Текст книги "Пять имен. Часть 2"
Автор книги: Макс Фрай
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)
Гумилев слушал как каменный, а потом сказал очень значительно, с паузами:
– Я знаю, это из мансуровской книги. У меня тоже она есть. Ее про себя мыслить надо.
С Гумилевым мы обычно спорим, а тут я согласился".[119]119
Запись датирована 5 марта 1918 года. Из личного архива Е.Ц.Чуковской. Кроме того, следует заметить, что многие тексты Корнея Чуковского содержат прямые отсылки к вполне определенным тантрийским ритуалам. Так, например, стихотворение «Мойдодыр» посвящено очищению и в нем упоминаются вполне определенные ритуальные предметы, как то медный таз – харанга (тиб. 'khar– rNga), в который обычно ударяют во время тантрийских ритуалов. «Волшебное дерево» Корнея Чуковского можно интерпретировать как «древо Прибежища», которое созерцают адепты во время выполнения так называемых «предварительных практик». О том, что детские стихи Чуковского содержат множество серьезных культурных подтекстов, в настоящее время хорошо известно. Здесь достаточно сослаться на исследования Мирона Петровского (см.: М.Петровский. Книги нашего детства. М.: Книга, 1986). В контексте нашего исследования особый смысл приобретает и интерес Чуковского к Киплингу и, в частности, к «The Book of Jungles».
[Закрыть]
О том, что копия "Книги Юнглей Мансурова" была у поэта Александра Введенского, мы узнаём из сохранившегося в архиве Даниила Хармса открытого письма Н.Заболоцкого (письмо датировано 20.IX.26), озаглавленного "Мои возражения А.И.Введенскому, авто-ритету бессмыслицы". Там Заболоцкий, в частности, пишет: "Ваша метафора не имеет ног, чтобы стоять на земле, она делается вымыслом, легендой, откровением. Вы слишком увлеклись Вашей "Книгой Юнглей" и забыли, что идентифицировать пророчества может лишь тот, кому полностью открыто будущее, кто в сочетании гласных и согласных звуков слышит шумы будущего".
Есть ощущение что в конце 60-х – первой половине 70-х годов какой-то из списков или фрагменты «Книги» имели хождение в среде московской и питерской литературно-художественной богемы.[120]120
Такое ощущение возникает из описаний этого круга, данных А.Ровнером и А.Генисом c П.Вайлем. Мне самому в студенческие годы несколько раз довелось услышать о «Книге Юнглей Мансурова» (откуда собственно и родился интерес к теме). Так, в ноябре 1975 года в Староконюшенном переулке у Маши Гаврилиной (Арбатовой) собралась многолюдная молодежная «тусовка». Насколько я могу сейчас вспомнить, среди прочих присутствовали Юрий Левита («Леви»), Саша Фейнберг (сын известно пушкиниста), Зара, «Диверсант», Олег Радзинский, Филипп Смоктуновский, и еще много других молодых людей в том числе и компания, с которой приехал я, – Леня Кабаков, Владимир Пятницкий, Михаил Казак (больше известный под именем Красноштанник) и, как две капли воды похожий на Бальзака, Валерий Захезин. Левита, известный своим увлечением эзотерической литературой, стал рассказывать Фейнбергу о Петре Успенском и о каких-то стихах, которые Успенский якобы сочинил. Слышавший этот разговор Михаил Казак, некоторое время работавший в фондах Библиотеки им. Ленина, сказал, что не следует путать Успенского с Ухтомским и что это именно князь Ухтомский вывез из Монголии книгу мистических стихов. Как помнится, Красноштанник даже процитировал весьма подходящее к случаю двустишие, будто бы вычитанное им в «Книге Юнглей»: «…Молока не останется к летнему ужину, / Разведешь тут руками, когда съели крупу». В другой раз мой знакомый Николай Казначеев по случаю привел меня в тихий московский переулок, где когда-то якобы происходили какие-то «мансуровские» встречи. Дом, который подходил под данное Казначеевым описание, нам любезно показал молодой дворник. Как выяснилось, сам переулок так и называется «Мансуровский». В третий раз слышанное мною упоминание о «Книге» было как-то связано с последней московской квартирой Владислава Ходасевича (так называемый «подвал Ходасевича»).
[Закрыть] Из всего приведенного выше следует, что литераторам «Книга Юнглей» была достаточно хорошо известна, хотя упоминать о ней избегали.
Сегодня мне до конца неясны намерения Э. Э. Ухтомского, сначала публиковавшего отдельные тексты из «Книги» в разделе "Частное объявление" своей газеты, а потом распространившего несколько копий в художественной среде. Зачем было помещать эти тексты в газете, да еще в разделе объявлений? Почему было сделано всего несколько копий, когда вполне можно было издать «Книгу» значительным тиражом? И, наконец, что же вообще может представлять собой "Книга Юнглей Мансурова"?
Для того, чтобы приблизиться к объяснению несколько странных обстоятельств, связанных с распространением «Книги», попытаемся обратиться к опубликованному недавно исследованию Кеннарда Липмана, касающемуся «скрытого» языка в тибетской тантрийской традиции.[121]121
Lipman, Kennard. Formal and semantic aspects of «hidden» magical language in Tibetan Tantric tradition. In Donald S. Lopez, Jr., ed. Buddhist hermeneutics, 174–235. Honolulu: University of Hawaii Press, 1995
[Закрыть] Занимаясь изучением «Большого комментария на Калачакра-тантру»[122]122
Dus 'khor 'grel chen – также известен как «Дуйкхор-тика-чен». Автором его является Кхайдуб-Гэлэг-Балсанбо (1385–1438). Следует также заметить, что буддийский храм в Петербурге, который был построен не без участия князя Ухтомского, также посвящен Калачакре.
[Закрыть] в монастыре Карша (Заскар), Липман наткнулся на неизвестное ранее приложение к комментарию, озаглавленное «Путевые заметки между двумя (пунктами)» (тиб. Lam yig dbar ma). Как выяснилось, этот небольшой по объему трактат является своеобразным руководством по лингвистической прагматике, «в котором события и явления внешнего мира рассматриваются в их зависимости от определенных языковых фактов, от определенных способов использования языка».[123]123
Lipman, Kennard. Formal and semantic aspects of «hidden» magical language in Buddhist Tantric tradition. In Donald S. Lopez, Jr., ed. Buddhist hermeneutics, 174–235. Honolulu: University of Hawaii Press, 1995. p. 176.
[Закрыть] Липман пишет: «Неизвестный автор Заметок рассказывает легенду, которую мне раньше слышать не доводилось. В этой легенде говорится о том, что некогда, во времена правления царя Ньяти-цзанпо, в Тибете жили тантрики, практикующие особый магический язык, структуры которого полностью совпадали со структурой наличной действительности таким образом, что речь фактически являлась актом творения вещей и событий».[124]124
Ibid, p. 179.
[Закрыть]
Как становится понятным из дальнейшего изложения, речь идет не о каком-то естественном языке, а об особых "порождающих семиотических структурах (rtsa ba'i ngag) ",[125]125
rtsa ba'i ngag – тиб., буквально можно перевести как «корневая речь», «корневое слово».
[Закрыть] которые, «используя определенный естественный язык как своеобразный „носитель“, устанавливают отношения прямой зависимости между языком и вниманием, обращенным к внешним предметам. В результате, слово и вещь, данная в восприятии, как бы начинают звучать в унисон, взаимно трансформируя друг друга в новые слова и события. Теперь этот магический язык утерян и, главным образом, потому, что не осталось больше естественных языков, способных органично растворить в себе эти порождающие структуры».[126]126
Ibid, p. 181–182. Исследование Липмана во многом явно носит предварительный характер. Многие положения раскрыты недостаточно полно и требуют уточнения и разъяснения.
[Закрыть]
Опираясь на трактат, Липман пишет, что сами эти "порождающие семиотические структуры" по сути своей являются лишь формой, которая с необходимостью нуждается в существовании естественного языка, и что не во всяком естественном языке "эти формы могут развернуться во всей своей полноте".[127]127
Ibid, p. 182.
[Закрыть]
"В тантрийских школах друг-па, гелуг-па и ньингма-па существует традиция передачи этих порождающих структур из поколения в поколение, от учителя – ученику, – пишет Липман. – Считается, что рано или поздно "семя найдет благодатную почву" и слова, произнесенные на древнем магическом языке, неузнаваемо изменят всю действительность. Сами порождающие структуры передаются, во-первых, посредством мантр, и, во-вторых, существует якобы некая книга, список, в котором "перечислены имена прошлого, настоящего и будущего". В трактате говорится, что сама эта книга написана на языке страны Удияны, но в будущем будет жить племя людей, которые поймут все написанное там так, как если бы она была написана на их родном языке".[128]128
Ibid. p. 189.
[Закрыть]
Надо думать, что именно эту книгу и получил князь Ухтомский от настоятеля Цугольского дацана. Во всяком случае, в свете всего вышесказанного становится понятной краткая запись, сделанная Ухтомским на полях рукописи "Теоретическая сторона ламайского вопроса". "Язык не готов еще", – пишет Ухтомский.[129]129
ЦГАИ, ф. 1072, оп.2, № 201, л.116.
[Закрыть]
После Октябрьской революции Ухтомский не уехал из России, хотя мог сделать это с легкостью. Согласно удостоверению, выданному ему в 1920 году, он являлся в то время "ассистентом-хранителем Дальне-Восточного отделения Русского музея, научным сотрудником Академии истории материальной культуры, а также сотрудником Пушкинского дома, Музея антропологии и Русского комитета для изучения Азии".[130]130
ЦГИА, ф. 1072, оп. 2, № 3, л. 1–2.
[Закрыть] В архивах сохранилось крайне мало документов, относящихся к послеоктябрьскому периоду деятельности Э.Э.Ухтомского, однако и эти немногие документы создают впечатление, что он чего-то или кого-то ждал. Уже упоминавшийся мною бурят Вамбоцеренов, вспоминает, что «последние годы жизни своей Эспер Эсперович все время ждал кого-то, кому нужно передать что-то важное».[131]131
Три листка с воспоминаниями Вамбоцеренова об Ухтомском вложены в рукопись «Теоретической стороны ламайского вопроса». ЦГАИ, ф. 1072, оп.2, № 201.
[Закрыть]
Князь Ухтомский умер зимой 1921 в своей квартире в Детском Селе (в настоящее время г. Пушкин), фактически превращенной в музейное хранилище. Бурят Вамбоцеренов, ухаживавший за Ухтомским в последние дни его жизни, вспоминает, что "Эспер Эсперович два дня был без памяти, лежал в жару, а перед самой смертью своей вдруг открыл глаза, протянул руку и сказал как будто стихотворение:
Как известно, тибетские тексты, относящиеся к разряду тантрийских йогических практик (санскр. saddhana, тиб. sgrub thabs) – скорее всего именно к этому разряду и относится текст «Книги Юнглей Мансурова», – содержат строфы, предназначенные для рецитации, а также краткие наставления по совершению ритуала и порядку визуализации. Я не сомневаюсь, что Э.Э.Ухтомский переписал всю «Книгу» целиком, а это значит, что текст содержал также и практические ритуальные инструкции, которые скорее всего не были адекватно прочитаны представителями той литературной среды, в которой по преимуществу и распространялась «Книга». Таким образом, тантрийские мистерии трансформировались в литературную традицию, явившуюся по сути своей насыщенной средой, хранящей для последующих прочтений изначальные смыслы «ni-kha-yung-sle'i man-su-ro-bha». Э.Э.Ухтомский, распространяя «Книгу», видимо надеялся, что она будет прочитана как некое практическое руководство, однако этого при его жизни не произошло. Мистерия исчезла, превратившись в литературу, которая в России сама стала культом.
Сегодня культ литературы умирает. Вернется ли слово мистерией?
Новые материалы к изучению истории «Общества Ловцов Теней»Учение «Общества ловцов теней» вне всякого сомнения носит гностический[133]133
Т.е. имеющий отношение к отличному от episthime особого рода знанию, о сущностях иного мира, которое ведёт к Богу и спасению. Характерными чертами гностических учений являются а) представление о «семени высшей природы», которое оплодотворяет способных принять его избранных; в) миф о падении высшей мудрости (софии), забвении и последующем спасении. Roelof van den Broek в своей сравнительно недавней работе посвященной сравнению гностицизма и герметизма (Gnosticism and Hermetism in Antiquity: Two Roads to Salvation. In Studies in Gnosticism and Alexandrian Christianity. Hag Hammadi Studies 39. Leiden: Brill, 1996, p. 3–21), приходит, к выводу о том, что герметизм отличало от гностицизма только одно – гностики считали мир злом, в то время, как герметисты «вряд ли» (р. 37).
[Закрыть] характер и уходит своими корнями к ереси наасенов.[134]134
Наасены (или нааситы, а также офиты) – ранняя гностическая секта, название которой происходит от древнееврейского слова «нахаш» – «наас», что значит «змея». Наасены считали, что змей есть «истинный спаситель человеков», ибо именно змей дает людям знание, которое ветхозаветный бог хотел скрыть. Этот же змей, согласно учению наасенов, приходит в мир позже под видом Христа или Логоса. По мнению Древса, почитание змеи у наасенов имело астральное основание. Он утверждает, что «офтическая змея есть символ мудрости (гносиса) и имеет свой астральный первообраз в Млечном пути, который уже древним вавилонянам представлялся в виде змеи. Но млечный Путь есть вместе с тем и астральный представитель мудрости» (Древс А. Происхождение христианства из гностицизма, М., 1930, с. 60). Астральной репрезентацией этого змея является околополярное созвездие Дракона (лат. Draco) в Северном полушарии неба. Самая яркая звезда – Этамин, 2,2 визуальной звёздной величины. Систематическое определение координат этой звезды привело английского астронома Дж. Брадлея к открытию в 1725 г. явления аберрации света. Наилучшие условия видимости в марте – мае.
[Закрыть] По свидетельству Епифания,[135]135
The Panarion of Epiphanius of Salamis. Translated by F. Williams. Vols. 1–2. Leiden: Brill, 1987–1994.
[Закрыть] именно в среде наасенов существовала легенда о Змее, который открыл первым людям – Адаму и Еве – значение тени. В пересказе Епифания легенда эта звучит так: "Другие же говорят следующее. Возгордившись, Ялдаваоф (Ialdabaoth[136]136
Это имя обычно выводят из Jalda bahuth (сын хаоса), однако точная этимология не ясна. По воззрениям ранних гностиков, Ялдаваоф не был Первым Богом. Именно эту истину открыли для себя Адам и Ева, увидев, что Древо Жизни отбрасывает тень.
[Закрыть]) воскликнул: «Я Отец и Бог и нет никого выше меня» (Is. 45: 5), а после создал человека по своему образу и подобию. Был этот человек огромных размеров и мог только ползать. Когда Ялдаваоф вдохнул в него дыхание жизни (Gen. 2:7), он неосмотрительно лишил себя силы. Горя ненавистью, Ялдаваоф решил найти способ лишить человека его силы [которую передал по неосмотрительности] и для этого создал женщину из своего разумения (enthymesis). Но были Адам и Ева лишены знания, ибо не дано им было видеть, что Древо Жизни, которое есть Свет в силе Бездны, отбрасывает также и Тень. София же попросила Нус,[137]137
Или Nun, буква еврейского алфавита.
[Закрыть] который был изогнутым, как змей, открыть им силу плодов Древа. Сразу же после этого они постигли ту силу, которая над ними, и были изгнаны Ялдаваофом из рая за непослушание, ибо открыли для себя истину. Лишенные силы, они были сброшены на землю, и змей был отправлен вслед за ними. Вместе с ангелами, которые были в его власти, он произвел шесть сынов и сам стал седьмым, для того, чтобы имитировать ту Гебдомаду,[138]138
Согласно учению офитов, архонтиков и сетиан «существует восемь небес (Огдоада) и семь небес (Гебдомада), каждым небом правит архонт, а высшая мать находится на восьмом небе. Святая Гебдомада по их представлению, – это семь звезд, именуемых планетами, а змея зовут Michael и Samael» (Irenaeus. Adversus haereses. Hrsg. W. Harvey. Vols. 1–2. Cambridge, 1857; Irenee de Lyon. Contre les heresies I, ed. par A. Rousseau et L. Doutreleau. Vols. 1–2 (SCh 263–264). Paris, 1979, 30, 1-15).
[Закрыть] которая окружает его отца.
В раю Адам и Ева имели светоносные и духовные тела. Однако на земле эти тела стали более темными, тяжелыми и малоподвижными. Их души также стали слабыми и безвольными, поскольку в них осталось только лишь дыхание мира, вложенное их творцом. София пожалела их и вернула им сладостное благоухание света жизни. Так они узнали, кто они такие, почему они здесь, поняли, что они нагие и имеют материальное тело. Поняли они также и то, что обременены смертью. Но они мирились с этим, зная, что тело – это только временная обуза. С помощью Софии они нашли пищу и, насытившись, тут же совокупились, – так родился Каин.
Некоторые при этом говорят, что сама София приняла форму змея и боролась против творца, который создал Адама, и научила людей знанию. По этой причине змей и называется самым мудрым из всех тварей (Gen. 3: 1). И наши внутренности, благодаря которым мы питаемся, по этой причине имеют форму змея, указывая на эту все порождающую субстанцию".[139]139
Epiphanius, Panarion XXXIX, 1–8, 3.
[Закрыть]
Как пишет Ириней, "…в среде наасенов были особые жрецы, которым вменялось в обязанность наблюдать за тенями людей и животных и своевременно сообщать, если что-то в поведении теней начинает вызывать опасения".[140]140
Irenaeus. Adversus haereses, 30, 20–21.
[Закрыть] Ириней не сообщает, чем именно тени заинтересовали наасенов, но из сочинений Ипполита известно, что впоследствии жрецы, наблюдающие за тенями, откололись от наасенов и основали свою школу «ловцов теней».[141]141
К.Г. Юнг, разбирая кватернион Тени у наасенов, замечает, что «змея была либо предшественницей человека, либо отдаленным подобием Антропоса; видно также, насколько оправданным является приравнивание Наас=Нус=Логос=Христос=Высший Адам. Как я уже говорил, средневековое распространение этого уравнения на теневую сторону уже было подготовлено гностическим параллелизмом». К.Г. Юнг. АION. Исследование феноменологии самости. «Ваклер», 1997, с. 260. Ранее, говоря о Тени, Юнг пишет: «Однако те же трудности, что с анимой и анимусом, возникают и с тенью, когда она предстает как архетип. Иными словами, вполне в пределах человеческих способностей признать относительное зло своей природы, но попытка заглянуть в лицо абсолютного зла оказывается редким и потрясающим по воздействию опытом». Там же, стр. 21.
[Закрыть] Кроме того, согласно Валентину, Христос родился «не без некоего рода тени», которую он отбросил и вернулся в Плерому. Как замечает по этому поводу Ориген: «Необходимо было, чтобы одна из крайностей, а именно наилучшая, называлась Сыном Божьим за свое величие, а вторая – диаметрально противоположная – сыном злого демона, Сатаны и диавола».[142]142
Origen. Contra Celsum. Translated by H. Chadwick. Cambridge 1953, p.362
[Закрыть]
Ипполит также сообщает, что учение секты излагалось в двух книгах. Одна из этих книг называлась "Книгой длинных летних теней", а другая – "Книгой коротких зимних теней". К этим книгам запрещалось прикасаться руками, и читать их следовало, переворачивая страницы языком.[143]143
При таком способе чтения трудно ожидать, чтобы книги долго сохранялись. Последнее упоминание о них датируется XVI веком.
[Закрыть] Кто и когда написал эти книги – неизвестно, но сами «ловцы теней» верили, что их продиктовала тень Симона Мага.[144]144
Hippolytus. Refutatio omnium haeresium. Ed. by Miroslav Markovich. Berlin: De Gruyter, 1986; Ed. P. Wendland (GCS 26), Leipzig, 1916, 13? 54, 58. Симон Маг или Симон Волхв упоминается в «Деяниях апостолов» (VIII, 9-10) как чудотворец, который выдавал себя за Сына Божьего. По преданиям, Симон Маг мог летать, менять свой облик и становиться собственной тенью. У Бонавентуры в «Collationes in hexameron» Симон Маг символизирует распространение харизматических даров Антихриста (см. Trevijavo Etcheverria Mannuel. De doctrina lucis apud St. Bonaventuram. Victoria, 1961).
[Закрыть]
Как известно, крайне индивидуалистический характер гностицизма не позволил ему, в отличие от христианства и неоплатонизма, оформиться в сколь либо цельное и широкое религиозно-философское течение, и к V в. нашей эры гностические секты практически исчезают.
Несколько иначе обстояло дело с обществом "ловцов теней". Упоминание о "культе тени" и "ловцах теней" уже безо всякой связи с гностицизмом встречается как у средневековых авторов, так и в комментаторской литературе Нового времени. Вот некоторые сведения о "ловцах теней", которые мне удалось обнаружить:
Клемент Александрийский в «Stromata» уделяет "ловцам теней" всего одно предложение: "Члены этой [поклоняющейся] теням секты узнают друг друга по особой татуировке, нанесенной на язык".[145]145
The Writings of Clement of Alexandria. Translated by William Wilson. (Ante-Nicene Christian Library, 4, 12.) Edinburgh, vol.2, 1869, p. 217.
[Закрыть]
Ритор Арнобий в сочинении "Adversus nations libri" пишет: "Слышал я, что некоторые толкователи мифов и аллегорий говорят: "Есть вещи, которые отбрасывают тени, и есть тени, которые отбрасывают вещи". Знатоки считают, будто бы слова эти имеют отношение к учению "ловцов теней". Как бы там ни было, это двусмысленное высказывание нельзя считать свободным от иносказаний (reclusis esse obtentionibus)".[146]146
Arnobii. Adversus nationes libri. Corpus scriptorum ecclesiasticorum latinorum. Wien, 1875, v. 4, p. 207.
[Закрыть]
Упоминание о тенях, которые отбрасывают вещи, встречается и у Исидора Севильского – духовного наставника и старшего друга вестготского короля Сисебута (612–612). В трактате "О природе вещей" ("De natura rerum") Исидор пишет: "Изучение природы некоторых вещей не следует оставлять суеверному суждению, если можно рассмотреть их с помощью здравого и трезвого разума. И если древние мужи говорили, что не только вещи отбрасывают тени, но и некоторые тени обладают способностью отбрасывать вещи, то суждения эти для выяснения их истинности следует подвергнуть всестороннему рассмотрению. Ибо известно, что не всем в этом мире светит одно и то же солнце".[147]147
Fontaine J. Isidore de Seville. Traite de la nature, suivi de l'Espitre en vers du roi Sisebut a Isidore. Bordeaux, 1960, p. 19.
[Закрыть] Высказывание Севильца о солнце можно было бы понимать как своеобразную фигуру речи, если бы не сообщение Андреа Палладио, непосредственно касающееся «ловцов теней» и их священных книг. В доме своего друга Даниэле Барбаро Палладио встречается с неким кавалером Лионе – путешественником, только что вернувшимся из «земель германских». Палладио пишет:
"Этот странный человек рассказывал о тайном сообществе, члены которого занимаются тем, что ловят тени. Он рассказал, что у ловцов теней есть свои книги, написанные на греческом. Он сам якобы видел одну такую книгу в библиотеке бенедиктинского монастыря в Тегернзее. Была она переплетена в человеческую кожу и не отбрасывала тени, когда подносили к ней горящую свечу. Он рассказывал, что в тени праведников книга эта начинает говорить разными голосами на языках, человеческому разумению недоступных. В своем рассказе он привел также несколько высказываний из этой книги, показавшихся мне весьма любопытными. Так, по его словам, в ней говорилось о том, что солнце нашего мира дает свет, но есть и другое, незримое «черное» солнце,[148]148
Мотив «двух солнц» присутствует также в архаичной индоиранской мифологии. Считалось, что после убийства Вритры мир разделился на верхний и нижний. В каждом из этих миров было свое солнце. В мире верхнем солнце, как мы его обычно видим, а в мире нижнем «черное солнце Варуны». Ночью нижний мир Варуны простирается как звездное небо над землей (отождествляемое в свою очередь с изначальными подземными водами), в котором господствует «черное» солнце. Для нас является важным отметить, Варуна был богом смерти, а его мир – царством мертвых. Однако этим его функция не исчерпывается. Пребывая в нижнем мире, Варуна наблюдает за рита (космическим законом). Именно к рита садится дневное солнце и из рита встает солнце ночное. Кроме того Варуна держит корни космического древа. См. Luders. Varuna. Gottingen. Bd. 1, 1951; Bd. 2, 1959.
[Закрыть] которое свет забирает, и что, когда дают свет – появляются тени, а когда свет забирают – появляются вещи. Еще он рассказывал, что для ловли теней используют мелкий речной песок, серебряные ложки и особым образом настроенный свисток".[149]149
См. Di Zenzo F. Saggi su l'umanessimo. Aspetti delle controversie fra Humanitas e Pietas nel secolo XV. Napoli, 1967, p. 87.
[Закрыть]
Об одном интересном случае, имеющем, как мне кажется, отношение к исследуемой теме, рассказывает в своих "Путешествиях на Восток" Жерар де Нерваль:[150]150
Gerard de Nerval. Voyage en Orient, Paris, 1958, p. 178. Этот случай произошел с Нервалем в Дамьетте, небольшом селении на берегу Нила.
[Закрыть] "Чиновник предложил показать мне город. Череда великолепных домов на берегу Нила, которыми мы любовались, оказалась не чем иным, как театральной декорацией; остальные же улицы выглядели пыльными и унылыми; казалось, даже стены пропитаны лихорадкой и чумой. Янычар шел впереди, расталкивая жалкую толпу в синих лохмотьях. Из достопримечательностей я увидел лишь бродячего факира, сидящего у стены старой церкви, выстроенной в византийском стиле. На плече у факира сидело довольно редкое для этих мест животное – большой рыжий кот. Факир развлекал толпу тем, что разбивал кувшины, ударяя палкой по тени, которую они отбрасывали. На мою просьбу объяснить этот фокус, чиновник только махнул рукой и пробурчал что-то вроде: «Саад ал-азди».[151]151
Возможно имеется в виду священный камень арабского племени джузам, о котором идет речь в «Книге об идолах» Хишам ибн Мухаммада ал-Калби: «Это был длинный камень. В тени его оставляли животных, ибо тень от камня питалась кровью жертв». См. J. Wellhausen. Reste arabischen Heidentums. B., 1897, S. 312.
[Закрыть]
Польский писатель и путешественник Ян Потоцкий сообщает, что видел у торговца древностями в Бейт-аль-Факихе странные часы. Они были сделаны на манер обычных песочных часов, только вместо песка из одной прозрачной полусферы в другую медленно перетекала иссиня-черная тень. "Неизвестно, время какого мира отмеряли эти часы", – пишет Потоцкий.[152]152
Voyage dans l'Empire de Maroc, fait en l'annee 1791, suivi au voyage de Hafez, recit oriental. Par Jean Potoski. Varsovie, 1792, p. 120.
[Закрыть]
Уже само название секты провоцирует современного исследователя к интерпретациям в духе юнгианской аналитической психологии. Однако, как это будет видно из материала представленного ниже, не все, относящееся к символизму различных культов и религиозных учений, можно и нужно понимать в качестве проекций бессознательных содержаний на физическую материю.
Не так давно в мои руки попал любопытный документ, озаглавленный "Воспоминания о Джоне Райдене". Его автор – известный английский психиатр, доктор Альфред Берч, долгое время проработавший консультантом в Скотланд-Ярде. В 1978 году доктор Берч погиб в автокатастрофе, оставив после себя большое количество заметок, имеющих отношение к криминальной психологии. Основная часть этих заметок хранится в архиве Скотланд-Ярда, но отдельные документы, незаконченные эссе и статьи Берча сохранились у профессора Джона Ганна (John Gunn), заведующего отделением судебной психиатрии Института Психиатрии при Лондонском Университете. Узнав о теме моего исследования, профессор Ганн любезно переслал мне документ, перевод которого я привожу ниже.
"В 1969 году, работая в Кардиффе (Южный Уэльс) в рамках объявленной Лондонским Университетом программы исследования биосоциальных факторов в детерминации преступного поведения, я по долгу службы имел дело с обитателями Леквита, района, славившегося своими притонами, разбойными нападениями, грабежами и жестокими драками. Каждый день мне приходилось беседовать с задержанными проститутками, наркоманами, бродягами и другими сомнительного вида типами. Не без гордости хочу заметить, что постепенно мне удалось завоевать доверие (насколько, конечно, здесь вообще уместно говорить о доверии) всей этой разношерстной публики, хотя по правде, это не было слишком сложно, поскольку обитатели доков Леквита не были избалованы нормальным человеческим общением. Мои психологические беседы выгодно отличались от полицейских допросов, и это сделало меня популярной личностью в барах Трессфорда и Макалена.
Нужно ли говорить, что уровень преступности в Леквите всегда был очень высок, и это неизменно вызывало раздражение городских властей, которым, впрочем, не оставалось ничего другого, как только смириться с этим неизбежным злом. И вот вдруг, начиная с января 1970 года, количество преступлений в Леквите резко снизилось. По данным с января по апрель преступлений здесь было совершено даже меньше, чем в благополучных районах города. Полицейские чиновники не преминули сразу же приписать все заслуги якобы "эффективной работе с населением, а также хорошо налаженной системе следственно-розыскных мероприятий", но я чувствовал, что за всем этим скрывается что-то еще. Как обычно, беседуя по утрам со своими пациентами, я все чаще наблюдал в их глазах какой-то бесконтрольный страх и странное ожидание. Они все как будто чего-то не договаривали. Что-то явно происходило в преступном мире Леквита.
Однажды один из моих собеседников, отвратительного вида старик, в котором полиция подозревала держателя опиумного притона, обмолвился мне, что скоро должно случиться что-то такое, после чего жизнь в Кардиффе станет совершенно невозможной. Я попытался было вытащить из него какие-то подробности, но рассудок у старика как будто внезапно помутился, он сполз со стула и стал биться головой об пол. Мне не оставалось ничего другого, как вызвать бригаду санитаров, которые отвезли несчастного в психиатрическую лечебницу. Этот случай еще больше разжег мое любопытство, и я на свой страх и риск решил предпринять самостоятельное расследование причин столь странного поведения обитателей Леквита.
Во время одной из таких вылазок я и познакомился с Джоном Райденом. Это случилось 15 апреля. Помню, как я зашел в бар «Единорог», что на Бессемер Роуд, чтобы передохнуть и выпить чашку чая. Мои мысли были заняты странными событиями последних недель. Я достал было свой блокнот, чтобы привести в порядок свои последние записи, как вдруг рядом со мной раздался чей-то громкий голос:
– А вы, между прочим, знаете, что старый Медоуз сегодня утром отрубил самому себе руку?
Я поднял голову и увидел перед собой маленького толстого человека, одетого в костюм из дорогого темно-синего сукна. В его речи чувствовался небольшой акцент, выдающий в нем уроженца Кентербери или Ипсуича. Он был совершенно ничем не примечателен, если бы не одна экзотическая деталь: на его левом плече совершенно невозмутимо сидел большой полосатый кот. Я хорошо знал всех обитателей Леквита, но этого человека видел впервые.
– Разрешите представиться. Меня зовут Джон Райден, – человечек слегка поклонился, церемонно прижав к груди правую руку. – А это Сигизмунд, – сказал он, слегка поведя головой в сторону сидящего на плече кота.
Незнакомец представил кота, как своего хорошего знакомого, и это обстоятельство меня рассмешило. Наверное это было заметно по моим глазам, потому что на лице Джона Райдена появилась очень симпатичная улыбка, сразу же вызвавшая мое расположение.
– Мы тут совсем недавно, – продолжал мой новый знакомый, несмотря на то, что я до сих пор не произнес ни одного слова. – но, как видите, уже довольно много знаю. Я, например, знаю, что вас зовут доктор Берч и что местные обитатели относятся к вам с искренним уважением. Вы не будете против, если я присяду за ваш столик? Мне хотелось бы с вами поговорить.
– Да, да, конечно, – я был действительно заинтригован, хотя не имел ни малейшего представления, о чем собственно мы можем говорить с этим человеком. Его манеры и внешний вид располагали, и не было ничего удивительного в том, что он знал мое имя, – оно было известно любому обитателю Леквита.
Джон Райден отодвинул стул и присел, держась очень прямо видимо для того, чтобы не побеспокоить сидящего на плече кота.
– Вы что-то сказали насчет старика Медоуза, – начал я.
– Да, доктор, но я думаю, будет уместно, если я прежде несколько подробнее расскажу о себе. Я ведь не местный и нахожусь здесь всего несколько дней.
– Буду вам признателен, – сказал я.
– Как я уже сказал, – начал незнакомец, – меня зовут Джон Райден. Я представляю здесь одну весьма солидную частную лондонскую компанию, которая по заказу различных государственных учреждений занимается исследованиями в области социологии преступности. Мы собираем и обрабатываем статистические данные, описывающие динамику преступности в различных районах Объединенного Королевства, и Кардифф занимает в нашем списке наиболее неблагоприятных с этой точки зрения городов отнюдь не последнее место. Вернее, занимал, потому что, как вы сами знаете, за последний месяц картина вдруг резко изменилась. Преступность в Кардиффе снизилась поразительнейшим образом. Она практически исчезла. Ни случаев воровства, ни разбойных нападений, ни драк, ни изнасилований, ни похищений, – ничего. Притоны, похоже, закрылись. Проститутки занялись кролиководством, а карманники – вязанием. Пьяных и то не встретишь. Полиции больше нечего здесь делать. Однако у нас есть все основания не доверять официальным заявлениям кардиффских властей. Поэтому я здесь. Мне поручили раскопать истинные причины столь разительного падения уровня преступности, и я очень надеюсь на вашу помощь.
Не знаю, чем именно этот странный человек расположил меня к себе. Было в нем что-то непосредственное и, я бы сказал, детское. Он весь был как бы на поверхности: никаких скрытых мыслей, никаких вторых планов. Его открытое лицо с пухлыми губами; жест, которым он поправлял хвост кота у себя на плече; его манера тереть указательным пальцем переносицу, когда требовалось найти решение сложной задачи, – все это вызывало во мне положительные эмоции. Кроме того, его интересы совпадали с моими. Этого оказалось достаточным для того, чтобы определить мое дальнейшее поведение.
– А как вы представляете себе мою помощь? – спросил я.
– Ну, прежде всего, вы здесь всех знаете. Кроме того, вы профессиональный психиатр, и мне было бы интересно выслушать мнение человека вашей профессии. А потом я же почти не знаю города. Мы с Сигизмундом (он снова повел головой в сторону сидящего на плече кота) остановились в «Ангеле» и уже успели побродить по парку Катай, Веллингтон стрит и Замковой улице. Однако, я подозреваю, что в районе Леквита и у самых доков есть много мест, куда неплохо было бы заглянуть. К сожалению в путеводителе они не отмечены.
– Да, я понимаю о чем вы говорите. Здесь много мест, которые не отмечены ни на какой карте.
– Вот они-то меня прежде всего и интересуют.
– Хорошо, я согласен вам помочь, – сказал я, – но мне кажется в самом начале нашей беседы вы упомянули старика Медоуза? Как я вижу, вы уже успели познакомиться с некоторыми из здешних обитателей.
– Да, мы с Сигизмундом времени не теряли. Я человек общительный, а небольшие суммы денег и спиртное помогают установлению контактов.
– Полиция подозревает, что старый Медоуз связан с контрабандой наркотиков.
– Может быть. Во всяком случае в данный момент бедняга наверняка валяется в больнице, потому что сегодня он ни с того ни с сего вышел во двор, взял топор и отрубил себе кисть руки. Мне рассказала об этом его жена.
– Странно.
– Очень странно, – согласился мой собеседник. – А знаете ли вы, например, что Билл Локвуд по прозвищу «Рыжий» на прошлой неделе сам собственноручно разбил себе голову молотком?
– Нет, я этого не знал.
– А Салли Джонс, которая будто бы подозревается в торговле краденым, совсем недавно выбросилась из окна своего дома на Балч стрит. Третий этаж, между прочим. Убиться – не убилась, но ноги переломала. Какие-то странные случаи членовредительства, вы не находите?
– Очень странно, что я ничего об этом не слышал, – сказал я. – Но с некторых пор я заметил, что обитатели Леквита как будто чего-то боятся.
– Вам удалось выяснить, чего именно они боятся? – спросил Джон Райден.
– Именно этим я последнее время и занимаюсь. Но думаю, что они сами не совсем понимают, чего именно боятся. Это очень похоже на какую-то разновидность массовой фобии, – сказал я.
– Что ж, – сказал мой собеседник, – давайте заниматься этим вместе.
Так началось наше совместное расследование.
Несмотря на свою комплекцию, Джон Райден был очень подвижным человеком. Иногда он напоминал мне шарик ртути, который ни единого мгновения не может находиться без движения. Однако его активность вовсе не действовала на меня раздражающе и не выглядела бесцельной суетой. Джон Райден был очень хорошо организованной личностью и в любых ситуациях действовал исключительно эффективно.
За две недели мы с ним обшарили буквально весь Леквит вдоль и поперек. Мы беседовали с торговцами, домохозяйками, бродягами, пьяными шахтерами, матросами, – все эти люди явно испытывали какое-то психическое напряжение, но природа его от меня ускользала. Это бесспорно был страх, но в своих проявлениях он принимал настолько разнообразные формы, что нам время от времени начинало казаться, будто мы имеем дело с хорошо отрежиссированным сценарием, в центре действия которого притаилось истинное зло. Само поведение обитателей Леквита существенно изменилось. Я бы не сказал, что они стали жить нормальной жизнью благопристойных людей, нет, – они как и прежде оставались личностями асоциальными. Но если раньше их асоциальность выливалась в агрессию, то теперь они забивались по своим домам и обращали свою злобу против самих себя. Мы зафиксировали еще около десяти случаев членовредительства. Иногда это выглядело как несчастный случай, иногда – как умопомешательство, а иногда как совершенно трезвый поступок, который, впрочем, потом никак не могли объяснить. Никакой мало-мальски приемлемой гипотезы о природе происходящего мне в голову не приходило. Джон Райден, похоже, знал больше меня. Во всяком случае с какого-то момента его вопросы приобрели довольно странное направление. Он стал вдруг расспрашивать обитателей Леквита об их сновидениях, о домашних животных и о тенях. Казалось, ответы его удовлетворяли, хотя я не улавливал никакой связи между приснившейся сыну мисс Мервик змеей, крысами, которые в огромных количествах обитали в заброшенных штольнях у самых доков, и необъяснимой скиофобией, которую мы действительно наблюдали у некоторых жителей Леквита и которая ко всему прочему сопровождалась синистрофобией, стаурофобией и земмифобией.[153]153
Sciophobia – боязнь теней, sinistrophobia – патологическая боязнь всего левого, staurophobia – боязнь крестов и распятий, zemmiphobia – боязнь крыс.
[Закрыть] Наконец мое терпение не выдержало, и я напрямую спросил Джона о его странных вопросах. Дело происходило в том же баре «Единорог», где мы с ним впервые встретились. На плече у него все также невозмутимо сидел кот Сигизмунд, который неизменно сопровождал нас во всех наших вылазках.
– Джон, – начал я, – мне кажется, у вас уже есть какая-то гипотеза относительно происходящего. Может быть, уже настало время поделиться своими догадками со мной?
– Да, Альфред, – сказал Джон Райден. – теперь мне почти все ясно. Впрочем, я с самого начала подозревал, что в этом деле замешана Тень.
– Тень? Что вы имеете в виду?
– Видишь ли, Альфред, не все предметы в этом мире являются тем, чем представляются. Мы с детства привыкли к теням. Нет вещи, которая не отбрасывала бы тени, и нам не приходит в голову, что так называемые тени также могут обладать самостоятельностью и в свою очередь отбрасывать тень, которая нам будет представляться какой-то ничем не примечательной вещью, животным или даже человеком. Другими словами, время от времени в мире появляются вещи, которые являются только тенью, а то, что их отбрасывает, скрыто под покровом тьмы и мрака.
– Кажется, я не очень хорошо понимаю вас, Джон, – сказал я. – То, о чем вы говорите, скорее связано с чудесами из древних сказаний, а не с нормальной наукой о явлениях и существованиях. Мы люди науки. Давай оставаться такими до конца. Зачем находить паранормальные объяснения тому, что вполне объяснимо с точки зрения современного рационального мировосприятия. Пусть мы пока еще не нашли решения, ну так давай же не будем сдаваться и выдумывать сверхъестественные гипотезы.
– Я знал, что вы с сомнением отнесетесь к моим словам, Альфред, и поэтому прямо сейчас готов продемонстрировать вам небольшой эксперимент. Вот, посмотрите, слева от вас на полу находится ваша тень, – Джон Райден показал пальцем на мою тень, которая была видна очень отчетливо, потому что справа на меня падал свет от довольно яркого светильника. – Смотрите внимательно на свою тень, Альфред.
Какое-то время ничего особенного не происходило, затем я услышал, как заурчал Сигизмунд на плече у Джона, и моя тень внезапно исчезла.
– Моя тень исчезла, – удивленно констатировал я.
– Ваша тень поймана, Альфред, – сказал Джон Райден.
– Но что это доказывает?
– Это доказывает, что вы обычный человек. Потому что, если бы это было не так, то исчез бы вы, а не ваша тень. Но где-то в этом городе есть существо, которое может быть словлено и исчезнет, как только что была словлена и исчезла ваша тень, ибо это существо и есть Тень.
Внезапно моя тень появилась снова.
– Нет смысла держать дольше вашу тень, – сказал Джон Райден. – В конце концов она принадлежит только вам и едва ли нужна кому-нибудь еще.
– Но как все это может быть связано с ситуацией в Леквите? – не сдавался я.
