Текст книги "Белорусские поэты (XIX - начала XX века)"

Автор книги: Максим Богданович

«ВЕНОК»

 
Вы, любители порыться
В ветхих, выцветших страницах
Книги, много лет забытой,
Блеклый в ней найти цветок, —
Просмотрите этот томик:
Я прокладывал бумагу
Свежими в те дни цветами
Мыслей искренних и чувств.
 

1912

 
О voi, ch’avete gl’intelleti sani,
Mirate la dottrina, che s’asconde
Sott’il velame degli versi strani.
 

Dante. Inf. IX.[83]83
О вы, разумные, взгляните сами,И всякий наставленье да поймет,Сокрытое под странными стихами!Данте. Ад. IX. (Итал., пер. М. Лозинского). – Ред.

[Закрыть]

 
Слышишь гул? Это дико-печальный лесун
Заиграл на лесной, позабытый уж лад.
Под руками его, как на море бурун,
Словно тысячи туго натянутых струн,
      Тонкоствольные сосны гудят.
Отгадай, отчего взволновалась река,
Шепот тихий идет к полосе с полосы,
И о чем им звенит говорок ветерка,
Что дрожит и блестит на листах дубняка —
       Капли слез иль холодной росы?
 

1910

 
Тут рос густой, суровый бор,
И леший жил; когда ж топор
В бору раздался – леший сгинул
И, уж невиданный с тех пор,
Нам зеркальце свое покинул.
 
 
Как будто в мир иной окно,
Лежит, спокойное, оно,
Теченье жизни отражает
И всё, что сгинуло давно,
В холодной глубине скрывает.
 

1910

 
Скоро вечер в прошедшее канет.
Блещут звезды пушистые, светит
Месяц бледный, холодный и тянет
Из реки серебристые сети.
 
 
В них русалки запутали косы, —
Рвут и путают влажные нити.
Ночь плывет над землей, сеет росы,
Тихо шепчет русалкам: «Усните».
 

1909

 
Седоусый, сгорбленный, я залег под тиной,
Много лет я греюсь так, сплю на дне реки.
Весь травой окутанный, будто паутиной,
Грудь мою засыпали желтые пески.
 
 
Над водой у берега тихо спит осока,
Где лоза зеленая жалобно шумит,
Волны тихо катятся и бегут далёко, —
Всё вокруг заснуло, сном извечным спит.
 

1909

 
В темном небе хороводом
           Голубые звезды,
В темном небе светит месяц
           Золотым серпом…
Мы из нор подземных, душных
           Выползли на воздух
И на теплую зимовку
           Тянемся, ползем.
 
 
Полем, лесом – нам повсюду
           Пролегли дорожки!
Лентой движемся мы в пуще,
           Впереди всех – я.
И горят моей короны
           Золотые рожки,
Темным блеском отливает
           Чешуя моя.
 
 
Нас никто ни днем, ни ночью
           Не посмеет тронуть:
Знахарь, видя, путь устелет
           Белым полотном;
Золотой рожок ему
           Уроню с короны,
И опять по полотну мы
           Дальше поползем.
 

1910

 
              Понурое чудовище слепое
По шири неба вдаль лениво проплывает,
Всё стихло. Только вдруг пространство рассекает
              Мечом огнистым пламя голубое.
 
 
              Ударил меч – и грохот прокатился,
Мерцает вновь клинок, удары не стихают,
Холодной крови бьют ключи и вниз стекают…
              А люди говорят: «То дождь пролился».
 

1911

 
С тучей большой грозовою кудрявая прядка тумана
По небу плавно неслись, отчего-то пылая румяно.
Слиться в могучую тучу хотелось им в небе высоком,
Только далеко их ветер разнес, налетев ненароком.
 
 
Мелким дождем изошла, как слезами, одна над землею,
Издали гулко в ответ отозвалась другая грозою…
Так и погибли в разлуке – такая им выпала доля,—
Слыша, как ветер над смертью их весело воет на воле.
 

1910

 
В чаше темной и глубокой
Плещет, пенится вино;
Хмелем светлым и холодным
Чуть колышется оно.
 
 
И качается осока,
И шумит высокий бор,
А в душе не замолкает
Струн веселых перебор.
 

1910

 
Оглянись – и мир вседневный
Многоцветен и чудесен.
 

А. Фет

 
Привет тебе, житье на воле!
Над головой – дубов шатер,
Сквозь листья видно небо, поле
             И выси гор.
 
 
Теней лоскутья на полянах
Не спрячут золота лучей,
Оно горит средь пятен рваных
             Всё горячей.
 
 
А солнце распахнет под вечер
На небе красный веер свой,
И вдаль помчится вольный ветер,
             Шурша листвой.
 
 
Когда ж померкнет яркий полог
И потемнеет лоно вод —
Заблещет серебром иголок
             Звезд хоровод.
 
 
И милой станет вся природа,
Равно – и яркий блеск и тень,
Тот день, что ждет еще у входа,
             И прошлый день.
 

Между 1909 и 1912

 
Блестит на небе звезд посев;
Посев в полях зазеленел,
Меж ними, к речке полетев,
Поднялся лунь, как призрак бел.
 
 
Взмыл нетопырь на крыльях; там
Кузнечик молоточком бьет,
Шныряют мыши по полям,
И мнится – всё вокруг живет!
 
 
Жизнь слышится со всех сторон,
Шумит во мгле ее поток,—
Не потерял ли тихий сон
Из алых маков свой венок?
 

1911

 
Теплый вечер, тихий ветер, свежий стог —
Уложили вы меня на землю спать…
Светлой пыли не видать уж вдоль дорог,
В небе месяца пробился бледный рог,
В небе стали звезды расцветать.
 
 
Вдруг одна слезой скатилась огневой,
Прошумела мягко крыльями сова;
Вижу я, с природой слившийся душой,
Как дрожат от ветра звезды надо мной,
Слышу, как в лугах растет трава.
 

1910

 
Доброй ночи, заря-заряница!
Тихий сумрак на землю ложится,
Черной ризою всё покрывает,
Пылью звезд небеса засевает.
Тишина мне окутала душу.
 
 
Ветерок придорожную грушу
Еле слышно колышет-качает.
Где-то звон бубенцов замирает,
Где-то булькает-льется криница.
Доброй ночи, заря-заряница!
 

1911

 
Тихо по мягкой траве
Синеокая ночь проходила;
Тихо с заснувших полян
 
 
Плыл в небеса, исчезал,
Словно дым синеватый кадила,
Редкий, прозрачный туман;
 
 
Неба раскрыв глубину,
Несмело сквозь тьму выплывали
Звезд золотистых венки;
 
 
Сухо кузнечик звенел;
И, разливаясь, играли
Волны зеркальной реки…
 
 
Пала роса. На полях
Разгорались бусинки милых
Желто-червонных огней…
 
 
Время, когда нам грустить
Душою на свежих могилах
Пусто пронесшихся дней.
 

1911

 
Вечер на западе в розовом пепле
Гасит червонную россыпь углей;
Тихо; ветвей ветерок не растреплет,
Травка не дрогнет в молчаньи полей,
 
 
Темные тени длиннее в лощине,
Пташки усталой всё тише полет;
Месяц плывет молодой, бледно-синий
В небе вечернем, зеленом, как лед;
 
 
Звезды-снежинки искрятся над житом,
Сизые росы мерцают на нем…
Полно ж терзаться нам всем пережитым,
Хоть на мгновенье душой отдохнем.
 

1910

 
Месяц выплыл над сумрачной, сонной землей
И повел его в темную даль за собой,
Приманил на реку, где мерцала вода,—
Сердце пойманной рыбкой забилось тогда.
Но когда светлый путь с неба на воду лег,—
Страх, что в сердце гостил, стал нежданно далек.
И серебряной стала река, и она
Уводила в тот край, где одна лишь весна.
Долго, долго тебя ожидал он, искал,
Наконец этот час долгожданный настал…
И пошел по пути он, пошел он до дна:
Охватила его тишина, глубина.
 

Между 1909 и 1912

 
Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей.
 

А. Пушкин

 
Лето, с землей разлучаясь, заплакало;
На́ поле тихо лилися слезинки.
Всё же пригожею осенью ясною
Где они пали, – цветы вырастали,
Цветики осени, грустью вспоенные,
Горем, печалью, слезинками лета,
Цветики осени милые, бледные!
Выросли вы, чтобы сразу погибнуть.
Может, поэтому сердце несчастное
Новый венок так любовно сплетает.
 

Между 1909 и 1912

 
Где-то в тучах живут пауки,
Ткут они паутину дождей.
Так они и толсты, и мягки,
С телом скользким, как тело ужей;
В теле стынет холодная кровь,
Злость бесцельная в круглых глазах…
Чу! Я шорох их ног слышу вновь,
Крыша, стены в их скользких сетях.
 

1911

 
Мелкий дождь сечет и льется;
Ветер злобно в хату рвется,
В поле стоном отдается,
Стукнет вдруг ко мне в окно;
Сердце бедное забьется,
И внезапно в нем проснется,
И внезапно всколыхнется
Всё, что умерло давно.
 
 
Вспомнит сердце, что любило,
Вспомнит молодость и силу,
Что исчезло, что уплыло,—
Всё припомнит, как во сне.
Вижу: сердце не забыло
Всё, что жизнь в нем загубила…
И разрытою могилой
Веет грустно в душу мне.
 

1909

 
Ночь. Рожок мой шипит и пылает,
Старый чайник, остывши, стоит.
За стеною пурга запевает,
Колокольцами в поле звенит.
 
 
Далеко ее гул отдается,
И чего-то всё думаю я:
Не из плена ли зимнего рвется,
Из оков своих снежных, земля?
 
 
Грудь могучую тяжко вздымает,
А повеет – как бурей дохнет,
Снег холодный в полях колыхает
И вот-вот свои цепи стряхнет.
 

Между 1909 и 1912

 
Мчатся кони по снежному полю,
Колокольцы гремят под дугой.
Запевают про долю и волю,
Навевают на сердце покой.
 
 
Вьется змейка сребристой дороги,
Россыпь звездная в небе горит,
И задумчиво месяц двурогий
Сквозь морозную дымку глядит.
 
 
Поле тонет в вечернем тумане,
Снег блестит, как холодная сталь,
И летят мои легкие сани
И несут меня в синюю даль.
 

<1910>

 
Привет, морозный звонкий вечер!
Привет, скрипучий мягкий снег!
Метель утихла, замер ветер,
И волен легких санок бег.
 
 
Как будто призраки, березы
В вечерней синеве стоят,
На небе звезды, от мороза
Похолодевшие, дрожат.
 
 
Умытый месяц сверху в поле
Прозрачный, светлый столб спустил
И ризой блещущей раздолье
Снегов синеющих покрыл.
 
 
Взрывайте ж, кони, их санями!
Медь бубенцов, звени, гуди!
Вокруг летят леса с полями,
И закипает кровь в груди.
 

<1911>

 
Проясняется погода —
Воротилася весна.
Скоро, скоро вся природа
Встрепенется ото сна.
 
 
И под гомон птичьей стаи,
Давши волнам полный ход,
Приподнимет Неман старый
На хребте могучем лед.
 
 
Зазвенят, застонут льдины,
И бурливая вода
Смоет мокрый снег с равнины,
Не оставив и следа.
 
 
Разливайся ж, многоводный,
Среди рощ, лугов, полей
И своей красой свободной
Крылья дай душе моей!
 

1910

 
Подыми к небесам свои взоры —
И ты станешь опять как дитя,
И затихнут больные укоры,
Пропадут, от души отлетя.
 
 
Ей не нужно ни счастья, ни ласки,
В сердце нет ни тоски, ни забот.
Ты – царевич мечтательной сказки,
Эта тучка – ковер-самолет.
 

Между 1909 и 1912

De la musique avant toute chose.

P. Verlaine [84]84
  Музыка прежде всего. П. Верлен (франц.). – Ред.


[Закрыть]

 
По-над белым пухом вишен,
Будто синий огонек,
Бьется, вьется быстрый, легкий
Синекрылый мотылек.
 
 
Золотясь, трепещут струны
Солнца, вставшего в зенит,—
То дрожащими крылами
Мотылек по ним звенит.
 
 
И волною льется песня —
Тихий, ясный гимн весне.
То не сердце ль напевает
Этот гимн крылатый мне?
 
 
Или это звонкий ветер
В тонких травах шелестит?
Или, может, то высокий
У реки тростник шумит?
 
 
Не понять мне, это тайной
Остается для меня:
Не дают мне думать звуки,
Что летят, дрожат, звеня.
 
 
Песня рвется, песня льется
На раздольный, вольный свет.
Кто ж услышит эту песню?
Может, только сам поэт.
 

1910

 
Quand luira cette étoile, un jour,
La plus belle et la plus lointaine,
Dites-lui qu’elle eut mon amour,
O derniers de la race humaine!
 

Sully Prudhomme[85]85
  Когда заблещет эта звездочка, Самая прекрасная, самая далекая, Скажите ей, что ей принадлежала моя любовь, О последние из рода человеческого! Сюлли Прюдом (франц.). – Ред.


[Закрыть]

 
Видишь, Венера взошла над землею,
Светлые думы с собой привела…
Помнишь, и в первую встречу с тобою
Также Венера взошла.
 
 
С этой поры я привык любоваться
Небом ночным, всё Венеру искал,
Тихой любовью к тебе разгораться
С ноченьки этой я стал.
 
 
Всё же расстаться пора наступает;
Верно, уж доля такая у нас.
Сильно любил я тебя, дорогая,
Бьет расставания час.
 
 
Буду в далеком краю я томиться,
В сердце любовь затаил я свою.
Ночью мне звездочка ярко искриться
Будет в далеком краю.
 
 
Глянь на нее иногда, как бывало,
Взгляды сольем мы с лучами ее…
Чтоб на мгновенье любовь засверкала,
Глянь иногда на нее…
 

Между 1909 и 1912

 
Гей, шевелитесь же, кони понурые,
Время шабашить нам – солнце зашло.
Борозды красные, желтые, бурые
В небе спокойном оно провело.
 
 
Скоро и звезды гурьбою появятся,
Месяц покроет поля полотном…
Время и нам уж в деревню отправиться,
Там до утра отдохнем.
 

<1910>

 
          Вся в слезах девчина
          Клонится у тына,
Рядом с ней шиповник в росах,
          Словно сиротина.
 
 
          Ветерок вздыхает
          И росу сбивает.
Ах, от слез ведь и девчина
          Тоже средство знает!
 
 
          Отгадайте ж, люди,
          Кто сбивать их будет?
И когда он, желтоклювый,
          Грусть ее избудет?
 

Между 1909 и 1912

 
Грустно мне, и сердце песню тихо запевает:
«Стежка в поле пролегает, травой зарастает.
Наклонилися над стежкой явор да калина.
Там любилися когда-то хлопец и девчина.
Ох, да шла дорога долом, шла она и горкой —
Не укрылася девчина от той доли горькой…
И лежит ее дорожка, травкой зарастает,
Грустно глянуть, тяжко видеть – так душа
                                                                      страдает».
 

1911

 
Не кукуй ты, серая кукушка,
Грустно так в бору родном.
Может, скажешь ты, что жить я буду, —
Только нет – молчи о том.
Не про то мне шепчут мое сердце
И моя больная грудь:
Вся душа моя болит и ноет,
Боль мне не дает вздохнуть.
Вижу, что недолго проживу я
И без времени умру…
Прокукуй же над моей могилой,
Как весной в родном бору.
 

Между 1909 и 1912

 
Истомилась, слез горючих пролила ты речку.
Что ж, постой под образами да затепли свечку:
Может, свет тот слабый Яну и прибавит силы…
Восковой ребенка облик свечка осветила.
Тает воск свечи, и тихо капельки стекают,
На глазах запавших Яна слезы проступают.
Свечка светит, свечка гаснет, свечка догорает,
И в простой убогой хате мальчик умирает.
Ой, не вечно светит свечка, нет, не век гореть ей —
Догорит она, исчезнет, как и всё на свете!
 

<1911>

 
Сердце ноет, грудь сжимается от боли,—
Ой, пойду из тесной хаты в чисто поле.
В чистом поле ветер веет-повевает —
Уходи ты прочь, тоска моя немая!
Голос бы мне звонкий соловьиный,
Чтобы в песнях вылил я кручину,
Чтоб ее развеял буйный ветер,
Чтоб ее я никогда не встретил!
 

1911

 
Месяц полный встал на небе,
        Низко над равниной,
Блещет, круглый, красно-желтый,
        Будто глаз совиный.
 
 
Тяжело, с жужжаньем тихим,
        Майский жук летает;
Про любовь, про расставанье
        Кто-то запевает.
 
 
Голос полем прокатился
        И в бору отдался:
«Ой, не высохла ль криничка,
        Где голубь купался?»
 
 
И тоской тревожат сердце
        Отголоски грустной
Деревенской нашей песни,
        Песни белорусской…
 

<1911>

 
Усё прайшло, мінула,
Як і не было,
У капцах паснула,
Зеллем зарасло.
 

Я. Купала[86]86
Всё прошло, минуло,Как и не бывало,В курганах уснуло,Мхом позарастало. – Ред.

[Закрыть]

 
Душой измучившись в житейских непогодах,
В монастыре свои он доживает годы.
Здесь тишина, покой – ни шума, ни забот;
Он летопись свою четвертый пишет год,
И списывает всё от слова и до слова
С истлевших грамот он про судьбы Могилева,
Про добрые его и темные дела.
Так с горечи цветов усердная пчела
Собрать умеет мед в заботе повсечасной,
И виденному он – свидетель беспристрастный.
Всё, что вершилось здесь в минувшие года,
О чем здесь думали и спорили тогда,
За что вели борьбу и веру как хранили,—
Потомки всё прочтут, очистив труд от пыли.
То, что забудется, с водою уплывет,—
Вдруг в памяти людей возникнет, оживет,
Когда найдут его нехитрое писанье
Про жизнь далекую, про давние деянья…
Так море синее приносит к нам с волной
Бутылку на берег, облитую смолой,
Всю в тине, в ракушках бесчисленных.
                                                           Немало
Она была в воде и многое встречала.
Бутылку рыбаки поднимут, разобьют
И в ней, как водится, письмо они найдут.
Обычай есть морской: со всех окраин света
Так тонущие шлют известья. В море где-то
Погибли все они, и, может, сотни лет
Со дней тех протекли, и их народа нет,
Переменилось всё, про них уже забыли,
Но, буквы, – вы теперь всё снова разбудили!
Узнают люди вдруг о прадедах своих —
О горе, радостях, о приключеньях их,
Кому молилися, какой надеждой жили
И где на дне морском их волны схоронили.
 

1912

 
На кожаном листе пред узеньким окном
Строй ровных, четких букв выводит он пером
И красную строку меж черными рядами
Вставляет изредка; заморскими зверями,
Людями, птицами, венками из цветов
И многокрасочным сплетеньем завитков
Он украшает сплошь – довольно есть сноровки —
Свои пригожие заставки, и концовки,
И заголовки все, – ведь некуда спешить!
Порой привстанет он, чтоб лучше заострить
Перо гусиное, и глянет: кротко солнце
Столбом прозрачным шлет свой свет через оконце,
И золотая пыль струится меж лучей;
Вдали над белыми громадами церквей
Блистают купола; проворно над крестами,
Как жар горящими, проносятся кругами
Стрижи веселые; а тут, вблизи окна,
Малиновка поет и стукает желна.
И вновь он склонится, заставку вновь выводит
Неярким серебром; неслышно день проходит,
Настанет скоро ночь, и первая звезда
Благословит конец пригожего труда.
 

1912

 
Псалтырь, покрытую нежесткой бурой кожей,
Я взял, чеканные застежки отомкнул,
Пересмотрел ряды кириллицы пригожей
И воска с ладаном приятный дух вдохнул.
 
 
Прочел псалом: «Как лань к источнику стремится,
Так рвется, господи, к тебе душа моя».
Пахнула свежестью старинная страница,
И с тихой радостью читаю книгу я.
 
 
В конце ее стоит нехитрая приписка:
«Для искупления грехов души своей
Списал псалтырь Иван из града Волковыска
В году семь тысяч сто восьмом с начала дней».
 

1912

 
Не видеть им родимой хаты,
Не слышать деток голоса:
Забрал на двор их пан богатый
Ткать золотые пояса.
 
 
И, опустив печально взоры,
Уже забыв отрады дни,
На полотне своем узоры
На лад персидский ткут они.
 
 
А за стеной – дороги в поле
И шум черемух у окна…
И думы мчатся поневоле
Туда, где расцвела весна.
 
 
Там ветерок веселый веет,
Звенят, смеются ручейки,
Там так заманчиво синеют
В хлебах зеленых васильки;
 
 
Там – вешний гул густого бора…
Ты ткешь, безвольная рука,
На месте чуждого узора
Цветок родного василька.
 

1912, между 1914 и 1917

 
           Скори́на, доктор лекарских наук,
Движенье звезд ночных на башне наблюдает.
           Пора! Вот из его проворных рук
Целительный отвар пан писарь принимает.
           Испил. Глядит на перстень золотой
И видит: изумруд тускнеет и мутится…
           И с горечью почувствовал больной,
Что жизнь уж прожита и к ней не воротиться.
 

1913

 
Тихий вечер; жар дневной спадает,
Веселее речка пробегает,
В пруд вливаясь где-то в тростнике;
Дремлет пруд в густом еще венке
Верб зеленых, свежих, хоть корявых;
Тина в берегах отлогих, ржавых
Самотканым поясом легла;
Лилиями заводь расцвела.
Маленькая ласточка порою
Промелькнет над самою водою,
Крылышком черкнув по ней слегка
И вспугнув в осоке мотылька.
То вдруг окунь или язь плеснется,
И вода кругами разойдется.
Выползает серый уж порой
На плотине полежать сырой,
Там, где набок мельница скривилась,
Вся истлела – как не развалилась?
Почернело колесо давно,
Мохом темным обросло оно.
Но сегодня снова заскрипело, —
Девица сюда пришла за делом,
Чтоб избыть любовь-присуху ей,
И стоит она с бедой своей.
Опустила смуглую головку,
И сердечко – слышно сквозь шнуровку —
Часто бьется. Мельник, дед седой,
Трижды взбрызнул ей лицо водой
И, уставивши на волны очи,
Приглушенным голосом бормочет:
«Поклонится я тебе, царица,
Чистая студеная водица.
Ты течешь болотами и мхами,
Желтыми сыпучими песками,
Берега крутые подрываешь,
Камни и деревья подмываешь
И несешь их к морю-океану,
К про́клятому острову Буяну,
Там и ветер буйный не гуляет,
Солнце красное не светит, не сияет,
Там не блещет ясная зарница.
И уносишь ты туда, водица,
Грусть-тоску с сердечка Катерины.
Вот вокруг я обвожу три тына,
На замок их крепко замыкаю,
Ключ я в море-океан кидаю,—
Как ключу со дна уж не подняться,
Так тому и быть, не миноваться…»
 
 
И подносит мельнику девчина
Яйца и беленую холстину.
 

1912

 
Кулигою, в бору глухом,
Где рядом с пашнею три хаты,
Идет мужик – зипун в заплатах
И шапка ветхая на нем.
 
 
Старик, и кряжист и суров,
Со снеговою бородою,
Землей пропахший и сосною,
Не сводит зорких глаз с хлебов.
 
 
«А, чтоб ты сдох! Вон, по росе
Брел кто-то к житу от криницы;
Да вот и узкий след копытца —
Олени шкодили в овсе.
 
 
Ну хоть не сей! Овес и рожь —
Всё вытопчут до обмолота;
А тут еще напасть – болота:
Ступи – и сгинешь ни за грош».
 
 
В траве проходу нет от змей,
Комар кружится черной тучей,
Кулигу глушит бор дремучий,
Нет, изведут леса людей!
 
 
Не любит леший топора
И насылает пущу снова,
Да только есть у деда «слово»,
А то бы не видать добра!
 

Между 1909 и 1912

 
Ты – чарователь неустанный,
Ты – неслабеющий магнит.
 

В. Брюсов

 
Пегас однажды в переулки
Свернул с проселочных дорог,—
И прокатился топот гулкий,
И искры взвились из-под ног.
 
 
И встал в груди моей усталой
Сын камня – город мой родной.
Услышу я той искры жало —
Стих сразу в сердце бьет волной.
 

Между 1909 и 1912