Текст книги "Лавина"

Автор книги: Макс фон дер Грюн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Нет. Я дал слово твоему отцу.

– Ты что, забыл свои обещания, раз стал представителем близнецов? Это было бы подло.

– В мои обязанности, если ты запамятовала, входит также защита предприятия от ущерба.

– Бесподобные обязанности. Поэтому ты и отправишься со мной. Пошли, мы поедем к Гебхардту.

Мы дошли до Принц-Фридрих-Карл-штрассе, где на тротуаре перед домом стояла ее машина. Матильда открыла правую дверцу и жестом пригласила меня сесть; уже в машине я подумал: «Ох, и натворит она бед, а Шнайдер откажет мне в доверии».

Мы поехали в район Крукеля. День был неласковый и холодный. Матильде пришлось включить отопление, чтобы мы не замерзли.

Дом Гебхардта стоял последним в одном из тупичков. Возможно, из-за сырой и холодной погоды палисадник с высокими тисами и разными вечнозелеными кустарниками казался запущенным.

Матильда вышла из машины и позвонила в дверь. Она даже не стала терять времени, чтобы запереть машину.

Нам открыла маленькая полная женщина лет пятидесяти пяти.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Мы хотели бы поговорить с вашим мужем. Я – Матильда Шнайдер. Дело срочное.

Госпожа Гебхардт преградила нам вход своим тучным телом. Матильда, видимо почувствовав, что женщина хочет выпроводить нас, не пустить в дом, прошмыгнула под ее вытянутой правой рукой в коридор, а оттуда прошла прямо в гостиную, дверь которой была широко открыта. Госпожа Гебхардт пришла в такое замешательство, что с трудом повернулась и последовала за Матильдой.

Гебхардт стоял посреди гостиной. Когда я вошел, он крикнул:

– Вон, оба вон! Что вам от меня нужно? Врываетесь просто как разбойники. Да, именно такой я вас всегда себе представлял, фройляйн Шнайдер. Убирайтесь! Немедленно! Вы и так уже причинили достаточно бед!

– Я? Пожалуй, вы, господин Гебхардт, – ответила Матильда. – Давайте-ка сядем, сидя разговаривать удобнее. Господин Вольф пришел, только чтоб охранять меня и как свидетель. Так что прошу.

Матильда предложила Гебхардту сесть, будто хозяйкой здесь была она. Гебхардт и вправду сел, хотя и нерешительно. При этом он взглядом просил о помощи свою жену, которая стояла в дверях и тяжело дышала.

– Вы, конечно, тоже можете присесть, госпожа Гебхардт, – сказала Матильда. – Поскольку, как я полагаю, вы все знаете, то можете спокойно слушать. Садитесь, пожалуйста.

Госпожа Гебхардт послушно подошла к своему мужу, погладила его по голове, как гладят маленьких детей, и села рядом. Его правую руку она, будто утешая, обхватила обеими ладонями.

– Уходите, – тихо произнесла она. – Вы ведь видите, что нервы у моего мужа на пределе. Уходите, прошу вас.

Я прислонился к двери на террасу, стараясь ни во что не вмешиваться.

– Мы уйдем, как только все выясним, – ответила Матильда. – Прежде всего меня интересует, при каких обстоятельствах умерла госпожа Бёмер. Ведь вы были при этом, господин Гебхардт?

– Из-за вас и начались все несчастья, – твердил Гебхардт. – Уходите же наконец!

Гебхардт смотрел на носки своих ботинок; его жена с трудом поднялась, принесла из кухни чашку кофе, налила в нее молока и, прежде чем подать мужу, медленно размешала.

– Выпей, это тебе поможет. – Потом, будто она только ждала удобного случая, добавила: – Скажи ей все, Ганс, чтобы мы успокоились… Фройляйн, мой муж, как видно, потерял рассудок. Позволил использовать себя в преступных целях из ложного честолюбия… Человек в его возрасте, с его опытом, я все еще не могу понять… Если бы не было этого господина Вагенфура, не зашло бы все так далеко. Мой муж буквально лизал ему пятки, кланялся, даже когда говорил с ним по телефону… Вот так это было, фройляйн. По совету моего мужа близнецы, даже не подумав как следует, сдали в аренду виллу своего отца. А потом госпожа Бёмер захотела получить виллу обратно – как видно, она была привязана к этому большому особняку на южной окраине города. Поэтому она условилась обсудить этот вопрос с господином Цирером и поехала с моим мужем на виллу. Там, к своему изумлению, они встретили господина Вагенфура. Произошло бурное объяснение. Госпожа Бёмер тут только узнала, что арендатором виллы в действительности является господин Вагенфур и что он уже многие годы противодействовал коммерческим интересам ее мужа и любой ценой хотел купить его завод, чтобы избавиться от конкуренции. Госпожа Бёмер до последнего момента верила, что господин Вагенфур был лучшим другом ее мужа. Вынести правду у нее не хватило сил. Ведь со здоровьем у нее было неважно, об этом я знала от моего мужа. Она так прямо и рухнула. Это было страшно. Мой муж вернулся домой совершенно подавленный. А что ему было делать, что нам было делать? Ведь госпожа Бёмер взяла туда моего мужа только потому, что он лучше других разбирался в деловых вопросах.

– А как же покойница оказалась в гараже дюссельдорфского аэропорта? – спросила Матильда.

– Госпожа Бёмер упала со стула на пол. Мой муж хотел вызвать врача, но господин Вагенфур запретил, под предлогом, что врач обратится в полицию, если засомневается в естественной смерти гранд-дамы. «Это было бы весьма некстати», – сказал господин Вагенфур. А потом, нет, я все еще не могу в это поверить, хотя это и правда.

– Ваш отец, – грубо прервал жену Гебхардт, – доведет завод до ручки. Вот о чем речь, а мне никто не хочет верить. Он впустит политику с черного хода, а сам заделается диктатором, для меня это ясно как божий день. Какая это будет политика, я тоже слишком хорошо знаю. Он протянет заводчанам бутерброд, но позволит его только лизнуть.

– Вы ведь и сами этому не верите, – возразила Матильда. – Лучше расскажите, каким образом покойница попала в гараж… Видите ли, я была близка с Хайнрихом Бёмером четыре года, и вы знали об этом с самого начала. За два года до смерти он лишил вас своего доверия. Во всяком случае, отобрал свои частные дела. И я была не только его забавой, коль скоро вы так считали, в моем распоряжении остались его записки. В них, например, упоминается, что если он умрет насильственной смертью, то его наследники прежде всего должны заняться человеком по фамилии Гебхардт, который в течение многих лет плетет за его спиной интриги в пользу Вагенфура с целью продажи завода и при посредничестве господина Цирера.

– Расскажи наконец обо всем, иначе это сделаю я, – не вытерпела госпожа Гебхардт. – Прошу тебя, ничего не скрывай. Можешь спокойно это сделать, ведь ты не виновен.

Поначалу запинаясь, потом все живее и уверенней Гебхардт рассказывал:

– Когда госпожа Бёмер без сознания лежала на полу, мы от ужаса будто окаменели, даже господин Вагенфур. Мы так растерялись, что не знали, как быть. Через несколько минут господин Вагенфур опомнился, подошел к телефону и набрал какой-то номер. Говорил он с кем-то очень решительно, а когда положил трубку, сказал нам: «Никакой паники, придется подождать около часу. Прошу набраться терпения». Потом он сел в углу и стал курить одну сигарету за другой. Я смежил веки, потому что не мог больше смотреть на покойницу, а спустя некоторое время встал на колени и закрыл ей глаза… Через час с небольшим подъехала машина. В дом вошли трое мужчин, которых я никогда прежде не видел. Двое молодых парней с носилками и толстяк, стриженный ежиком. Вагенфур поздоровался с ним кивком головы, показал на госпожу Бёмер и сказал: «При ней сумочка, на улице стоит ее машина, зеленый „мерседес“. Надеюсь на вас!» Стриженый взял сумку, парни вынесли госпожу Бёмер из дома. Вот и все.

– А потом, – добавила госпожа Гебхардт, – господин Вагенфур объяснил моему мужу, что в Дюссельдорфе есть фирма доверительных услуг…

– Спасибо, это мы знаем, – сказала Матильда. – Фирма доверительных услуг устранила и Хайнриха Бёмера.

– Об этом я узнал чисто случайно, – сказал Гебхардт. – Вагенфур назвал как-то эту фирму фирмой по вывозке «отбросов». Это он сказал в шутку.

– И это у нас, у нас! – воскликнула госпожа Гебхардт и закрыла лицо руками.

– Фирма по своему усмотрению…

– Ликвидирует «отбросы», – добавила Матильда с редким самообладанием, – я понимаю, что заказчик никоим образом не влияет на способ ликвидации. Он платит деньги и избавляется от «отбросов».

– Примерно так, – сказал Гебхардт.

– Если бы господину Вагенфуру удалось купить бёмеровский завод, – сказала Матильда, – то вы бы стали директором. Правильно?

– Откуда вы это знаете?

– Вы же сами это подтвердили.

– Мой муж, видимо, всю жизнь мечтал стать директором завода, – сказала госпожа Гебхардт. – Но ведь нам этого совершенно не надо. У нас полностью выплаченный дом, а обе наши дочери удачно вышли замуж. Мой муж мог бы досрочно выйти на пенсию. Мне трудно его понять.

– Я его, наверное, понимаю, – сказала Матильда. – Если человек сорок лет подряд подчинялся, то у него появляется соблазн хоть раз сказать что-то самому. И ваш муж не мог пережить, что Хайнрих Бёмер назначил своим преемником моего отца. Отсюда и письмо персоналу.

– Я и теперь считаю несчастьем то, что ваш отец руководит заводом, – ответил Гебхардт. – И еще большим несчастьем, что каждая туалетная уборщица стала совладелицей завода. Я достаточно хорошо знаю рабочих, чтобы понять, что в один прекрасный день они перегрызутся, а потом загубят и всю фирму. Я это знаю, я сорок лет проработал здесь и имел дело с этим сбродом. А поскольку ваш отец убежден в своем политическом призвании и одержим идеей социальных преобразований, как, впрочем, и господин Бёмер, то все пойдет вкривь и вкось, обязательно пойдет вкривь и вкось – в противном случае ваш отец должен править так, как правил бог-отец. Но тот делал это по традиции, у вашего же отца нет традиций, только одно мировоззрение.

Матильда спокойно и, как мне показалось, забавляясь все это выслушала.

Когда Гебхардт замолчал, она сказала:

– Господин Гебхардт, благодарю вас за ваши предсказания. Но ведь это вы в течение нескольких лет информировали Вагенфура обо всем, что происходило на заводе, и если бы вы не преподносили ему все самые свежие новости, то господин Бёмер и сегодня был бы жив, и, конечно, его жена – тоже. Мне жаль, госпожа Гебхардт, что в вашем присутствии приходится такое сказать: Хайнрих Бёмер на совести вашего мужа. Разумеется, он его не убивал, и ни один суд в мире никогда не признает его виновным. И все же… Пусть ваш муж до конца своих дней ковыряется у себя в саду и вспоминает о Хайнрихе Бёмере… И еще: все началось с разбитого окна на вилле. Я уверена, что это тоже было сделано по поручению Вагенфура и не без помощи известной фирмы.

Матильда и я уже подходили к двери, когда Гебхардт крикнул нам вслед:

– Если хотите, приезжайте завтра в тринадцать часов на виллу. Там будет господин Вагенфур и еще кое-кто. Может, это вам поможет в дальнейшем.

Не включая зажигания, Матильда несколько минут неподвижно сидела за рулем.

Потом заплакала.

Она плакала так, что судорогой сводило у нее горло, а я сидел рядом, не находя слов для утешения. Наконец она вытерла платком слезы и сказала:

– Если бы только Гебхардт был таким, жить еще было бы можно.

На следующий день в половине первого мы остановили машину перед большой ступенчатой террасой, ведущей наверх, к входу в виллу. Матильда откинула спинку сиденья, будто хотела поспать. Закрыв глаза, она сказала:

– Хайнрих, конечно, никогда не вел дневника, у него не было ни времени, ни желания. Да это было и не в его характере. Если бы я завела дневник, он бы меня высмеял.

– Я так и подумал, что ты блефуешь.

– А что оставалось делать? Постепенно усваиваю методы противной стороны… Ведь стоит только зайти в контору на Берлинер-аллее в Дюссельдорфе и сказать, что дома лежит труп, который мешает, все пожелания будут за соответствующий гонорар исполнены доверительно по принципу: мы сделаем ваши трудности нашими и устраним их с вашего пути. Я уверена, что существует прейскурант, в котором все учтено: от разбивания оконного стекла до трупа на колокольне… Пошли, выходим. Уже скоро час.

Матильда приподнялась и открыла дверцу машины; едва мы успели выйти, как к нам медленно подъехал белый «мерседес».

За рулем сидел Зиберт. Он остановился, опустил оконное стекло и спросил:

– Вы кого-то ищете?

– Да, – ответил я. – Некую гранд-даму, более известную под фамилией Бёмер.

– А вообще все в порядке?

– Покорнейше благодарю.

И тут же позади него затормозил красный «БМВ», в котором сидели Вагенфур с Цирером. Улыбка Вагенфура мне не понравилась – она была слишком красивой, чтобы быть безобидной.

– Не можете ли вы мне объяснить, что тут за переполох? – спросил он, выходя.

Цирер оставался в машине; зато Вагенфур разглядывал Матильду с нескрываемым восхищением, а та стояла, засунув руки в карманы брюк.

– Я вам нравлюсь? – спросила она. – Вы меня уже оценили? Сколько же я, по-вашему, стою? Может быть, вы захватили для меня рукопись вашей надгробной речи?

Улыбка Вагенфура расплылась в широкую ухмылку. Он был весьма сильный, спортивного вида мужчина, а я человек не самого храброго десятка. Да и Зиберт продолжал сидеть в машине, барабанил пальцами обеих рук по баранке, но напряженно вслушивался в наш разговор и посматривал по сторонам. Вдруг он схватился за руль двумя руками; казалось, из машины вот-вот выпрыгнет бульдог.

– Что вам от меня нужно, уважаемая? – спросил Вагенфур. – Я думаю, вам от меня что-то нужно, иначе вас бы здесь не было.

– Мы с господином Вольфом просто хотели взглянуть на этот прекрасный запущенный сад, – ответила Матильда. – Но раз уж вы здесь, то я хотела бы убедительно рекомендовать вам оставить моего отца в покое.

– Вы переоцениваете меня, уважаемая. Я знаю вашего отца только со стороны, как человека, который произнес на могиле моего друга Хайнриха речь, вызвавшую аплодисменты этого сброда.

– А у вашего друга, как вы столь мило изволили выразиться, была жена, у которой здесь, на вилле, случился инфаркт и которую вы с помощью вон того господина в белом «мерседесе» отправили в гараж в Дюссельдорфе. Мы тоже хорошо знаем того господина…

В эту секунду медленно подъехал Зиберт, который не выключал мотора, потом он так газанул, что из-под колес вылетели мелкие камешки и забарабанили по стоявшему сзади «БМВ». Матильда стремительно выхватила из кармана брюк револьвер и двумя выстрелами пробила задние колеса машины, в которой сидел Зиберт. Машину занесло; почти у самого въезда во двор она остановилась.

Это произошло так неожиданно, что поразило нас всех. Даже Вагенфур ошеломленно взглянул на Матильду. Все еще держа в руке револьвер и улыбаясь, будто ни в чем не была виновата, она сказала:

– Эту игрушку, господин Вагенфур, вы несколько лет тому назад подарили Хайнриху Бёмеру ко дню рождения, разумеется, вместе с разрешением на оружие. Вы тогда сказали, что она может пригодиться, ведь в нынешние времена предпринимателей похищают и убивают. Сегодня эта штука выстрелила в первый раз. Но это не значит, что в последний. Знаете ли, подарки иногда удивительным образом возвращаются к дарителю, только иным путем.

Зиберт вышел из машины. Пошатываясь, будто пьяный, он обошел ее вокруг и схватился за голову. Но вдруг ни с того ни с сего сорвался с места и хотел наброситься на Матильду. Я рванулся ему навстречу и изо всех сил так ударил в грудь, что он упал. Валяясь на гравии, Зиберт кричал:

– Я вызову полицию! Я вызову полицию!

– Это доставило бы мне удовольствие, – ответила Матильда и засмеялась.

Вагенфур склонился над Зибертом и помог ему встать на ноги.

– Идите домой, остолоп! – приказал он. – Вы здесь только мешаете.

Пошел дождь, вода с намокших волос стекала мне на лицо и затылок, клочья тумана из долины Рура тянулись навстречу холмам и исчезали на гребне темного леса. Держа в руке револьвер, Матильда не сходила со своего места, по ее лицу тоже бежали струйки дождя.

– Так что же вы в самом деле хотите, уважаемая? – спросил Вагенфур.

– Я уже сказала, – ответила Матильда. – Предлагаю вам сделку. Вы прекращаете вмешиваться в заводские дела и тем самым в дела моего отца, а я забуду, каким образом гранд-дама попала в гараж в Дюссельдорфе, а Хайнрих Бёмер на колокольню.

– А где доказательства ваших обвинений?

– Гебхардт может это подтвердить под присягой.

– Этот фантазер и пустомеля? И вообще жалкая личность.

– Однако вы обещали этому пустомеле, что сделаете его директором завода. Сомневаюсь, понравилось бы это вашей головной фирме в Америке. Но ей, бесспорно, не понравится – если она об этом узнает, – что вы взяли на службу Цирера и под его именем основали собственную фирму. Американцы не любят шуток в делах, это вы сами знаете.

Сырость и холод проникали сквозь одежду, пальцы у меня окоченели. Дождь хлестал в лицо, порывистый ветер гнул кусты и ветки; Матильда, казалось, ничего этого не замечала. Она стояла, как изваяние, которому нипочем ни жара, ни холод. Она уже не выглядела изящной, привлекательной, желанной: ее волосы космами свисали на лицо, она сурово разглядывала Вагенфура и все еще держала в руке револьвер.

И тогда произошло нечто невероятное: Цирер, сидевший в машине Вагенфура будто сторонний наблюдатель, пересел на место водителя, включил зажигание и поехал. Перед террасой он повернул, медленно проехал мимо нас, выехал из ворот и скрылся на дороге, ведущей к реке.

– По-моему, один уже за бортом, – сказала Матильда.

Вагенфур сделал два шага к воротам, как будто хотел догнать свою машину, потом повернулся к Матильде.

– Я не имею никаких дел с заводом Бёмера, – сказал он. – И не хочу больше их иметь. Передайте это вашему отцу. А теперь оставьте меня в покое.

– А какие вы даете гарантии?

– Я же вам только что сказал.

– Вы что, считаете меня дурочкой? Ваши устные гарантии оборачиваются колокольней и гаражом.

– Уберите наконец револьвер. То, что вы делаете, – это вымогательство. Я вас предупреждаю.

– Можете мне не угрожать, ведь вы конченый человек, – ответила Матильда. – Я расскажу в Совете предпринимателей о ваших методах. Те из ваших коллег, кто еще не утратил хоть каплю порядочности, больше никогда уже не появятся рядом с вами, во всяком случае на виду у всех. А ваша американская головная фирма выбросит вас как отребье, если узнает правду… Пошли, Вольф, оставим его. Я думала сначала, что имею дело с серьезным противником, а встретилась с ничтожеством. Передайте от меня привет Зиберту, и пусть он пришлет мне свой прейскурант. Может, он мне еще понадобится.

Матильда сделала мне знак рукой, в которой все еще держала револьвер. Пока мы медленно шли к машине, она спрятала оружие в сумочку; мы сели и тронулись в путь.

В лесу на гребне холма, откуда в хорошую погоду можно видеть весь город, я остановился и выключил мотор. Дождь барабанил по крыше и заливал ветровое стекло. Матильда хотела включить радио, но я слегка отстранил ее руку.

– Пожалуйста, не надо сейчас музыки, – сказал я.

– Без музыки все равно не легче, – ответила она.

– И что теперь? – спросил я.

– Не знаю, – сказала она. – Вагенфур достаточно умен, он точно знает, что проиграл. Цирер удрал, Зиберт скроется. Спорю, что, если завтра мы поедем в Дюссельдорф на Берлинер-аллее, его фирмы там уже не будет, переехала неведомо куда. Но Вагенфур знает также, что у нас в руках мало бесспорных доказательств.

– Значит, он выкрутится?

– Почему бы и нет? Если только он оставит завод в покое, – ответила Матильда.

Нависшие над Дортмундом облака вдруг разорвались. Солнце высушило дождь, но оно было бессильно разогнать смрад, поднимавшийся из заводских труб.

– Звонил Шнайдер, этот пройдоха, – сказала Криста, когда я вскоре после обеда вернулся домой. – Он показался мне очень взволнованным. Сказал, что по важному делу. И просил тебя сразу же позвонить. Если бы ты вышел из этого дела, Эдмунд. Ты еще об этом пожалеешь. Ни один человек не скажет тебе спасибо за старания.

В смятении я пошел к телефону и уже хотел набрать номер Шнайдера, как раздался звонок.

– Где вы, собственно говоря, пропадаете, черт побери! Я уже мозоль на пальце набил, – крикнул Шнайдер. – Вы получили письмо?

– Какое письмо? От кого?

– От близнецов.

– Нет.

– Тогда слушайте меня внимательно, – сказал Шнайдер. – Они официально сообщают, что по истечении установленного договором срока продадут свои сорок процентов. Они великодушно предлагают правлению купить эти сорок процентов, если мы выложим ту же сумму, которую заплатил бы банк или другой солидный покупатель. Ну да ладно, это бы мы осилили. Большая часть, шестьдесят процентов, остается все равно у нас, и нам безразлично, кому вытачивать доходы, близнецам или банку. Но самое неприятное впереди. Близнецы упрекают меня и правление, что мы не поставили их в известность об анонимном письме и увольнении Гебхардта. Это письмо подтолкнуло их к окончательному решению продать свою долю, поскольку им претит все, о чем сообщалось в письме, и они не сомневаются в правдивости этих обвинений. А теперь самое потрясающее: близнецы рекомендуют снять фамилию Бёмера с названия фирмы и дать заводу другое наименование. Вы поняли?

– Понять-то понял.

– Я сейчас приеду. Через полчаса буду у вас, но в одном я уже убедился: наследники куда хуже, чем основатели фирмы.

– Вы тоже наследник.

– Знаю, – возразил Шнайдер. – Но один из наследников печального образа.

Криста прислушивалась к нашему разговору; когда я положил трубку, она вопросительно взглянула на меня.

– Через полчаса приедет Шнайдер, – сказал я.

– Не возражаю, если это надо. Но, пожалуйста, не устраивай из нашего дома проходной двор. Для деловых встреч есть контора.

– Близнецы хотят продать…

– Могу их понять, – сказала Криста.

– Что ты можешь понять? То, что они подвергают опасности нашу модель, а с ней пятьсот человек?

– Ну и что? Они поняли только, что своя рубашка ближе к телу. И не хотят быть затянутыми в это болото. Они оба умнее тебя. Они люди моральные и знают, что в постели не рождаются серьезные идеи.

– Это чистое лицемерие, – сказал я. – Ведь и тебя они называют тетей, хотя ты родилась вне брака. Двадцать лет кряду это их не шокировало.

Криста покраснела и хотела было открыть рот, чтобы возразить мне, но не успела ничего ответить, так как в дверь позвонили. Ее свирепый взгляд красноречиво показывал, что я наговорил лишнего. Я открыл дверь. Оказалось, что Шнайдер привез с собой Хётгера. Криста подала обоим руку, но тут же скрылась у себя в комнате на втором этаже.

В гостиной Шнайдер сказал:

– Мы опять оказались по горло в дерьме… У нас на редкость удачное положение с заказами. Новый мотор Адама идет нарасхват, и вдруг являются два инфантильных наследника и хотят все погубить, поскольку они морально возмущены, эти тупицы. Ведь не могу же я выйти к заводчанам и заявить, что они по меньшей мере следующие десять лет не могут рассчитывать на выплату прибыли, потому что мы должны вернуть близнецам их долю. У нас человек двадцать за эти десять лет уйдут на пенсию. Они захотят получить до этого хоть какие-то деньжата.

– Давайте не будем волноваться, – сказал я. – Дела у нас не так плохи. Вчера мы с Матильдой побывали у Гебхардта дома, и он нам кое в чем признался. А сегодня мы были на вилле, там встретились со всей шайкой. На следующем заседании правления я подробно доложу обо всем. Нам надо было что-то предпринять, чтобы избавиться наконец от вмешательства в заводские дела. Если угодно, мы провели необходимую оборонительную операцию по защите модели. Между прочим, Матильда у Гебхардта и Вагенфура держалась великолепно.

Шнайдер выкатил глаза и до хруста сжал пальцы. Хётгер, который мало что понимал, сидел с раскрытым ртом и без конца теребил нос. Оба они выглядели забавно, но мне было не до смеха. Я боялся возражений со стороны Шнайдера, и они не заставили себя ждать.

– За моей спиной и вместе с моей дочерью! – гневно вскричал он. – Что сказал Гебхардт? Что было на вилле?

Хётгер посмотрел на меня так, как смотрит ребенок на своего отца, ожидая от него объяснений; Шнайдер бегал по комнате и бил кулаком по ладони.

– Может, мне еще благодарить вас за то, что вы злоупотребили моим доверием? – сказал он. – Может, похвалить вас за заслуги перед заводом, как хвалят политиков за заслуги перед отечеством?

– Все случилось так внезапно, что я не мог вас проинформировать, – ответил я. – По правде сказать, я и не хотел вас уведомлять, поскольку вы запретили Матильде вмешиваться в дела фирмы. Но мы сделали решающий шаг вперед, мы теперь знаем, кто наши противники. Мы знаем почти все, за исключением того, почему Хайнриха Бёмера повесили на колокольне. Кто это сделал – ясно, прислужники Зиберта. И мы знаем также, кто стоит за его спиной – вот именно, «чистенький» господин Вагенфур… Мы можем теперь, господин Шнайдер, убедить близнецов не продавать свою долю человеку, который был якобы другом их отца, а на самом деле его злейшим врагом и бессовестным конкурентом. По мне, так лучше, чтоб они продали банку, это еще полбеды, но с таким человеком, как Вагенфур, даже если у него окажется меньшая часть акций, справиться будет трудно.

Шнайдер смотрел в окно на сад и будто бы безучастно возразил:

– Как я могу руководить предприятием, если член правления проводит политику фирмы на свой страх и риск, да еще толкнул на это мою дочь.

– Она меня толкнула, а не я ее, – ответил я.

– Проклятье, я не хочу семейных предприятий, мы уже вполне вкусили их прелесть.

Он сел рядом с Хётгером на диван, положил ему на плечо руку и сказал:

– Хоть ты у нас добрая незамутненная душа! Что делал бы мир без таких людей, как ты? Погиб!

Потом, постукивая правым указательным пальцем по столу, он обратился ко мне:

– Так вот, больше всего мне хотелось бы выйти из игры. У меня на пределе и нервы, и силы. Когда бог-отец доложил мне о своих планах, я поднял его на смех, но потом я понял, что он не дурак, а дальновидный предприниматель. Но я не мог себе представить, что в нашей стране дальновидность не пользуется спросом. Я был слишком наивным.

Немного помолчав, я сказал:

– Нам с вами хорошо известно, что модель еще должна завоевать себе место под солнцем. Ведь не случайно же вы клюнули на брошенную Хайнрихом Бёмером наживку, а число безработных…

– Оставьте ваши проповеди. Все это я знаю лучше вас.

– И поэтому хотите теперь выйти из игры? Пятьсот человек благодаря Бёмеру стали хозяевами «в своем доме», даже если они это не совсем еще понимают, но без домоправителя им не обойтись.

– Вы закончили, господин фотограф? – спросил Шнайдер и издевательски ухмыльнулся.

– Чего вы боитесь? Самого себя?

– Нет, не себя. Я боюсь коллектива, – ответил Шнайдер.

Едва Шнайдер и Хётгер уехали, по лестнице спустилась Криста с кошкой на руках. На кухне она опустила кошку перед миской, но кошка не хотела есть, просилась в сад, а когда я открыл дверь на террасу, она передумала и залезла под батарею.

Криста вымыла на кухне руки и стала готовить ужин. Она гремела кастрюлями и посудой – верный признак дурного настроения.

Я остался в гостиной и ждал. Не прождал и получаса, как она вышла из кухни, держа в руке картофелечистку, и сказала:

– Я обижена. Оскорблена. Я все слышала, ты и Шнайдер так орали, что не спасли и закрытые двери.

Она демонстративно села напротив меня, громко и тяжело дыша, при этом играла картофелечисткой, которая несколько раз выпадала у нее из рук.

– Что сегодня на ужин? – спросил я.

– Не перебивай меня, – ответила она. – Почему ты называешь по имени эту… эту особу, как ты дошел до того, что называешь ее Матильдой, а не фройляйн Шнайдер, как полагается? А как ты произносил ее имя – Матильда… Я и сейчас еще слышу, каким тоном ты произносил… У тебя с ней что-то было? Что у тебя было с этой особой?

Чтобы не смотреть ей в глаза, я встал, подошел к большому окну и стал разглядывать унылый сад.

– Что у меня могло с ней быть, – сказал я.

– Этого я не знаю. Если у тебя что-то с ней было, то я не думаю, что в этом есть твоя вина. Ведь это такая особа, к которой льнут все мужчины, особенно с седыми висками. Для них она самый подходящий объект. Это мне хорошо знакомо, каждый день вижу в гостинице, как седовласые старцы забывают перед такими красотками о своем возрасте и достоинстве. Не то слово забывают, просто теряют разум.

– У Шнайдера и у меня сейчас другие заботы, некогда обсуждать твою ревность.

– Я не ревную. Разве у меня есть на то причины?

– Прошу тебя, Криста…

– Эта особа довела Бёмера до того, что он составил безумное завещание, ввел в заблуждение свою жену и сыновей, почти лишил их наследства. Ты что ж, все еще этого не понял?

– Хайнрих Бёмер мертв. Не он, а его жена осуществила его волю. Матильда не имеет к этому ни малейшего отношения.

– Матильда! – вскричала Криста, вскакивая с места. – Почему ты называешь ее Матильдой, почему не фройляйн Шнайдер? Почему не потаскушкой, гоняющейся за наследством…

– Ведь ты ее вообще не знаешь.

– Зато ты знаешь, теперь я понимаю, – сказала Криста и снова села в кресло. – Если бы не было этой особы, то не было бы и тех забот, которые теперь терзают тебя и Шнайдера. Так ему и надо. Так оно и есть, и больше тут нечего добавить. Это она поставила вас в такое положение, а у тебя с ней что-то было, это я чувствую. Я чувствую, что уже несколько месяцев за моей спиной что-то происходит.

– Чушь! Между мной и ею ничего не было, нет и не будет.

– В самом деле ничего? Думаешь, я такая дура? Хайнрих Бёмер назначил Шнайдера своим преемником на заводе, а тебя преемником в постели – это факт. Слепой я была. Слепой…

– Все совсем не так, – ответил я. – Бёмер поручил мне заботиться о Матильде в случае, если ей нужна будет помощь, не более того.

– Что ты называешь помощью?.. Я уверена, что ты бежал к ней, высунув язык и задрав хвост.

– Криста, прошу тебя…

– Прекрати оправдываться. Ты все это делал только ради завода, я знаю! Как благородно! Но при этом обманывал меня так, что я и слов не подберу. Я все время чувствовала, что с тобою что-то происходит, но даже представить себе не могла, что мой муж развлекается с девицей легкого поведения в постели покойника.

– Теперь ты ударилась в пошлости.

– Я? А ты? Ты ходячая добродетель, самоотверженно приносишь себя в жертву, крадешься в фирму через постель! Из-за потаскушки все твои фотокамеры потеряли для тебя ценность, из-за потаскушки все твое маленькое состояние в подвале стало тебе безразличным. И все это лишь потому, что в штанах у тебя пробудилась весна…

– Хоть ты и женщина, но не имеешь права так меня оскорблять.

– Правда оскорбляет? Я всегда думала, что правда может причинить лишь боль.

– Но это неправда! Это только вздорные обвинения и подозрения. Я мог бы с таким же успехом утверждать, что мы впутались в эту историю лишь потому, что ты дочь отца Хайнриха Бёмера. Не будь этого родства, мы никогда не оказались бы в теперешнем положении.