Текст книги "Русские инородные сказки - 5"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Но сегодня я понял, что нужно делать. Я понял это неожиданно, но очень ясно. Как будто это решение всегда было где-то рядом. В кармане джинсов, в ящике стола. Я возвращаюсь домой, сажусь на диван, открываю новую пачку сигарет. Часы тикают. Я выжидаю несколько минут, потом говорю: «Тик-так». Потом еще раз, и еще – на каждое тиканье часов мой дурацкий «тик-так». У меня даже на покурить почти не остается времени. Короткие нервные затяжки. «Тик-так».

Утром часы остановились. Совсем. Хозяйка, заявив, что я их сломал, потребовала денег. Я дал. Потом дал еще столько же, взяв с нее обещание не вызывать мастера, пока я не съеду. Хотя теперь-то я отсюда не съеду. Из принципа. Пусть им тоже будет плохо.

– Хорошая история, – говорю я. – С хорошим концом.

– Думаешь?

– Тик-так.

Наталья Иванова

Гости

Поздним вечером – мы с дочерьми уже и поели – муж привел гостей. Двое, одежды и лица нездешние, видать, издалека. Солидные, важные. Муж меня торопит: угощение, угощение давай; сам гостей провел в зал, лучшие кресла придвинул к огню. Я младшую послала вина подать гостям, яблок, накрыть большой стол – скатерть сменить, да наказала достать лучшую, с кистями, с продёржками, праздничную, приборы перетереть чистой тряпицей, чтобы блестели. Старшую поставила нарезать красиво да на большое блюдо разложить сыр – овечий, козий, да винограда к сыру уложить разного по паре гроздей – и мелкого золотистого, медового, сладкого, и с легкой кислинкой, с крупными, круглыми, на просвет почти прозрачными ягодами – зелеными, как заморский камень нефрит, и иссиня-красного, терпкого. Сама в погреб спустилась, выбрала мясо – какое тотчас жарить, а какое поставить на ночь в прогретую печь, куском, в меду да в пряностях, к завтраку и подать, нарезав ломтями, с зеленью, с соусами трех видов. Поднялась – а муж уже и старшую нашу услал с гостями сидеть, развлекать, а сам лепешки ставит – тонкие, кунжутом обсыпанные щедро. Иди, говорю, иди уже в зал, мясо мне только нарежь кусками потолще, а сама перец мелю – крупно, грубо. Угли разровняла в очаге, уложила решетку, мясо, каждый кусок, обваляла в намолотом перце – и на решетку его. Тарелки на край печи поставила, чтобы теплыми были, достала лепешки – ох, хороши вышли! – тонкие, золотистые, с нежной хрустящей корочкой, перевернула мясо, зелень вымыла да обсушила… Ну, подала: мясо, зелень, лепешки на отдельном блюде, салат с каплей масла… Только сели за стол – стучат в дверь. Муж вышел, двери-то прикрыл, а все одно слышно: спорят, шумят, – перед гостями неловко. Соседи, говорю, совсем стыд потеряли: и день и ночь у них гулянка! Муж в дом вернулся, сесть не успел – снова стучат! Да что ж это такое, муж говорит, и дочерям после – выйдите, мол, к ним, вас зовут. Смотрю – у младшей глаза уже на мокром месте, да и у старшей губы дрожат: парни соседские хоть и молодые, и семья с деньгами, да не сказать, чтобы очень были на лицо хороши, да и нрав… непонятный нрав – ласковые, но с наглецой, увертливые, а когда и нахамят. А в дверь уже не стучат – кулаками колотят! Тут один из гостей, постарше который, вино отставил, губы салфеткой промокнул, встал из-за стола – я, говорит, их усовестлю. И вышел. И вправду, успокоил как-то наглецов – слышно было, что ходят по двору и мимо дверей, но тихо, без песен, без крика. Дочерей я спать услала, сама со стола убрала, перемыла посуду, мяса хороший кусок нашпиговала да медом обмазала, травками увязала и поставила в печь; лепешки, что остались, укрыла полотенцем; комнаты для гостей проверила – всего ли хватает: питья на ночь, воды утром умыться, постелено ли… и сама ушла спать – умаялась как-то за день. А муж с гостями все еще в зале сидел, беседовал тихо.

Утром муж меня разбудил ни свет ни заря, и вижу – сам он уже одет и ходил куда-то. Вставай, говорит, пойдем с гостями за город, на гору, и девочек буди. Да как же, говорю, а завтрак-то? Собери, говорит, в корзину – на горе поедим, в роще. Ах, думаю, так вот что за гости-то! Никак покупатели на рощу-то нашу! Вот, думаю, радость… Побежала скорей, собрала три корзины, себе и дочкам нести: салфетки уложила, тарелки, приборы, мясо достала из печи – теплое, пахнет упоительно, – нарезала; в другую корзину молоко поставила, положила зелень, фрукты, орехи… Эх, лепешек-то свежих не успеваю напечь, стыд-то какой – вчерашние с собой брать… разве что с медом их предложить? А муж на кухню уже заглядывает, торопит… ну, вышли. Идем быстро, муж то с гостями да с дочками впереди, показывают друг другу на гору, на городишко соседский – не городишко даже, так, деревня деревней, – то отстанет, чтоб я его нагнала, торопит меня, давай, говорит, быстрей, не оглядывайся, корзину, может, твою понести? А я все из-за лепешек переживаю… сунулась в корзину – ну мед-то я, растяпа, и забыла! Вон лепешки лежат, а мед-то так на столе и остался!

Лот, кричу, я мед-то забыла!.. Сбегаю за ним, возьми корзину… Куда там! Опять вперед, к гостям ушел, не слышит. Повернулась бежать…

День кошки

– Да ты попробуй поживи, как кошка… Что ты нам завидуешь? Ну, да, да – спим когда хотим, где упадем, кормят за просто так, за ушком чешут… Почеши, кстати… Ну и что? А еду ты когда-нибудь выпрашивала? Унижалась, в ногах валялась за шматок сырой курицы? Ты есть захотела – пошла, открыла, взяла… сыру вон себе навалила полную тарелку, да еще с виноградом этим гадостным… Дай-ка кусок! Да не винограду… вот глупая. Виноград разве бывает кусками? Он или гроздьями, или ягодками отдельными. А вот сыр – он кусками…

– О чем бишь я? Да нет, я не голодаю, что ты сразу обижаешься: недокармливаю, недокармливаю… но хочется ведь не по часам! Не по расписанию! Не утром и вечером, строго в восемь и опять в восемь! Мы что, в армии?

– Что ты там пьешь? Фу! И почему вот, кстати спросить, ты мне молока не даешь? А? Во всех книжках, значит, котику молочко… в распевках – и в тех! Ми – миска молока… ми – мимо не налей… Ах, понос… Да с чего ты взяла? А с кефира не понос? Ну вообще-то да, с кефира нет, сколько уж я его выпила… Зато к тебе никто не врывается в туалет! В любой момент, и даже не постучавшись…

– А восемнадцать часов спать знаешь как тяжело? Кто-то, видите ли, посчитал – а нам теперь отдуваться. Уж мы изворачиваемся как можем, дробим сон – полчасика здесь, часик там… А как много я всего не понимаю? Слыхала про «принцип кошки»? Это который «когда кошка сомневается – она вылизывается». А сомневаются – когда информации мало, или она неполная, или просто объяснили плохо… Ты замечала, сколько я на вылизывание времени трачу? Думаешь, мне, домашней, столько нужно, чтоб умыться? Ха! А «закон кошачьей безысходности»? Вот куда ты меня с колен ссаживать, куда… А-а… ванна у тебя набралась… Ну пойдем, я посижу там с тобой.

– Чего «куда»? Ты здесь, а домовой там, пароль уже подбирал… Я его шуганула. У меня в каждом ухе по тридцать два мускула, чтоб поворачивались как душе моей будет угодно, – конечно, я его услышу, пусть и не рассчитывает втихушку тут пакостить. Дурак. Язык мне показал… Да, ты их не видишь. А оно тебе надо? Маленький, лицо как картофелина со дна мешка, полежалая и привявшая, глазенки бегают…

– Да не брызгайся ты на меня! Нет, не боюсь я воды, вот глупость какая… просто… Тебе вот приятно, если на тебя неожиданно брызнут?

– Давай уже спать. Ну пойдем, пойдем… Я тебе помурчу… Ну да, ты у меня о-фи-ген-но сообразительная: хвостом не укроешься, хоть справа налево его положи, хоть как. Пусти под одеяло. Что я, поспать не могу по-человечески, с комфортом? Вот так… и погладь. Ур-рм. Разбужу я тебя, разбужу, не проспишь. Спи давай. Гла-азки закрываются… Мяса мне завтра, что ли, купи. И себе. Попируем…

У нас не курят

– …и вызываю тебя, порождение мрака, на смертельный бой! – закончил рыцарь и выжидательно уставился на вход в пещеру.

– Эй! – Голос шел сзади и слева. – Эй, рыцарь! Как тебя… а также барон Малой Южной пустоши и кавалер ордена Хоругви Рол-лард… здесь я, прекращай орать.

К рыцарю, разворачивающему коня навстречу голосу, из-за крупного обломка скалы вышел дракон. Покосившись в сторону пещеры, дракон поманил рыцаря лапой.

– Давай-ка отойдем.

– Мне известно коварство порождений…

Дракон поморщился.

– Не ори, сказано тебе… За принцессой?

– Да.

– Табак куришь?

– Да.

– Не пойдет.

Дракон всмотрелся в ошарашенное лицо барона Малой Южной пустоши Рол-ларда, отметил про себя неправильный прикус и вновь махнул лапой, призывая рыцаря отъехать в сторону от пещеры. Рол-лард машинально ткнул каблуком конский бок.

– Вот так-то лучше… – Дракон оглядел крохотную рощицу, уселся и похлопал по земле рядом с собой. – Спешивайся, присаживайся.

– Я требую…

– Объяснений. Понимаю, разделяю, сочувствую. Объясняю: не крал. Их высочество, в сопровождении фрейлин, сами соизволили скрыться в моей пещере, преследуемые разгневанным муравьиным львом. Наступила она на него, что ли… – задумчиво протянул дракон. – Не понимаю. Милейшие тварюшки, добродушнейшие… Вот, значит… Соизволили скрыться и с той поры, вторую седмицу как, отказываются выходить без соблюдения должного ритуала.

Рыцарь понимающе кивнул.

– Именно! – сказал дракон. – Именно! Девица благородной крови из пещеры дракона может выйти единственным способом: находясь в беспамятстве, она должна быть вынесена на руках отважным рыцарем, низвергнувшим злобного дракона путем усекновения драконьей головы. После чего девица должна прийти в себя и, церемонно отблагодарив рыцаря приличествующими случаю возвышенными словами, повелеть ему доставить ее, девицу, в ее, девицы, родовой замок.

– А-а… – протянул Рол-лард. – Так это ты от рыцарей прячешься, опасаясь усекновения драконьей своей головы?

Дракон медленно оглядел рыцаря с головы до ног. Барон Малой Южной пустоши смутился. Помолчали.

– Головы ты мне не усечешь, – сказал дракон. – Не надейся даже. Ты мне и кончика хвоста-то не усечешь своей пилкой для ногтей… А прячусь я… От принцессы я прячусь. Она, знаешь, маленькая… – Дракон встал и неопределенно поводил лапами в воздухе где-то в полутора метрах от земли… – Но с хорошо развитой грудной клеткой… – Дракон сделал несколько округлых движений, обозначая объемы. – Как, знаешь, завизжит! И табачного запаха не выносит. Третьего дня пятый рыцарь несолоно хлебавши ускакал. Выглянет, расспросит, фыркнет – и обратно в пещеру. Все мне там вверх дном поставили! – пожаловался дракон. – И запретили изрыгать огонь и дым, ибо запах сходен с табачным.

Со стороны пещеры раздался стук молотка. Рол-лард и дракон осторожно раздвинули ветки.

– Вот ты подумай! – Дракон сморщился. – Разломали стол! Орех, отделка шлифованным перламутром… Что это они там нацарапали-то?

– «У нас не курят», – прочел рыцарь крупную надпись на превращенном в доску объявлений столе. – «Такоже строжайше воспрещается…» Слушай! У меня там, на Малой Южной пустоши, парочка отличных пещер пустует. Хочешь, пожалую?

Все, что нас не убивает

– Еще партию?

– Давай. – Дракон потянулся. – А эту штуку, – дракон кивнул в сторону занавешивающей вход в пещеру кольчужной попоны, – я снял с боевого коня одного неудачливого охотника за моим золотом… Ты сдаешь.

* * *

Трофейную попону отдернули резким движением, огонь в камине метнулся в сторону, прочь от возникшего сквозняка. В пещеру решительным шагом вошла принцесса.

– Ты… – Принцесса остановилась, глядя на рыцаря. – Ты обещал. Извести наконец проклятое чудовище. Уничтожить. Убить. Сразить или погибнуть! Ты дал обет! Поклялся на мощах святого Фредерика! Именем… – Принцесса развернулась к дракону. – Именем его и во славу… Он обещал.

Дракон молча смотрел в огонь. Рыцарь, пряча от принцессы глаза, ковырял кинжалом столешницу. Принцесса оглядела заставленный запыленными бутылками стол, задержала взгляд на брошенных картах…

– Ты к тому же проигрываешь!

– Неудачный расклад, – сказал рыцарь.

– Я возвращаюсь в замок. – Принцесса отвернулась. – Ты можешь последовать за мной. Чтобы принести извинения.

– Извини, – сказал рыцарь в спину принцессе. – Извини, – повторил он, обращаясь к дракону. «Все, что нас не убивает… сильнее…» – Сочиняя на ходу извинительную речь, рыцарь поспешил за принцессой.

Дракон собрал карты. Подкинул поленьев в огонь. «Все, что нас не убивает… – Дракон помолчал. – Все, что нас не убивает, – сообщил он камину, – делает большую ошибку».

Твоя проблема

Принц, в полном боевом облачении и на белом боевом коне, остановился перед пещерой.

– Дракон! – прокричал принц. – Настал твой последний час!

Из пещеры донеслось несколько возгласов, хихиканье и шепот. Принц озадаченно вглядывался в темноту. На склон над входом в пещеру неслышно опустился дракон.

– Эй! Эй, принц!

Принц поднял голову.

– Меня искал? – Дракон, не глядя на принца, аккуратно складывал крылья. – Жаждешь освободить принцессу? Из лап смрадного чудовища?

– Да. – Принц решил быть лаконичным, пока ситуация не прояснится. – Жажду.

– Хорошо, – сказал дракон. – Какую именно из принцесс? У меня тут, – дракон наклонил голову, – большой выбор…

– Я освобожу всех!

– Отлично! – обрадовался дракон. – Прекрасное решение! Сразу видно благородного человека Начнем.

Дракон расправил крылья и выдохнул огненную струю. Боевой конь испуганно присел на задние ноги. Следующие пятнадцать минут были заполнены лязгом, бессвязными выкриками, огнем и мельтешением крыльев… Завершая поединок, дракон тяжело рухнул на землю и, подволакивая крыло, уполз за каменную осыпь. Принц спрыгнул с коня. Сжимая в руках меч, он ринулся вслед за драконом… перешел с бега на шаг… остановился…

– Эффектно, правда? – Дракон улыбался. – И при этом – ни единого повреждения. Я долго тренировался. Вы, принц, тоже весьма… э-э… впечатляюще смотрелись. Я старался не закрывать вас от зрительниц. А теперь, – дракон понизил голос и потянул из-за камней отчетливо брякающий мешок, – позвольте откланяться.

Дракон посмотрел в сторону пещеры, затем – на опешившего принца.

– Видите ли, ваше высочество… Меня интересует исключительно золото. Как в слитках, так и в виде изделий из него. К сожалению, особенно ценные экземпляры, когда они не хранятся в недоступных даже для меня замковых подземельях, находятся на шеях, запястьях, пальцах и в ушах молодых особ благородной, как правило, крови. Приходится похищать весь комплект с… э-э… так сказать, нагрузкой в виде принцессы. Последний месяц выдался особенно урожайным… но и, надо признать, чрезвычайно беспокойным. Шутка ли – два десятка принцесс в одной пещере и на моем попечении! Но теперь, – дракон ухмыльнулся, – это твоя проблема, принц. Удачи.

Принц смотрел вслед улетевшему дракону. От пещеры бежали принцессы.

– О мой благородный спаситель!.. – начала первая из добежавших и была тут же сбита с ног.

– О мой благородный спаситель, – сказала следующая принцесса, – будьте уверены, что именно моя рука и мое сердце…

Нападение

Я все еще смеюсь – смеюсь, возвращаясь домой, хлопая дверьми, не попадая ключом в скважину, смеюсь, повернув наконец ключ в замке. Спотыкаясь от смеха, иду в ванную и включаю воду. Смеясь, стягиваю с себя одежду.

«И кошелек», – вспоминаю я и хохочу; я смеюсь до слез, смеюсь, вытянувшись в ванне, откинув назад голову, прижав к груди правую руку, чтобы удержать заходящееся от смеха сердце; я смеюсь и шлепаю себя ладонью левой руки по торчащему из воды колену. Ладонь саднит, повязка, намокшая от воды и крови, тянет руку вниз.

* * *

– Дитя, – я еле выговаривал слова, я проталкивал их сквозь хохот, как проталкивают в узкий лаз кутят, – дитя… я даже не буду тебя убивать. Отдай нож.

– Отдай нож, порежешься. – Я обхватил ладонью лезвие и отвел его в сторону. Заглянул в глаза мальчика. Плоть расступалась, не желая соприкасаться с дешевой сталью; стекающая по запястью кровь пропитывала рукав, лопались сосуды, кровь заливала ему белки глаз, его зрачки сжались до хлебных крошек, до мышиных следов, коричнево-зеленая радужка разбилась перепеченой глазурью на обливной чашке.

– И кошелек, конечно же, – повторил я его слова и правой, свободной рукой залез в карман, вытащил горсть купюр, сунул их не глядя ему за пазуху. – Бери, дитя.

– Беги, – сказал я. – Беги, как олень, беги, как серна по склону холма, беги так, будто идет вслед за тобой лесной пожар, беги от волны, что вздымается над тобой, беги скорей, дитя, скорее, чем мысль, беги быстрей, чем свет, быстрее молнии, беги.

Я не вслушивался в спотыкающиеся шаги, не вслушивался, я не вслушивался в удаляющиеся от меня шлепки ног по асфальту, в дыхание (вот он налетел на стену, отшатнулся от нее, обвел ополоумевшим взглядом двор), я оторвал рукав от рубашки и сооружал повязку, я все еще смеялся, повизгивая и захлебываясь, я сидел на корточках, привалившись спиной к мусорному баку и обматывал ткань вокруг сочащейся кровью ладони.

– Дитя, – повторял я. – Дитя… Человек.

Крысолов

«Я не хотела» – эти три слова ты твердишь с раннего детства, тогда как вокруг тебя всем все ясно: пришла и сломала, пришла и разбила, смяла, испортила, пришла и разрушила, засмеялась некстати или расплакалась, кивнула невпопад, неловким движением опрокинула чашку. «Это мыши, – торопливо вставляешь ты. – Серые злые мыши!» Конечно, тебе не верят.

«Я не хотела», – повторяешь ты, а те трое уже объявили тебя ведьмой, твое имя уже ославили на площадях, а косы ты остригла сама и вымела их за порог, всё до пряди, до локона, до последнего завитка. С мясником и со старухой из зеленной лавки ты расплатилась золотыми монетами, и это было ошибкой, и отослала назад все книги и все кружева.

В лифте, поднимаясь или спускаясь, ты отворачиваешься от зеркала и приподнимаешь плечо, удерживая соскальзывающий ремень сумки. Неважно, поверят тебе или не решились довериться и выставили прочь – со всеми возможными извинениями, конечно. «Такой невероятный контракт, невозможное предложение, не предусмотрено, не учтено бюджетом, немыслимо, – слова еще звучат в твоих ушах. – Просто смешно». Разумеется, думаешь ты, само собой, разумеется, нелепо, смех, да и толь ко. Ты пожимаешь плечами и рукой придерживаешь соскальзывающий ремень.

Толкаешь тяжелую дверь и останавливаешься, оглядываешься назад, скользишь взглядом по комнате: все ли взяла? Сумка… шляпа, пояс, фляга – всё при тебе, а свиток пусть так и лежит на столе, с перечеркнутой суммой, с размашистой подписью, удостоверяющей отказ. Ты пожимаешь плечами и выходишь, притворив за собой дверь, не повернув ключ в замке.

Через пару часов, не так уж и далеко отойдя от города, ты выбираешь подходящий камень и усаживаешься отдохнуть, выпить, перевести дух. Не глядя, ты достаешь дудку. Ты медлишь, запрокинув голову, ты смотришь в небо – слева луна, справа солнце, и где-то очень далеко, на границе слуха, звякают колокольцы – пора. Тогда ты подносишь дудку к губам.

«Простенький мотив», – отмечает бургомистр и закрывает окно. «Выключи ты, наконец, это радио, до чего назойливая мелодия!» – Председатель правления хлопает дверцей машины. А песенка все звучит, поет дудка, звук обнимает тебя, как пламя костра, рассыпается росой вокруг тебя, плавится тающим воском, тянется медом, тянется шелком, оборачивается льдом, хрусталем, градом, дождем проливается, накатывает океанской волной и мягко выносит тебя на берег, осторожно кладет тебя на песок, щекочет плечи уходящей пеной, а потом ты взбираешься на блестящий панцирь громадной черепахи и засыпаешь, свернувшись клубком. Удостоверившись, что твой сон безмятежен и крепок, черепаха входит в воду и уплывает далеко, предположительно в сторону Галапагоссов, докуда так и не доехал беспечный ездок.

Кукольщица

«Там, – говорит, – крутые лестницы и скрипучие половицы. И куклы…»

Там – это за круглым озером, за елями поросшим холмом, за тремя поворотами пыльной дороги, или, может быть, направо от ратуши, через переулок и сквер, или напротив городской тюрьмы, прекрасный ориентир, у кого хочешь спроси – любой укажет белёное здание в три этажа и с башней, или… да, впрочем, неважно: тот, кому нужно, он там ли, здесь – найдет дом со скрипучими лестницами и вощеными половицами, с кисейными занавесками, с зеленым тентом над террасой, постучит в дверь, будет ходить из комнаты в комнату, открывать шкафы, выдвигать ящики у комодов, заглядывать в сундуки и корзины.

«Куклы, – говорит, – кругом, и бусы, и кружево, шелковые лоскуты, тесьма… А еще колокольцы».

Все верно: невесомые колокольцы, подвешенные на узких лентах у каждой двери, у замочных скважин, звенящие от дыхания того, кому вздумается нагнуться и заглянуть, едва слышным дребезжанием предупреждающие, что кто-то ходит возле самых дверей.

«Кружево, – говорит, – и блёклый шелк, и тюль, и бархат – они идут на одежку, а личики расписные и вроде как фарфоровые…»

На куклу много ли надо – щепоть да горсть, вата и ткань, воск, проволока, белая глина, в мелкую пыль толченный кирпич, пряжа, нитки, бумага и клей, лепестки роз, перламутровое сердце с ноготь, не больше, размером.

«Хозяйка, – говорит, – дряхлая, древняя, как ведьма, вовсе, совсем старуха. Набелена и нарумянена, как кукла, как одна из…»

Как одна из кукол, иначе никак – ты возьми-ка попробуй по-другому, иначе вдохни жизнь в перламутровое, на шелковой нитке сердце, преврати вату в плоть, ткань в кожу, в волосы пряжу, краску в румянец, серебро в кровь. От себя отщипнешь – а в куклу положишь, не пожалеешь, не поскупишься – проживешь… долго проживешь, весь кукольный срок, ее глазами посмотришь, ее руками сплетешь и разрубишь, ее сердцем пожалеешь, ее слезами заплачешь, ее душу продашь.

«От вокзала, – говорит, – наискось через парк, не заблудишься, по аллее пойдешь и окажешься прямо у дома, передашь поклон и выберешь куклу. В полсотни, – говорит, – не больше, встанет. С тех, кто еще не раз к ней вернется, она не дерет…»