Текст книги "Избранная проза"
Автор книги: Мацуо Басё
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
ПРОХЛАЖДЕНЬЕ У РЕКИ НА ЧЕТВЕРТОЙ ЛИНИИ465
«Прохлаждаются у реки на Четвертой линии» – так говорят о людях, которые вечером, едва на небо выплывет луна, устраиваются на расставленных на берегу помостах и всю ночь до самого рассвета угощаются вином и разными яствами. Здесь и женщины, щеголяющие особенно тщательно завязанными поясами, и мркчины в длинных хаори466, и монахи, и старцы, и даже мальчишки-подручные из бондарни и кузницы – все, наслаждаясь отдыхом, шумят, поют песни. Да, такое можно увидеть только в столице.
Ветерок над рекой.
Желтый халат467 – и он тут как тут.
Вечерняя свежесть.
<1690>
НАДПИСЬ К ПОРТРЕТУ УНТИКУ468
Монах Унтику из столицы нарисовал какого-то почтенного наставника – рк не себя ли? – который сидел, отвернув лицо, и сказал мне: «Сделай надпись к этой картине». Ему уже за шестьдесят, да и я скоро перевалю через пятый десяток. Оба живем словно во сне, вот он и запечатлел себя спящим. 469 Под стать и надпись – словно бессвязное ночное бормотанье...
Оглянись же!
И меня настигли унылые
Осенние сумерки.
<1690>
ШЕСТНАДЦАТАЯ НОЧЬ В КАТАТА
Сердечное волнение, охватившее меня в день полнолуния, все не рассеивалось, и, подстрекаемый дву-мя-тремя учениками, я сел в лодку и поплыл к заливу Катата470. В тот же день в стражу Обезьяны мы оказались позади дома одного человека по имени Мохэй или, иначе, Сэйсю471. И стали звать хором: «К хмельному старику472 безумных гостей приманила луна». Радостно удивленный хозяин поднял шторы и вытер пыль. «В огороде моем есть бататы, есть зеленая фасоль, вот только карп и караси нарезаны не слишком изящно, уж не обессудьте...» – так приговаривая, он расстелил на берегу циновки и выставил угощение. Луна, не заставив себя ждать, выплыла на небо и ярким светом залила озерную гладь. Некогда слышал я, что когда луна в день осеннего полнолуния находится точно напротив Храма На Воде, то прямо под ней оказывается гора, которую называют Зеркальной. Подумав, что примерно так же должно быть и сегодня, я прислонился к перилам храма и, устремив свой взор вдаль, стал ждать: гора Миками, холмы Мидзу-гуки тянутся на юг и на север, между ними – многослойные горные вершины вперемежку с невысокими холмами... Тут луна, поднявшись на три шеста, спряталась за темной тучей. И невозможно понять, какая из гор – Зеркальная. «Но в эти мгновенья лишь прекрасней луна... »473 – говорит хозяин, охваченный неодолимым желанием угодить гостям. Скоро луна снова выплыла из-за тучи, и отблески золотого ветра, серебряных волн соединились с сиянием тысячи будд474– Человек, живший у Золотых врат Сто
149
личного предела* , сказал однажды со вздохом сожаления: «Луна, за горой готовая скрыться, лишь досаду рождает в душе...»476 – и, вспомнив теперь эти его слова, я понял, почему именно здесь, в этом храме, он, связав небо Шестнадцатой ночи с нашим бренным миром, укрепился в мысли о тщетности бытия. «Наверное, и рукава настоятеля Эсина снова увлажнились бы477, окажись он теперь в этом храме» – сказал я, и хозяин ответил: «Гостя, охваченного вдохновением, отпущу ли домой?»478 – и пирушка на берегу продолжилась, луна же тем временем почти достигла Ёкава.
Запоры сними,
Впусти поскорее луну
В Храм На Воде.
Легко-легко
Выплыв на небо, замешкалась
За тучкой луна.
<1691>
ПОХВАЛА СОСНЕ ИЗ САДА СЭЙСЮ479
Вот сосна. Высотой около девяти сяку, нижние ветки простираются более чем на дзё, верхние нависают одна над другой многослойными ярусами, хвоя зелена и густа. Умело вторя цитре ветра480, она вызывает дождь и вздымает волны, звуки, ею порожденные, подобны звону струн цитры-со481, подобны трелям флейты, барабанному бою подобны, волны же доносят звучание флейты Неба482. В наши дни те, кто любит пионы, собирают самые дика
винные разновидности и кичатся ими друг перед другом, те, кто выращивает хризантемы, насмехаются над мелкими цветами, и соперничают между собой. Что касается хурмы, мандаринов-кодзи и прочего, то обычно смотрят только на плоды, никто и слова не скажет о форме веток и листьев. Одна лишь сосна великолепна и после того, как на ветки ее ляжет иней483, во все времена года зелена ее хвоя, и при этом в каждое время года она хороша по-своему. Во Лэтянь сказал: «Сосна удаляет из себя старое, потому и живет тысячу лет»484. Она не только услаждает взор и утешает душу своего хозяина, но и питает дух долголетия и крепости, потому-то, наверное, и поминают ее, желая долгой жизни.
<1691>
ВСТУПЛЕНИЕ К «ЗАБЫТОЙ СЛИВЕ»485
Характер вака486 изменили Тэйка487 и Сайге, порядок же нанизывания строф был определен правилами годов Оан488. Поэзии хайкай вот-вот исполнится сто лет. Но настоящего расцвета она достигла, пожалуй, в последнее десятилетье. Так кого же назовем «древним поэтом», какой стиль почитать станем как «древний» ?
Вот Сёхаку из рода Эса, он присоединился к нашему учителю Басе, поэтический стиль учителя проник в его поры, капля за каплей просочился в его сердце и кости, и в конце концов, став на путь поисков сокровенного, он достиг священных пределов. Вместе с тем, стихотворчество не стало его основным
151
делом. Идя по стезе предков, Сёхаку собирает абрикосы489, взращивает в саду своем целебные травы и, в том преуспевая весьма, «исцеляет страну»490. Однако, сам не избежав недуга, заболел он горными ключами и скалами491, дымкой и туманами, захворал болезнью ветра и туч, от которой язык его распух, рот искривился, возникли родимые пятна и шишки492, лечился же он тем же прекрасным снадобьем, что и Мэйцзу493. В нынешнем году собрал он им сочиненное воедино и, памятуя о начале, положенном одинокой сосной из Карасаки494, назвал собрание «Забытая слива». Цюй Юань забыл сливу у реки Мило495, я же, обретя ее на южном берегу496 озера Бива, старался донести чудесное благоухание до далекой равнины Мусаси497, и вот однажды принесли мне от человека по имени Кикаку498 такое послание:
«Забытая слива».
О человеке, не позабывшем,
Весточка.
Истинно, эта слива, сохранив имена как совершенно чужих, так и дорогих сердцу людей499, открыла чувства тех, кто не забыл500, и в этом, пожалуй, нет ей равных!
Сэнна501
<1691>
К КАРТИНЕ, ИЗОБРАЖАЮЩЕЙ КОМАТИ502
Благороден, о как благороден вид ее, благородна и дорожная шляпа, благороден и соломенный плащ! Кто
же донес до нас предание давних времен, кто запечатлел на бумаге сей образ? Из глубины веков призрачное видение – вот оно, перед нашими глазами... Именно в таком обличье пребывает, верно, душа. Благороден и соломенный плаш, благородна и дорожная шляпа.
Как благородна!
На ней и в бесснежный день —
Шляпа и плащ.
Написано по просьбе монаха Одзу Азё'ко.
<1690 или 1691>
МИСКАНТ В СНЕГУ
Не находя себе постоянного прибежища в этом мире, последние шесть или семь лет много странствовал, ночлег обретая то там, то здесь, однако затем, сумев превозмочь страдания, многочисленными недугами вызванные, и стосковавшись по теплому участию старых друзей и учеников, с которыми меня связывали долгие годы взаимной приязни, я снова вернулся в Мусаси, и теперь люди ежеденно приходят в мою травяную хижину, желая осведомиться о моем здоровье, и среди стихотворений, коими я отвечал им, было и такое:
Худо ли, бедно ли,
Но стоит посреди сугробов
Засохший мискант.
<1691>
153
О ТОМ, КАК ПОКИДАЮТ ЖИЛИЩЕ
Бродил, то там, то здесь находя приют, а на зиму затворился в доме на улице Татибана503, и вот уже позади луны Муцуки и Кисараги504. О хайкай решив позабыть отныне – мол, довольно с меня, – крепко замкнул уста, но неясные чувства будоражили мою душу, что-то, искрясь, мелькало перед глазами – похоже, сердцем моим овладел демон поэзии. И вот, все бросив, я снова покидаю жилище и, припрятав за поясом около сотни сэнов, вверяю жизнь свою посоху да плошке. Изящным чувствам в конце концов суждено облачиться в рубище нищего, – вот в чем я убедился.
<1692>
СЛОВО О ПЕРЕСАДКЕ БАНАНА
Хризантемы пышнее цветут у восточной ограды505, бамбук – дрркит с северным окном506. Что касается пионов, то их алость и белизна стали предметом споров, и пылью этого мира осквернены их лепестки. Лотос не растет из обычной земли, и если вода нечиста, цветы не расцветают. Не помню, в каком году перенес я жилище свое в здешние пределы, тогда же и посадил в саду отросток банановой пальмы507. Очевидно, местные условия пришлись ему по душе – во всяком случае, росток дал несколько побегов, листья его, разросшись, заглушили сад и даже заслонили стреху, крытую китайским мискантом. И стали люди называть мою хижину Банановой. Старым друзьям моим, да и ученикам тоже, банан полюбился, поэтому, ростки отсекая и корешки отделяя, то одному их посылал, то другому, и так шли годы.
Однажды вздумалось мне отправиться в Митино-ку, и вот, опасаясь, что за время моего отсутствия Банановая хижина придет в полное запустение, пересадил я банан по другую сторону ограды и замучил живших по соседству людей просьбами стряхивать с его листьев иней и оберегать от порывов ветра, даже оставил им о том какие-то глупые записки, когда же бродил по далеким краям, неспокойно было на душе – ведь так одиноко теперь сосне508, и в конце концов горечь разлуки с друзьями, тоска по банановой пальме и непосильные дорожные тяготы привели к тому, что по прошествии пяти весен и пяти осеней я снова окропил листья банана слезами. В нынешнем году к середине пятой луны и аромат померанцев улавливался уже где-то совсем рядом509, и узы, связывавшие людей, были по-прежнему крепки. Вот и я, не желая более покидать здешних пределов, неподалеку от прежней хижины своей соорудил достойную моего существования лачугу в три пролета с крышей из китайского мискан-та, криптомериевые столбы тщательно обстрогал, из бамбуковых веток сделал надежную дверцу, обнес прочной тростниковой оградой – вот вам и береговая усадьба с видом на пруд, обращенная к югу. Напротив – гора Фудзи, потому и ворота навесил «не прямо», сообразуясь с пейзажем510. Оттуда, где поток реки Чжэцзян разделяется на три511, хорошо любоваться луной, поэтому, как только народится месяц, начинаю сердиться на тучи и страдать от дождей.
155
Желая достойно встретить ночь осеннего полнолуния, прежде всего пересадил банан. Его листья так сделались широки, что могут полностью прикрыть цитру-кото. Некоторые надорваны до середины, и кажется, словно птице фэнхуан повредили хвост, словно зеленый веер, порвавшись, досадует на ветер. Хоть и расцветают иногда на банане цветы, лишены они яркости, хоть и толст его ствол, топор никогда его не коснется. Подобен он негодным деревьям512, выросшим в горной глуши, и дух его возвышенно-благороден. Монах Хуай Су513 на листьях банана упражнял свою кисть. Чжан Ханцюй514, глядя на новые листья, обретал силу, помогавшую ему совершенствоваться в учении. Я не собираюсь следовать примеру ни того, ни другого, просто люблю отдыхать в тени банана, люблю его беззащитность перед ветром и дождем.
<1692>
СЛОВО О РАССТАВАНИИ С МОНАХОМ СЭНГИНОМ
Привязавк посоху сандалии, на шляпе начертал свое имя515. В начале месяца Яёи Шестого года эры Гэнроку516 монах Сэнгин открыл дверь моей травяной хижины в Фукагаве в восточных предместьях Эдо и написал: «Сим делаю первый шар>517. Этот монах имеет склонность к прекрасному, он бежит городской суеты и годами бродит по свету, кормясь подаянием. В нынешнем году намеревается он совершить паломничество в Исэ и Кумано518.
Монах Сэнгин подобен белому журавлю, парящему над облаками: он полощет клюв в потоках речных519, на холме в тысячу сюней высотой расправляет крылья, ищет отдыха в лугах, ночлега – в тучах, душа его не омрачена ни единой пылинкой. Я же давно сроднился с зарослями хмеля. И вот, за миг до разлуки вместе стоим на берегу, а перед нами вдали – горы Хаконэ. «Видишь, вон там, где клубятся белые тучи – там, должно быть, самое погибельное, самое страшное для бедного путника место. Обязательно оглянись в мою сторону. Я же буду стоять на этом берегу», – сказал я, и розня-ли мы рукава.
Темное платье
Из журавлиных перьев.
Цветочные облака.
<1693>
СЛОВО О ПРОЩАНИИ С КЁРИКУ520 I
Прошлой осенью сошлись ненадолго, но вот наступила пятая луна нового года, и сердца полнятся печалью при мысли о скорой разлуке. Однажды, предвидя близкое прощанье, он постучал в дверь моей хижины, и весь день провели мы в тихой беседе. Это вместилище дарований любит живопись и питает слабость к изящным речам521. Однажды попытался я выяснить: «За что любят живопись?»522 – и он ответил: «За изящные речи». Спросил тогда: «А чем
157
привлекают изящные речи?» Ответил: «Живописью». Получается – два дела освоив, применить их в одном. В самом деле, раз говорят: «Слишком многих талантов благородный человек стыдится»523, – наверное, тот и достоин восхищения, кто, совершенствуясь в двух умениях, находит им одно применение! Если говорить о живописи, то в ней он – мой учитель. Если об изящных речах – то здесь он мой ученик. Однако в живописи учителя дух проникает в сокровенное, кончик кисти творит чудеса. Глубина и беспредельность этой живописи мне недоступны.
Мои же изящные речи подобны очагу летом и вееру зимой. Они противны людским устремлениям и не имеют пользы. Лишь в словах Сякуа524 и Сайге, даже самых пустяковых, вроде бы случайно сорвавшихся с уст, есть много такого, что пленяет людские сердца. Кажется, и государь Готоба525 писал: «В их песнях есть истинное, есть и привкус печали». В словах государевых обретя опору, иди вперед по этой узкой тропке, не теряя ее из вида. А вот что писал об искусстве кисти Великий учитель с Южных гор526: «Не ищите "следы древних", ищите то, что искали они». «То же самое можно сказать и об изящных речах», – с этими словами я зажег фонарь, проводил гостя за калитку из хвороста, и мы расстались.
Конец лета Шестого года Гэнроку. ii
Человек, который, пройдя по дорогам Кисо, вернулся в родные края, называет себя Кёрику, он из рода Морикава. Спокон веков люди, имевшие склон
ность к изящным речам, взвалив на спину дорожный сундучок, надев грубые, ранящие ноги сандалии, прикрыв голову рваной шляпой для защиты от инея и росы, пускались в путь и бродили по разным провинциям, доводя душу до изнемолеения и радуясь, когда им удавалось проникнуть в истину вещей. И вряд ли этому человеку было по душе путешествовать с длинным мечом, напоминающим о долге его перед господином, в сопровождении молодого телохранителя, который, в черном хаори с развевающимся по ветру длинным шлейфом, с копьем в руке, вышагивал бы позади вьючной лошади.
Цветы дерева сии, На них равняйся, шагая По дорогам Кисо517
У бедных скитальцев Терпению должно учиться. О, мухи Кисо.
<1693>
В ДЕНЬ ВСТРЕЧИ ЗВЕЗД528 СОЖАЛЕЮ О ДОЖДЛИВОЙ ОСЕНИ
На седьмой день месяца Фумидзуки529 шестого года Гэнроку530 ночной ветер гонит по небу темные тучи, белопенные волны бьются о берег Серебряной реки, сваи Сорочьего моста уплыли, подхваченные потоком, у легкого листка ладьи сломаны весла531, словом, ясно, что звезды наверняка лишились своего пристанища. «Такую ночь тем более обидно провес-
159
ти втуне» – с этой мыслью я зажигаю фонарь, и тут появляется человек, декламирующий стихи Хэн-дзё и Комати532. Их взяв за тему, пытаюсь рассеять тоску звезд, застигнутых дождем. Басе от имени Комати:
Половодье.
Звезды ночлег обрели
На голых утесах.
Сампу от имени Хэндзё:
Бедной ткачихе
Сегодня лишь самый жестокий
Не одолжит плаща513.
<1693>
О ЗАКРЫВАНИИ ВОРОТ534
Любострастие порицалось Конфуцием535, да и Будда поместил его среди первых пяти заповедей536, тем не менее в непредсказуемости этого неодолимого чувства так много пленительно-трогательного537. Лежа под цветущей сливой где-нибудь на недоступной для чужих взоров горе Курабу, горе Мрака, неожиданно для самого себя пропитываешься чудесным ароматом, а если вдруг отлучится куда-нибудь страж, охраняющий заставу Людские взоры на холме Сино-бу, холме Тайных встреч, каких только не наделаешь глупостей! Известно немало случаев, когда человек, на ложе из волн соединивший рукава с дщерью рыбацкой538, продавал свой дом и лишался жизни, но я бы скорее простил его, чем того, кто, достиг
160
нув старости, алчет долгого пути, сокрушает душу заботами о рисе и деньгах, не умея проникнуть в душу вещей539. Мало кому суждено перевалить за седьмой десяток, расцвет же человеческой жизни приходится лет на двадцать с небольшим. Первая старость подобна сну одной ночи. Оставив же позади пять или шесть десятков, человек отвратительно дряхлеет, ночами его одолевает сон, по утрам же, едва поднявшись с ложа, какими вожделениями полнит он свои помыслы? Люди недалекие ко многому устремляются думами. Тот же, кто, приумножая мирскую суету540, достигает успеха в од-ном-единственном мастерстве, обыкновенно превосходит других и в корыстолюбии. Сделав это мастерство своим главным занятием, он живет в мире, где правит демон наживы, сердце его ожесточается, все глубже вязнет он в топкой грязи, утрачивая надежду на спасение – должно быть, именно таких людей и имел в виду старец Южный цветок541, говоря, что услада преклонных лет в том, чтобы избавиться от мыслей о прибыли и убыли, забыть о старости и молодости и обрести безмятежность-покой. Приходит гость, и текут бесполезные речи542. Или же ты сам выходишь из дома и мешаешь другим в их повседневных трудах, что также достойно сожаления. Сунь Цзин543 запирал свою дверь, а Ду Улан544 держал на замке ворота – и что может быть лучше?.. Дружусь с одиночеством, в бедности вижу богатство, пятидесятилетний упрямец сам для себя предостережения пишет.
161
«Утренний лик».545
И днем замка не снимаю
С калитки своей.
<около 1693>
ОПЛАКИВАЯ МАЦУКУРА РАНРАНА546
' Металл да кожа служат воину постелью, непоколебимая стойкость – вот к чему он стремится. Считается, что, когда естественность и воспитанность уравновешивают друг друга, человек становится благородным мркем547. Для Мацукура Ранрана долг – это кости, верность – внутренности, учение Лаоц-зы вошло в его душу, поэзия обретается где-то между печенью и легкими. Меня же свела с ним судьба, кажется, лет девятнадцать тому назад. Вот рке три года как одержим он был желанием оставить службу, и, идя по стопам древних мудрецов, удалиться в пещеры, но, обремененный престарелой матерью и связанный малолетними детьми, продолжал качаться на волнах этого мира. Однако, пребывая вне пределов хвалы и хулы, он подружился с ветром и облаками, и в этом году, вознамерившись полюбоваться луной на изголовье из волн у берегов Юи и Канадза-ва, на третий день второй декады срединного осеннего месяца548 взял в руки посох и направил стопы в Камакура, на обратном же пути занемог и в скором времени испустил последний вздох. Случилось это, если я не ошибаюсь, вечером двадцать седьмого дня того же месяца. Он ушел из мира, опередив семидесятилетнюю мать, снедаемый беспокойством за судь
бу семилетнего сына. Он был в том возрасте, когда люди еще дорожат жизнью – ему не исполнилось и пятидесяти, и как, верно, печалился этот доблестный воин, который ради своего господина без всяких сожалений вспорол бы себе живот, какой обильной росой была покрыта трава его рукавов, поникшая под порывами безжалостного осеннего ветра...549 Друзья его горевали, даже вчуже представляя себе, каково было у него на душе в тот миг, когда пришел последний срок, когда же узнали они о том, в каком отчаянии мать, как кручинятся братья и сестры, – скорбь их сделалась столь велика, будто потеряли они самого близкого своего родственника. Помню, как в начале нынешнего года он, ведя за руку сына, пришел в мою хижину и попросил дать ребенку имя. Подумав, что у отрока такой же ясный взгляд, как у пятилетнего Оодзю550, я, взяв знак Дзю, присоединил к нему знак «горный вихрь» – Ран551, и получилось – Рандзю. Его радостное лицо и теперь стоит у меня перед глазами. Так уж заведено в мире, что и о человеке, не особенно близком, начинаешь тосковать, стоит ему покинуть этот мир: «но вот тебя нет, и сердце...»ъг, а уж если расстаешься с тем, кто был связан с тобой долгими годами взаимной приязни, кого ты любил как отца, как сына, кто был для тебя все равно что собственная рука или нога, то при любом воспоминании о нем предаешься такой скорби, что на рукава ложится роса и кажется, еще немного – и закачается на волнах изголовье...553 Взяв в руки кисть, хочу запечатлеть на бумаге свои чувства, да только, видно, способности мои ничтожны, пытаюсь отыскать слова, но в груди теснит, и, облокотившись на скамееч
163
ку-подлокотник, я лишь смотрю и смотрю на ночное небо554.
Под ветром осенним
Сломался – и горе мое велико —
Тутовый посох.
Басе
Посетив могилу на третий день Девятого месяца: Видишь ли ты?
В день седьмой555
над твоею могилой
Трехдневный месяц...
<1693>
ПОВЕСТВОВАНИЕ О ТОДЗЮНЕ
Старый Тодзюн556 принадлежал к роду Эноки557, его дед был деревенским врачом из Катата провинции Оми, звали его Такэ558. Фамилия Эноки, очевидно, перешла к нему от матери Синей559. В нынешнем году, на свою семьдесят вторую осень, он, удрученный болезнью, любовался луной, уже не поднимаясь с ложа, однако его по-прежнему волновали цветы и птицы, по-прежнему трогала сверкающая на траве роса560, дух его оставался чист и невозмутим даже тогда, когда приблизился его последний срок.
В конце концов, оставив на память своим близким строфу о Сарасина561, он сокрылся в тени Сокровенного учения о Большой колеснице562. В молодости Тодзюн овладел искусством врачевания, и это стало его основным занятием в жизни, он получал
жалование от некоего князя из рода Хонда и жил, не зная лишений, выпадающих на долю тех, у кого в котелке для варки риса плещется рыба, а в кастрюлях собирается пыль565.
Однако не по душе ему было идти по дорогам этого мира, он отказался от суетных почестей, вырезал дорожный посох и отстранился от дел. Ему тогда было чуть более пятидесяти. Поменял он свое городское жилище на горную хижину и жил как душе угодно, не выпуская из рук кисти и не поднимаясь из-за стола. Так продолжалось более десяти лет, и написанного им достанет, чтобы нагрузить хорошую повозку. Возле озера Бива появился он на свет, на Восточной равнине встретил свой последний день. Таков и должен быть великий отшельник, средь городской суеты живущий564.
Закатилась луна,
Нам на память оставив стол
О четырех углах.
<1693>
НАДПИСЬ НА СТОЛЕ
В часы досуга кладу на него локти и, отрешась от всего, учусь «медленно дышать»565. В часы покоя разворачиваю свитки в надежде проникнуть в думы мудрецов и уловить дух даровитости. В часы покоя беру кисть и вступаю в сокровенные пределы Вана и Су566. Этот превосходной работы стол один для трех нужд годится. Высота его восемь сунов567, площадь поверхности – два сяку568, на ножках вырезаны триграм
165
мы Неба и Земли569, на них глядя, беру пример с затаившегося дракона и кобылицы570. Раздельно ли брать? Или в двуединстве...
<до 1693>
НАДПИСЬ К КАРТИНЕ С ИЗОБРАЖЕНИЕМ ТРЁХ МУДРЕЦОВ571
Тот, кто, сосредоточив мысли на возвышенном, следует за четырьмя временами года, воистину неисчерпаем, словно песок на морском берегу. Тот, кто, чувства в слова претворяя, проникается любовью к сущему, является корифеем поэзии. И вот, творения корифеев эпохи Буммэй572, когда поэтическое искусство достигло расцвета, стали образцом для нынешних поколений, но к истине, ими обретенной, нынешним людям мудрено подобраться. Однако веяния в изящном искусстве меняются вослед за самой Поднебесной, и почитания достойно лишь то, что не иссякает. И вот, отыскав три прижизненных изображения Соги, Сокана и Моритакэ, я попросил Кёрику, на этом поприще славного, утрудить свою кисть, сам же сочинил весьма неумелое стихотворение, для того только, чтобы пожелать вечного процветания этому славному искусству.
Луну и цветы
Возлюбивший – кто как не он
Истины обладатель?
<после 1692 года>
СЛОВО О ПРОЩАНИИ С ТОДЗАНОМ
Тодзан573 в поисках средств к существованию приехал в Эдо и пробыл здесь три месяца. Все это время я будил его, если он слишком долго спал по утрам, он же расталкивал меня, если меня вдруг начинало клонить ко сну по вечерам, мы понимали друг друга с полуслова, будто всю жизнь прожили вместе. Но вот пришла пора ему возвращаться на родину, а я вышел его проводить, с трудом переставляя ноги и опираясь на посох, однако приметы уходящей осени поразили нас такой печалью...
Равнина Мусаси.
Ничего, что могло бы задеть
За шляпу твою.
<не датируется>
ПОХВАЛА ОБЛОМКУ ПЕСТА
Эта вещица, которую называют обломком песта, удостоилась чести быть отмеченной вниманием самых высоких особ, она принадлежит к редкостным диковинам страны Фусан574. В каких горах выросло дерево? Где, в какой бедной хижине из него вырезали валек, о котором напоминанием ты служишь теперь? В давние времена был ты деревянным молотком-колотушкой575. Возможно, когда-нибудь тебя назовут подставкой для цветовб или благородные люди изволят переименовать тебя в висячую вазу... И с людьми совершенно так же. Когда ты высоко, не
167
должно тебе чваниться, когда ты низко, не должно тебе обижаться. Ведь и мир наш ничем не отличается от этого молотка.
Молоток-колотушка
Чем ты в древности был —
Камелией иль сливой?
<не датируегпся>
ПРИЛОЖЕНИЕ
СОБРАНИЕ КЁРАЯ (фрагменты)
СУЖДЕНИЯ УЧИТЕЛЯ
Здесь приводятся оценки других людей, однако я записал те, которые включают слова Учителя.
Хоорай ни Остров Хорай'.
кикабая исэ но Перед ним. бы услышать из Исэ
хацудаёри Первую весть2.
Басе
В письме, присланном из Фукагавы, Учитель писал: «По поводу этого стихотворения есть разные суждения. Что бы сказал ты?» Вот ответ Кёрая: «Речь идет о вести из Исэ, а не о вести, скажем, из столицы или с родины, потому что новогодние обряды, в которых всегда есть что-то старомодное, невольно заставляют вспомнить о временах богов, слова же "таёри кикабая" словно обращены к богам-покровителям путников». Вот что сказал на это Учитель: «Толчком к созданию этой строфы послужило слово "таёри" из песни преподобного Дзитина: "Этой весной //В Исэ знакомца давнего / / Проведать зашел. //И словно по этому случаю, //У дома расцвел мандарин"3, причем строфа ни в коей степени не обусловлена сутью (кокоро) песни. Ты же в своем понимании дошел до того, что соединил священные пределы, в которых обитают чистые и прекрасные боги неба и земли, с Островом Хорай. Твое понимание редкостно, и заслуживает похвалы».
Карасаки но Сосну Карасаки
мацу ва хана ёри Предпочла вишням ij/ветущим
оборонитэ Весенняя дымка...
Басе
Сочинитель из Фусими4 полагал, что дурно кончать строфу на «нитэ»5. Кикаку сказал: «"Нитэ" подобно "кана"6. Если хокку кончается на "кана", следует избегать окончания "нитэ" в "третьей строфе"-дайсан. При окончании
«кана», возникают трудности с переходом от одной строфы к другой, поэтому и использовано «нитэ»».
Ромару сказал: «Что касается окончания на "нитэ", то уже есть толкование, данное Кикаку. К тому же речь идет о строфе-дайсан"'. Почему учитель изволит считать эту строфу "начальной строфой"-хокку»
Кёрай ответил: «Эта строфа – результат мгновенного вдохновения, внезапно возникшего чувства (сокке: кашу:), и вне всяких сомнений является "начальной строфой"-хокку. "Третья строфа"-с,ййсак возникает в результате размышлений. Если бы эта строфа возникла в результате размышлений, она наверняка была бы сортом ниже». А вот что сказал на это Учитель: «Все, что говорят и Кикаку, и Кёрай весьма логично. Я же просто восхитился тем, что сосна в дымке еще прекраснее цветов».
Юку хару о О весне уходящей
Ооми но хито то Вместе с людьми из Оми,
Осимикэри Бывало, грустил.
Басе
Учитель сказал: «Сёхаку7 полагал недостатком этой строфы то, что Оми можно легко заменить на Тамба, а "уходящую весну" на "уходящий год". А как это понимаешь ты?»
Кёрай ответил: «То, что Сёхаку считает недостатком, таковым не является. Озеро, над гладью которого стелется легкая дымка – где, как не на его берегу, лучше всего сожалеть об уходящей весне? К тому же, здесь запечатлено сегодняшнее ощущение».
Учитель сказал: «Совершенно верно. И у древних людей весна в этой провинции вызывала ничуть не меньшее восхищение, чем весна в столице».
Кёрай сказал: «Эти слова проникают в самое сердце. Если бы вы изволили находиться в Оми в конце года, разве у вас возникло бы такое чувство? Если бы, с другой стороны, вы изволили сожалеть об уходящей весне в Тамба, то там такое ощущение вообще вряд ли возникло бы. Истина в том, что излучающий сияние красоты пейзаж волнует душу человека».
Учитель, возрадовавшись, сказал: «С тобой, Кёрай, и должно говорить об изящном (фуга)8».
Кирарэтару «Зарезали»—
юмэ ва макото ка Этот сон не был ли явью?
нами о ато След от укуса блохи.
Кикаку
Кёрай сказал: «Автор истинно Кикаку. Кто еще может так сказать о каком-то блошином укусе?» Учитель ответил: «Верно. Он что Тэйка9. Это очень напоминает еркдение, которое я слышал о нем – будто о самом незначительном явлении он может сказать чрезвычайно возвышенно».
Ототоива Позавчера
анояма коэцу Перевалил за те дальние горы
ханадзакари Вишневый цвет.
Кёрай
Эта строфа была сложена за два или три года до «Плаща обезьяны». Учитель сказал: «Сейчас вряд ли есть люди, способные воспринять это стихотворение. Должно подождать еще года два». После этого, бродя вместе с учеником своим Тококу10 по Ёсино, Учитель прислал мне письмо, в котором писал: «В Ёсино я не сочинил ни одного хокку, с упоением вспоминая: "Кто был тот человек" ?п или: "Только и скажешь: "Вот это да!"12. Еще чаровали меня строки Кикаку: "Вишен не различить..."13 А то целыми днями бродил по горным тропам, повторяя: "Позавчера – перевалил за те дальние горы вишенный цвет..."». Позже об этом хокку заговорили, и люди приняли его. И откуда он мог знать, что стихотворение это на два года опередило свое признание? Мне самому и во сне такое не могло привидеться.
Ива хана я Выступ скалы.
коко ни мо хитори И на нем силуэт одинокий
цуки но кяку Гостя луны.
Кёрай
Когда Учитель был в столице, Кёрай сказал: «Сядо14 говорит, что должно быть – "цуки но сару" ("обезьяна под
173
луной")15, я же считаю, что "цуки но кяку" ("лунный гость") – лучше. Каково ваше мнение?» Учитель в ответ спросил: «При чем здесь обезьяна? О чем ты думал, когда сочинял это стихотворение?» Кёрай сказал: «Однажды, воодушевленный луной, я бродил по горам и лугам, сочиняя стихи, и вдруг на самом верху скалы заметил еще одного стихотворца». Учитель сказал: «Насколько было бы тоньше, если бы это "коко ни мо хитори цуки но кяку" ('вот и здесь еще один лунный гость") – ты отнес к самому себе. Эта строфа должна быть строфой-всамоназы-ванием» (дзисё: но ку)16. Я тоже весьма высоко оценил это стихотворение и включил его в свои "Записки из дорожного сундучка"»17. Мой собственный замысел был в несколько раз менее интересным. Когда я посмотрел на это стихотворение с точки зрения того смысла, на который указал Учитель, то увидел, что, пожалуй, в нем действительно до некоторой степени присутствует и чувство самого «одержимого поэзией».
