Текст книги "Избранная проза"
Автор книги: Мацуо Басё
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
К вечеру из столицы вернулся Кёрай.
Письмо от Сёбо327 из Дзэдзэ.
Письмо от Сёхаку328 из Оцу.
Пришел Бонтё. Потом появился Сэнна329 настоятель храма Хомпукудзи в Катата, он пришел нас навестить и остался ночевать.
Бонтё ушел в столицу.
25-й день
Сэнна ушел в Оцу.
Нас навестили фумикуни330 и Дзёсо331
На тему «Хижина Опадающей хурмы»:
Дзёсо
В Сага, в горной глуши мой одинокий приют.
Лишь птицы и звери со мною живут по
соседству.
Буйные травы заглушили тропинки в саду.
Грубому жителю гор теперь я подобен,
На ветках хурмы сегодня уже не висят
Огненно-красные яйца драконьи.
Зеленеет листва – но что может быть лучше
Для понимания темы, для упражнений в письме?
Посетив могилу Кого:
Дзёсо
Обиду горькую лелея в сердце
Оставила ты тайные покои.
Льет в келью свет осенняя луна
Тоскливо завывает горный ветер.
Здесь отыскал тебя когда-то Накакуни,
Влекомый нежным струн звучаньем.
И где теперь искать твою могилу,
Затерянную в зарослях бамбука.
Едва проросла,
И уже – два крепких листочка.
Косточка хурмы.
Фумикуни
Сложено в пути:
Кукует кукушка,
А вместо слив или вишен
Дерево эноки.
Стихи Хуан Шаньгу о его чувствах:
Затворив ворота, сочиняет стихи Чэнь Угри,
Принимая гостей, играет стихами Цинь Шаою332.
Пришел Отокуни, беседовали с ним об Эдо. А также забавлялись, нанизывая строфы – сколько успеется за то время, пока не сгорят пять бу333 свечи. Вот некоторые из них:
Полумонах.
Горшочек с целебной мазью
За пазухой припасен.
Перевал Усуи разумнее
Переезжать верхом.
Кикаку
Корзинка с едой у пояса,
Сводит с ума луна.
После урагана
Единственную лачугу
Ссыльному уступлю.
Торы Уцу.
Попрошу у хозяйки постель
И на покой.
За обман попеняв, прощаю -
Постный сегодня день.
Кикаку
Примерно в стражу Обезьяны334 поднялся ветер, хлынул дождь, разразилась небывалая, с градом, гроза. Градины огромные, каждая весом в три моммэ335. Град обыкновенно бывает, когда Дракон пролетает по небу. Большие градины персик, маленькие величиной с мелкий каштан.
26-й день
Едва проросла,
И уже – два крепких листочка.
Косточка хурмы.
Фумикуни
По огородам разбросан сор -
белеют цветы унохана.
Басе
Улитка
С таким беспомощным видом
Рожками трясет.
Кёрай
Пока люди черпают воду,
Бадья терпеливо ждет.
Дзёсо
На рассвете
Скороход – в третий раз за месяц -
Отправляется в путь.
Отокуни
27-й день
Никто не приходил, обрели целый день покоя.
28-й день
Во сне беседовал с Тококу336, проснулся в слезах. Сны возникают, когда душа входит в соприкосновение с чем-либо337. Когда исчерпано начало ин, снится огонь. Когда слабеет ё338, снится вода. Говорят, что если тебя клюнет летящая птица, приснится полет. Если ляжешь на свой пояс, приснится змея. И «Записки во сне»339, и «Государство Хуайаньго»340, и «Сон Чжуан-цзы о бабочке»341 – основаны на вполне разумных причинах, и нет в них ничего удивительного. Мои сны – это не сны великого Конфуция342. Когда целый день чувства в смятении и мысли в разброде – то и в ночных снах, естественно, преобладает начало ин. То, что приснилось мне, пожалуй, можно назвать сном, «вызванным мыслями»343. Тококу, добросердечием своим известный, вместе со мной шел до моего родного края Ие, ночами мы спали на одном ложе, делили дорожные тяготы, он помогал мне во всем и около ста дней неотлучно, как тень, следовал за мной344. Иногда он шутил, иногда печалился, его добрый нрав трогал меня до глубины души, и разве мог я его забыть. Проснувшись, я снова выжимаю мокрые от слез рукава.
29-й день
Читаем стихи, посвященные Высокому замку – Такадати в Осю345 из «Императорской антологии Ста поэтов».
30-й день
Высокий замок вздымается к небу, звезды шлемам подобны
Река Коромогава несет свои воды к морю, месяц подобен
луку.
Эти стихи совершенно не передают красоты окрестностей Такадати.
Наверное, и древним поэтам не удавалось сложить ничего достойного о том месте, где они не бывали.
1-й день 5-й луны
Пожаловал Рию346 из Хирата, из храма Мэйсёдзи.
Принесли письма от Сёхаку и Сэнна.
Весь в каплях росы -
Случайно остался несъеденным
Росток бамбука.
Рию
Вот и летний халат
Стал телу привычен.
Четвертый месяц.
Сёхаку
Прощаясь:
Наконец-то
Пятой луны дождались -
С гостинцами зять347
Сёхаку
2-й день
Пришел Сора, рассказал, как любовался цветами Ёсино и ходил паломником в Кумано. Беседовали о старых друзьях из Эдо, об учениках, о том о сем.
Тропы Кумано.
Бредешь все дальше, и вдруг
Летнее море.
Сора
Оминэ.
Вот и самое сердце Ёсино,
Но цветы отговели.
В лучах вечернего солнца спустили лодки на реку Ои и вдоль горы Арасияма поплыли вверх к стремнине Тонасэ. Пошел дождь, да и смерклось, поэтому вернулись.
1-й 3-й день
Дождь, начавшийся прошлой ночью, все не перестает, он лил весь день и всю ночь. Снова говорили об Эдо и прочем, пока не рассвело.
1-й 4-й день
Утомленный ночным бдением, весь день лежал. Днем дождь прекратился.
Завтра покидаю Хижину Опадающей хурмы. Опечаленный скорой разлукой, долго бродил по дому, обошел весь – от самых дальних помещений до входа.
Летние ливни
Здесь прежде висел картинка -
След на стене.
1691
ПРОЗА-ХАЙБУН
ХВОРОСТЯНАЯ ЛАЧУГА
Не удовлетворенный городской жизнью, которую вел последние девять весен и осеней, переезжаю в окрестности Фукагава.348
Восхищаюсь человеком, сказавшим некогда: «Чанъ-ань всегда был городом богатства и славы. Труден путь того, кто с пустыми руками, без денер>349. Не потому ли, что и сам я беден ?
К хворостяной лачуге
Вихрь горстку листьев подбросил —
Воды вскипячу для чая.
<1680>
ХОЛОДНАЯ НОЧЬ
Сплел себе травяную хижину в Фукагава неподалеку от речной развилины: вдали виднеется снежная вершина Фудзи, вблизи – качаются на волнах корабли, из чужедальних приплывшие стран350. Провожая глазами белопенный след, на рассвете оставленный ими551, слушая, как в сухом тростнике шумит ветер, уносящий былые сны352, коротаю день, когда же склонится он к вечеру, присяду полюбоваться луной – и вздохну о пустом кувшине, прилягу на изголовье – и посетую на тонкое одеяло.
Весла, скрипя,
Бьют по волнам – душа леденеет.
Ночь, слезы.
<1681>
ПОСЛЕСЛОВИЕ К СОБРАНИЮ «ПОЛЫЕ КАШТАНЫ»353
В книге, которую называют «Каштаны», есть строфы на четыре вкуса.
Одни, потягивая вино поэтического духа Ли и Ду,354 хлебают кашу поучений Ханьшаня355. Такие строфы не доступны обычному взгляду и обыкновенным слухом не уловимы.
Другие выделяются особой отрешенностью и утонченностью – частые гости в горной хижине Сайге, они, что каштан с червоточиной, какой и не подберет никто.
Некоторые выражают сполна любовное чувство. Говоря о старинном, вспоминают прелестные черты Си Ши356, прикрывшейся длинным рукавом, или чеканят на золотых монетах лицо Комурасаки. Сюда же можно отнести и обвитые плющом вешалки для платья в спальне обитательницы покоев Шаньян357. В худших упоминается юная дева, живущая под крылышком у попечительных родителей, или постоянно бранящиеся невестка и свекровь. Чувства, предметом которых являются монастырские послушники или юные актеры театра Кабуки, тоже не обойдены вниманием. Простыми словами передавая содержание стихов Бо Лэтяня358, приходят на помощь неискушенным.
Есть же строфы подвижные, не признающие различия между ложным и истинным, они шлифуются на драгоценных треножниках359, знаки закаливаются в Драконьем ключе360. Их берегут как свое самое заветное сокровище, никому, кроме тебя, не принад-
126
лежащее, и трепещут, поджидая похитителей из будущих поколений.
<1683>
В BAMBVKOBOH ЧАЩЕ
Когда задержался на несколько дней в Ямато, в селении под названием Такэ-но ути, местный старо– , ста ежеденно навещал меня, стараясь, как видно, отвлечь от мыслей о тяготах пути. Человек он истинно незаурядный. Душа его воспаряет высоко, плоть же с теми, кто помышляет о сене, хворосте, фазанах и зайцах: взвалив на плечо мотыгу, входит он в сады Юаньмина361, ведя за поводья быка, сопутствует отшельнику с горы Цзишань362. К тому же, имея должность, он служит и в службе не знает устали. Дом его беден и, похоже, бедность ему по душе. И кто, как f не этот человек, умеет, урывая минуты отдохновения Г у городской суеты, достичь душевного покоя?
Хлопковый гребень.
Чем не лютня? Ааскает слух
В бамбуковой чаще.
<1683>
ПОСЛЕСЛОВИЕ К «ПУТЕШЕСТВИЮ В ИСЭ»363
Все это – не более чем досужие речи, невзначай 1 сорвавшиеся с недостойных уст, подобно травам без f корней, они не цветут и не плодоносят.
127
Так вот, в тот год, когда Кикаку364 обрел пристанище под столичным небом, он свел короткую дружбу с господином Кёраи из рода Мукаи, вместе пили они вино, вместе беседовали за чашечкой чая, и раз за разом Кикаку наставлял его, открывал сокровенные тайны пресного, соленого, терпкого, невесомого, начиная с того, что лежит на поверхности, и кончая тем, что прячется в глубинах – по одной капле воды познал тот характер сотни рек.
Нынешней осенью, взяв с собой младшую сестру, Кёрай отправился в Исэ. Оставив позади продуваемую осенними ветрами Сиракаву365, продвигались они вперед, ночами стелили на ложе стебли прибрежных мискантов, и все, что трогало их души, оба запечатлевали на бумаге, запечатлев же, отправляли «почтительнейше» в мою травяную хижину. В первый раз, увидев, восхитился, во второй раз, произнеся вслух, забыл обо всем. В третий же раз, прочтя, ощутил, сколько в этом покоя. О да, он достиг всего, чего только можно достичь на этой стезе.
Восток ли, запад —
Одной печалью пронзает
Осенний ветер.
<1684>
СЛИВА У ИЗГОРОДИ
Зайдя как-то навестить одного человека в его убежище, обнаружил, что хозяина нет дома, – как мне сказали, он отправился в паломничество по монастырям, – хижину же охранял какой-то старик. Рядом
128
у изгороди пышно цвела слива. «Вот кто чувствует себя здесь хозяином!» – невольно воскликнул я, старик же ответил: «Но ведь изгородь эта не наша...» На это я сказал:
Нет хозяина дома.
И даже слива цветет сегодня
За изгородью чужой366.
<1686>
СНЕЖНЫЕ ШАРЫ
Некий Сора поселился по соседству с моей хижиной и с тех пор ни утра, ни вечера не проходит без того, чтобы мы не сообщались: то он меня навестит, то я его. Когда я готовлю еду, он помогает мне собирать хворост и разводить огонь в очаге, вечерами же, когда я кипячу воду для чая, он приходит и стучит в мою дверь. По натуре это человек, склонный к затворничеству, и нас с ним связывает несокрушимая дружба. Однажды вечером, когда он пришел ко мне, падал снег...
Огонь разведи,
Я же порадую взор твой —
Снежный скатаю шар.
<1686>
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ЖИВУЩИМ УЕДИНЕННО
Ну и разленился же этот старик! В последнее время даже гости стали докучать мне, и я многажды клялся себе: «Не буду больше ни с кем видеться, не
5 М. Басе 129
буду никого к себе звать!» И только лунной ночью или снежным утром сердце сжимается от безмерной тоски по другу! Молча пью вино, самого себя спрашиваю, самому себе отвечаю. Распахнув дверь хижины, любуюсь снегом, пригубив вина, берусь за кисть, потом откладываю ее... Ну что за безумный старик!
Пью вино,
Но заснуть все трудней и трудней. Снежная ночь.
<около 1688>
ЗАПИСКИ О ДОРОЖНОЙ ШЛЯПЕ
Я живу одиноким затворником в травяной лачуге, и каждый раз, как подует унылый осенний ветер, заимствую резец у Мёкана367, перенимаю мастерство у Такэтори368, и, нарезав бамбуковых веток, сгибаю их, имя же мне в эти дни Касацукури-но окина – Старец-Шляпочник. Мастер я никудышный, чаще всего целого дня недостает, дабы завершить начатое, я лишаюсь покоя, и с каждым днем занятие мое кажется мне все более докучным. Утром я обтягиваю шляпу бумагой, к вечеру она высыхает, и я снова обтягиваю. Затем крашу, пользуясь веществом, которое называется терпчина369, и, наведя глянец, слежу за тем, чтобы поверхность затвердела. И вот к вечеру второго дня шляпа наконец готова. Поля шляпы закручиваются внутрь, выворачиваются наизнанку, точь-в-точь как не успевший развернуться полностью лотосовый лист. Впрочем, выглядит она куда занятнее,
130 чем если бы была сделана по всем правилам. То ли это шляпа одинокого странника Сайге? То ли шляпа старца По, бредущего сквозь снег370? Пойду ли взглянуть на белые росы Дворцовой равнины – Мияги371* направлю ли свой посох к снежным вершинам горы Ушань372? Торопя встречу с градом, дожидаясь дождя, привязался я к этой шляпе несказанно, и забавляет она меня более, чем что бы то ни было. Но забавляясь, вдруг начинаю испытывать глубокое волнение. И почувствовав, как холодный дождь Соги увлажняет мои рукава373, сам поднимаю кисть, и пишу на готовой шляпе:
Пусть старость все ближе —
Все же мир наш служил
Пристанищем Соги.
< 1686-1687>
ТЫКВА «ЧЕТЫРЕ ГОРЫ»
Была у меня тыква-горлянка – не в память о той, что росла когда-то на изгороди Ян Хуэя374, и не из семечка, подаренного Хуэйши375, а просто так – тыква Я отдал ее мастеру, чтобы сделал вазу для цветов, однако она оказалась слишком большой и не поддавалась мерке. Сделал я из нее кувшин и хотел держать в нем вино, но очень уж он оказался неприглядным. Как сказал один человек: «В травяной лачуге припасы надобно иметь отменные». Увы, я был чем-то вроде перепелки, «порхающей между кустиками полыни»376. Вскоре обратился я к старцу
131
Со377 с просьбой дать тыкве имя. Слова же его я привел выше378. Во всех строфах, им присланных, говорится о горах, потому и назвал я тыкву «Четыре горы». Есть там строфа о горе Фаньиншань, на ней жил когда-то старец Ду, и именно о ней упоминает в своем шуточном стихотворении Ли Бо379. Старец Со от лица старца Ли превознес мою скудость за ее чистоту. Пустая же, будь, о тыква, вместилищем для всякого мусора. И один горшок, когда он у тебя есть, бывает дороже тысячи слитков380. Гора Тайшань, и та покажется легче, чем он381.
Одна тыква,
Да и та ничего не весит.
Вся моя жизнь.
<1687-1688>
ПОСЛЕСЛОВИЕ К «РАЗМЫШЛЕНИЯМ О ГУСЕНИЦАХ МИНОМУСИ»382
Как-то, затворившись в своей травяной хижине, я предавался безотчетной тоске, и вдруг сложил строфу о гусеницах миномуси. Мой друг, старец Со, расчувствовавшись, предпослал ей стихи и нанизал фразы383. Стихи переливаются парчой, фразы катятся, словно драгоценные камни. Прочтя со вниманием, ощутишь, что по мастерству стихи его сродни «Лисао»384, есть к тому же в них новизна Су Ши385 и неповторимость Хуана386. В начале превозносит он сыновнюю почтительность Шуня387 и Цзэн Шэня388 – призывая людей следовать их примеру. Далее сочувствует
132
бесполезности и беспомощности миномуси389, призывая еще раз всмотреться в сердцевину Южного цветка390. В конце же, говоря о ветрености жемчуж-ниц-тамамуси, предостерегает от любострастия391. Кто, как не этот старец, познал душу миномуси? Сказано: «Если посмотришь успокоенным взглядом, увидишь – любой вещи присуще то, на что она способна»392. Именно благодаря старцу Со уразумел я смысл этих слов. Многие из тех, кто издавна балуется кистью, увлекаются цветами в ущерб плодам или наоборот – любя плоды, забывают об изяществе внешней оболочки. Читая же написанное старцем, и цветами налюбуешься сполна, и вкусом плодов насладишься. Есть один человек, его зовут Тёко393. Прослышав о том, он запечатлел все на бумаге. Истинно, краски его легки и прозрачны, чувства – насыщенно-глубоки. Если вглядеться, сосредоточив мысли, гусеницы будто зашевелятся тихонько, покажется вдруг – вот сейчас упадет желтый листок... Прислушаешься, ухо насторожив: различишь голоса гусениц, шелест прохладного осеннего ветра... Обрести покой в тишине скромной хижины, удостоиться благосклонного внимания этих двух людей – пожалуй, и мне повезло не меньше, чем этим славным гусеницам.
<1687>
К ГОНСИТИ394
Один человек395, покинув старое жилище свое, некоторое время бродил по полям и лугам. Слуга же его тем временем, утруждая тело свое и душу доводя
133
до изнемоЖсения, добывал дрова и воду, тут он соперничал в усердии со слугой Адуанем из племени ляо396, следовал примеру слуги-инородца Тао Каня397. Истинно, правильность пути не определяется принадлежностью человека, а суть вещи не в ее внешнем обличье. Говорят же, что и среди низших по званию есть люди высокой мудрости. Поддерживай же и впредь крепость своего каменного сердца и железных кишок398. Впрочем, и хозяину не должно забывать о добродетели.
Благопожелательное:
Грядущее славь. Слива цветет в душе И в зимнюю стужу.
<1687>
ПАЛОМНИЧЕСТВО В ИСЭ
В Пятом году Дзёкё399, в конце месяца Кисараги400 я отправился в Исэ. На эту священную землю ступаю уже в пятый раз. С каждым новым годом, который ложится мне на плечи, я все сильнее ощущаю ее внушающее трепет величие и святость, на этот же раз, увидев место, где когда-то пролил слезы благоговения Сайге401, я настолько умилился сердцем, что расстелил веер и, припав лицом к земле... 402
Что за цветы
За этой оградой, не ведаю.
Но аромат...403
<1688>
ft
ТЕРЕМ «ДЕСЯТИ И ВОСЬМИ»
В провинции Мино, на берегу реки Нагара, стоит высокий дом. Хозяина его зовут Касима. Позади высятся горы Инаба, на западе – не близко и не далеко – громоздятся разновысокие вершины. Сельский храм прячется в зарослях криптомерии, разбросанные вдоль берега людские жилища окружены густо зеленеющим бамбуком. Повсюду растянуты ткани для отбеливания, справа качается на волнах паром. Местные жители во множестве снуют по дорогам, рыбачьи хижины теснятся крыша к крыше, рыбаки тянут сети, забрасывают удилища, – все это словно нарочно производится для того, чтобы развлечь взоры обитателей дома. Бывает, забываешь даже о бесконечности летнего дня, когда же наконец заходит солнце, и свет его уступает место сиянию луны, а на речных волнах – совсем близко от дома – начинают мерцать огоньки рыбаков и прямо под балюстрадой появляются ловцы с бакланами – как не насладиться столь редкостным зрелищем. Кажется, в одном дуновении прохладного ветерка заключена прелесть всех восьми достопримечательностей рек Сяо и Сян404 и десяти пейзажей озера Сиху405. Так что, если бы мне пришлось давать этому дому имя, я предпочел бы назвать его Терем Десяти и Восьми – Дзюхатиро.
В этих местах,
Все, чего ни коснется взгляд —
Чисто-прохладно.
<1688>
135
СЛОВО О ЛУНЕ НАД ГОРОЙ БРОШЕННОЙ СТАРУХИ В САРАСИНА
А еще, воодушевленный рассказами о Сирара и Фукиагэ406, весь год постоянно мечтал о том, как бы полюбоваться луной над горою Брошенной старухи – Обасутэ407, и в конце концов на одиннадцатый день восьмой луны покинул провинцию Мино, поскольку же дорога предстояла неблизкая, да и дней оставалось немного408, то выходил в путь затемно, на закате же преклонял голову на изголовье из диких трав. Как и намечено было, достиг деревни Сарасина в ту самую ночь409. Гора находится на одно ри к югу от селения Явата, отроги ее тянутся на юго-запад, она не поражает взор неприступно высокими вершинами и островерхими скалами, но при взгляде на нее безотчетная печаль пронзает душу. Я понял, почему об этом месте говорят: «сердцу здесь не обрести покоя...» 41°, и мною овладела неизъяснимая тоска. «И зачем надо было бросать стариков?» – подумал я, и по щекам моим покатились слезы...
Плачущая старуха
Увидится вдруг, как живая.
Вместе глядим на луну.
Шестнадцатый день Луне,
а мы еще здесь —
Уезд Сарасина.
,< 1688>
ТРИНАДЦАТАЯ НОЧЬ В БАНАНОВОЙ ХИЖИНЕ
После дорог Кисо
Никак не оправлюсь, а тут —
«Вторая луна»...
Сердце еще не успело «обрести покоя»411 с тех пор, как любовался срединной осенней луной412 у горы Обасутэ в селенье Сарасина, навевающие печаль очертания горных склонов все еще стоят перед глазами, а тем временем приблизилась Тринадцатая ночь Долгой луны. Кажется, это император Уда впервые предписал славить луну этой ночи и назвал ее «поздней» или «второй» луной. Но особую изысканность сумели сообщить ей, пожалуй, ученые и поэты. И вот я решил, что отрешившимся от мира празднолюбцам не годится пренебрегать этой луной, а поскольку к тому же еще не изгладились из памяти впечатления страннической жизни с ее блужданиями по горным тропам и ночлегами на ложе из трав413, я пригласил друзей, постучал по тыкве-горлянке, в которой держал вино: «не пуста ли?», достал горные каштаны, которыми гордился так, как если бы они были из долины Белой вороны – Байягу414. На стену хижины в качестве особого угощения повесил свиток с китайской песней почтенного Дзёдзана415: «Круг не полон еще, двух частей не хватает ему», который со словами: «Трудно лучше выразить прелесть этой ночи» – преподнес мне сосед, старец Со416. Один из гостей-сумасбродов начал декламировать стихи о Сирара и Фукиагэ417, это добавило луне великолепия, словом, трудно представить себе ночь более прекрасную.
<около 1688>
137
ПОСЫЛАЮ ЭЦУДЗИНУ
Дзюдзо из Овари называет себя Эцудзином418. Очевидно потому, что родом он из земли Эцу. Нуждаясь в просе, рисе и хворосте, он выбрал «уединение среди городской суеты»419: два дня служит, два праздничает, три служит, три праздничает. Он любит хорошее вино, а когда, захмелев, приходит в благодушное расположение духа, начинает петь «Хэй-кэ»420. Таков мой друг.
Снег, которым вдвоем
Год назад любовались,
Выпал опять...421
<1688>
ЛЕТНЯЯ КУКУШКА
Стоит подумать: «Где, в какой стороне, застава Сиракава422 ?» – ив душу повеет осенним ветром, однако ныне передо мной – зеленые поля, среди которых кое-где румянится пшеница, тут же крестьяне, в поте лица взращивающие каждое зернышко, и нет вокруг ничего достойного взора – ни прелестей весны или осени, ни луны, ни снега, – самый заурядный пейзаж четвертой луны, и хоть бы один из сотни прекрасных видов! Остается лишь, умолкнув, отбросить кисть...
Рис да пшеница...
Но вдруг над полями голос
Летней кукушки.
<1688>
млечный путь
Бродя по северным землям423, однажды заночевал в провинции Этиго в местечке Идзумодзаки. Вот и небезызвестный остров Садо – лежит в море за лазурными волнами в восемнадцати ри от берега, простираясь с востока на запад на тридцать пять ри. Виден он весь ясно, как на ладони, вплоть до самых неприступных утесов на горных вершинах, вплоть до самых дальних уголков в ущельях. На острове этом добывается много золота, он служит сокровищницей для всего мира, так что место это поистине замечательное, однако, поскольку издавна ссылались туда самые опасные преступники и государевы враги, слава за ним закрепилась недобрая, что, право же, достойно сожаления – с этой мыслью я распахнул окно в надежде дать себе роздых после изнурительного пути и увидел, что солнце уже опустилось в море, и окрестности озарены тусклым лунным светом, посередине неба раскинулся Млечный путь, сияют яркие звезды, со стороны моря время от времени доносился плеск волн. Грудь стеснилась безотчетной тоской, сердце готово было разорваться, я никак не мог обрести покоя на своем ложе из трав, темные рукава моего платья неизвестно отчего стали так мокры, что хоть выжимай.
Бурное море.
До острова Садо раскинулась
Небесная река.424
<1689>
139
ЗАПИСКИ О БУМАЖНОМ ОДЕЯЛЕ425
Старое изголовье, старое одеяло – эти слова, издавна связанные с Ян Гуйфэй, употребляют в «песнях любви» или «песнях печали»426. Ночной покров, брошенный на роскошное парчовое ложе, расшит уточками-осидори, и, на их крылья глядя, государь с тоской думал о том, к чему привела та Давняя клятва427. И изголовье, и одеяло когда-то касались тела красавицы, возможно, они сохранили ее аромат, поэтому, наверное, совершенно правы те, кто связывает эти слова с темой «любовь». А вот мое бумажное одеяло не отнесешь ни к «любви», ни к «бренности». Его сделал для меня один человек из местечка Могами провинции Дэва с мыслью, что оно предохранит меня от вшей в бедной рыбацкой лачуге и поможет скрасить мучительные часы ночлега на земляном полу какого-нибудь скверного постоялого двора. Это одеяло было со мной, когда я бродил по землям Эцу, переходя от одного морского залива к другому, в горных гостиницах и сельских домах оно служило мне изголовьем, и на него ложились блики луны, напоминавшей о том, что «до родного края две тысячи ри... »428, в лачугах, заросших полынью, я подкладывал его под жалкую, холодную от инея циновку, и, улегшись, слушал голоса сверчков429, днем же складывал его и взваливал на спину, – так прошел я около трехсот ри по опасным кручам, и в конце концов, поседевший, добрался до местечка Оогаки, провинции Мино. И здесь я подарил одеяло тому, кто с нетерпением ожидал меня430, сказав при этом так: «Восприми отрешенность-покой моей души, постарайся не утратить чувств, бедняку присущих».
<1689>
СУПРУГА АКЭТИ431
Однажды, воспользовавшись гостеприимством Югэна432, я заночевал в его доме в провинции Исэ, а поскольку жена моего хозяина была полностью покорна воле мужа, и ее преданность проявлялась буквально во всем, моей душе, измученной дальней дорогой, удалось обрести в его доме желанный покой. В тот день мне невольно вспомнилась история супруги правителя Хюга, которая состригла волосы, чтобы муж мог собрать в своем доме «нанизывающих строфы»433...
Тиха и печальна
Будь, луна. О супруге Акэти
Поведем разговор.
<1689>
МОНАХИНЯ СЁСЁ
Рыданьям моим
Вторя, жалобно плачет у дома
Одинокая птица
А ведь ей неведома, верно,
Неизбывная горечь разлук.
Говорят, что эта песня была сложена в те далекие годы, когда жила монахиня Сёсё434. В мире долго су-
141
дачили о том, чьи рыданья имелись в виду, сама же монахиня, состарившись, нашла себе прибежище в Сига. Недавно в местечке Мацумото в Оцу я навестил одну старую монахиню по имени Тигэцу, беседуя с ней, мы вспомнили между прочим и о тех временах, и было это так кстати, что, растроганный, я сказал:
Монахини Сёсё
Неторопливые речи...
Снег над Сига.
<1689>
ХРАМИНА БЕЗМЯТЕЖНОСТИ
Горы спокойны и воспитывают дух, вода всегда в движении и услаждает чувства435. Есть человек, который обрел прибежище как раз посередине – между покоем и движением. Его называют Тинсэки из рода Хамада436. Он перевидал все самые прекрасные виды, из уст его льются изящные речи, он очистил душу свою от всякой мути, смыл с себя мирскую пыль, потому и называется Сяракудо – Храмина безмятежности. Над воротами своего дома вывесил он полотнище, на котором начертал следующее предостережение: «В ворота сии не дозволено входить здравому смыслу»437. Забавно, что он добавил еще один разряд неугодных гостей к тем, что упоминаются в шуточной песне, написанной в назидание гостям Соканом438. Жилище его состоит из двух скромных клетушек площадью в дзё439, он следует за Кю и
142
Дзё440 в постижении духа ваби441, но не усердствует в соблюдении правил. Он сажает деревья, распределяет камни в саду, таким пустяковым утехам отдавая часы. Залив Омоно отделен мысами Сэта и Карасаки, словно два рукава обнимают они море442, на берегу высится гора Микамияма. Море напоминает очертаниями лютню-бива, ветер шумит в соснах, ему вторит плеск волн. Напротив своего дома наискось видит Тинсэки гору Хиэ и вершину Хира-но Таканэ, за одним плечом у него гора Отова, за другим – Исияма. Цветами с горы Нагара убирает он свои волосы, гора Кагамияма украшает вершину луной. Окрестные виды меняются с каждым днем, прекрасные «без помады, без пудры»443. И, должно быть, за ними вослед меняются ветер и облака, рождающиеся в его душе.
Со всех сторон
Слетаются лепестки.
Рябь на море Нио.
<1690>
ЗАПИСКИ ИЗ ХИЖИНЫ «ПРИЗРАЧНАЯ ОБИТЕЛЬ»
За горой Исияма, позади горы Ивама есть еще одна гора, ее называют Кокубуяма. Название это, должно быть, перешло к ней от храма Кокубундзи444 еще в давние времена. Если перебраться через узкий поток у подножья и, поднимаясь по окутанному зеленой дымкой склону, трижды повернуть и еще ша-
143
гов двести пройти, перед смиренным взором путника возникнет величественное святилище Хатимана. Говорят, божество это является воплощением будды Амиды445. В домах, приверженных единому446, с возмущением отворачиваются от него, те же, кто придерживается учения о двуединстве447, почитают и того, кто умеряет свой блеск и уподобляется пылинке448. В последнее время здесь почти не появляются паломники, а потому здешние пределы исполнены особой святости и покоя. Рядом со святилищем есть покинутая хозяином хижина, крытая травой. Ее окрркают буйные заросли полыни и низкорослого бамбука, крыша протекает, стены покосились, если и живет здесь кто, то только лисы и барсуки. Называют хижину – Призрачная обитель. Хозяин, некий монах, приходился дядей доблестному Кёкусую из рода Суганума, но тому уже восемь лет, как от него осталось лишь имя – Старец из Призрачной обители.
Между тем, я, человек, которому давно перевалило за четвертый десяток, около десяти лет тому назад распростился с городской жизнью и, словно сбросившая плащ гусеница плащевница-миномуси, словно покинувшая домик улитка, направил стопы свои в Оу, бродил по берегам Кисаката, подставляя лицо палящим солнечным лучам, взбирался, утруждая ноги, на сыпучие дюны у бурных северных морей, а в нынешнем году отдался на волю озерных волн449. Уподобившись уточкам нио, спешащим вверить себя случайному тростниковому стеблю, к которому течение прибьет их плавучее гнездо, перекрыл крышу, сплел новый плетень, и, хотя не было у меня желания за
144
держиваться в этих горах, куда забрел в начале четвертой луны, стал подумывать: «Не скоро от этих вершин оторваться сумею»450.
Так или иначе, а весна совсем недавно покинула горы. Еще цветут камелии, горные глицинии цепляются за ветви сосен, иногда закричит где-то рядом кукушка, и даже сойка залетит порой; где-то рядом, ничуть не докучая мне, стучит дятел – все вокруг несказанно меня развлекает. Душа блуждает в землях У и Чу451, на восток и на юг простирающихся, тело же остается на берегу рек Сяо и Сян у озера Дунтинху452. Горы высятся на западе и на юге, жилища людские виднеются вдалеке, южным благоуханием веет с далеких вершин, северный ветер насыщен морскою прохладой. Гора Хиэ, вершина Хира, и дальше – сосна Карасаки в дымке, там – замок, там – мост, там – лодки, с которых ловят рыбу. Голоса дровосеков, по склонам Касатори бродящих, песни крестьян, пересаживающих рисовые ростки на по-лях у подошвы горы, стук пастушков-куина"3 в ночном мраке, пронизанном светлячками454, – словом, всего, что ласкает зрение и слух, здесь в избытке. Вот гора Микамияма – она похожа на Фудзи и невольно напоминает о старом жилище на равнине Муса-си455; глядя на гору Танаками, я перебираю в памяти тех, кто покинул уже этот мир. Есть здесь и другие горы – пик Сасахо, вершина Сэндзё, гора Хакама-госи. Селение Куродзу темнеет густо, совсем как в той песне из «Манъёсю»456, где говорится «охраняют сети...» Когда окоем не затянут облаками, я, вскарабкавшись на гору позади хижины, делаю себе помост в кроне сосны, стелю на него соломенное сиденье и
