Текст книги "Твари Господни"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

Глава 12
Берлин: Что есть любовь? (11 октября, 1999)

1

Он ходил в Город каждую ночь. И днем тоже наведывался, выбрав для этого самое подходящее, как представлялось, время: полдень и «five o'clock». Время выпить пинту пива или чашку чая…

"Как на работу хожу", – с усмешкой подумал Виктор, возвращаясь в отель, где лег спать в полночь. В этой усмешке нетрудно было заметить не малую долю самоиронии, но, на самом деле, ему было не до смеха.

Дебора появлялась в Городе регулярно. Возникала то там, то здесь. Ее видели в Фергане и на Каскаде, и во многих других местах. Она пила кофе у Георга, и несколько раз ела луковый суп у Клары. Один раз она зашла даже к Лешему, которого Рапоза Пратеада по совершенно достоверным известиям терпеть не могла. Однако приходила она в самое разное время, то ночью, то днем, и оставалась в Чистилище на минуты или часы, но всегда там и тогда, когда и где не было Виктора. Создавалось впечатление, что она его избегает, но поверить в это, означало принять за факт, что Лиса – если все-таки это была Лиса – знает его планы лучше него самого.

Виктор отбросил одеяло и встал с кровати. Окно было не зашторено, и, подойдя к нему, можно было увидеть ночную, вернее, предрассветную улицу, парк напротив и темные силуэты домов с редкими огоньками освещенных окон. Было четыре часа утра – самое паскудное время для морских вахт и армейских дозоров, но, разумеется, не для Виктора. Он и в прошлой жизни спал немного. Трех – четырех часов в день хватало за глаза. А теперь, после "воскрешения", спал он – если спал вообще, – скорее, по привычке, чем из необходимости. И если все-таки засыпал, то совсем ненадолго: полчаса – час, где-то так.

Он все-таки подошел к окну и посмотрел. Все выглядело именно так, как он себе представил, но, как оказалось, кое-что Виктор все-таки пропустил. Показалось ему или нет, но две человеческие тени скользнули под сень деревьев сырого предрассветного парка как раз тогда, когда он посмотрел вниз. Однако в жизни "бога" ничто не происходит просто так, и любое случайное – разумеется, только на первый взгляд – событие способно измениться под его взглядом, приобретая все признаки настоящего события. И короткое, почти импульсивное желание, порожденное мимолетным интересом Виктора, сейчас же реализовалось в точное знание.

"Почему бы, и нет? – он отошел от окна и, подойдя к своим аккуратно сложенным вещам, стал неспешно одеваться. – В конце концов, они там не уединения ищут. А поговорить нам давно пора".

Он тщательно застегнул белую сорочку на все пуговицы, повязал темный галстук, надел и застегнул длиннополый пиджак, чем-то напоминающий старорежимный сюртук, набросил на плечи плащ и вышел из номера. В коридоре было тихо и пусто. Лифт, не обремененный необходимостью таскать туда-сюда кого-то из полутора сотен постояльцев огромного отеля, пришел сразу, а наступающее утро встретило Виктора холодным сырым воздухом, едва начавшим светлеть от встающего где-то в советской зоне солнца. Мостовая была влажной от прошедшего поздним вечером дождя, а небо – обложено низкими тучами.

Виктор достал из кармана трубку, заранее набитую его собственным "вирджинским" табаком, и неторопливо, с удовольствием раскурил. Впрочем, первая же затяжка, напомнила о пересохшем со сна горле, но устранять неудобства привычным для волшебника способом Виктор не стал. Теперь, когда он снова жил, к нему вернулась и вполне человеческая способность наслаждаться маленькими радостями, доступными и магам, и простым смертным. Виктор достал из внутреннего кармана пиджака серебряную фляжку, свинтил колпачок и сделал несколько медленных глотков. Виски, который он вечером в нее залил, был самым настоящим, шотландским, крепким и ароматным, каким "single malt" может стать, только проведя в бочках из лиможского дуба не менее двадцати лет. Впрочем, этот виски был настоящим чудом, он ждал своего звездного часа на девять лет дольше.

Виктор завинтил фляжку, убрал ее в карман и, попыхивая трубкой, перешел совершенно пустую в этот час улицу. Прошел несколько шагов по тротуару, вошел в приоткрытые ворота, и медленно, не скрываясь, зашагал по ближайшей аллее в глубину парка. Казалось, здесь было еще холоднее, чем на улице, но ему это ничуть не мешало. Организм сам подстраивался под температуру окружающего воздуха, а дышалось сейчас на удивление легко. Точно так же не мешала Виктору и темнота, сгустившаяся под плотными кронами деревьев. Все, что ему требовалось, он видел великолепно, а двух людей, расположившихся на мокрой скамейке метрах в ста впереди, он чувствовал все время. Вернее, "чувствовал" он одну Катарину. Черт ощущался лишь слепым пятном в ткани мироздания, но и это, если разобраться, было кое-что, потому что все остальные маги, как не без оснований полагал Виктор, не "увидели" бы сейчас Черта вовсе. Просто не смогли бы.

Два дня назад, когда они только добрались до Берлина, Дженевра сообщила, что нашлась наконец оставшаяся в Мюнхене Пятая ее первой десятки. Женщина, которую теперь звали Катариной Райнсфельд вышла на связь, воспользовавшись заранее условленным каналом. Она оставила сообщение, адресованное Зеленой Госпоже, на франкоязычном чате любителей певчих птиц. Разумеется, возвращение Катарины и само по себе значило немало: слишком мало бойцов смогло пройти вместе с Виктором через потерявшее за годы и годы почти всю свою силу "окно". Однако сообщение Дженевры-Ольги имело для Виктора и другой, вполне понятный при нынешнем его настроении, смысл. Той ночью Катарина была в Мюнхене и, скорее всего, даже участвовала, как минимум, в одной из разыгравшихся там битв. Именно из-за этого обстоятельства и оказался он позавчера – ранним утром – у ворот небольшого, но уютного особняка, снятого Ольгой Эйнхорн накануне. Сюда, на зов командира – впрочем, точное направление пару раз пришлось уточнять по сотовому телефону – и приехала на потрепанном, но все еще надежном Фольксвагене Катарина. Почему она не воспользовалась поездом или самолетом, и гадать не приходилось: достаточно было взглянуть на ее пассажиров. С такими спутниками и на своей-то машине ехать через всю Германию было крайне рискованно, но, с другой стороны, и выбора у Катарины, если разобраться, не было. Сидеть в Мюнхене и ждать у моря погоды, она больше не могла. Время уходило, а помочь оказавшимся на ее попечении раненым было нечем.

Женщина, неподвижно лежавшая на заднем сидении машины, внешних повреждений не имела. Впрочем, правильнее было сказать, что она не имела их теперь. По следам отчаянных попыток Катарины помочь несчастной саге, Виктор догадался, что с "ерундой" вроде сломанных ребер и острого отравления наркотиками, справиться ей все-таки удалось. Но переломы и ссадины были сущими пустяками по сравнению с тем, что сделала – что смогла с собой сделать – эта безымянная в то время женщина, чтобы не отвечать на "настоятельные" расспросы господ дознавателей. Прием этот назывался "комой" и требовал от колдуна железной воли, немалого магического дара и доведенной до автоматизма техники применения. В свое время эту методику разработали северокорейские боевики. Но уже в конце семидесятых, насколько помнил Виктор, ее пытались активно внедрять в русской секции боевки в Приморье и в Средней Азии. Практикуют ли что-то подобное нынешние подпольщики, Виктор, разумеется, не знал, но, судя по возрасту женщины и тому, что она никогда не "обращалась", следовало предположить, что вполне могла успеть овладеть "комой" еще у Корня, Павы или Каноника… или у кого-то из их учеников во Владике, Хабаровске, Алма-Ате.

Суть же приема заключалась в том, чтобы усилием воли заставить сознание уйти так глубоко в колодец беспамятства, что вытащить его оттуда обычными медикаментозными или "техническими" средствами было практически невозможно. Непросто это было и для настоящих, обладающих природным даром и соответствующей практикой целителей. Даже Виктор, возможности которого были поистине огромными, если и вовсе не безграничными, смог пока справиться с синдромом "закрывшегося" только в первом приближении, и то далеко не сразу. Сначала было две упорных – на пределе травмирующего вмешательства – и не увенчавшихся успехом попытки пробиться к "заснувшему" сознанию женщины. Однако, как говорится, капля камень точит. И упорства Виктору было не занимать. Так что вчера к вечеру он до нее "добрался", и они с сагой даже немного "пообщались", но окончательным исцелением для нее это все-таки не стало. Работы оставалось столько, что, как говорится, "начать да кончить". И пока Дама Пик – это псевдо она назвала Виктору только в присутствии своего напарника, не сказав сверх того ничего существенного – спала, погруженная Ольгой в глубокий релаксирующий сон, не позволяющий, однако, случайно "соскользнуть" в Город. Расспрашивать колдунью более подробно, тем более красть у нее информацию, Виктор счел неэтичным. Сага была в своем праве – "Не хочешь, не говори" – и в любом случае заслуживала того, чтобы ее оставили в покое.

Интересная женщина. Неординарная. Но если откровенно, гораздо больше заинтересовал Виктора ее приятель, тот колдун, который полез волку в зубы, чтобы вытащить попавшую в полицию Даму Пик. Полез, вытащил… Как? Впрочем, "как?" – это совсем другой вопрос, но вот относительно самого сагуса и сомнений не было, потому что своей интуиции Виктор привык доверять. И не ошибся, разумеется.

Во-первых, оказалось, что Черт тяжело ранен. Страшные – до костей – напалмовые ожоги на спине и плечах, лишь кое-как подлеченные Катариной, не обладавшей талантом целительницы, наверняка, причиняли ему жестокие страдания. Тем не менее, раненый не только выдержал многочасовое путешествие, но и высидел рядом с водителем на переднем сидении, не потеряв при этом сознания и не утратив самоконтроля и ясности взгляда. А ведь кроме ожогов, еще несколько дней назад в теле Черта сидело четыре пули, и, хотя их там уже не было – боец "выдавил" их сам – раны были нехорошие и все еще не затянулись. Однако все это только "во-первых", или скорее, "во-вторых", если вообще не "в-третьих", потому что сильные волевые мужики встречаются не только в подполье, но, в любом случае, такие люди достойны если не восхищения, то, хотя бы уважения.

"Судя, по этим двоим, – решил Виктор, наблюдая за тем, как Черт выбирается из Фольксвагена и помогает вытаскивать Даму Пик. – Группа была незаурядная, нерядовая… Что?"

Он сразу почувствовал, что до "ровного счета" не хватает еще двоих, но оставил эту тему до лучших времен, потому что Черт смог удивить его по-настоящему. Этот высокий хмурый мужик оказался не только первоклассным боевым магом, но и совершенно фантастическим "невидимкой" – классической и невероятно одаренной "тенью", что вообще-то случается крайне редко. Обычно, или – или. Или боевик или тень, но чтобы так, да еще по высшему разряду? Но, с другой стороны, чему здесь удивляться? Человек, способный войти в здание центрального управления Бундескриминальамт и выйти оттуда живым, – пусть ему даже помогли со стороны – фигура по любым меркам неординарная. Даже в легендарные семидесятые таких на круг и было-то всего несколько человек, и Виктор не был уверен, что нынче больше наберется. Талант он и в Африке талант, и маги в этом отношении ничем от обычных людей не отличаются. Однако и этот факт, если и заинтересовал Виктора, то, во всяком случае, не удивил. Теоретически ведь такие сагусы должны были существовать, так почему бы одному из них теперь же и не объявиться? А то, что встреча произошла так скоро после возвращения, так на то и существует его величество Случай. Да и сам Виктор, одним фактом своего возвращения, столько всего уже замутил, что не сразу и разберешься, что тут к чему, и почему так, а не иначе. Но вот то, что он увидел в глазах Катарины, действительно способно было лишить покоя, и лишило, разумеется. Такова жизнь.

2

Виктор свернул на боковую аллею и наконец увидел Черта и Катарину, сидевших на скамейке в глубокой тени, отбрасываемой склонившимися над ними деревьями. Однако ни тень эта, ни предрассветный сумрак Виктору не мешали, как, впрочем, и этим двоим, видевшим в темноте не хуже ночных хищников. Впрочем, как вспомнилось теперь Виктору, животные видят как-то иначе, а он мог различить не только блеск глаз женщины, но и их выражение.

Если бы не знать, что Катарина немка, то, глядя на нее, подумал бы, что русская. И не просто русская, а сибирячка какая-нибудь, или – "Как же их?" – кержачка?

У нее была совершенно вышедшая из моды не только в урбанизированной Европе, но теперь, кажется, и в СССР, толстая светло-русая коса до пояса, которую Катарина свернула этим утром в корону…

"Совсем плох стал, – подумал он с тоской, рассматривая это редкое по нынешним временам чудо. – Как же это называется по-русски? Кичка?"

Впрочем, слово, всплывшее в памяти, Виктору решительно не понравилось. Не хорошее оно было какое-то, это слово, напоминающее скорее об учительницах младших классов или провинциальных буфетчицах и совершенно не передающее всей прелести прически, когда поднятые кверху волосы обнажают высокую белую шею, но не трогательно тоненькую, а сильную, "величавую", кажущуюся тонкой только в присутствии округлых и наверняка матово белых плеч, высокой полной груди и широкого лица с мягкими и "плавными", чрезвычайно располагающими чертами, которыми понимающий человек может любоваться ничуть не меньше, чем "отточенными" до полного технического совершенства чертами иных признанных красавиц. И вся она, Катарина, была именно что какая-то "сибирская", хотя, возможно, в Сибири таких женщин никогда и не было. Кто знает? Высокая, дородная, но не толстая, белая, с прозрачной синью васильковых глаз, затененных длинными светлыми ресницами…

"Пава. Так, кажется?"

Однако, заподозрив неладное еще тогда, когда увидел ее в этом облике впервые, Виктор не поленился заглянуть в базу данных Гамбургского управления внутренних дел и нисколько не удивился, обнаружив, что не была та женщина и в половину столь хороша, пока не стала этой Катариной. Но и это, если верить собственной интуиции, всей правдой не было. Виктор догадывался – и это-то и занимало его больше всего – что и сразу после воплощения, она тоже была другой. Такой, как сейчас, судя по всему, сделал Катарину именно холодный и какой-то мертвенно-равнодушный, совершенно не отражающий того, что творилось в скрытой за семью печатями душе, взгляд Черта, которого Катарина вытащила в Мюнхене буквально из пекла, вынесла на себе из боя, спасла от смерти и плена, выходила, как могла и умела, и… – «Вот же невидаль какая!» – полюбила. Возможно ли такое? Говорят, любовь зла, и, глядя на этого худого, какого-то «темного», как будто и в правду постоянно пребывающего в густой тени мужика, в это легко можно было поверить. Особенно, если вам довелось не только видеть Черта, но и слышать его речь.

"Красавица и чудовище… М-да…"

– Доброе утро, – сказал Виктор, подходя к скамейке. – Надеюсь, не помешал?

– Доброе утро, сэр, – имея в виду Черта, Катарина заменила очень личное обращение "господин" и слишком официальное – "князь", на вполне нейтральное – "сэр". Вскакивать со скамейки и вытягиваться в струнку, Пятая Дженевры не стала тоже.

"Славная девушка…И умная".

А вот Черт не сказал ничего. По-видимому, он был прекрасно осведомлен о том, какое впечатление производит на окружающих его голос, и потому только молча кивнул и выжидательно посмотрел на Виктора.

– Не спится, – сказал Виктор, присаживаясь, на мокрую от давешнего дождя скамейку рядом с Чертом. – Выпить хотите?

– Хочу, – равнодушно, как какой-то гротескный механизм из американских фильмов ужасов, проскрежетал Черт и в упор посмотрел на Виктора. – Спрашивайте.

"Черт возьми! А в любви ты ей как объясняешься?"

– Ваши тайны, Черт, ваши тайны, – Виктор полез за пазуху и снова достал свою заветную фляжку. – Знаете, как у нас говорят? "Не хочешь, не говори". – Он, не торопясь, свинтил колпачок и передал фляжку Черту. – На самом деле, меня интересует только одна вещь. Вы знаете Рапозу Пратеаду?

– Знаю, – Черт принял фляжку и сразу же передал ее Катарине. – Мы были в Мюнхене вместе. Вы это хотели знать?

Так, вероятно, звучала бы "речь" фрезерного станка, обрабатывающего броневую сталь. Однако для Виктора сейчас важнее было содержание. Впрочем, чего-то в этом роде он и ожидал. В угадываемую его интуицией четверку Лиса, как ни странно, вписывалась легко и просто. Это было ее место.

"Великолепная группа, – отметил он без удивления и радости. – Просто идеальная".

– Что с ней случилось, знаете? – спросил он вслух.

– Нет, – мотнул головой Черт, принимая от Катарины фляжку. – Она ударила, когда я был еще внутри, – точно выверенный "скупой" глоток. – А потом мне было уже ни до кого. Сами понимаете.

"Значит, это была она".

– Я был уже плохой, – секунду подумав, добавил Черт. – Не мог уже…

– Понимаю, – Черт оставил ему виски ровно на один глоток, но эта малость оказалась очень кстати.

"Тупик", – Виктор убрал фляжку в карман и встал.

– Спасибо. Не буду вам больше докучать своим присутствием.

– Это не все, – неожиданно проскрежетал Черт и тоже встал со скамейки. – Часа через два… Я был уже в сознании, – он быстро взглянул на Катарину, как бы объясняя, кому он этим обязан. – Пришел "откат". Я думаю, это была Рапоза. Ее "цвет".

– Полагаете, она жива? – на этот раз, Виктор не стал набивать трубку, "как все", а просто вытащил из воздуха новую, уже набитую и раскуренную, и тут же перехватил первую пробившуюся сквозь "железную стену" эмоцию Черта. Сагус был удивлен или, вернее, учитывая то, какой силы должно было быть чувство, чтобы пробить такой барьер, потрясен. Он просто не знал, что кто-то способен колдовать, не "светясь".

– Я ее мертвой не видел.

"Тоже ответ".

– А живой?

– В Городе она не появлялась, – пожал плечами Черт. – В "сети" вывешен "черный вымпел", но сигнал тревоги подала она сама.

– Спасибо, – еще раз поблагодарил Виктор, предполагая, что все уже сказано, но ошибся.

– Ты тот Виктор Корф, который с "лобным синдромом"? – неожиданно спросил Черт.

"Значит, она знала и это. Сильна стрига!"

– Да.

– Мы шли к тебе, – сказал Черт и, достав пачку сигарет, тоже закурил. – Она нас вела.

– Понятно, – кивнул Виктор, чувствуя, как сжимается от тоски сердце. – Во Франкфурте тоже были вы?

– Да.

"Похоже, что ты ее недооценил, друг", – сказал он себе.

По всем тщательно собранным Виктором и его людьми данным, а их накопилось уже порядочно, во Франкфурте и Мюнхене действовала колдунья невероятной, просто запредельной силы. Даже делая поправку на не всегда достоверные источники информации, эта ведьма должна была быть едва ли не равной ему – "богу" – по силам.

"Дебора?"

– Спасибо, – в третий уже раз сказал Виктор.

– Не за что, – ответил Черт. – И вот еще что, Виктор, зовите меня Борисом. Меня папа так назвал.

3

Казалось бы ерунда. Что ему, в самом деле, до этих двоих? И почему именно о них он все время думает? Других дел, что ли, нет? Однако эта странная любовь «красавицы и чудовища» занимала его, чем дальше, тем больше. И, как можно было догадаться, совсем не случайно.

"Мужчины любят глазами, – Виктор терпеть не мог все эти прописные истины, но приходилось согласиться, что что-то в этой "народной мудрости" есть. Образ Лисы недаром едва ли не все время стоял перед его глазами, и избавляться от этой "напасти" он не собирался, хотя, разумеется, мог, если бы захотел.

Однако занимало его не чувство, которое должен был испытывать к Катарине Черт. С ним-то как раз все было понятно. Судя по всему, в реальной жизни Черт был совершенно лишен радости любви. В той или иной степени, об этом можно было судить по тому, как вел себя в Городе Бомарше. Короткое и, надо отметить, довольно поверхностное расследование, предпринятое Виктором, показало, что в Чистилище Черт был известен, как легкий и удобный любовник, склонный к долговременным романам "с лирикой", но никогда не обременявший партнершу своим присутствием дольше, чем хотела она сама. По такому поведению о человеке многое можно узнать, хотя, правды ради, никто из тех, с кем привелось говорить Виктору, и не подозревал, кто на самом деле скрывается под личиной мягкого, улыбчивого и крайне остроумного "француза". Все, как один, полагали, что в реальной жизни Бомарше, скорее всего, какой-нибудь несчастный калека, лишенный физической возможности любить и быть любимым. Впрочем, если подумать, не так уж они и ошибались. И если так все и обстояло, любовь Черта к Катарине была понятна и легко объяснима. Красивая женщина, к тому же боевой маг… Но если и этого недостаточно, то не трудно было представить, какое впечатление на этого сурового мужика должна была произвести почти материнская забота, с которой Катарина его выхаживала. Но вот сама Пятая Дженевры оставалась для Виктора полной загадкой. И именно она и ее чувство, больше всего его и занимали.