Текст книги "Лавина"

Автор книги: Макс фон дер Грюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

– Ну и что? – спросил я без особого интереса.

– Ничего. Мы распрощались и пожалели, что уже не соседи, а ведь наше соседство долгие годы было так гармонично. Но все-таки я не удержалась, чтоб не съязвить: передала сердечный привет ее мужу. Но мать только кивнула и улыбнулась. Она была красива, со вкусом одета, и она все еще принадлежит к тем женщинам, на которых мужчины засматриваются на улице… Скажи, ты знаешь, чего от тебя хотят близнецы?

– Скоро мы это узнаем, – ответил я. – Если они продадут пай, то в моих услугах уже не будут нуждаться.

Саша открыл нам дверь. Он удивленно вскинул брови, увидев рядом со мной Матильду.

– Добрый вечер, господин Бёмер. Я привел гостя, это Матильда Шнайдер.

Не припомню, чтобы когда-нибудь в жизни я видел такое растерянное лицо. Саша стоял в дверях как чурбан; рукой он автоматически пригласил нас войти, но сам загородил вход. Наконец он отошел в сторону и пропустил нас. В большой гостиной ждал Ларс. Он тоже взглянул на Матильду округлившимися глазами.

– Конечно, мне надо было заранее предупредить вас, что я приду не один, – сказал я. – Но все произошло так поспешно, ведь и ваше приглашение было неожиданным.

Поскольку они оба не двигались и не предлагали нам сесть, я несколько грубовато спросил:

– Не предложите ли нам сесть? Или дело настолько серьезно, что его можно обсуждать только стоя?

Матильда между тем бесцеремонно рассматривала обстановку огромной комнаты. Когда ее взгляд упал на ониксовый столик, она нахмурила лоб.

– Прошу вас, – сказал Саша, указав на знакомые мне кресла. Я с облегчением уселся, Матильда опустилась рядом. Она не сводила глаз со столика, вытащила из сумки пачку сигарет и, немного помедлив, запихнула ее обратно. Саша и Ларс пододвинули себе по креслу. Они упорно молчали, пока я не потерял терпение.

– Вы просили меня прийти, – сказал я, – могу я спросить – зачем? Речь пойдет о вашем письме господину Шнайдеру?

– Мы просили прийти вас, господин Вольф, но не эту даму.

В словах Ларса явственно прозвучало презрение. Я постарался сохранить спокойствие и ответил:

– Вы правы, эта дама, как вы ее называете, сама собиралась в ближайшие дни посетить вас, поэтому я и взял ее с собой.

– Мы считали вас более тактичным, – заявил Саша. Он посмотрел на своего брата и продолжил: – Во всяком случае, у нас нет желания говорить о производственных вопросах в присутствии посторонних, тем более в присутствии персоны, которая, как бы это выразиться, связана с фирмой Бёмера не самым приличным образом. Мы черпаем сведения не только из письма персоналу.

Матильда вскочила, как будто давно уже ждала этого оскорбления, подошла прямо к Саше, влепила ему звонкую пощечину и тут же улыбнулась своей очаровательной, по-детски неотразимой улыбкой. Но я знал: раз у нее такой невинный вид, значит, она сейчас взорвется и никому не поздоровится. Наступила зловещая тишина. Близнецы в растерянности молчали, Матильда медленно подошла к столу и постучала каблуком своей туфли по ониксовой пластине.

– У этого стола, господа, скончался Хайнрих Бёмер, ваш отец, – сказала она. – У него вышла острая размолвка с человеком, которому вы хотите продать свой пай, тот толкнул его, и удар пришелся как раз об этот стол. Господин Вагенфур, о нем я сейчас говорю, упрекнул вашего отца в том, что он живет с проституткой, содержит проститутку. Он имел в виду меня. Ваш отец упал, ударился о край стола и тут же умер. Гебхардт утверждает, что это был несчастный случай. А я утверждаю, что не несчастный случай, а убийство. Потом Вагенфур вызвал людей из фирмы, называющей себя «бюро доверительных услуг». Они увезли труп, а через день он уже висел на колокольне. Уж это-то вам известно. И дальше. Ваша мать умерла на своей вилле, как известно, от сердечного приступа. Она поехала на виллу, чтобы аннулировать договор с Цирером об аренде. После ссоры с Вагенфуром – фирма Цирера принадлежит ему – она упала замертво. Но врача, как полагается у нормальных людей, не вызвали. Снова приехали молодчики из «доверительных услуг», а на следующий день вашу мать обнаружили в гараже дюссельдорфского аэропорта. Полиция до сих пор пытается выяснить обстоятельства этих смертей. В обоих случаях свидетелем оказывался человек, который был когда-то доверенным лицом вашего отца, а потом написал письмо персоналу – это прокурист Гебхардт. Как и почему ваш отец очутился именно на колокольне, а ваша мать в гараже, мы еще не знаем. Может быть, хотели запугать господина Вольфа, который живет напротив церкви, ведь Вагенфур знал о модели Хайнриха Бёмера. Может быть. А вы хотите продать пай этому человеку. Это я считаю противоестественным. Если вы это сделаете, то, значит, продадите пай убийце вашего отца, даже если по закону он и не убийца.

Матильда, обессилев, снова присела рядом со мной. На лице ее лежала глубокая печаль. Руки на коленях дрожали. Больше всего мне хотелось взять ее на руки и крепко прижать к себе.

– Каждое слово из того, что вы слышали, правда, – подтвердил я. – Каждое слово. Вероятно, все было куда страшнее.

Близнецы вдруг очнулись. Ларс, перед тем смотревший в пространство, вскочил и, заложив руки за спину, стал быстро, как одержимый, расхаживать по гостиной, будто искал, на чем сорвать свою ярость. Саша тоже встал и подошел к Матильде. Она не обращала на него внимания и делала вид, будто рассматривает одну из картин на стене. На ней было изображено распятие, но на кресте висел не страдающий, а весело поющий Христос.

– По какому праву вы вмешиваетесь в наши дела? – наконец спросил Саша. – Может, потому, что повисли на шее моего отца и выжали его как лимон? Может, потому, что сумели обернуть его вокруг пальца, а может, потому…

– Вы безмозглый кретин, господин Бёмер, – ответила Матильда и откинулась на спинку кресла. – Вы не хотите выслушать правду, потому что боитесь уронить свое достоинство. Вы считаете меня проституткой, а не хотите понять, что ваши родители были бы сейчас живы, если бы не Вагенфур. Ладно, я вижу, что вы нацелились на продажу. Но если вы это сделаете, я выступлю на процессе Гебхардта. Встану и выложу все. Слушайте внимательно, что я скажу: ваш почтенный господин отец изнасиловал меня в своем кабинете, когда мне было шестнадцать лет. А что я должна была делать? Вы знаете, каков был ваш отец, шансов на избавление у меня не было. Кричать? Вы ведь знаете эту обитую дверь, через которую не услышишь даже пистолетного выстрела. Четыре года он держал меня в плену на квартире, угрожая, что выставит моего отца на улицу, если я от него уйду. Хайнрих Бёмер был извергом, ежедневно унижал меня, каждый день брал меня, словно какое-то животное. Эту историю, мою историю, газеты с удовольствием опубликуют. Все смогут прочесть, кто на самом деле скрывался под личиной процветающего предпринимателя и высокочтимого мецената.

– Это настоящий шантаж! – вскричал Ларс.

– Знаю, – с улыбкой заметила Матильда, – но вы не оставляете мне другого выбора. Мы уходим. Мы сказали все; от вас зависит, какое решение принять. Мою угрозу вы знаете, и я осуществлю ее в случае необходимости. И не забудьте: свидетелей у меня достаточно… Пошли, Вольф.

Она встала, взяла меня за руку и вывела из квартиры.

Когда мы спускались в лифте, нервы у меня были на пределе. У машины Матильда сказала:

– Поезжай, поезжай ко мне, чепуха, к тебе, конечно. Твоя жена все еще не прислала тебе вещи? Я уверена, что близнецы ей сейчас позвонят. Ведь тете Кристе они всегда могут поплакаться в жилетку… Садись, поехали. В подвале есть шампанское, Хайнрих выписал его прямо из Франции, он всегда говорил, что оттуда, если это касается еды и питья, никогда не поступает ничего плохого. Шампанское урожая шестьдесят девятого года, редкий экземпляр. Мы его заслужили.

Ее радостное настроение вселило в меня грусть.

– Матильда, – сказал я. – Ты с самого начала запланировала свое выступление на сегодняшний вечер?

– Да, но только не на сегодня. Сегодня я была просто в ярости из-за того, что мой рассказ о Вагенфуре и о том, как погибли их родители, почти не произвел впечатления на близнецов. Ну а Хайнрих был, конечно же, самым нежным любовником на свете. Только у меня не осталось другого выбора, кроме как унизить себя, а его изобразить зверем. Хайнрих мне это простит.

Шампанское было отменным.

После второго бокала Матильда расслабилась. Она много смеялась, хлопала себя по коленям, но, когда я хотел ее поцеловать, она грубо оттолкнула меня и прошипела:

– Вольфик, хочу, чтобы в будущем у нас было полное взаимопонимание: есть только один человек, которого я буду любить до конца жизни, и ты его знаешь. То, что он мертв, не имеет никакого значения!

Был вторник, десятое июля. Солнце расцветило узорами стены кабинета, который был когда-то кабинетом бога-отца; Шнайдер по обыкновению сидел на краю стола и вертел в руках какое-то письмо. Он задумчиво смотрел в окно, будто забыв о всех нас – о Хётгере, Адаме и обо мне, – и улыбался улыбкой победителя; в ней были одновременно облегчение и усталость.

Все еще улыбаясь, он медленно повернулся и произнес довольно деловым тоном:

– Так вот, господа, близнецы не будут продавать свой пай третьему лицу, а если продадут, то только заводу. Срока они не называли, но подчеркнули, что предложат нам свой пай только тогда, когда мы сможем собрать деньги. Вы знаете, что для этого может потребоваться несколько лет, даже при хорошем положении с заказами, которое мы сейчас имеем. Такому повороту дел мы обязаны господину Вольфу. Он заходил к ним, конечно с моего ведома, и объяснил, что продажа в настоящее время имела бы лишь негативные последствия… Ну, кажется, это препятствие мы преодолели.

Адам и Хётгер кивнули мне с искренней радостью на лицах. Адам казался даже растроганным, так как несколько раз доставал носовой платок. Я был благодарен Шнайдеру за то, что он не упомянул о Матильде. Это была лестная ложь – приписать все заслуги мне. Во всяком случае, ни Матильда, ни я и словом не обмолвились Шнайдеру о том, как она шантажировала близнецов. Мы с ней условились молчать об этом, и можно было быть уверенным, что и близнецы никогда ничего не расскажут.

– А теперь мы со спокойной совестью можем напиться, – сказал Шнайдер, положил письмо на стол и довольно потер ладони. – В ближайшие дни я приглашу членов правления в наш лучший ресторан, к Ленхофу, на праздничный ужин. Такую малость мы можем себе позволить.

Он замолчал, будто мы его перебили, потом стал напряженно прислушиваться к тому, что происходило за окном.

– Ничего не слышите? – спросил он. – Множество людей бегут по двору.

Я подошел к окну и посмотрел вниз: внизу перед входом в заводоуправление полукругом стояла толпа, насколько я мог судить, тут собралась половина персонала. Все они молча смотрели вверх, на меня.

Я уперся обеими руками в подоконник, сзади подошли Шнайдер, Адам и Хётгер. Я отодвинул предохранитель и широко распахнул окно вовнутрь. Когда народ во дворе увидел Шнайдера, раздался чей-то крик:

– Шнайдер, давай вниз!

И тут же многие подхватили хором:

– Шнайдер! Спускайся вниз!

Мне казалось, что их крики, как волны, обрушивались на наши головы. В требовании спуститься звучала угроза.

Шнайдер побледнел. Тем не менее он спокойно взял со стола письмо близнецов, сложил его и спрятал во внутренний карман пиджака.

– Закройте окно и пошли за мной, – приказал он.

Не торопясь, он вышел из кабинета, медленно прошел по коридору, медленно спустился с четвертого этажа. Мы молча следовали за ним. Внизу он открыл внутрь двери флигеля, укрепил их шпингалетами, чтоб не захлопнулись. Потом вышел во двор.

Толпа окружила нас плотным кольцом. Люди смотрели на нас не враждебно, напротив, их лица были вполне дружелюбны. Довольно самоуверенный мужчина лет тридцати, которого я не раз видел раньше, вышел из первого ряда, прямиком направился к Шнайдеру и молча передал ему какую-то газету. Потом он вернулся на прежнее место и какое-то время стоял опустив голову, будто хотел собраться с мыслями. Наконец он рывком поднял голову и сказал громогласно:

– Коллега Шнайдер, мы требуем объяснения. Мы хотим знать, что́ в газетной статье, которую я тебе дал, правда, а что́ нет. Мы убеждены, что правление как раз обсуждало эти вопросы. В статье сказано, что наследники Бёмера после окончания двухгодичного срока обязательно продадут свой пай. Мы хотим знать кому.

Шнайдер сделал движение, будто хотел вернуться обратно. Потом опомнился и ответил:

– Я не знаю, что написано в этой статье, узнал только то, что ты сейчас сказал. Но сегодня вечером я ее прочту. В конце концов, ее напечатала, – насмешливо добавил он, – ведущая экономическая газета страны. И все-таки ни одно газетное сообщение не может быть настолько важным, чтобы его нельзя было прочитать днем позже. Для меня важнее вопрос, почему столько народа скопилось здесь из-за какой-то газетной статьи? В начале нашего пути мы решили четыре раза в год проводить общие собрания коллектива, на которых каждый имеет право, нет, даже сочтет своим долгом взять слово, высказать свои сомнения, недовольство и тому подобное, и правление должно будет дать разъяснение. Кто не придерживается этого правила, тот выражает недоверие руководству. Хуже того, тот не верит в себя и в свою работу на заводе.

– Коллега Шнайдер, – сказал тот, кто передал газету, – но в статье сказано, что наследники продадут свой пай или конкурентам, или, может быть, нам. Но если они продадут нам, то мы не получим ни пфеннига прибыли, потому что нам придется сначала купить этот пай. Такая солидная газета не может все это высосать из пальца.

– Правление только что заседало, – ответил Шнайдер, – и могу вас заверить, что основным пунктом повестки дня было сообщение о том, что сыновья Бёмера не продадут свой пай третьему лицу. Вот у меня письменное подтверждение, – сказал он, достав письмо близнецов из пиджачного кармана и подняв его над головой. – Если они и продадут, то только нам и только тогда, когда у нас будут необходимые деньги. Никто из чужих в наши дела вмешаться не сможет.

– Значит, выплаты прибыли у нас не будет? – спросил тот же мужчина.

– Дорогой коллега, как мы достанем деньги, об этом еще надо будет поговорить, ясно. В ближайшее время правление разработает свои предложения, которые всем нужно будет сначала обсудить, а потом утвердить. Было бы глупо проявлять опрометчивость. Во всяком случае, эта статья доказывает, что все еще действуют силы, которые хотят нас удушить. Нам придется считаться с этим, пока они сами поймут, что мы сильнее. А мы сильнее, потому что зарабатываем прибыль не для других, а для себя.

Шнайдер спустился на три ступеньки и решительно пошел на мужчину, который передал ему газету. Тот посторонился, потом следующий, потом следующий за ним; через образовавшийся проем Шнайдер прошел к воротам и дальше на стоянку к своей машине.

По дороге домой, который не был моим домом, я купил вышеупомянутую экономическую газету и прочел статью. Она была отвратительно злобной; я знал, что, даже если Вагенфур капитулирует, найдутся другие Вагенфуры, которые не оставят нас в покое.

Криста, хоть и с опозданием, сдержала слово. Фирма по перевозке грузов доставила на квартиру Матильды восемь картонных коробок, в которых я обнаружил свое имущество; двое крепких мужчин поставили их одна на другую посреди гостиной, с удивлением осмотрелись, взяли чаевые и, уходя, сказали, что пустые коробки увезут, если я условлюсь с их фирмой о дне и часе.

Когда грузчики ушли, я свалился в кресло и стал рассматривать коробки. С одной стороны, жалкая малость, с другой – слишком много у меня имущества. В этой квартире места для него было маловато. Я утешал себя тем, что здесь лишь временное мое пристанище. Долго я не мог бы жить в такой роскоши, я сомневался также, что Матильда задержится у своего отца и действительно станет ему опорой, какой она хотела быть.

Криста не послала ни одной грязной вещи. Она все выстирала и выгладила; в коробках я обнаружил больше вещей, чем предполагал. В одной из них под рубашками и нижним бельем лежали три мои разбитые фотокамеры. Мне было безразлично, из каких побуждений отправила их Криста – из чувства долга или по злобе.

И вот я, мужчина пятидесяти одного года, стоял перед грудой картонок в квартире, в которой чувствовал себя хорошо только потому, что в ней жила самая очаровательная женщина, какую я только встречал в своей жизни, и размышлял о том, как я сюда попал.

Я опрометчиво упрекнул свою жену в незаконном рождении, упрекнул в том, что причина перевернувших нашу жизнь событий заключена в ней, и не мог признаться, что все это время думал только о Матильде. Сделалась ли жизнь с Кристой для меня слишком душной? Во всяком случае, она была из тех женщин, которые не признают жизни без порядка.

И вдруг я засмеялся, хотя все во мне противилось этому. Я смеялся, сам не зная почему, катался по полу и смеялся, а когда наконец взглянул вверх, то увидел перед собой огромные глаза Матильды.

– Что с тобой, Вольфик? – спросила она.

Я сел на пол и ответил:

– Да нет, ничего. Мне просто хорошо, никогда не было так хорошо.

Это не был сон, Матильда на самом деле стояла рядом.

– Ну, давай разберемся, – сказала она. – Вставай и веди себя, как подобает мужчине твоего возраста.

За несколько минут она навела порядок, разложила мое имущество по шкафам и ящикам. Я был в восхищении, но не отваживался сказать об этом, только заметил:

– Хотя это твоя квартира, Матильда, но это не значит, что ты можешь так просто приходить и уходить, пока я здесь. Я буду платить тебе за аренду, чтобы между нами была полная ясность.

– Не важничай. Кто-то должен о тебе заботиться, а я делаю это из чистого эгоизма. Заводу не нужны люди, которые оплакивают рухнувшую семейную жизнь… На кухне стоит стиральная машина, посудомойка и гладильный автомат. Если твоя жена не совсем тебя испортила, то ты один со всем справишься.

– А где машина, которая разложит за меня вещи и расставит посуду?

– Значит, совсем испорчен. Я всегда говорила: цель домашних хозяек сделать своих мужей от них зависимыми. Тогда их господство безгранично.

Она поставила пластинку и была настолько тактична, что надела наушники, легла животом на ковер и дирижировала обеими руками, опершись на локти. Я ничего не слышал, поэтому ее движения казались смешными.

«Если она не уйдет сама, – подумал я, – я выставлю ее за дверь».

Потом я лег рядом с ней. Она повернулась на бок, неподражаемо улыбнулась, сняла наушники и положила их между нами. Теперь я услышал Моцарта.

Когда музыка смолкла, Матильда погладила меня по лицу и сказала:

– Знаешь, Вольфик, я, наверное, опоздала родиться лет на двести. Чудесное было время, когда сочиняли такую музыку.

– Но люди тогда голодали, – возразил я.

– Родилась слишком поздно, но раз уж это так, то я хотела бы умереть в тридцать шесть лет, – сказала Матильда. – А сегодня я пришла только затем, чтобы передать тебе, что вечером члены правления собираются в доме моего отца.

Она поднялась и весело посмотрела на меня сверху вниз.

– Встань, лежа ты смешон… Сегодня вечером горячего не будет, только холодные закуски. Служебная машина заедет за вами и всех соберет. Отец так распорядился, чтобы можно было выпить.

– Почему же ты просто не позвонила?

– Ты не слишком галантен. Думала, ты обрадуешься, если я явлюсь собственной персоной… Шоферу я сказала, чтобы он заехал сюда сегодня вечером. В конце концов, моя квартира уже не засекречена.

– Это было неумно. Шофер станет рассказывать, что позвонил фройляйн Шнайдер, а вышел Вольф. Через пару дней об этом будет знать весь персонал.

– Ну и пусть, – отмахнулась Матильда.

– Я не собираюсь вечно оставаться в твоей квартире. Она для меня слишком фешенебельна, действует расслабляюще, а ты не долго продержишься у отца. А что ты вообще собираешься впредь делать?

– Нашел о чем волноваться! Может, я открою магазин грампластинок или соблазню одного из близнецов, а может, совершу чудовищную глупость.

Мы пили вино и черпали ложками вкуснейший густой овощной суп, который по заказу Матильды доставили из ближайшего итальянского ресторана. Шнайдер, бойко жестикулируя, изображал веселость; его болтливость наводила на мысль, что перед заводом открылось безмятежное будущее. Мы говорили о футболе, немного о политике и много о смысле и бессмысленности забастовок, о холодном лете и об ожидаемом плохом сборе винограда – неисчерпаемая тема, поскольку все мы, за исключением Хётгера, были любителями вина. О заводе и о недавних событиях почти не упоминали. Собственно говоря, мы вели себя как случайно собравшиеся в баре гостиницы люди, боящиеся скуки. Не хватало только неизбежных в таких случаях мужских анекдотов.

Матильда олицетворяла домашнюю хозяйку, внимательную и сдержанную. Она участвовала в разговорах, если только к ней обращались. Адам, сидевший рядом со мной, рисовал в блокноте круги и линии. Иногда он извинялся, говорил, что просто не может жить без работы, что обуревающая его жажда деятельности частенько приводит в ярость его жену. Когда-то на одном заседании он сказал: «Дайте мне хороший мотор, и я пошлю землю на солнце».

Наискосок от меня сидел Хётгер. По его лицу было видно, что он задавался вопросом: что означает это семейное празднество? Он просто отбывал повинность, наш председатель производственного совета, симпатичный, несколько неуклюжий мужчина, который давно постиг все науки и добился своей цели, он был порождением своего профсоюза, который в этой стране всегда заботится о мире и покое.

Разговор все еще продолжался, когда Шнайдер неожиданно посерьезнел.

– Мне жаль Гебхардта, – сказал он, – но отступать не могу, это уже не в моей власти. Он был заслуженный человек, но помочь я ему не могу. Так вот, чтобы вернуться к происшествию на заводском дворе – людей надо защищать! Они еще не так зрелы, как нам бы хотелось, еще живут с сознанием, что работают для одного или нескольких боссов. То, что внушалось на протяжении многих поколений, не искоренишь за одну ночь, мы только начинаем свое дело. Модель открывает для этого возможность. Бог-отец был умным человеком.

Уверенность Шнайдера напугала меня.

Потом он прошелся по гостиной, держа в левой руке бутылку шнапса, в правой – рюмку, но себе ничего не налил.

– Наше предприятие назовут лавиной, – сказал он, – а лавины имеют особенность скатываться вниз. И с нами может однажды такое произойти. Будем трезво смотреть на вещи, господа, мы еще не преодолели вершину. Пустячный повод, вроде этой злобной газетной статьи, может опять все пошатнуть. Нам постоянно грозит опасность, потому что наше предприятие необычно по своей структуре и многим мешает. Малейшая оплошность, и мы пропали. Тогда все набросятся на нас, визжа от радости. Иногда по ночам я отчетливо слышу хохот. Но мы не доставим им этого удовольствия, не будем совершать ошибки. В ближайшее время надо четко распределить обязанности. Если возложить на людей ответственность, то можно уже не беспокоиться об их надежности. Это тоже одна из прописных истин Хайнриха Бёмера. Вот что я еще вспомнил: Бёмер несколько лет лелеял мысль о том, чтобы построить при заводе приличную столовую, с кухней и поваром. У нас есть старое складское помещение, годное только на слом, там можно устроить столовую. Давайте найдем предприимчивую семейную пару, которая займется осуществлением этого проекта и разработает приемлемое меню, чтобы цены на еду и напитки были по карману даже ученикам.

– Хорошая идея, – сказал Хётгер. – Я – за. Но если уж строить, то с размахом, чтобы там поместились все пятьсот человек.

– Полностью разделяю твое мнение, – сказал, улыбаясь, Шнайдер.