Текст книги "Русские инородные сказки - 5"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

Дмитрий Брисенко

Самодав

Один человек прочитал умную книгу и решил изменить свою жизнь.

Начал он с того, что стал по капле выдавливать из себя раба.

Баночку помыл, простерилизовал над паром и выдавливает в нее потихоньку.

Выдавливаемый раб похож на пот: та же жидкость, только пахнет по-другому и маслянистая на ощупь.

Из-под ногтей плохо идет раб, а из многих других мест прет очень даже прилично.

«Ничего, ничего, – мысленно подбадривает себя выдавливающий раба, – это как в кинотеатре: сначала без света страшно, а потом совсем не страшно и даже наоборот – интересно!»

Выдавливающий раба тихо смеется, ощущая свободу. Недовыжатый раб по старой привычке внушает ему сгонять за спичками, а то придут и взыщут. Выдавливающий делает серьезное лицо и сдавливает пятку сильней – жидкий раб умолкает и начинает истекать тонким ручьем.

К вечеру баночка заполнена. Выдавливающий звонит своему корешу, зовет в гости.

– Самогон? – Кореш нюхает раба, запах ему нравится.

– Самодав! – смеется выдавливающий и опрокидывает свой стаканчик, в который перед тем налил водку.

Кореш выпивает раба залпом, некоторое время стоит с ошеломленным видом, оглушенный новыми чувствами, затем падает на колени перед другом.

– Ваш-сиятельство! – кричит он подвывая, с непривычными мужицкими интонациями. – Не губите дурака, дозвольте жить, любую волю вашу исполню!

Выдавливающий молча бьет ему ногой в рыло.

С этого дня их отношения перерастают рамки дружеских, и устанавливается меж ними обоюдная привязанность, разрубить которую не по силам и кузнечному прессу.

В садике

Да я и не помню – как, чего. Ну так, без деталей. Хотя вот… погодите… Как бы это, с какого конца начать. Ну, наверное, не с самого близкого, но я, вообще-то, никуда не спешу, так что, если и вы не торопитесь, я бы предпочел с того момента, когда впервые осознаешь, что смотришь на землю у себя под ногами не с высоты, скажем, своих ста семидесяти с копейками, а с высоты, ну, тысяч пяти. Ну или на какой там высоте самолеты летают, чтобы все видно было, вот как в фильме «Апокалипсис сегодня». А? Ну, может, и пониже, это в принципе не играет роли.

Главное, что вот ты летишь, а под тобой не трава – а лес, не лужа – а… знаете, бывают такие большие лужи во дворах, они отчего-то долго не высыхают, а только зарастают бурым таким зеленым илом… так вот, глядишь в эту лужу с высоты, ну ладно, метров трехсот, и быстро так над ней пролетаешь, а там внизу всякие островки зеленые, солнце отражается, ну прямо не лужа – океан. На островках туземцы или там те же америкосы во Вьетнаме… Ну и вот, все это так себе представляешь. Не знаю, многие ли способны и многим ли такое интересно, но меня вот до сих пор пробирает. Почему-то детство сразу вспоминается, самые лучшие его деньки. А я же на работу хожу, мне от метро далековато, это, знаете, на 8 Марта идти, от Аэропорта, там минут пятнадцать, и мимо двух детских садов. И вот странное дело, всякий раз прохожу я мимо детского сада, а там ну вот эти, да, дети, шум-гам, беготня, и вот какая-то, понимаешь, радость и такое ощущение давно утерянного спокойствия, и так вот хочется иногда в этот детсад зайти или хотя бы в школу, посидеть на задней парте, послушать урок, посмотреть на девчонок и, может, даже невидимкой при этом быть – сидишь так, а тебя никто не замечает.

Я вот что думаю: откуда она началась, эта идея. Я тогда уже взрослый парень был, лет под двадцать семь мне тогда было, поехал как-то на ночь глядя к родителям в Подмосковье. Вышел на станции, дошел до дома, открыл дверь, а вторая – старая деревянная – заперта. А у меня ключ только от новой, железной. А родители – на даче. Ну, думаю, посмотрел я фильм. Электрички уже ни туда, ни обратно не ходят. Я пошел на платформу, долго ходил по ней, мерил время и даже высчитал, что один неспешный проход из конца в конец занимает десять, что ли, минут и что мне понадобится тридцать, что ли, таких переходов до первой электрички. В общем, совсем немного, если считать переходами. Однако на пятом или где-то около того я понял, что дело это утомительное и что должны быть другие способы скоротать время. Я обдумал несколько вариантов, сидя во дворе на качелях. Один вариант был так на этих качелях и перекемарить, но тоже не шибко здоровский. Я тогда понял, что тут же сад рядом, детский. Пошел туда, куда-то там, что ли, перелез, через там, не знаю, забор, лег на веранде и так и проспал на ней до первых, как говорится, петухов.

Ребятишки какие-то на меня глазели утром из-за кустов, потом убежали в игры свои играть… А я лежу – на веранде, в тишине, а где-то вне этого, как говорится, шум большого города, едва слышный. И вот тогда я почувствовал… знаете, это как обнаружить дырку в носке: вот ходишь в этом носке полгода, год и ничего не замечаешь, потом смотришь – дырка. Откуда она, когда появилась – да кто ж ее поймет. А ведь долго истончалась ткань, перетирались нитки, незаметно ни для глаза, ни для пятки. И в какой-то момент – раз, и всё. Вот и со мной тогда так же получилось, носил я в себе, как в мешке, разные ненужные тяжести, а с тех пор и стали они незаметно убывать, рассасываться, только я об этом пока не знал. Как я здесь оказался? Да Володька, с ним дружбу свел. Володька в садике тогда в старшей группе был, он в игры особо не любил, все у забора этого, у железной решетки стоял, смотрел, как мне казалось, прямо на меня, ну вот как знак какой. Я же на работу тогда ходил в офис, на 8 Марта, от Аэропорта, а офис, он оттедова недалеко был, от садика. И в какой-то момент лечу я сам себе самолет на работу и вдруг осознаю важную вещь. Прихожу на работу, сажусь за стол, еще немного соображаю. Беру ручку, лист бумаги, пишу заявление об уходе, и через несколько дней меня уж тут с фонарем не отыскать.

Все, свобода. Ну-ка попробуй теперь мной покомандуй, поговори мне, что делать, что не делать. Пошел в садик, устроился сторожем. Но это так, на первый период, на испытательный срок. Я их понимал: дело, конечно, нешуточное, вообще редкое дело, по таким вопросам к ним никогда не обращались, никаких разнарядок, никаких, там, министерских указаний. Я даже, вот как на духу скажу, не знаю, отчего они, воспитательницы, так вошли в мое положение, не выгнали меня, старого дурака, за ворота. Володька-то, тот уж давно небось школу окончил, а меня пока не гонят, нет, кхх-х-х-ххх-хх-хх… Я же как – сначала подметал, ну, помогал там погрузить-выгрузить, то, сё. А потом, ну, как бы это сказать, потом мне как-то все происходящее за детсадовским забором перестало быть интересным.

Раз – и отрезало. Я-то и раньше без огонька жил, ну, там, происходит что-то в телевизоре и вокруг него, да и пусть с ним. Все больше по инерции жил, мне ведь много не надо. Не сразу это понял, постепенно, как вот, знаешь, часы остановились. И все так сразу стало ясно. Я как-то к Володьке, хороший он был пацан, пристроился, ну там с ним стал норы рыть, армиями командовать, он меня даже своим заместителем сделал и рассказал про колобка. В колобка я не сразу поверил, долго не мог взять в толк, думал, он меня разыгрывает… Да куда там. Однажды увидал его – здоровый такой чертяка, еле катится, в земле после него след остается, глубокая такая колея, и блестит, знаешь, особенно если полная луна… к утру, правда, след всегда исчезал.

Сидим мы за кустами, Володька побледнел, глаза огромные, и дрожит… а я и сам со страху чуть не обделался. Колобок не кажную ночь появлялся, а однажды мы его все же заманили в нору, а там наша армия оловянная, только того колобка и видели. До сих пор не пойму, как колобок, такая громадина, в яму нашу поместился. Она ж длиной мне по плечо и диаметром с мой кулак. Однако наутро просунул я туда руку, чую, что-то зацепил. Вытаскиваю – мать честная – корка хлебная! Как мне Володька и говорил. Съели мы с ним эту корку на двоих и оба враз стали невидимками. А? Не веришь? Ну это я сейчас, чтобы ты меня видел, снял защиту, а так я часто лечу, и никто меня не видит: ни радары, ни люди, ни птицы, ни ангелы небесные. Володька-то в тот же год садик окончил, так мы с ним и расстались. А я вот сейчас в младшей группе уже. Знаешь, что больше всего не нравится? Правильно, тихий час. Все хорошо и великолепно, но не могу я днем спать, хоть ты меня режь. Анна Константиновна в наказание меня к девочкам отправляет, на их половину. Я по ночам только невидимый, а днем девчонки надо мной смеются, мол, дедушку опять наказали, сейчас мы дедушку защекочем. Эх, озорницы, все бы им баловать.

А вообще мне тут нравится. Прошлой осенью, вот помню, научился куличики лепить – то-то было радости. А этой зимой зацепился хлястиком за вон ту железку, видишь? Вишу и не могу отцепиться. Прямо и смех и грех. Хорошо, Димка, сторож наш, пришел, снял. Что-то ты, говорит, Матвеич, совсем безудержный стал. А я ему отвечаю, а мне что, мне тут вон как хорошо, хоть повесься не за хлястик, а по-натуральному, и то не страшно выйдет, а как-то так, что в самый раз. Димка пальцем у виска покрутил, дурак ты, говорит. А я ему говорю, нет, говорю, дураки все в специальных местах сидят, а мы тут с тобой в детском садике, где же тут, спрашивается, дураки? Ну, он не стал отвечать, ушел. Завтра вот песка свежего привезут, здоровско. Вон мое ведерко, видишь, красненькое такое? Мне его тетя Галя подарила, Людкина мамка. А, вот же что, чуть не забыл. Ко мне тут тоже с телевизора приходили, спрашивали, не нашлась ли мамка моя?

И знаешь что? Нашлась мамка. Воспитательница ее нашла, тетя Тамара Ивановна. Я ж как потерял ее тогда в магазине, я ж с тех пор и не видел ее. Рос без мамки, так вот и дорос до седых волос. А завтра мамка придет сюда. Мамка у меня знаешь какая? Небось захочет забрать меня отсюдова, да только я не пойду. У меня тут есть секретное место, там и спрячусь. А ночью невидимкой обернусь и полечу, полечу. У меня тут много работы, так и знай. Так ей и передай, мамке моей, скажи, Павлик сказал, что никуда не уйдет и что велел ей сюда не приходить. Передашь? Ну вот и славно. Спасибо тебе, мил человек. Ты иди, и я пойду, а то на полдник опоздаю. Заходи, если мимо проходить будешь. Я тебе еще чего-нибудь порасскажу. Ты, я вижу, парень-то хороший, будет, значит, кому на мое место заступить. Я спрошу у Лидии Матвеевны. Ты знай, Павлик сделает все как надо. Все будет хорошо.

Репортаж

Мы ведем наш футбольный репортаж со стадиона «Лужники». Вратарь поймал мяч после дальнего удара нападающего. Вратарь установил мяч в штрафной площадке. Затем он ударил по мячу, и мяч попал к защитнику. Защитник сделал пас полузащитнику. Полузащитник сделал проход по кромке поля и передал мяч нападающему. И вот нападающий рвется к центру штрафной площадки, обыгрывает одного защитника, второго, на ложном замахе убирает третьего. Наконец он врывается во вратарскую площадку, на полном ходу вбегает в тускло освещенный туннель, бежит мимо коптящих факелов, а туннель огромным подземным удавом ведет его вниз. Притаившиеся в нишах защитники пытаются отобрать мяч у нападающего, но тот ловко уклоняется от их атак и бежит дальше. Факелов все меньше и меньше, в туннеле уже очень темно, но покрытый специальным флуоресцентным составом мяч освещает путь. Древнейшие жители туннеля тоже вступают в игру – смуглые высохшие ступни, покрытые истлевшей материей, норовят выбить мяч в подкате, а когтистые лапки летучих мышей оставляют глубокие царапины на спине нападающего. Нападающий обводит мумий, отрывается от летучих мышей и выбегает на залитое лунным светом пространство лесостепи. Ночные хищники атакуют нападающего с целью завладеть мячом, но нападающий обходит на дриблинге сначала суслика, потом ежа, на ложном замахе убирает дикого степного вепря, и вот он наконец подбегает к краю поля, бьет по мячу, и мяч огненным болидом разрезает ночь. Нападающий подпрыгивает, хватается за уступ, подтягивается и перелезает через стену. Его глазам открывается величественный вид на реку Пахра. Река Пахра – очень красивая река Многие путешественники, плененные ее красотой, по крайней мере искупались в ней. Многие заночевали на ее берегах, многие развели костер, пожарили картошку, спели походную песню и устроились на ночлег. Но – увы! – нападающему не доступны эти простые радости, он бежит дальше. Накануне матча мы взяли небольшое интервью у нападающего: «Скажите, как вам удалось достичь таких высоких показателей?» – «Знаете, это тяжелый труд, это упорные тренировки, это трезвый расчет и холодная ярость, это, в конце концов, детско-юношеские спортивные школы, это многодневные сборы, это отсутствие нормальной жизни и подруг, это повышенный травматизм и умение все преодолеть, это дух больших спортивных побед и горечь поражений, это понимающий взгляд тренера, это бесконечные ошибки боковых арбитров, это желтые карточки и удаления, это удар коленом под дых, это жестокая драка на трибунах, и далее в таком же духе». – «Спасибо за ваши ответы, удачи!» Нападающий бежит по оврагам и горам, преодолевает реки, пробивается сквозь зыбкие пески пустынь, рассекает иссушенные солнцем саванны, продирается сквозь густой туман болот и мощные заслоны экваториальных лесов. Ежеминутно на него нападают другие нападающие, некоторые играют в майках без номеров, некоторые только что вышли из норы или вылезли на берег со дна реки. То и дело возникают сложные ситуации. Мы хорошо помним затяжную атаку носорогов, когда нападающий проявил все свое искусство нападающего и сохранил мяч. Мы стали свидетелями опасного момента, когда в пылу борьбы скунс очень жестко нарушил правила. Но благодаря своевременному вмешательству судьи игра была продолжена. И вот очередная атака отбита, мяч по-прежнему в игре. Ровно в означенный час нападающий выбегает на летное поле, через десять минут космический корабль понесет его сквозь пространство и время на межпланетный стадион «Лужники-Межпланетное», где проходит финал общегалактического кубка гуманоидов по футболу, но в последний момент выясняется, что механик Гаврилов забыл смазать болт и теперь гайка никак не может накрутиться. Старт отложен. Это катастрофа, это большое личное горе нападающего. Всю жизнь он готовился к этому финалу, его выбрали одного из сотен тысяч нападающих, и вот, по вине механика Гаврилова, вся его жизнь пошла прахом. По короткому пути нападающий возвращается назад: холод ночных пустынь и раскаленный зной саванн, горные отроги и бушующие реки, широкие проспекты города будущего, красивая река Пахра, освещенное луною поле, таинственный туннель, штрафная площадка, удар, го-о-о-о-о-о-о-о-о-ол! Это – гол!!! Два – один в добавленное время! С таким счетом сборная Аргентины выигрывает у сборной Мексики и выходит в одну четвертую финала чемпионата мира по футболу. С чем мы ее и поздравляем. С вами был футбольный комментатор Василий Дудкин. Играйте в футбол!

Иголки для слепых

Дверь в тамбур заклинило. Он подошел, сел напротив меня, электричку тряхнуло вбок – одна створка двери ударила в другую, и та отъехала немного назад.

Электричка с лязгом тормозила. Появилась платформа, на ней были люди.

Электричка остановилась.

Кто-то пропихнул в открытую форточку сумку – занял место.

Вошли люди. Сели на свободные места.

Отъехали.

Он продолжил:

– Газеты в дорогу, сканворды, анекдоты.

Какое-то время ехали молча.

Он смотрел в недра своей большой пластиковой сумки.

Я смотрел в окно.

– Отвертки со сменными насадками, – он перечислял содержимое сумки, – пакеты для дачников, гелевые ручки, черные, синие, зеленые, пишут по бумаге, стеклу и так далее… Черт. Как же я устал. – Он посмотрел на меня затравленно. – Как я мог опуститься до такого…

Я молчал, смотрел в окно. За окном был пейзаж.

– Раньше, – он рассказывал, – отец вот мой, взять отца. Он мне рассказывал. Садишься в электричку, а там ковровая дорожка, красная, в проходе расстелена Мягкие сиденья. Плавно трогается поезд, скользит бесшумно по рельсам. На остановке входит коммивояжер – не чета нынешнему, такому как я, коробейнику. У него тележка, часто тележку толкает не он – мальчик. В тележке – сплошь товары за чеки. Тут и колбаска финская, и плееры, и магнитофоны. Шмотки красивые. Обращение – соответственно. Не желают ли дамы и господа приобрести редкий товар?.. А еще раньше, не как сейчас – батарейки «энерджайзер» просроченные, – вот идет такой в ливрее, аж сияние от него. Из колонок музыка гремит – домашний, мать его, кинотеатрий! Мальчиков уже трое. Тут же консультанты, вышколенные, наодеколоненные, одеты с иголочки… Это не носки Костромской чулочной фабрики разноцветные… ишь вон, нахваливает. Дура приезжая, ни черта не знает. А дед отцу рассказывал: за неделю до поезда уже программки вывешивали, пассажирам с билетом давали – кто, что, когда, в какую цену. Такие были звезды, такие артисты! Идет по проходу, светится, сверкает!

Он прищурился, сплюнул.

– Вон Гена Три Аккорда идет… Привет, Гена! – Он пожал руку проходившему мимо музыканту.

Музыкант пел и играл на гитаре. По-моему, сносно.

– Играет, как прямо не струны у него, а дратва, – продолжил он, когда за музыкантом с грохотом сомкнулись двери. – Черт знает что такое.

Я смотрел в окно.

– Какие звезды были… за Монсерат не скажу, не буду врать, знаю, ходят слухи, мол, на Петушинской, на открытии маршрута ее видели… Но дед мне рассказывал… лично от него слышал – теноры были самые что ни на есть из консерватории. Арии из опер, из каких только не исполняли. Вот, обстановка. Едешь в первом классе, голос ангельский что-то поет, другой что-то ненавязчиво, в приятных модуляциях, предлагает. Да не что-то, а уж никак не меньше последней модели авто известного концерна… Да, деградация налицо. – Он только сейчас заметил разбитое внешнее стекло. – Деду моему дядька его рассказывал. Колька Жемчужный, когда освободился, так загулял – аж держись. Выкатил на пригорок золотой – из чистого золота – пулемет. И золотыми же пулями зарядил по стеклам Ногинской. Народ ошалел, кто замертво попадал, а кто попредприимчивей – пули-то многие поплющились о стенки – эти плюшки золотые по карманам рассовывает… Кольке-то за это тогда вышку дали… А не эти, камнями по стеклам. Ах ты, черт.

За мутными стеклами дверей показались протокольные лица контролеров.

Он встал.

– Я помню: фуражки, отглаженные брюки, синие кители. А эти… Может, купите у меня иголки для слепых?..

Я смотрел в окно.

Он ушел в противоположный тамбур.

Подошли контролеры.

– Ваш билет?

Билета у меня не было.

– Платите штраф, молодой человек… впрочем, если без квитанции, можно за полцены. – Контролер приторно улыбнулся.

Я предпочел сойти.

Юлия Бурмистрова
Желание

Девочка сидит на кровати, смотрит в окно. Встает, подходит к подоконнику, берет красную лейку, поливает цветок. Прислушивается к голосам, раздающимся из-за закрытой двери.

– Странно, я же помню, как я вынимала ее из машинки и складывала в корзину для глажки. Послушай, ты не видел эту проклятую занавеску?

– Не видел я никаких занавесок. Освобождай ванную давай, опять я из-за тебя на работу опоздаю.

– А я хотела, чтобы ты мне помог повесить эту занавеску.

– А вечером нельзя повесить?

– Нет, нельзя. Мне нужно посмотреть, как это будет при дневном свете.

– Господи, я опять опоздаю! Ты выйдешь из ванной или нет? Лучше бы завтрак приготовила!

– Уже давно все готово и опять, кстати, остынет, а ты опять будешь ругаться. Все потому, что ты встаешь в последнюю минуту.

– Совсем не поэтому, а потому, что ты никак не запомнишь за восемь лет нашего брака, что завтрак я ем только после бритья, а не до. Освобождай ванную, черт побери, нет там твоей занавески, я ее выкинул.

– Как это выкинул? Мою прекрасную сетчатую тюль? Да ты знаешь, сколько она стоит?

– Надеюсь, хотя бы половину моей зарплаты?

– Господи, я разведусь с тобой, я когда-нибудь точно разведусь с тобой.

Девочка ставит лейку обратно на подоконник. Гладит еще не раскрывшийся, вчера появившийся бутон. Подходит к двери, зажмуривается и резко распахивает ее.

– Доброе утро, ма. Доброе утро, па.

– Доброе утро, солнышко. Я тебя поцелую, сразу как побреюсь. Иди ребенка покорми.

– Не указывай. Доброе утро, моя заинька.

* * *

Все трое сидят за столом. Девочка смотрит в тарелку, ковыряя вилкой еду.

– Все, я убежал. Найдешь свою занавеску, вечером, так и быть, повешу.

– Я сама повешу.

– Не бурчи.

Мужчина целует девочку, потом целует женщину, хватает портфель, на ходу надевает ботинки, убегает, громко хлопнув дверью. Женщина вздрагивает, хватает пакет со стола, бежит за мужчиной.

– Бутерброды забыл, ты забыл бутерброды, я приготовила… Солнышко, ты уже взрослая, погуляй во дворе. Обед на плите, ключ надень на шею, на речку не ходи. Я тоже побежала.

– Не волнуйся, мама, я справлюсь.

Женщина берет сумочку, на минутку задерживается у зеркала, уходит.

Девочка собирает тарелки, ставит в раковину, открывает воду. Смотрит на воду, закрывает кран, идет в свою комнату. Быстро одевается, потом наклоняется и залезает под кровать. Вытащив оттуда большой пакет, тоже уходит из дома.

* * *

Девочка сидит на берегу реки и кидает в воду камушки. Не глядя протягивает руку за камушком, натыкается на большой пакет, вздрагивает. Подтягивает большой пакет к себе, достает оттуда занавеску и начинает ее раскладывать. Встает, закатывает штаны, аккуратно снимает ботиночки, медленно направляется к воде. Останавливается у самого края так, что вода едва касается пальцев ног. Девочка зажмуривается и делает шаг. Открыв глаза, она еще делает несколько шагов и закидывает занавеску в воду, оставив в руке один конец. Подождав несколько минут, а может и полчаса, вытаскивает занавеску и сосредоточенно смотрит на нее. Вздохнув, снова забрасывает.

Девочка знает, что в конце концов она поймает эту рыбу. Потому что она все сделала по правилам. Она уже даже не сомневается, что сетчатая занавеска – это не совсем невод. А еще девочка уверена, что рыба тоже знает, что ей нужно не три желания, а всего лишь одно, а потом ее снова отпустят в реку.

При мысли о желании девочка улыбается и считает себя умной и хитрой одновременно. Умной – потому что поняла, что именно нужно загадать. А хитрой – потому что поняла, что это нужно загадать именно сейчас, пока она еще маленькая и не успела забыть, что главное – это не стремиться быть счастливым, а не бояться быть счастливым. Она даже чувствует себя уже немножко счастливой – в предвкушении исполненного желания – и не замечает, как занавеска под водой начинает дергаться.