой от усталости жизни,
прохладная тень.
 

Расул Рза

Доктор Орудж был доволен жизнью, на здоровье никогда не жаловался. Ему было под сорок пять, но он до сих пор даже гриппом ни разу не болел, и заботы семьи его не очень обременяли. Жена его – Пакиза, на шесть лет старше его, была домовитой хозяйкой. Дом содержала в чистоте и порядке, готовила вкусно. Сама же была нетребовательна, без претензий – словно ягненок. Никогда не допекала мужа вопросами – куда и зачем пошел и почему так поздно явился… Орудж по утрам пил на кухне свой хорошо заваренный чай, ел яичко всмятку или яичницу, хлеб с маслом и сыром.

И одежду его Пакиза тоже содержала в идеальном порядке. Рубашка, костюм и галстук всегда свежевыглажены, туфли протерты, а если пуговицы на плаще были вечером расшатаны, утром уже он находил их крепко закрепленными.

И сыном был доволен. Окончил среднюю школу с золотой медалью. И в вуз поступил, можно сказать, своими силами. Хотя, конечно, и Орудж не дремал – слегка, как говорится, подсобил. Когда сын учился на втором курсе, Орудж вновь немножко помог и перевел его во Второй медицинский институт в Москве. Каждую неделю сын теперь звонит родителям, по праздникам шлет им поздравительные открытки. Но и Орудж не забывает о сыне, в начале каждого месяца высылает ему определенную сумму денег.

Орудж был известным в городе врачом – психиатром. Он любил свою профессию. К странностям пациентов относился снисходительно, с пониманием, не сторонился своих больных, а если ему удавалось кому-то помочь, был искренне рад. Ну, а если больной был совсем безнадежен, то старался не принимать это близко к сердцу – ведь их излечение не зависит от него, доктора Оруджа… Такие болезни ведь вообще не излечиваются. Конечно, у этого вопроса была и материальная сторона, и доктор Орудж не обязан был терпеть угрызения совести, оттого что его благополучие зиждилось на несчастье других – это его профессия, его работа. Он был специалистом высокого класса, прекрасно владеющим своим ремеслом. И это вполне в порядке вещей, если он облегчает чью-то незавидную участь, кого-то излечивает, кого-то обследует или даже подтверждает чью-то безнадежность – и затем со спокойной совестью берет свою законную плату. И если его так называемая законная плата оказывается несоизмеримо выше его собственной зарплаты, ну что ж… Значит, это обусловлено его заслугами, именем, знаниями. Ведь и то правда, что больные, вернее их родственники, ищут не других, а именно доктора Оруджа, они хотят попасть именно к нему на прием, готовы заплатить за услуги любую сумму. Помимо больницы, доктор Орудж два дня в неделю принимал больных у себя дома. Одним словом, в течение последних десяти-пятнадцати лет у доктора не было ровным счетом никаких материальных проблем. Получив четырехкомнатную квартиру в кооперативном доме, выходящую окнами на море, заново ее отремонтировал, пол устлал дорогим паркетом, сделал арочные проходы между комнатами, потолок и стены разукрасил лепными узорами. Комнаты, кухню, прихожую обставил импортной мебелью. Шкафы заполнил хрустальными вазами, всевозможной посудой из дорогого стекла, источавшей ослепительный блеск. Кроме того, Орудж имел три телевизора, два видео, проигрыватели с обычными и лазерными дисками. В зарубежные поездки отправлялся с видеокамерой. У него была автомашина «Волга» со стереомагнитофоном и дача в Мардакянах. И как раз все его беды впоследствии и начались именно с дачи.

Поначалу все шло хорошо. Вот уже пять лет как Орудж пользовался этой дачей. До известных событий восемьдесят восьмого года этот участок принадлежал одному армянскому врачу, переехавшему затем в Москву. Позднее Орудж достроил второй этаж, переоборудовал баню в сауну, обставил дом новой мебелью. Вместе с Пакизой он проводил на даче июль и август. И сын отдыхал там недели две, приезжая на каникулы из Москвы. Остальные месяцы в году Орудж наведывался на дачу один. То есть не то чтобы совсем один… В пятницу, после работы, проводив последних пациентов, Орудж ехал домой, переодевался, садился в «Волгу» и отправлялся туда. С тех пор как начались его отношения с Офелией, она каждую субботу приходила к нему на дачу, они весь день проводили вместе. И не только день. Офелия заранее предупреждала родителей о своем якобы дежурстве и оставалась с Оруджем на всю ночь. Правда, поначалу Оруджа немножко мучила совесть, особенно когда он вместе с Офелией с аппетитом поедал вкусные завтраки Пакизы, аккуратно сложенные в целлофановые мешочки, – жареное мясо, долму, курицу, зелень, помидоры, фрукты, запивая все это вином. Но постепенно это вошло в привычку, и угрызений совести как не бывало. В воскресенье Офелия просыпалась первой. Вставала, заваривала чай. Затем они вместе завтракали, затем Офелия уходила. А Орудж, взяв лопату, разрыхлял почву у корней фруктовых деревьев, поливал их из шланга. Часов в двенадцать приезжали друзья. С вечера Мехти приготавливал бастурму. Пока нанизывали мясо на шомполы, разводили костер, Орудж с друзьями отдыхал в сауне, попивая пиво, играя в нарды. Затем они выходили и принимались за шашлык из ребер барашка. Произносили друг о друге нескончаемые велеречивые тосты. Ближе к вечеру они начинали истощаться, друзья уставали и, сев в машины, разъезжались по домам. А Орудж, включив видео, садился смотреть какой-нибудь американский детектив. Свою коллекцию порнографических фильмов он также хранил на даче. Только этого не хватало, чтоб Пакиза смотрела подобные фильмы. Однако что касается Офелии, с ней он смотрел их с удовольствием. Сексуальные сцены на экране еще больше возбуждали их похоть.

Возвратившись в понедельник утром в город, Орудж чувствовал в своем теле легкость, свободу от стрессов и был готов начать новую трудовую неделю. Дома он сменял одежду и отправлялся на работу. Итак, днем – работа, понедельник и вторник – прием больных на дому, в среду вечером – преферанс у Мехти. В равной мере выигрывал и проигрывал. Впрочем, и играли-то не на какие-то там высокие ставки, а просто так, ради развлечения и удовольствия. Ну а по четвергам ходил помянуть усопших. Иногда даже в два-три места. Родных и знакомых было у него немало. И надо делить с ними горе и радость. С двумя-тремя близкими друзьями порой говорили о политике. Впрочем, она их интересовала в той мере, насколько влияла на благополучие их семей. Они были молоды и любили жизнь. И, конечно, женщин… Стремились урвать от жизни как можно больше. И, если было возможно, старались держаться подальше от политики. Не верили ни в одного из лидеров, молниеносно сменяющих друг друга… Действительно ли те лидеры были заинтересованы в окончании войны – или просто, заигрывая с народом, думали прежде всего о своих интересах? Стоило кому-то из них прийти к власти, как он тут же стремился урвать кусок пожирнее, прибрать к рукам все что можно.

Оруджу на жизнь хватало с лихвой. Ну а излишка он не хотел, понимал, что лишние запросы опасны, за них, чего доброго, и головой поплатиться можно. Он, чтоб чувствовать вкус жизни, имеет все, что человеку надо. И даже двадцатилетнюю Офелию, похожую на русалку. Офелия, совсем молодая, работала медсестрой в их клинике, была разведена с мужем. Как говорится, не сошлись характерами. Их брак не продлился и года. Орудж давно приметил Офелию, хотя у него были все возможности выбрать себе девушку и покрасивей ее. У него было все, что может привлечь женщину: рост, обаяние, со вкусом подобранная одежда, бойкое остроумие, напористость, деньги, дача, машина. Однако выбор его пал именно на Офелию.

Возможно, по той простой причине, что молодая женщина жила в Шувелянах, недалеко от дачи Оруджа. Об этом он узнал случайно. Как-то, возвращаясь в город, на станции увидел ее, спешащую на электричку. Орудж остановил машину и предложил ее подвезти. Так он узнал, что Офелия живет чуть ли не по соседству. Дача Оруджа находилась как раз недалеко от станции – между базаром и магазином, в конце укромного переулка, и потому появления молодой женщины в этих местах никто бы не заметил. Сворачивая в переулок и выходя из него, можно было быть совершенно уверенным, что тебя никто не увидит. Одним словом, полная конспирация. Орудж хоть и не желал себе в этом признаваться, однако знал, что в зарождении его отношений с Офелией это обстоятельство имело немаловажное значение. Во всяком случае их связь длилась уже три года. И поскольку они виделись не так часто – два-три раза в месяц, друг другу еще не надоели. Конечно, вначале Орудж был несколько обеспокоен, как бы это приятное времяпрепровождение не перешло для Офелии в нечто более серьезное… Однако вскоре успокоился, убедившись, что Офелия – благоразумная девушка и правильно понимает их отношения, довольствуясь тем, что есть – приятными мгновениями встреч, дорогими подарками. По всей видимости, ничего другого она и не желала, и не ждала.

И все это, вместе взятое: его работа, пациенты, лечение, материальное благосостояние, покой в семье, мечты о будущем сына, свежий воздух дачи, работа в саду, субботы, проведенные с Офелией, дружеские пирушки, преферанс, нарды, видеофильмы, – ограждало Оруджа от всех волнений жизни. И ему, собственно, не было дела, что там, за стеной его окрестности – как течет, вскипает, вспенивается жизнь, льется ли кровь, текут ли слезы… Возможно, что даже неосознанно срабатывал инстинкт самосохранения. Таким способом Орудж как бы предохранял себя от превратностей судьбы, несовершенства мира, которое еще никому не удавалось исправить, Оруджу тем более. Это была своеобразная форма спасения, желание жить беспечно и весело в этом недолговечном мире, куда мы заброшены не по своей воле.

Орудж не жаловался ни на здоровье, ни на сон. Обычно ложился в одиннадцать или половине двенадцатого, вставал в семь, самое позднее в половине восьмого: делал зарядку, мылся под холодным душем – летом и зимой, в любую погоду. Но в последнее время что-то напала на него бессонница. В полночь вдруг проснется и не спит до утра, ворочается с боку на бок. В голову лезет всякая чертовщина. Накатывает вдруг ужас от того, что жизнь неуклонно движется к закату – до пятидесяти рукой подать… а после – болезни, старость, ледяное дыхание небытия. Сколько там впереди осталось? Всего лишь чуток. Что будет после? Ничего… Орудж был воспитан атеистом и в существование того света, можно сказать, не верил – ни в рай, ни в преисподнюю. Как врач знал, из какого состава веществ состоит человек и в какой последовательности идет разрушение. Что же касается так называемого духа, он связан с активностью правого и левого полушария головного мозга, который действует согласно своим биологическим функциям. А от мозга также ничего не остается, все подвержено тлению. Все разговоры о потусторонней жизни, даже те, которым придается научный вид, – химера, сказки. Все это миф, пустые мечты, суеверие и только. Есть только этот мир, который мы видим, слышим, чувствуем. И мир этот длится, сказано, «всего лишь пять дней». Так отчего эти дни должны быть черными? Если ты сильный и волевой человек, сумей скрасить их в тот цвет, который тебе больше по душе. И живи себе на здоровье в этом цвете до самой старости. Оруджу казалось, что это ему удается! Но теперь эта ограда, эта стена, которую он сам же возвел, грозила обвалиться и разнести вал, за которым бурлило море жизни. И она как Хазар, чей уровень воды неожиданно вдруг стал расти, вздыбливаясь, грозя снести дамбу, потопить бульвар, деревья, дома… Общественная жизнь – митинги, забастовки, война в Карабахе, грызня за власть, смена государственного строя – оказывали свое влияние и на профессию Оруджа. Увеличилось число душевнобольных, появились новые виды различных маний и нервно-психических болезней. Родственники под благовидным предлогом приводили кого-либо из больных членов своей семьи к Оруджу на прием. Пятьдесят процентов этих пациентов были больны «карабахской проблемой». «Дайте мне возможность, и я за два часа разрешу карабахский узел», – так примерно говорили многие из них. Были и такие, которые собирались все разрешить за двадцать дней или, скажем, за двадцать минут. Совершенно многих охватил новый психоз. Во всех отношениях здоровые люди вдруг заболевали дотоле неизвестной ложной иллюзией, своего рода манией величия – верой в свои возможности разрешить карабахскую проблему. Им казалось, что из-за того, что они обладают этим секретом, они преследуются со стороны Москвы, КГБ. Один даже настойчиво и на полном серьезе уверял, что у Старовойтовой есть связь с инопланетянами, которых ей удалось перетянуть на сторону армян, и что теперь, поскольку пациент об этом осведомлен, за ним следят из космоса. Немало было и таких, в ком развилась болезнь на почве страха. Однажды привели к нему пациента, который вбил себе в голову, что Мингечаурская плотина вскоре взорвется, вода затопит пол-Азербайджана и от их народа ничего не останется. Другой узнал откуда-то, что дача Оруджа раньше принадлежала армянину, и пришел предупредить что тот, уезжая, якобы опрыскал специальным ядовитым химическим препаратом стены дома, кору деревьев. Этого нельзя, мол, почувствовать сразу – этот яд без цвета, без запаха. Но надышавшись им, человек заболевает и умирает в течение двух-трех месяцев. Тогда Орудж напомнил этому человеку, что он там живет уже пять лет. «Ну и что? – ответил тот. – В зависимости от особенностей организма болезнь может проявиться не сразу. Так что мой вам совет – сожгите сад, дом, деревья… Все, что там есть, и сами больше никогда туда не ступайте ногой».

Когда Орудж впервые увидел Балами, то решил, что и он его пациент, поскольку тот пришел, записавшись к нему на прием. Когда подошла очередь, в кабинет вошел коренастый смуглый мужчина средних лет с очень узким лбом. Кустистые брови, тяжело нависая над покрасневшими белками глаз, делали его облик тяжелым и страшным. Орудж, окинув его профессиональным взглядом, решил, что у него олигофрения, и тотчас подумал, что человек этот похож своим внешним видом на профессионального убийцу.

– На что жалуетесь? – спросил он, как всегда.

– На вас…

– Что?

– У меня есть жалоба на вас.

Но подобными ответами Оруджа не так-то легко было сбить с толку, поскольку он уже не раз встречался с манией, направленной лично против него. Решил начать с другого конца.

– Ваше имя? – спросил он, хотя на карточке оно и так значилось.

– Балами, по фамилии Дадашев. Я не болен. У меня на вас жалоба. Вы захватили мою дачу.

Орудж тотчас припомнил армянина, с которым был хорошо знаком.

– Ошибаетесь, – ответил он, – дача эта принадлежала одному армянскому врачу, который затем переехал в Москву.

– Не я, а вы ошибаетесь. До армянина эта дача принадлежала мне, точнее моему отцу, а до него – моему деду. Дача, на которой вы живете, – земля моих предков. Возможно, вы слыхали такое имя – Мешади Дадаш, так вот это мой дед. Я пришел просить вас возвратить мне мою дачу. Время теперь подходящее, каждый стремится вернуть принадлежавшее ему ранее имущество, и будет лучше для вас, если вы также вернете нашу дачу по доброй воле. Мне бы не хотелось, чтоб между нами из-за этого возникли споры, раздоры. Все, что я сказал, сущая правда. Здесь не может быть другого выхода.

– Мне эту дачу выделил трест дачного хозяйства. Обратитесь туда.

– Я не собираюсь никуда обращаться. Во-первых, потому что у меня на руках нет никаких документов, купчей и так далее, подтверждающих мои слова, во-вторых, вы известный ученый, врач… Вряд ли у вас отберут и передадут мне…

– Тогда что вы от меня хотите?

– Вот того и хочу, чтобы вы добровольно возвратили мне мою дачу.

У Оруджа чуть было не сорвалось с языка: «Вы в своем уме?», но он вовремя сдержался. Как психиатр не имел права на подобный тон.

– Хорошо, – сказал Орудж. – Я живу на этой даче уже пять лет, достроил второй этаж, сделал другие ремонтные работы. Где же тогда вы были все это время? Почему только сейчас очнулись?

– Это не имеет значения. Вы потратились, ну что ж, мы это обговорим и возвратим ваши затраты. Но и вы должны будете вернуть мою дачу. Я старший сын в семье, и эта дача принадлежит мне. Я прав? Я ведь предлагаю честную сделку?

– Нет, не честную, – посмотрев на часы, сказал Орудж. – У меня нет времени на пустые разговоры. Меня ждут больные. Всего хорошего.

– Значит, не возвращаете мне дачу?

– Нет.

– Почему?

– Не вижу смысла говорить, объяснять это. Дачу я получил законным путем, она моя, и я там буду жить.

– Нет, я не позволю вам там жить. Вы и дня там не останетесь.

– Почему? Вы ее подожжете или танк поставите у ворот?

– Это мое дело.

– Ну хорошо, а если я сообщу в милицию, что вы меня шантажируете?

– Я как раз этого и добиваюсь… Хочу, чтобы по вашей жалобе меня поймали и посадили за решетку. Сейчас уже время другое. Вас все знают. Представляете, какой ажиотаж поднимется в газетах. Да вас заставят кровью плакать. Будут говорить, мол, известный ученый, врач отобрал у бедного сельчанина дачу, в тюрьму его запрятал, оставил его детей сиротами.

У Оруджа лопнуло терпение.

– Знаете что? Пока я не взял вас за шиворот и не вышвырнул, убирайтесь – и чтоб я вас здесь не видел больше.

Балами спокойно встал, хмуро и тяжело глядя:

– Ну что ж. У меня два сына. Старшему Гусейнаге – двадцать один, младшему Гасанаге – девятнадцать. Если мне самому не удастся возвратить мою дачу, это сделают мои сыновья. Бог не терпит, если кто-то на чужое добро зарится. Не бойтесь людей, бога побойтесь, – закончил Балами свою тираду и, спокойно направившись к дверям, вышел.

Это случилось в пятницу. Назавтра Орудж должен был встретиться с Офелией. Но он позвонил ей:

– Завтра я буду занят и не поеду на дачу. Встретимся на следующей неделе.

Офелия, молча выслушав, ничего не ответила.

* * *

Однако и на следующей неделе Орудж, найдя причину, вновь известил Офелию о том, что не поедет на дачу. И не поехал. Отказался не только от ночи любви, но и от дружеской компании. Друзья удивились. Он же, оправдываясь, говорил, что, мол, отключили газ и свет на даче.

Мехти сказал:

– Я сейчас же позвоню Сеидаге, и тот пошлет человека, он тебе все исправит.

– Нет, не стоит, я уже говорил с мастером. Тот должен прийти и отремонтировать что нужно. На следующей неделе, даст бог, встретимся.

– Кстати, и про высоковольтную линию не забудь сказать, пусть уберет ее с территории дачи.

Через сад Оруджа проходила высоковольтная линия, Мехти ее имел в виду. Не дай бог при сильном ветре линия могла сорваться. Орудж и сам думал позвать мастера и попросить его убрать с территории дачи высоковольтную линию. Однако все откладывал – недосуг было.

Орудж не боялся Балами. Опасался лишь, что тот может выследить его и Офелию, затем сообщить родителям девушки, ославить ее на все село. Ну а если бы он поехал и не сообщил Офелии, она могла бы прослышать об этом и огорчиться, подумав, что Орудж ее избегает, пресытился ею, хочет положить конец их отношениям. Во всяком случае, он не ездил на дачу недели две. Но как-то, не удержавшись, спросил у Офелии, знает ли она человека по имени Балами Дадашев из их села, мол, приходил к нему такой пациент.

– Ему лечиться надо, – пояснил он девушке, – а он только раз был и потом пропал.

– Балами? – переспросила Офелия. – Да конечно я его знаю. Пять лет в тюрьме просидел, только вышел.

– Вот как? И за что его посадили?

– Кажется, за убийство. Говорили, он буфетчика убил. Но не могли доказать. Балами в буфете напился и избил его. Но все дело в том, что буфетчик не на работе умер, а пришел домой и в ту же ночь скончался от разрыва сердца. Да и буфетчика, собственно, Агакул избил, а Балами только раза два двинул его головой. В общем, дали ему пять лет. Вот и вышел теперь. В то время все село об этом говорило.

Через две недели Орудж несколько успокоился, показалось, что не было никакого Балами, что ему дурной сон приснился. И потому напрасно он откладывает встречу с Офелией, с друзьями. Сегодня пятница, завтра он обязательно договорится с Офелией и поедет на дачу, а в воскресенье позовет друзей на шашлык.

С такими вот приятными мыслями он вошел в спальню, когда раздался телефонный звонок.

– Алло?

– Здравствуйте, это Балами.

– Кто?

– Балами. Я был у вас месяц назад, вспомнили? По поводу дачи. Ну вы пришли к какому-нибудь решению?

Орудж хотел швырнуть трубку, но воздержался.

– Как вы узнали мой телефон?

– Разве это трудно? Я и адресок ваш знаю. Ну хорошо, что вы решили?

– Я уже сказал вам. И прошу меня больше не беспокоить.

– Хорошо. Но у меня к вам просьба, возьмите карандаш, бумагу и запишите.

– Что?

– Сейчас скажу, пишите!

Он продиктовал Оруджу шесть номеров, и Орудж, сам удивляясь своему послушанию, записал.

– Ну как, записали?

– Что это за номер?

– Мой телефон. Когда решитесь вернуть мне дачу, позвоните.

Орудж нервозно положил трубку, хотел смять и выбросить бумажку с телефоном, однако, как под гипнозом, свернул ее и положил в карман.

Утром Офелия сама подошла к нему. Воровато оглядываясь в коридоре, спросила шепотом:

– Не соскучился никак еще? Завтра увидимся?

– Завтра не могу. На следующей неделе.

Однако Орудж на дачу не поехал и в следующую субботу. Как-то раз подошла к нему Офелия и попросила разрешения на два часа раньше уйти с работы. Ей необходимо быть на поминках.

– Пожалуйста. А кто у вас умер?

– Сосед. Я с дочкой его дружу. – Вдруг, как бы о чем-то вспомнив: – Вахсей, чуть не забыла. Ведь и ты его знаешь?

– Кого?

– Ну, того, кто умер. Он приходил к тебе, и ты еще справлялся о нем.

Орудж почувствовал, что сердце его забилось сильнее.

– Балами?

– Да… Балами… У него случился обширный инфаркт. Вот и умер.

Нельзя радоваться ничьей смерти, это грех. Но в тот момент после известия о смерти Балами Орудж будто почувствовал какое-то облегчение, будто с души камень свалился.

Утром, увидев Офелию, сказал торопливо.

– Завтра еду на дачу. Жду тебя там.

А Пакизе сказал:

– Давно я на даче не был. Завтра хочу поехать.

Пакиза знала, как быть. Аккуратно вложила в тендир чурек, котлеты, разместила в пакетах картошку, вареные яйца, сыр, масло, яблоки, зелень – рейхан, тархун, редиску… Все это сложила в большую плетеную корзину. Минеральную воду, алкогольные напитки не было необходимо брать. Их на даче было в избытке.

Орудж, надев дачный костюм – синие джинсы фирмы «Филипс», туфли – «адидас», простившись с Пакизой, спустился с корзиной в гараж. Вывел свою «Волгу» на шоссе и включил магнитофон. Звучали песни Ажды Пекан, Ибрагима Татлысеса, Сезен Аксу, и в памяти Оруджа оживали картины того, что должно произойти через два-три часа в его дачном домике. Приятная дрожь охватывала все его тело. Он представлял себе, как немного времени спустя подойдет к приоткрытым воротам и, оглядев переулок, будет с нетерпением ожидать Офелию. Вот мелькнет зеленый плащ, раздастся поспешный стук каблуков… Еще шаг, и Офелия бросится в его объятия. Орудж одной рукой закроет ворота, другой будет гладить ее волосы, шею, затем возьмет девушку на руки, внесет в дом. Раздевшись, они войдут в сауну. После горячих паров станут под холодный душ, обнимутся. Еще не остывший пар, холодная вода, смывающая пот, пахучий шампунь – все это стремительно сольется, и два тела соединятся в одно. Затем они будут пить коньяк, слушать музыку, смотреть порнографические фильмы. Конечно, подобные картины Офелия соглашалась смотреть разве что под воздействием коньячных паров. Потому что они сами, тут же, и даже еще более изощренно, повторят эротические сцены, увиденные на экране.

Месяц без Офелии еще сильнее разжег, распалил его воображение. Стараясь догнать время, увеличил скорость. Можно подумать, что в его это власти было – передвинуть часы, поспеть раньше времени к грядущим событиям. Вспоминая запах духов Офелии, ее прикосновения, ласки, шепот, любовные стоны, он торопился, спешил. Проезжая мимо двухэтажного дома, где жила Офелия, он представил себе, как она готовится к встрече – меняет нижнее белье, надевает чулки, душится… И голова его при этом слегка кружилась, глаза заволакивала пелена томления и нетерпения. Въехав в переулок, он вышел из машины и, вдев ключ в массивный замок, отворил двойные ворота. Затем он вошел на территорию дачи, запер ее изнутри и отворил дверь, находящуюся на первом этаже. Вынес корзину из машины, сложил продукты в холодильник, затопил печь, зажег свет, включил телевизор.

Был теплый апрельский день. Бросив плащ на перила балкона, Орудж немного погулял во дворе, осмотрел сад, полюбовался на море, видневшееся вдалеке, и затем поднялся на второй этаж в спальню, где у него стояло видео. У дверей обмер: внутри замка торчал ключ. Орудж не верил глазам. От дома, ворот и комнат было два ключа, и оба находились у Оруджа. Один – в сейфе, другой – у него в кармане. И если оба ключа у него, тогда откуда взялся третий?

Ключ вдруг стал тихонько в замке поворачиваться, значит, внутри кто-то был и этот кто-то открывал ключом дверь. Орудж оцепенел от ужаса – кто бы это мог быть? Он почувствовал, как его прошибает холодный пот. Ключ, сделав полный оборот в замке, остановился. Вытянув руку, Орудж толкнул дверь и вошел внутрь. Вздрогнул – внутри находился человек довольно странного облика. С желтыми волосами, желтой щетиной на щеках – словом, все у него было желтое, даже ресницы. «Альбинос», – догадался про себя Орудж. Взяв себя в руки, спросил:

– Ты кто? Что ты здесь делаешь?

– Я Гусейнага, – ответил альбинос. – Старший сын Балами. Я пришел в свой отчий дом. А ты здесь что делаешь?

Оруджу кровь ударила в голову; как смел этот наглый альбинос, это страшилище войти в его дом, разлечься на его кровати, на той самой кровати, где он занимался любовью с Офелией и пережил и будет еще переживать незабываемо восхитительные мгновения; разлегся, даже не потрудившись снять туфли, смял, осквернил подушки, одеяла.

– Убирайся отсюда! – не своим голосом заорал на него Орудж. Но тут же осознал, что уже не в силах владеть собой, вскипел как мальчишка.

Гусейнага не тронулся с места.

– С чего ты взял, что это твой отцовский дом? – напустился на него Орудж. – Это я его выстроил.

Гусейнага не тронулся с места.

Орудж решил, что если понадобится пустить в ход силу, он, пожалуй, легко справится с этим щуплым наглецом. Хоть он и старше его годами почти вдвое, однако не потерял спортивную форму. Но только этого еще не хватало, чтоб Орудж, один из уважаемых людей в городе, известный врач, ученый, полез драться с каким-то проходимцем и сопляком.

Однако время шло, скоро должна была прийти Офелия. Она не должна была увидеть здесь Гусейнагу, а тот вообще не должен был увидеть ее. До ее прихода Орудж во что бы то ни стало должен выставить вон этого непрошеного гостя. По возможности мягко он сказал:

– Сынок, эти вопросы так не решаются. Я и твоему отцу объяснил. Мне эту дачу выделил трест дачного хозяйства. И вы туда обратитесь, идите, куда хотите, подавайте жалобу в суд. Мы ведь не в джунглях живем, чтобы каждый мог прийти и захватить то, что ему нравится. Если сейчас позвоню в милицию, тебя заберут, посадят в тюрьму. С какими такими намерениями ты влез в чужой дом? Откуда взял ключи?

Гусейнага стоял молча, без движения, уставясь желтыми глазами прямо Оруджу в глаза. Под этим колючим взглядом, испытывая чувство растерянности и неприязни, Орудж не знал, как ему поступить.

– Ну, хорошо, довольно. Уходи отсюда, а ключи я забираю. И чтоб больше и духа твоего здесь не было, не смей и близко подходить к моему дому. Понятно? А если тебе что-то неясно, зайдешь ко мне в городе – поговорим.

Но когда Орудж протянул руку, чтобы забрать ключи, в глазах Гусейнаги зажглась холодная искра, рот скривился. Запустив руку под кровать, Гусейнага вытащил оттуда лопату, ту самую, которой Орудж разрыхлял корни деревьев в саду. Видно, Гусейнага заранее ее туда припрятал. Но с какой целью? Схватившись за древко, Гусейнага бросился на Оруджа, целясь острием ему в голову. Все, что было после, Орудж помнил смутно, как кошмарный сон, как кадры из фильмов ужасов. Реакция его была мгновенна. Не ожидая удара Гусейнаги, он молниеносно метнулся на противника, одной рукой схватил его за запястье, а другой – за древко лопаты. Правым коленом с силой пнул альбиноса между ног. От боли Гусейнага закричал, рука его ослабла, и Орудж смог отобрать у него лопату. Но в этот момент Гусейнага, собравшись с силами, ударил Оруджа кулаком. Орудж от боли чуть не лишился рассудка, свет в глазах его померк, терпение лопнуло, и он, уже не владея собой, поднял лопату и со всего маху ударил Гусейнагу по черепу. В ту же секунду, как это бывает в фильмах, быстрые кадры сменились на медленные. Гусейнага повалился на пол, из разбитой головы потекла кровь, взгляд заледенел. Орудж, как врач, сразу понял, что произошло; Гусейнага умер. И его убил он, Орудж. К тому же в своем собственном доме, то есть в доме Оруджа, на даче, которую он, Орудж, выстроил. И теперь здесь, в этой комнате – мертвец. Труп молодого человека двадцати одного года. Его кровь испачкала кровать, стены, пол. Лопата также была вся в крови. В последние годы чтение Оруджа состояло сплошь из детективных романов. И по видео насмотрелся их вдоволь. И поэтому, видя, что произошло, первое, что он сделал, – вытащил носовой платок и тщательно протер рукоятку лопаты, на которой ясно остались следы его рук. В детективных романах именно так и поступали. Затем он хотел вытереть кровь с острия лопаты, но почему-то не вытер. Если на рукоятке нет следов его рук, какой вред от крови? Все равно поймут, что Гусейнага убит лопатой. Но кто убил? Пусть ищут. Вначале пусть найдут ответ на вопрос – что здесь делал Гусейнага? С какой целью пробрался на чужую дачу? Как вошел в эту комнату? Откуда взял ключи? Украл ли? Но это невозможно, оба ключа у Оруджа. Снял слепок и сделал себе новый ключ? Возможно, но с какой целью? Нагло пробраться в чужой дом, улечься на чужую постель – можно ли таким образом стать владельцем дачи? Ведь мы не в джунглях живем, в конце концов есть законы.

Да… До этой минуты закон был на стороне Оруджа. После того, что случилось, каковы бы ни были мотивы, закон отвернется от него. Убит человек, и убил его Орудж. Это он совершил преступление, он обвиняемый, виновный, преступник. Конечно, все это так только в том случае, если смогут раскрыть это преступление, доказать его вину. Нет, он должен бежать, спасаться. Ну а если дело раскроется – все отрицать, нет, он в тот день не был на даче. Но тогда следователь может задать вопрос: «Откуда вы знаете, в какой именно день?».