Текст книги "Хемингуэй"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

Глава двадцать пятая ПОЛЕТ НАД ГНЕЗДОМ КУКУШКИ

«Специально для „Нью-Йорк таймс“. Кетчум, Айдахо, 2 июля – сегодня Эрнест Хемингуэй обнаружен в своем доме мертвым вследствие огнестрельного ранения в голову из охотничьего ружья. Фрэнк Хьюит, шериф графства, заявил, что смерть „похожа на несчастный случай“. Он сказал: „нет никакого свидетельства нечестной игры“.

Тело писателя, одетого в пижаму и халат, было найдено его женой в холле их современного дома. Двуствольный дробовик 12-го калибра, в котором отсутствовал один патрон, лежал возле него. Миссис Хемингуэй, четвертая жена писателя, на которой он женился в 1946 году, заявила: „Мистер Хемингуэй случайно убил себя при чистке оружия в 7:30 утра“. Дата похорон пока неизвестна. Они не будут публичными. М-с Хемингуэй дали успокоительное. Коронер Рей Макголдрик сказал сегодня вечером, что завтра, после разговора с м-с Хемингуэй, он решит, проводить ли следствие.

Писатель вышел из клиники Майо в Рочестере, Миннесота, в прошлый понедельник после двух месяцев лечения от гипертонии и того, что представитель клиники назвал „застарелым гепатитом“. Его лечили там же в прошлом году, он был выписан 23 января после 56 дней в клинике. Приблизительно месяц назад врач м-ра Хемингуэя в клинике охарактеризовал его здоровье как „превосходное“. Писателя беспокоил его вес – 200 фунтов. Его рост был шесть футов.

М-р Хемингуэй и его жена прибыли в пятницу вечером в эту деревню близ Сан-Вэлли. Чак Аткинсон, владелец гостиницы в Кетчуме, который дружил с м-ром Хемингуэем двадцать лет, был с ним вчера. Он сказал: „Он, казалось, был в хорошем настроении. Мы не говорили ни о чем особенном. Я думаю, что он провел прошлую ночь дома“. Однако помощник шерифа Лес Дженкоу, еще один друг и первый представитель власти, оказавшийся на месте трагедии, сказал, что свидетели говорили ему, что м-р Хемингуэй „казался похудевшим и угнетенным“.

В момент выстрела м-с Хемингуэй, кроме которой в доме никого не было, находилась в спальне наверху. Выстрел разбудил ее, и она спустилась по лестнице, чтобы обнаружить тело ее мужа около стойки с оружием в холле. М-с Хемингуэй сказала друзьям, что она не нашла никакой записки.

М-р Хемингуэй был страстным охотником и экспертом по огнестрельному оружию. Его отец, доктор Кларенс Э. Хемингуэй, также был охотником. Он застрелился в своем доме в Оук-Парке в 1928 году в возрасте 57 лет, страдая диабетом. Орудием самоубийства был пистолет, принадлежавший отцу доктора. Тема самоубийства отца часто возникала в рассказах Хемингуэя и в романе „По ком звонит колокол“. М-р Хемингуэй получил свой первый дробовик в 10 лет. Став взрослым, он искал опасностей. Он был ранен минометным выстрелом в Италии во время Первой мировой войны и едва избежал смерти во время гражданской войны в Испании, когда три снаряда попали в его гостиничный номер. Во время Второй мировой он пострадал в автомобильной аварии. Он едва не умер от заражения крови на африканском сафари; он и его жена чудом спаслись при крушении самолета на другом сафари.

М-р Хемингуэй владел недвижимостью на Кубе и в Ки-Уэст, Флорида. В Кетчум он впервые приехал 20 лет назад. Он купил дом у Роберта Топпинга три года назад. <…> „Заупокойная служба и похороны пройдут в Кетчуме, – сказал м-р Макголдрик. – Это был дом Хемингуэя, который он любил“.

Согласно новому закону штата Айдахо, который вступил в силу вчера, старший офицер полиции должен провести расследование в случае неестественной смерти и определить ее причину. Он может организовать следствие, если хочет, но это необязательно. В конце дня м-р Макголдрик сказал: „Пока я могу только сказать, что покойный сам нанес себе рану. Ранение было в голову. Я не могу утверждать, что это случайность, и не могу утверждать, что это самоубийство. Свидетелей нет. Если что-нибудь указывает на грязную игру, шериф может провести следствие. Я не думаю, что будет следствие, но если появятся новые свидетельства, оно может быть начато в любое время“. „Мэри считает это несчастным случаем, и я надеюсь, что так и будут считать, – сказал м-р Аткинсон. – Но, возможно, мы должны будем изменить нашу позицию и провести следствие. Я знаю, что Папу (прозвище м-ра Хемингуэя) не волновало бы то, что будет написано в бумагах“. М-р Аткинсон попытался связаться с родственниками м-ра Хемингуэя. Он телефонировал госпоже Джаспер Джепсон, сестре писателя, которая сказала, что вылетает в Кетчум немедленно. 28-летний сын писателя Грегори, студент медицинского факультета университета Майами, прилетит завтра. Другой сын, Патрик, по словам м-ра Аткинсона, находится на сафари в Африке, а третий, Джон, занимается рыбной ловлей в штате Орегон».

Агентство ЮПИ, 2 июля: «Президент Кеннеди оплакивал сегодня смерть Эрнеста Хемингуэя, которого он назвал одним из величайших писателей Америки и „одним из великих граждан мира“».

* * *

Первое официальное сообщение о смерти сделали Макголдрик и Хьюит; в 7.40 утра врач Скотт Эрл удостоверил факт смерти. Утверждение жены о несчастном случае сразу было поставлено под сомнение: как сообщало ЮПИ, «должностные лица не нашли в комнате никаких приспособлений для чистки оружия». Журналисты накинулись на Макголдрика, тот отвечал: «Я там не был и ничего не знаю. Возможно, правда никогда не выяснится. Никто ничего не видел. Семья хочет, чтобы было так, и я с этим согласен». Следствия так и не провели, вскрытия – тоже, зато постарались все прибрать, так что нет даже единого мнения о том, из какого оружия и в какую часть лица был произведен выстрел.

Похороны прошли 5 июля на кладбище в Кетчуме. Закрытый гроб был украшен красными розами. Журналистов не допустили (вдове, скрываясь от них, пришлось изменить номер телефона, добровольцы несколько дней охраняли подходы к дому). Присутствовало около пятидесяти человек: среди местных – Сэвирс, Дональд Андерсон, Парди, Аткинсон, супруги Арнольд, из приезжих – Хотчнер, Скрибнер, Лэнхем, Валери Денби-Смит, Антонио Ордоньес, Отто Брюс, Джордж Браун, Дэвид Брюс, Ли Сэмюэлс, Каролс Коли, Менокаль, Роберто Эррера. Патрик так и не успел к похоронам, а Грегори успел – и женился на Валери. Заупокойную службу провел преподобный Уолдеман, католический священник церкви Богоматери Снегов в Кетчуме. Накануне он сказал журналистам, что мессы не будет, но вопрос о несчастном случае или самоубийстве не имеет значения: «Мы не судили об этом и не задавали вопросов». Место захоронения выбрали по соседству со старым другом покойного Тейлором Уильямсом и на памятнике, что был установлен пять лет спустя на дороге Трейл-Крик-роуд, милей севернее Сан-Вэлли, высекли надпись, сделанную самим Хемингуэем больше двадцати лет назад: «Но больше всего он любил осень… осень в рыжеватых и серых тонах, желтые листья на тополях, листья, плывущие в потоках форели, и над вершинами холмов высокое синее безветренное небо… Теперь он будет частью их всегда».

Вскоре после похорон Мэри в сопровождении Валери отправилась на Кубу, где подарила (американцы, впрочем, сомневаются в добровольности дара) кубинскому народу свою усадьбу, а Фиделю Кастро – одно из мужниных ружей (Кастро оставил подарок в доме, ставшем музеем), взамен выторговав разрешение вывезти большую часть архива и некоторые вещи. (В 2002 году кубинское правительство открыло доступ к части архива, оставшейся в «Ла Вихии».) Потом Скрибнер, Хотчнер, Мэри и Валери несколько лет занимались разбором рукописей. Другие родственники в этом участия не принимали. В 1979 году Мэри основала Фонд Хемингуэя с первоначальным взносом в 200 тысяч долларов, из средств которого ежегодно выплачивается премия (присуждаемая совместно с ПЕН-клубом) за лучшую книгу на английском языке. Она умерла в возрасте 78 лет, 26 ноября 1986 года, и была похоронена рядом с мужем.

Первым журналистом, заявившим о самоубийстве писателя, был Эммет Уотсон – тот самый, что получил эксклюзивное интервью о кубинской революции. Мэри признала его правоту: «Я не лгала сознательно, когда заявила прессе, что это был несчастный случай. Прошло несколько месяцев, прежде чем у меня хватило сил осознать правду». Хотчнер считал, что вдова «не могла принять правду» – самоубийство бросило бы тень на образ великого человека. Валери подтверждала это: «Она пыталась скрыть факты не столько от мира, сколько от себя самой. Жестокая, невыносимая правда только добавила бы боли к ее трагической потере».

Никто из близких не удивился. Лестер написал, что брат «даровал» себе смерть, как «дарил» ее животным; Грегори назвал поступок отца «полудобровольным актом», к которому привело его состояние «вызова по отношению к жизни». По мнению Хотчнера, Папа застрелился, когда осознал, что больше не способен вести активную жизнь и работать. Валери назвала три причины: потеря здоровья, невозможность работать и отъезд с Кубы. Франц Штетмайер: «Беда его главная – он боролся не с идеями, чуждыми ему взглядами, а сражался с самим собой! На это он и израсходовал свои силы… Он был человеком, не рожденным для жизни в старости…» Милтон Уолф: «Когда я услышал, что он покончил с собой, я ничуть не удивился. Он сделал и написал все что мог. Его последние работы были такие дрянные, что даже он это понимал. Он потерял все еще до того, как умереть. Тратил себя на львиную охоту с Гари Купером и всякое такое. <…> Высшей точкой его жизни была Испания». Агнес фон Куровски: «Это с самого начала было в нем заложено». Генрих Боровик: «Эрнест Хемингуэй не мог быть немощным. Он сказал мне однажды: „Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пуля в лоб“. Так сказал и так поступил». Тилли Арнольд: «Я знала, что он сделает это. <…> Он думал, что неизлечимо болен и ничего нельзя сделать. Он сказал еще в 1939 году, что есть три причины для самоубийства. Первая – если вы безнадежно больны. Или если вас подвергают пыткам в плену. И третья – если вы оказались в море, не умея плавать, и предпочитаете утонуть сразу». Бад Парди: «Он был такой отличный мужик. Я думаю, если он не мог писать, то решил, что и жить не стоит».

Хотя факт самоубийства никогда не был установлен официально (строго говоря, нет даже доказательств, что не Мэри застрелила мужа – у нее были возможность и мотив (наследство) и именно она не допустила следствия) – ни один серьезный изыскатель, даже из тех, кто утверждает, что Хемингуэя «погубило ФБР» или «погубила жена», не сомневается в том, что он нажал на курок сам. Сделал ли он это «в здравом уме и твердой памяти» и почему сделал – другой вопрос. Мы лишь можем проследить цепь событий, приведших к этому.

* * *

Вернувшись осенью 1960 года из Испании, он, по рассказу Мэри, несколько дней пролежал пластом в нью-йоркской квартире, плакал, тосковал по Валери, требовал Хотчнера. 22 октября жена привезла его в Кетчум. Но лучше ему не стало. Его мучили разные страхи – во-первых, денежные. Ему казалось, что он и Мэри нарушили налоговое законодательство и вот-вот сядут в тюрьму. Его переписка с поверенными, Спейсером и Райсом, доказывает, что он вникал в финансовые вопросы и неплохо разбирался в налогах. В первых числах 1961 года он купил книгу о налоговых преступлениях и, по свидетельству окружающих, постоянно перечитывал ее. Прочтя описание одной из махинаций – хозяева не платили социальный налог на зарплату горничной и им грозил штраф в 10 тысяч долларов или пять лет тюрьмы, – очень переживал и устроил Мэри сцену, утверждая, что она не заплатила налог за их служанку Мэри Уильямс, что привело к трехдневной ссоре. Он также думал, что не может уплатить подоходный налог за прошедший год, так как на счете, открытом им для хранения средств, предназначенных для налогов, денег недостаточно. Наконец, он обвинял Мэри в том, что она не задекларировала в 1959 году 50 тысяч долларов, на которые были куплены акции.

Все опасения не имели почвы – ни Мэри, ни он ничего не нарушали, как доказал в специальном исследовании Энтони Реболло: хотя Хемингуэй и бранился беспрестанно, что государство бессовестно его обворовывает, трудно было найти в Америке столь примерного налогоплательщика. Бюро налоговых проверок проводило в конце 1940-х аудиторскую проверку его счетов – ни малейших нарушений не было выявлено. В 1948 году, когда Райс без его ведома затребовал возврат налогового вычета за 1944 год, Хемингуэй написал ему: «Я не хочу, чтобы вы когда-либо предпринимали действия по возвращению налогов, не проконсультировавшись со мной, чтобы я мог решить, будет ли это благородным и этичным, не просто с юридической точки зрения, но по моим личным моральным правилам. Я материально пострадал из-за налогов, но я горжусь тем, что помог моему правительству. Я не желаю вопить о своих материальных потерях, как и о физических. Я отчаянно нуждаюсь в деньгах, но не настолько, чтобы совершать какие-либо постыдные поступки».

Он вовсе не нуждался в деньгах «отчаянно», в действиях Райса не было ничего постыдного, а фраза о помощи правительству, вероятно, была ироничной, но это доказывает, как болезненно щепетилен он был даже в полном рассудке; неудивительно, что под конец жизни эта черта в нем развилась. 4 декабря 1960 года он написал странный документ, известный как «Меморандум для тех, кого это касается», где говорилось: «Моя жена Мэри никогда не знала и не предполагала, что я совершал какие-либо незаконные действия. Она не была в курсе моих финансовых дел, как и отношений с кем-либо… Она не знала ничего о моих преступлениях или незаконных действиях, имела лишь самое общее представление о состоянии моих финансов, и только помогала мне составлять налоговые декларации на основании данных, которые я ей предоставлял». «Те, кого это касается» – очевидно, Бюро налоговых проверок, чьи агенты чудились ему повсюду: однажды, увидев, что в здании кетчумского банка вечером горит свет, он решил, что это агенты проверяют его счета.

Он оставил вдове почти полтора миллиона долларов; после всех выплат ей досталось около миллиона. У него имелся внушительный и разумно составленный портфель акций 36 успешных компаний, включая «Кодак», «Дженерал моторс», «Бетлехем стил», Американскую телефонную и телеграфную компанию. При этом он утверждал, что разорен и его семье негде жить. Тилли Арнольд, однако, свидетельствует, что, несмотря на эти, высказываемые каждому встречному, жалобы, он незадолго до смерти предлагал ей денежную помощь.

Боялся он и другого государственного органа – ФБР: говорил, что находится «под колпаком» за «старые грехи» и агенты следуют за ним по пятам. Впервые эти страхи проявились летом 1948-го, когда он писал Виртелу, что их переписку перлюстрируют, и говорил окружающим, что распознает агентов ФБР в толпе; поскольку к тому же периоду относится возникновение «финансовых страхов» и рассказы о «26 убитых фрицах», можно предположить, что душевное заболевание началось именно тогда. Потом страхи утихли и до 1959 года не возобновлялись в такой форме, чтобы это вызвало беспокойство окружающих, хотя Хотчнеру он всегда говорил, что его телефонные разговоры прослушиваются. Знакомые вспоминают, что с конца 1950-х он в ресторанах садился спиной к стене, с испугом вглядываясь в каждого входящего. Достоверно известно по меньшей мере о двух эпизодах 1960–1961 годов, когда он «разоблачил агентов ФБР»: в ресторане схватил официанта за руку и закричал, что тот следит за ним, в другой раз заподозрил пару коммивояжеров в баре. Когда жена везла его в Кетчум, он, по ее словам, оглядывался, утверждая, что за ними следует автомобиль с агентами. Есть изыскатели, полагающие, что ФБР действительно за ним следило, например, Сирулес и беллетрист Симмонс. Для таких утверждений были причины – но о них чуть позже.

Еще один повод для страхов – Валери. После Гаваны она жила в Нью-Йорке, училась в Академии драматического искусства (платил Хемингуэй), работала в журнале «Ньюсуик», получила вид на жительство, но Хемингуэй считал ее «нелегалкой» и говорил, что из-за нее его преследует еще один страшный государственный орган – Бюро по иммиграции. (В Кетчум Валери не приехала. В книге она писала: «Эрнест понял, что больше не нуждается во мне», – но в поздних интервью говорила иное: Мэри «отдалила» ее от мужа и она не приезжала в Кетчум потому, что ее «исключили из круга» и «подвергли остракизму». А Хотчнеру Папа говорил, что Валери, возможно, тоже служит в ФБР…)

Осень 1960 года была очень тяжелой – Хотчнер, прибывший по просьбе Хемингуэя (Мэри, ревновавшая ко всем, неохотно дала на это разрешение), обнаружил его истерзанным страхами. Давление поднялось до критического, речь затруднена. Не зная о болезни, приехали профессора из университета Монтана, Сеймур Бетски и Лесли Фидлер, чтобы просить писателя прочесть лекцию, и были шокированы его видом: по словам Бетски, лицо его было красным и опухшим, руки и ноги, напротив, истощены, он едва ходил, с трудом складывал фразы, выглядел «дряхлым библейским старцем», но был трезв и вел себя «со старосветской учтивостью».

Было ясно, что ему нужно в больницу, но какую? Его психическое состояние пугало Сэвирса, Мэри и Хотчнера больше, чем физическое, и они решили поместить больного в такую клинику, где наряду с терапевтическим лечением провели бы психиатрическое. Убедить в этом самого больного удалось – по словам Мэри и Хотчнера, во всяком случае, – без особого труда. Рассматривались две больницы: братьев Маннингер и братьев Майо. Первая была более известной, но Мэри предпочла вторую. Многие биографы считают это ее главной ошибкой, если не преступлением, а врачей из Майо называют шарлатанами. Вообще-то Майо представляет собой всемирно известную сеть медицинских учреждений, а клиническая больница Майо входит в перечень топ-клиник США. Но по психиатрии она никогда не занимала первых мест. Причину, по которой Мэри ее выбрала, назвал Хотчнер (Мэри его не опровергала) – стремление избежать огласки. Клиника Маннингеров была в Нью-Йорке, у всех на виду. А клиника Майо находилась в отдаленном городке Рочестер, штат Миннесота.

Тридцатого ноября 1960 года Сэвирс на самолете отвез больного в Рочестер (Мэри для конспирации приехала отдельно). По словам Сэвирса, Хемингуэй во время полета был в хорошем настроении, надеялся вылечиться, в клинике вел себя кротко и тихо. Его зарегистрировали под именем Сэвирса (тоже для секретности) и официально приняли для лечения гипертонии, о психическом заболевании не упоминалось. Вели его два врача: терапевт Хью Батт и психиатр Ховард Роум. Давление было 220 на 150, была также диагностирована почечная недостаточность, не говоря уж о больной спине, конечностях и последствиях черепно-мозговых травм и ожогов. Одной из самых серьезных проблем было подозрение на диабет. Доктор Эррера давно предполагал наличие «бронзового диабета», или гемохроматозиса, при котором избыточное накопление железа в организме нарушает деятельность поджелудочной железы, мозговую деятельность и приводит к депрессии. Это заболевание наследственное; им, как считается, страдал Кларенс Хемингуэй. Его сын о подозрениях Эрреры знал. Чтобы проверить наличие гемохроматозиса, делают биопсию печени. Этот метод тогда уже использовался в клинической практике, но к Хемингуэю его не сочли нужным применить.

Больной, по рассказам персонала, был учтив, любезен, подружился с медсестрами, но настроение его было подавленным. Первоначально его психическое состояние сочли следствием алкоголизма и бесконтрольного приема лекарств – более двадцати лет он в больших количествах употреблял секонал, резерпин, тестостерон, риталин и выпивал, по словам Патрика, «кварту виски в день». Некоторые современные медики полагают, что прием резерпина, прописанного Эррерой для снижения давления, и был главной причиной депрессии – из-за этого побочного эффекта резерпин давно ушел из клинической практики. Опасные гипотензивные лекарства заменили другими, алкоголь исключили напрочь, давление удалось снизить, физическое состояние улучшилось, но подавленность не проходила. Тогда доктор Роум поставил диагноз: биполярное психическое расстройство (тогда его называли маниакально-депрессивным психозом – МДП).

Бывает монополярное расстройство, или классическая депрессия – когда человеку все время тоскливо. А при биполярном периоды депрессии (подавленность, тоска, попытки спрятаться от людей, чувство безнадежности, беспомощности, вины, приступы плача, раздражительность, невозможность сконцентрировать внимание, утомляемость, постоянные мысли о самоубийстве) чередуются с периодами гипервозбуждения или мании, для которой характерны эйфория, чрезмерная общительность и физическая активность, театральность в поведении, «наполеоновские планы», немотивированная ярость, иногда булимия или анорексия. Считается, что биполярное расстройство особенно часто встречается у людей творческих: в маниакальных стадиях они запоем пишут (книги, картины, музыку), а потом у них наступают периоды бесплодия.

По сей день большинство специалистов убеждены, что диагноз Роума был верен, и психиатр Рональд Фив назвал Хемингуэя «самым известным примером писателя с МДП», хотя это не бесспорно, так как смена циклов была выражена нечетко. Депрессия-то у него точно была он с молодых лет жаловался на «собачью тоску», а в письме Дос Пассосу однажды определил это состояние как «гигантскую проклятую пустоту, которой никто не может противиться – она-то и есть смерть», – но о периодах мании можно говорить с некоторой натяжкой. Питер Хейс написал исследование о смене маниакальных и депрессивных периодов у Хемингуэя с молодости, приводя в качестве доказательства то, что ему иногда писалось, а иногда не писалось, и то, что он то худел, то стремительно набирал вес. Но других признаков маниакальной стадии он не привел и не доказал явно выраженного чередования циклов. Когда Хемингуэю не работалось, он не переставал быть гиперактивным, просто активность выражалась в другом; не было у него в такие периоды ни утомляемости, ни слабости, зато приступы немотивированного гнева, к примеру, бывали постоянно. Ирвин и Мэрилин Ялом полагают, что у Хемингуэя почти всегда было маниакальное состояние: он считал себя сверхчеловеком, хвастался, что у него невероятно прочный череп, невероятно сильное тело, невероятная потенция, что он может спать по полчаса в сутки и т. д., а когда «его идеализированное представление о себе наталкивалось на какое-либо препятствие», начиналась депрессия. И тем не менее четкая смена циклов видна лишь в последние годы жизни: так, за лихорадочным весельем «опасного лета» 1959 года последовала сильнейшая депрессия. Что же касается параноидальных симптомов, проявлявшихся с конца 1940-х, они характерны для МДП, но бывают и при классической депрессии.

И монополярное, и биполярное расстройство может быть наследственным: близкие родственники больных заболевают в 10–20 раз чаще, чем другие люди. Исследования, проведенные в США, доказывают, что виной тому соответствующий ген, и в семье Хемингуэев он, похоже, имелся. В 1966 году Урсула Хемингуэй, страдая от рака и депрессии, совершила самоубийство; в 1982-м застрелился Лестер Хемингуэй (диабет и депрессия); внучка Марго покончила с собой (булимия, алкоголизм, депрессия) в 1996 году, ровно через 35 лет после деда. Патрик и Грегори себя не убивали, но страдали серьезными психическими расстройствами. В обратную сторону – застрелился Кларенс (диабет, депрессия), а еще раньше это пытался сделать его тесть Холл. Ни у Кларенса, ни у Холла явных признаков биполярного расстройства не было – Кларенс, похоже, страдал классической депрессией, а Холл вообще был уравновешенным человеком (признаки МДП скорее уж были у Грейс, но она-то не пыталась покончить с собой), так что если существует «ген Хемингуэев», то в нем скорее заложена склонность к классической депрессии, чем к МДП. Но это непринципиально: родственники больных одним видом депрессии могут заболеть другим.

Есть факторы, усугубляющие предрасположенность к МДП и классической депрессии. Все они наличествовали у Хемингуэя. Черепно-мозговые травмы – он их получил множество и никогда толком не лечился. Неконтролируемый прием лекарств – он их глотал пачками. И разумеется, алкоголь. Эррера называл его «транквилизатором», но доктор Маннингер, к которому Хемингуэй так и не попал, говорил, что спиртное – «убийственная попытка самолечения». И Эррера, и Мэри не пытались запретить больному пить совсем, считая, что достаточно пить «поменьше», и рассматривая столовое вино как безобидный напиток – но для такого больного человека, к тому же злоупотребляющего лекарствами, и вино не было безобидным. («Мэриненавистники» полагают, что жена не мешала мужу пить потому, что сама любила выпить, а также потому, что ей было проще предоставить мужу свободу, чем препираться с ним. Но спросите женщину, у которой пьющий муж, – можно ли запретить пить дееспособному взрослому мужчине?)

Психиатрия – не точная наука: за редким исключением невозможно установить грань, за которой поведенческие странности переходят в состояние, требующее помощи психиатра. За Хемингуэем «странности» водились уже лет в двадцать – первым «звоночком» была необъяснимая ужасная ссора с семейством Смитов. Но о психической неадекватности, наверное, можно говорить только с лета 1948 года. Затем последовал ряд ударов – смерть Полины, ссоры с сыновьями, катастрофа в Африке. И при этом он в течение двадцати четырех лет получал лечение от доброго доктора Эрреры…

Сейчас депрессии лечат, как правило, медикаментозно. Тогда тоже так делали, но существовал, казалось, и более эффективный метод. Именно его выбрал Роум (получил докторскую степень в университете Темпл, практиковал в Майо с 1937 года), которого называют убийцей Хемингуэя. Его письмо к Мэри от 1 ноября 1961 года (после самоубийства пациента): «Было очевидно, что у него проявлялись классические признаки ажитированной депрессии: потеря чувства собственного достоинства, идеи относительно бесполезности, жгучее чувство вины за то, что не сделал добра для Вас, для семьи, для друзей, для бесчисленных людей, которые положились на него. Это побудило меня назначить лечение электрошоком…»

Электросудорожная терапия заключается в том, что через головной мозг пропускается электричество напряжением до 460 вольт. Автор методики – итальянский психиатр Черлетти. Она была очень популярна в 1940—1970-е годы (ЭСТ подвергались до 175 тысяч человек в год по всему миру), использовалась при лечении всевозможных расстройств и давала потрясающие результаты – человек мгновенно «приходил в себя». Такой результат Хемингуэй наблюдал, когда ЭСТ с его согласия применили к Патрику. Однако уже в первые десятилетия применения ЭСТ выявилось, что она нередко вызывает нарушения памяти. Эксперименты на животных показали возникновение ретроградной амнезии, сужение кровеносных сосудов в мозговых оболочках, метаболические нарушения в мозгу, повышение проницаемости кровеносного барьера и другие повреждения головного мозга. Но считалось, что это происходило лишь при превышении силы тока, которое могло случиться из-за ошибки врача или особенностей организма больного. Теперь же полагают, что побочные действия ЭСТ неразрывно связаны с ее терапевтическим эффектом. Кроме того, ЭСТ дает эффект не при всех видах психических расстройств. Проведенное в 2001 году Колумбийским университетом исследование показало, что методика неэффективна при депрессиях: подавляющее большинство пациентов, подвергнутых ЭСТ, вновь впали в депрессию уже через полгода после лечения (яркий пример – американская поэтесса Сильвия Платт, которую вроде бы вылечили, но депрессия к ней вернулась и она покончила с собой), и в 2003 году в США прекратилась поддержка ЭСТ по линии государственной программы страхования «Медикэр».

Фильм Формана «Пролетая над гнездом кукушки» навеки заклеймил ЭСТ как бесчеловечную, пыточную методику. Однако в 2008 году Эдвард Шотер из университета Торонто и Дэвид Хили из университета Кардиффа опубликовали исследование, в котором утверждается, что лекарственные и психотерапевтаческие методы не всегда способны помочь при тяжелой депрессии: многие больные к ним нечувствительны и для них оптимальным является использование ЭСТ. Электрошок стал возвращаться в клиническую практику, но только в самых «отчаянных» случаях, когда другие средства не работают. Как считает Шотер, правильно использовать ЭСТ лишь в самом начале лечения, до всяких лекарств (так поступили с Патриком – и он в конце концов поправился и потерей памяти не страдал). В 1960-х в клинике Майо этих тонкостей не знали. Не знали также, сколько сеансов ЭСТ нужно проводить. Хемингуэй был подвергнут этой процедуре 13 раз за два месяца. Штетмайер, сам предложивший ЭСТ для Патрика, сказал, что такое количество недопустимо, и уже в те годы специалисты должны были это понимать. Но дело даже не в количестве. Существуют абсолютные противопоказания для ЭСТ, и почти все они были у Хемингуэя: а) гипертония, б) признаки диабета, в) плохо сросшиеся переломы, г) медикаментозное лечение и алкоголь. Этого Роум не учел, хотя медицинские публикации о противопоказаниях уже существовали.

Мейерс считает, что Хемингуэй фактически был убит: «Клиника Майо непоправимо испортила лечение Хемингуэя, когда у него диагностировали депрессию и подвергли двум разрушительным циклам электрошоковой терапии». Марта Геллхорн сказала: «В Майо допустили ужасную ошибку по отношению к Хемингуэю. Больному человеку нужно было держаться подальше от этого места». Эдмунд Уилсон в письме к Морли Каллагану согласился с этим: «Специалист, с которым я говорил, сказал мне, что психиатрическое отделение клиники Майо является худшим в стране, и если они применили к Хемингуэю электрошок, то не нужно искать других причин для его гибели». Следует, однако, учесть, что Хемингуэй согласился на эту методику, поскольку верил в нее и ранее давал согласие на применение ЭСТ не только к Патрику, но и к Грегори, которого рассчитывал таким образом излечить от трансвестизма и который получил гораздо больше сеансов, чем его отец…

Некоторые изыскатели возлагают на Роума еще одну вину. Мейерс упоминает факт, ставший известным при рассекречивании материалов ФБР: 13 января 1961 года из отделения Бюро в Миннеаполисе в главный офис было отослано сообщение о том, что Хемингуэй, как стало известно от Роума (тот сотрудничал с ФБР и, в частности, делал посмертную психиатрическую экспертизу Ли Харви Освальда), находится в клинике Майо под чужим именем. «Роум усилил его [Хемингуэя] тревогу, обсуждая его случай с агентом ФБР». Факт дает богатую почву для подозрений: Сирулес пишет, что Роум «обсуждал с агентом ФБР способы лечения» и что Гувер принял решение убить своего врага электрошоком, Мэтт Уилсон, автор статьи «Грязная политика», на которую многие ссылаются как на документ, утверждает, что решение о применении ЭСТ «было принято по личному приказу Гувера» и что это была «беззаконная, подлая попытка превратить упрямого нонконформиста в послушного и пассивного подпевалу ФБР», а Дэн Симмонс в своем квази-документальном романе пишет, что из рассекреченных файлов явствует следующее: «ФБР допрашивало доктора Ховарда П. Роума, старшего консультанта психиатрического отделения, который руководил „психотерапевтической программой“ лечения Хемингуэя. По свидетельству этих же документов, сотрудники ФБР обсуждали с Роумом целесообразность электрошоковых мероприятий в случае Хемингуэя еще до того, как их предложили писателю и его жене». В доказательство злых намерений Роума приводится факт, что, когда Уинстон Гест, старый друг, хотел проведать больного, Роум не пустил его, то есть Хемингуэй был насильно изолирован.