Текст книги "Белорусские поэты (XIX - начала XX века)"

Автор книги: Максим Богданович

 
Ночной неяркой радуги колечко
Края луны чуть зримо обвело.
Его порой не каждый и приметит:
На небесах и на земле – светло.
Ночной неяркой радуги колечко!
Ты потому и нравишься так мне.
Ведь у меня одна с тобою доля —
Сиять чуть зримо в синей вышине!
 

1913 (?)

 
Всё стихло – шум дождя и грома грохотанье.
Блеск синей молнии уже не режет высь.
Клубами в небесах обрывки туч свились,
Как мягкий воск в воде, налитый для гаданья.
Что эта ворожба сулит земному лону?
Взгляни ж, как брызнули в просветы облаков
Горячие лучи – и пояс в семь цветов
Повис, сияющий, в лазури небосклона.
 

1913 (?)

 
Манящие глаза сияют мне,
Даря волшебную улыбку, губы
Открыли белые прямые зубы…
Слова теплы… Кровь буйствует в огне.
 
 
Обман? Иль я с мечтой наедине?
Иль верить милым обещаньям любо?
А может, жар, что обжигает грубо,
Скрывает холод ледяной на дне?
 
 
Вот так подчас над сонною землею
Дугою искрометной золотою
Прорежет мглу горящий метеор.
 
 
Разбрызгивая искры, он несется,
Звезды блестящей отражает взор,
А в глубине холодным остается.
 

<1914>

 
Ты долго сидела за столом,
Недвижно, в оцепененье,
И было слышно в тишине,
Как маятник отсчитывает время,
Как дробный дождь сечет оконные стекла
И в желобе журчит струя воды.
 
 
А ты всё сидела…
Не хватало сил
Отвести глаза
От черной рамки в газете —
Бездонного колодца,
До края полного страдания и слез.
 

<1914>

 
Есть на свете такие бродяги,
Что не верят ни в бога, ни в черта,
Любы им пестрокрылые флаги
Кораблей океанского порта.
 
 
Им ведь некого дома покинуть,
Да и дома у них не бывает,
Безразлично им – жить или сгинуть,
Об одном они жадно мечтают:
 
 
Побывать в городах незнакомых,
Испытать там и счастья и горя,
И погибнуть в пучинах соленых
Белопенного синего моря.
 
 
Ну, а мы – не об этом мечтаем,
Нас не радует новое небо,
Мы с родным не расстались бы краем,
Если б в нем было вволюшку хлеба.
 
 
Нам сквозь бурное улиц кипенье
И сквозь гул человеческой лавы
Снится Неман, родное селенье
И огни портовые Либавы.
 

1914

 
Простор бескрайный огляни кругом:
Вон обступили каждый дом
Заборы с острыми гвоздями,
Они усыпаны стеклом.
Смотри: в просторах, за селом,
Межами
Поделены колосья на полях,
Канавы вырыты в лесах,
И стопудовые у всех границ каменья
Среди лугов бескрайных залегли.
Штыков ряды по всем краям земли
Горят и смотрят в диком рвеньи
На государственный рубеж.
И видишь: сколько всюду меж!
 
 
Безмерны вольные просторы
Святой земли, – а человек
Заборы строил, рвы копал за веком век,
Он, как лиса, зарылся в норы
И там пугливо жил – один,
Дрожащий, как листва осин,
Неверный, бессердечный, жадный.
Всегда злорадный,
Для всех чужой, совсем чужой,
За изгородью, за межой.
А что за этими межами!
Гниет в труде безмерном тут
Голодный, обнищалый люд,
Который сильными руками
Богатство мира сотворил —
Равнины пашнями покрыл,
Чугунке путь он пробивает,
Заводов трубы поднял он до звезд,
А сам давно ослеп от слез
И помощи не ожидает.
Смотри: по всей земле святой
Волной широкой золотой
Без края блещет хлеба море,
Цветут луга, шумят леса…
Повсюду есть богатство и краса,
А люди гибнут в голоде и горе,
Во тьме, от холода дрожа,
И всюду – ров, забор, межа.
 

1914

 
День добрый, пан! Вот Вам простая надпись.
Есть милая японская забава:
Бросают в воду мелкие осколки
Деревьев – и они становятся цветами.
Всё это мне припомнилось невольно,
Когда статью я Вашу о «Венке»
Читал. И Вас благодарю я очень,
И жму Вам руку. Ваш М. Богданович.
 

1914

 
Несмело я теперь ставлю
Под стихами, повестями и статьями
Свою подпись – Максим Богданович.
 
 
Хочу – и стыжусь и боюсь,
И не могу поставить Ваше имя.
А мне было б радостно до боли
Видеть его рядом со своим.
 
 
Еще ребенком я слышал,
Что есть на небе двойные звезды,
Которые так близки между собой
И так дружно сливают свой свет,
Что нам кажутся одной звездою.
 
 
Доля их – это ж наша доля.
Вы, и сами того не замечая,
Так много дали мне,
Так наполнили собою мою жизнь,
Что еще могу я сказать,
Заглянув в свою душу:
Что там Ваше и что мое?
Вот почему я чувствую себя виноватым,
Когда я ставлю под стихами иль прозой
Только свою подпись – М. Богданович.
 
 
Но люди пусть всё же узнают,
Их прочитав,
Что это им звезды двойные
Светили одной звездой.
 

1914 (?)

 
Я – незаметный, серый человек.
Но Вами, только Вами полна моя душа.
Льются из нее стихи о Вас,
Как льется весной сквозь кору чистый сок
Из переполненного им серого клена.
 

1914 (?)

 
Здесь мои покоятся чувства, когда-то живые…
Может, полюбите вы кладбище их навещать…
 

Между 1909 и 1915

 
Замер напев – и сама отозвалася нежно на лире
Звоном тишайшим струна…
                                            Может, откликнетесь вы?
 

Между 1909 и 1915

 
В жизни всё надоело, признаться,
Злость из сердца ушла и печаль,
Крыльям больше моим не подняться,
Не умчусь я уж в синюю даль.
 
 
Нудно льются, тоскливы и серы,
Словно мутными волнами, дни…
Ой, зачем я надежды и веры
Погасил в своем сердце огни?..
 

Между 1909 и 1915

 
Как широко в бору разлился вольный шум!
То он гудит в ветвях, то слышен легкий шорох,—
Стихает вдруг в душе борьба неясных дум
            Под гул спокойный, ровный бора.
 
 
Наверно, в том бору под шорох сосняка
Хозяйка всех лесов заводит песню тихо.
И под ее напев свободно взросшего сынка
            Минует дум разбитых лихо.
 
 
Он может всё в бору понять и пережить:
И каждый треск, и стон, и звонкий птичий клекот;
Душе его родным, знакомым должен быть
            И гул громов, и травки шепот.
 
 
Пусть уплывают дни его в безбрежный океан, —
Не властна смерть над тем, кто век живет так вольно!..
 В душе всплеснул огонь! Его закрыл туман…
            И сердцу бедному так больно!
 

Между 1909 и 1915

 
Сегодня ночью я в царстве сказки:
Свет сник, растаял в час ночной,
И в небе из-под полумаски
Глядится месяц молодой.
 
 
За тучкой он как за вуалью,
Что отливает серебром,  —
Боится, видно, он сверканья
Звезд ярких в небе голубом.
 
 
Там кто-то снежной взвил пыльцою,
Как будто тешился, играл.
А я вот песенкой простою
Воспел небесный карнавал.
 

Между 1909 и 1915

 
Всплыла колония сифонофора,
Их, словно гроб живой, несет волна!
Они срослись в колонию, она
Вся из калек, не жаждущих простора.
 
 
Кто ею управляет среди моря
И кто берет добычу возле дна.
А равновесие хранит одна,
И все живут без счастья и без горя…
 

Между 1909 и 1915

 
Материнское причастие
Принял вместе с молоком
И заснул. С мольбой о счастии
Люди замерли кругом.
 
 
Лишь часы за тонкой стенкою
Не смолкают: та-та-та…
Лишь напев над колыбелькою:
«Вышла кошка за кота».
 

Между 1909 и 1915

 
Этот милый белый пальчик,
        Тоненький и гладкий,
Всё-то в рот берет мой мальчик,—
         Видно, очень сладкий!..
 

Между 1909 и 1915

 
Ой, греми, греми, труба, —
                             утром рано
В поход собираться;
Собирались товарищи Яна,
А ему не подняться.
Собирались товарищи Яна,
Глубоко яму роют.
В яме той при дороге
Хлопца похоронят.
Ой, не плачьте, дети,
Не рви сердце, женка,
Не рви, не томися,
И за Янку, за беднягу,
Богу помолися.
Он нашел другую женку —
Чужую сторонку.
В чистом поле повенчался,
Пулей обручался.
 

1914 или 1915

 
Ой, скатилася звездочка, скатилася,
Ты ушла от нас и не простилася,
Не простилася, не распрощалася,
И куда ушла – не сказалася.
Я ж тебя лечила, сберегала,
На снег наговорный клала,
Сквозь хомут продевала
И поила липовым цветом,—
Почему ж ты мне сделала это?..
 

1914 или 1915

 
Ой, леса-боры и луга-разлоги!
Через вас идут все пути-дороги.
Как-то хлопца я очень любила
И к нему тропинку проложила.
Шла тропинка – дошла до разлуки.
Я возьму и вновь по ней похожу,
Снова на тропинку я погляжу.
А на ней-то трава-мурава,
И крушинник разрастается,
Ветками дороженьки касается:
Ни проходу, ни проезду тут нет.
Из-под зарослей криничка течет,
И колышется гнездышко в них.
Потому и колышется,
Что там пташка-певунья заливается:
«Ты не будешь, криниченька,
От разводья полней весной;
И полюбишь ты, девушка,
Да не так, как любила той порой!»
 

<1915>

 
Темной ночью лучина догорала,
Я сорочку Артему вышивала:
Посередке – солнышко,
А вокруг него – звезды малые.
Только входит тут в хату сестричка,
Белый, чистый лист у нее в руках,
Бело личико всё в слезах:
«Ой, убили Артема, убили,
В стороне незнакомой зарыли;
Ой, убили Артема шрапнелью,
Занесло его могилу метелью…»
Как услышала я, уразумела,
Мои ниточки все помешались,
Солнце яркое закатилося,
А в очах помутилося…
Для чего ж я на свет уродилася?
 

<1915>

 
Я хотел бы встретиться с вами на улице
В тихую, синюю ночь
И сказать:
«Видите эти яркие звезды,
Светлые звезды Геркулеса?
К ним летит наше солнце,
И несется за солнцем земля…»
Кто мы такие?
Только путешественники – попутчики среди небес.
И зачем на земле
Ссоры и распри, боль и горе,
Если все мы вместе летим
К звездам?
 

<1915>

 
Возле речки Самотечки комары толкутся,
Распевают «толкача» и друг за дружкой рвутся:
            «Гей, гоп, толкачики,
            Гей, гоп, осиновые,
            Работы Максимовой…»
А Максим лежит на травке, сонно так моргает,
И комар за комариком к нему подлетает;
Вот их песенник завзятый зазвенел над ухом,
Как комарика-бедняжку погубила муха.
 

1

 
Закачалася сосенка боровая,
Закручинилась девчина молодая,
Закручинилась певунья и резвушка —
Мушка, по прозванью зеленушка:
«Ой, да в чем же я настолько виновата,
Что никто не шлет ко мне, девчине, свата.
И приданым ведь немалым я владею —
Целый куст шиповника имею,
Щелку в яблоне – от ветра хорониться,
Лист ольховый – от дождя укрыться,
Медом полную кадушку пребольшую —
Желудовую скорлупку золотую,
А когда тот мед на блюдечко кладется,
В рот слюна наверно наберется».
Как услышал эти жалобы комарик,
Сильно призадумался сударик:
«А пошто бы мне на ней и не жениться?
Знать, пойдет, чтоб больше не томиться.
Хоть носатый я, и тощий, и нескладный,
Так зато скакать умею ладно».
И ударился комарик как из пушки
Кликать сватов к мушке-зеленушке.
 

2

 
Прилетела мушка до хаты,
Видит: в доме комарик носатый,
Сватовья-жуки заседают,
Важно с батькой о чем-то рассуждают:
«Мы – охотники, ходим за куницей,
Не куницей – девицей-молодицей».
Больше часа сваты гомонили,
А потом у девчины спросили:
«Ну, по вкусу ли гость наш богатый?» —
«А узнайте у мамы и таты».
Тут горелкой они подкрепились,
А комарик с резвушкой обручились.
Брал жених от мушки-девчины
Дорогой ручник из паутины,
Что она на травке стелила
И на ясном солнце белила.
В воскресенье свадьба-веселье,
Заходил комар, как с похмелья,
Начал петь и приплясывать тихо,
А потом как хватил «шерстяниху»:
«Шерстяниха, шерстяниха моя,
Полюбила комара-гультяя,
А комар и не глядит на нее,
Всё летает да песни поет!»
 

3

 
Загудела, расшумелася дубрава —
То про свадьбу разнеслась по свету слава.
Как венец на муху сватьюшки надели,
Все вокруг аж очи проглядели.
А когда с родными мушка расставалась,
Тут гостей до слез прошибла жалость.
«Кланяюсь я батюшке и матушке,
Иль постыла я в родимой хатушке?
Ой, зачем меня растили, миловали
Да в семейку чужую отдали!..»
В каравайницы улиток попросили,
И они квашню на диво замесили.
Овод у комарика был старшим дружкой,
Дробным маком рассыпался перед мушкой.
Мотыльки-бояре, пчелочки-боярки,
Прыткие на редкость, особенно до чарки.
А как старшая боярочка-шмелиха
Затянула, всем боярам стало лихо:
«Ой, богаты бояре, богаты,
Только дома забыли деньжата.
Хоть деньжат они мало имеют,
Так зато выхваляться умеют.
Кто копейку дает – гривной числит ее,
А кто гривну поклал – будто рубль даровал!..»
Тут как музыка поддала жару-пылу,
Сразу гулом жутким всё покрыла.
Шмель пузатый на басу играет ловко,
А на скрипочке подыгрывает пчелка.
И нашелся мушененок некий малый —
Славно так позванивал в цимбалы.
Во всю мочь кузнечики скакали,
Вверх взлетали, звонко припевали:
               «Комары плясать
               Зарекаются:
               Ножки длинные —
               Поломаются».
Этак пляшут кто помалу, кто помногу,
А один так отдавил шмелихе ногу.
Гости дружно пьют-едят да рассуждают,
Музыканты же веселья подбавляют.
Всех достойно мушка пригласила,
А еще-то лучше угостила.
Всё, что надо, на столах стояло чинно,
Даже мед был и шмелиный и пчелиный.
Жук огромный так горелки нализался,
Что свалился и под лавкой отсыпался.
Осы в черных платьях с желтыми каймами
Прямо ели мушку злостными очами.
А она близ мужа скромненько сидела
И зеленой юбкой шелестела.
Муравьиха низко свесила головку —
Затянула чересчур она шнуровку,—
А потом как закричит истошно, дико:
В капле дождика тонула муравьиха.
Всё стемнело, капли часто застучали
И в дупло к зеленой мушечке попали.
Гости вмиг попрятались в кусточки —
Под кору забились, под листочки.
Утром же, очухавшись с зарею,
К комару пошли догуливать толпою…
А потом и перезовы были,
Чтоб родню худою славой не покрыли.
 

4

 
Облетели цветики
               На юру.
Ой, не сладко серому
               Комару.
Как с резвушкой-мушкою
               Стал он жить —
Довелося бедному
               Потужить.
Не умеет мушечка
               Работать,
Лишь умеет с хлопцами
               Хохотать.
Не умеет ткать она
               И пошить,
Никакого кушанья
               Наварить.
Почесал он голову,
               Сам не свой.
«Как мне жить, несчастному,
               С такой женой?
Где глаза я, братики,
               Потерял,
Как ее, бездельницу,
               В жены брал?»
Полетел он плакаться
               В синь-лесок,
Сел на дуб зелененький
               Под листок.
Сел на дуб развесистый
               И вздохнул,
Песню грустно, жалостно
               Затянул:
 
 
«Выйду в поле да развею свое горе,
Горе горькое, бездонное!
Гей ты, полюшко зеленое,
Широко ты, поле, протянулося,
Глубоко ты, сердце, всколыхнулося!
Где я смерть теперь повстречаю —
В море, в речке, в озере ли темном,
Что, ступая, конь пробил копытом
И что буйным дождиком налито?..»
 

5

 
Что за шум в бору учинился?
А комарик там с дуба свалился.
Будет спать он теперь на погосте —
Поломал и побил свои кости…
Столяры тут дуб распилили,
А из досок гроб смастерили.
Весь китайкой обили проворно,
А по краешку лентою черной.
Гей, кладут комара в домовину,
Созывают родню и дружину.
Комары над гробом затрубили,
Светляки ярче звезд засветили.
«Музыканты, потише дудите,
Мое сердце на части не рвите!»
Горько мушка-вдова голосила,
Скорой смерти у бога просила:
«Муженек ты мой, свет комарочек,
Ты из гроба подай голосочек…
Ах, никто над тобой не заплачет,
Только облачко частыми дождями,
Только мушечка горькими слезами».
Понесли комара на холстинах
По лесам, по холмам и долинам.
Близ дороги могилу копали
И в нее комара опускали.
Как в сырую земельку зарыли,
Сверху холм большой навалили.
Люди добрые мимо проезжают,
Шапки сняв, меж собой рассуждают:
«Не иначе – проезжий сановник:
Генерал, иль майор, иль полковник…»
– «Нет, лежит тут комар-комарочек,
У которого с локоть носочек».
 

<1915>

 
Гей, пойду я по улице
Да в то поле за околицу,
У околицы плетень и огород —
Вьется хмель там, завивается.
Ой, зачем твои кудри зеленые
Градом-дождиком не выбило?
Хмель-хмелинушка веселый мой,
Раскудрявый ты хмелинушка,
Загубил ты буйну голову,
Буйну голову Максимову.
 
 
Максим у шинкарки гуляет,
Он гуляет – крест пропивает
Да товарищей своих зазывает:
«Пиво-мед в ковши наливай,
Чтоб лилось через край, через край,
Песню громкую пой-заводи
Да цимбалами позванивай!»
Гей, как грянули друзья гопака,
Заходили даже стены кабака.
Струны звонко говорят из-под руки,
Частой дробью отвечают каблуки,—
Их подковки стальные звенят…
У порога люди добрые стоят,
Подпевают, приговаривают
Да Максима всё похваливают.
Он сидит – не помалу пьет,
Под цимбалы он в ладони бьет.
Захмелела у Максима голова,
Говорит он такие слова:
«Магда, Магдочка,
Мой цветочек, моя ласточка!
Не любиться мне, хлопцу, с тобою —
С воеводскою дочкой-красою.
Нынче с войтом тебя обручают,
Ручники вынимают,
Русу косу твою пропивают.
То не травка-повилика расплетается —
Наша верная любовь с тобой кончается.
Уж не будешь гулять, как бывало,
Целовать, как всегда целовала,
В темный сад выходить с полночи
И глядеть ненаглядному в очи.
Твое личико – снега белей,
Бровки – доли сиротской черней,
Не забуду их, хоть больше не увижу,
Хоть до смерти тебя не услышу.
Лейся, брага, теки, как река,
Ой, упала на сердце тоска!»
Во хмелю Максим болтает, заплетает жарко,
Да услышала те речи старая шинкарка
И к хоромам воеводским быстро побежала,
Воеводе при народе всё пересказала.
Гей, как грянет воевода о крыльцо ногою:
«Ты заплатишь мне, собака, буйной головою!»
Услыхали это слуги, быстро побежали,
Кандалами хлопу ноги заковали.
Повели его к площади торговой —
На помост высокий, сосновый.
Люди добрые вокруг стоят:
Он идет – не идет, спотыкается,
Белы рученьки по бокам висят,
Ноги резвые подгибаются.
Да не плачется людям на долю Максим,
Только молвит он о цимбалах им.
Захотелось ему на прощаньице
В этот смертный час,
Уж в последний раз,
Услыхать их рокот-играньице.
В миг единый цимбалы достали,
На помост на высокий поклали.
Гей, тряхнул Максим кудрями —
                                          хватит плакать, будет!..
Песню горькую заводит – все притихли люди:
«То не ветер ночной повевает,
Тихо в горницу сон заступает,
Очи крыльями мне смежает, застилает.
То не пташка в гнезде встрепенулася —
Мое сердце содрогнулося.
Снилось мне: я межою иду,
Сбоку нива колыхается,
Сбоку нива колыхается,
Крупной светлой росой осыпается.
Ох, исполнился тот недобрый сон,
Нынче сбылся он через девять дён.
Сбылся сон, моя отрада-краса,
Слезы катятся, что крупная роса…»
Тихо всё, только струны звенят,
Только песня разливается,
Люди добрые молча стоят,
С горя сердце разрывается.
Лучше было б тебе не любиться,
На вельможную дочку не дивиться!
Вновь тряхнул Максим кудрями —
                                       хватит плакать, будет!
И опять заводит песню – и притихли люди:
«Магда, Магдочка,
Моя зоренька ясная,
Мое солнышко прекрасное!
Ой, от солнышка
На земле цветы расцветают,
От него же они и высыхают.
А ты в небе светишь-пылаешь
И про то не знаешь…»
Тихо всё, только струны звенят,
Только песня разливается.
Люди добрые молча стоят,
С горя сердце разрывается.
Лучше было б тебе не любиться,
На вельможную дочку не дивиться!
Вновь тряхнул Максим кудрями —
                                             хватит плакать, будет!
И опять с помоста песню услыхали люди:
«Мои деточки, мои малые,
Вы наплачетесь, нарыдаетесь,
Остаетесь на свете без батюшки!
Кто вас будет кормить, одевать,
От холодных ночей укрывать?
Станете вы, детки, бедняками,
Пойдете лесами-лугами
Да путями-дорогами;
А дороги те без конца лежат —
Без конца вам, детки, горе горькое терпеть».
Тихо всё, только струны звенят,
Только песня разливается.
Люди добрые молча стоят,
С горя сердце разрывается.
 
 
А как смертью Максима казнили,
Белы руки к воротам прибили
На торговой площади просторной,
А головушку к башне дозорной,
Чтоб дожди ее кудри мочили,
А ветра бы сушили,
Чтобы вороны летали да очи клевали,
Да чтоб люди видели и не забывали.
 

<1915>

 
Среди улицы у нас хоровод,
Не иду я в круг веселый гулять,
Как тот мак на гряде, стоять,
Красотой своей подружкам докучать.
Выдает меня всё белое лицо:
Только миленькое имя назовут,
Мои щечки разгораются,
А девчата усмехаются.
 

<1915>

 
Как Василий в бою умирал,
Всё сторонку свою вспоминал:
«Вы прощайте, прощайте, поля,
Вы прощайте, непаханые!
Мне вас больше уже не пахать,
Зерном чистым на заре не засевать.
Не увижу я тебя, темный луг,
Поле чистое, раздольное!
Мне по вам уж больше не ходить,
Мне зеленой травы не косить.
Расстаюся я с тобой, светлый бор,
Пуща темная, дремучая!
Мне твой шум уже не услыхать,
Мне высоких сосен не срубать.
Ой, прощай ты, семейка моя,
Вы прощайте, товарищи!
Не придется мне вас к сердцу прижать,
Посидеть, повеселиться, погулять.
Бью челом тебе, челом, Беларусь,
Вся сторонушка бездольная!
Не забыл твой сын тебя, родную,
За тебя он в землю лег сырую».
Как Василий в бою умирал,
Всё сторонку свою вспоминал.
 

<1915>