Текст книги "Новые Мученики Российские"
Автор книги: М. Польский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Такова должна быть общенародная церковная память. Но каждая душа в отдельности, проникнутая горячею любовью к великим царственным мученикам российским да памятует их молитвенно постоянно и молитвами сих мучеников Господь да помилует русскую землю и всех нас, русских людей.
В последнем Царе нам явилось именно то, что нам наиболее нужно при нашем упадке. Он был верен тому, чему мы давно изменили. В нем явилось основание к новой жизни, которое показано нам при конце прежней и которое мы еще себе не усвоили.
{265}
ГЛАВА 30.
Великая Княгиня Елизавета Феодоровна
Через сутки после расстрела Царской Семьи, 5/18 июля была убита Великая Княгиня Елизавета Феодоровна вместе с несколькими своими царственными родственниками и с послушницей, всюду последовавшей за ней. Старшая, родная сестра Императрицы, женщина смелая и великодушная, начала свою карьеру в период полного расцвета величия Русской Империи и закончила ее в мрачных недрах одной Пермской угольной копи, куда она была ввергнута своими палачами в итоге продолжительных скорбей и страданий.
Будучи на восемь лет старше своей сестры Императрицы, она с раннего детства получила от своей матери воспитание, подготовившее ее к духовной деятельности. Эта мудрая и нежная мать сумела внушить своим детям с их малых лет главный принцип христианства любовь к ближнему. Елизавета Феодоровна вызвала самое искреннее расположение к себе в стране, заменившей ей ее отечество, совершивши множество благотворительных дел и в течение своей краткой жизни непрестанно заботясь о благополучии русского народа.
На образование духовного облика Великой Княгини, по собственному ее признанию, имел большое влияние пример Елизаветы Тюрингенской, сделавшейся чрез свою дочь одною из родоначальниц Гессенского дома. Современница Крестовых походов эта замечательная женщина соединяла в себе глубокое благочестие с самоотверженною любовью к ближним. Ее супруг считал ее щедрость расточительностью и иногда преследовал ее за это. Постигшее затем Елизавету раннее вдовство обрекло ее на скитальческую, полную лишений жизнь. После она снова получила возможность всецело посвятить себя делам милосердия. Высокое почитание этой царственной подвижницы еще при жизни, побудило римскую церковь в XIII в. причислить ее к лику своих святых. Душа Великой Княгини с детства была пленена светлым образом ее прабабки.
{266} Замечательно, что вскоре после рождения Великой Княгини ее мать Принцесса Алиса, женщина высокого и кроткого духа, по поводу данного ею дочери имени, писала Королеве Виктории: "Мы любили Елизавету, потому что святая Елизавета была прабабкой Гессенского Дома также, как и Саксонского". Великая Княгиня сохранила это имя и после принятия православия, избрав своею небесною покровительницею св. и прав. Елизавету (5 сентября).
Будучи избрана в супруги Великому Князю Сергею Александровичу, молодая Великая Княгиня с любознательностью и чуткостью стала изучать черты русского народа и особенно его веру, положившую глубокий отпечаток на наш народный характер и всю нашу культуру. Вскоре, православие покорило ее своею красотою и богатством внутреннего содержания, которое она не редко противопоставляла духовной бедности опустошенного протестантства ("и при всем том они так самодовольны", говорила она).
Глубоко благочестивая протестантская семья, давшая нам двух великих женщин – Императрицу и ее сестру – имела широкий созерцательный дух, который оказался близким даже православному богослужебному строю. Елизавета Феодоровна говорила потом про свою третью сестру, гостившую у нее: "Ирена ни в чем не находит такого наслаждения, как в православном богослужении и особенно в Успенском соборе. Мы с нею не пропускаем ни одной воскресной утрени". Вот ответ подлинных протестантов нашим отщепенцам-сектантам, именующим себя также протестантами и ожесточенно отвергающим православное богослужение.
И Великая Княгиня по собственному внутреннему побуждению решила присоединиться к Православной Церкви. Когда она сообщила о своем намерении своему супругу, "у него, – по словам одного из бывших придворных, – слезы невольно брызнули из глаз". Глубоко тронут был ее решением и сам Император Александр III, благословивший свою невестку после св. миропомазания драгоценной иконой Нерукотворенного Спаса (копия чудотворной иконы в часовне Св. Спаса), которую Великая Княгиня свято чтила в течение всей последующей жизни. Приобщившись, таким образом, к нашей вере и чрез нее ко всему, что составляло душу русского человека, Великая Княгиня могла с полным правом сказать теперь своему супругу словами моавитянки Руфи: "твой народ стал моим народом, твой Бог моим Богом". (Руф. I 16).
Долговременное пребывание Великого Князя на посту Генерал Губернатора в Москве, этом истинном сердце России, где его супруга была в живом соприкосновении с нашими вековыми {267} святынями и исконным русским народным бытом, должно было еще теснее сроднить Великую Княгиню с новым ее отечеством.
Семь лет ее брака прошли в полном расцвете Петербургской придворной жизни и чтобы угодить своему мужу она собрала вокруг себя светское общество, и это общество ею восхищалось. Но подобный образ жизни ее мало удовлетворял. По занимаемому ею положению она обязана была присутствовать на всех официальных приемах, но они представляли для нее интерес лишь постольку, поскольку она могла использовать некоторые ее связи на пользу своей благотворительной деятельности, которую в то время она уже начинала проявлять.
В Москве все очень быстро усвоили навык постоянно на нее опираться, ставить ее во главе новых организаций, выбирать в патронессы всех благотворительных учреждений, и к началу Японской Войны она же была хорошо подготовлена для того, чтобы сыграть главную роль в великом патриотическом движении, в котором приняло участие все русское общество, постоянно заботясь о раненых солдатах, как в госпиталях, так и на фронте, вдали от их домашних очагов. Великая Княгиня была вполне поглощена этой работой, она всюду успевала, заботилась обо всем том, что могло восстановить силы и предоставить всякие удобства солдатам. Не забывала она и духовные нужды русских людей, посылала им походные церкви, снабжала всем необходимым для совершения богослужений. Но самым замечательным ее достижением, и только ее одной, была организация женского труда, в состав которой входили женщины всех слоев общества, с высшего до низшего, объединенный ею в Кремлевском дворце, где были устроены надлежащая мастерские.
С утра до вечера, за все время войны, этот деятельный улей работал на армию, и Великая Княгиня радовалась, видя, что обширные, позолоченные дворцовые залы едва хватали на работниц; в самом деле, единственный, не употреблявшийся на эту цель зал, был только Тронный зал. Весь день Великой Княгини проходил за этой работой, вскоре принявшей грандиозные размеры. То было целое Министерство своего рода. Москва боготворила свою Княгиню и выражала ей глубокую признательность ежедневной посылкой в ее мастерскую всякого рода подарков для солдат, и число тюков, отправленных таким образом на фронт, было колоссальное. Личность ее была до такой степени вдохновляющей, что даже самые холодные люди загорались пламенем от соприкосновения с ее пылкой {268} душой и с необычайной энергией шли на благотворительную деятельность.
Однажды, 4-го февраля 1905 г., в тот момент, когда Великая Княгиня собиралась в свои мастерские, она была встревожена сильным взрывом бомбы, и бросившись к месту его, она увидела, как один солдат расстилал свою военную шинель над растерзанным телом ее мужа, желая скрыть его от взоров несчастной супруги.
Коленопреклоненная на улице, Великая Княгиня простирала свои руки, чтобы обнять останки своего мужа. Весьма возможно что ужас пред растерзанным телом явился причиною того, что она с тех пор отказывалась от всякой пищи, в которой была прежде жизнь. Молоко, зелень и хлеб являлись главными продуктами ее питания, еще задолго до ее пострижения в иночество.
Величие духа, с каким она перенесла постигшее ее испытание, вызвало удивление у всех: она нашла в себе нравственную силу посетить даже убийцу своего мужа, Каляева, в надежде смягчить его сердце своею кротостью и всепрощением. Она навестила преступника в тюрьме. Ей открыли его двери и она одна вошла в камеру. Когда он увидел ее стоящую перед ним, он спросил:
"Кто вы?" "Я его вдова – ответила она – почему вы его убили?" "Я не хотел убить вас – сказал он, – я видел его несколько раз в то время, когда имел бомбу наготове, но вы были с ним и я не решился его тронуть". "И вы не сообразили того, что вы меня убили вместе с ним, – ответила она. Тогда она заговорила об ужасе самого преступления пред Господом Богом. Евангелие было в ее руках, и она умоляла преступника его прочесть. Она надеялась, что заблудшая душа его покается до своего явления пред Господом. Смерть для нее была пустым звуком. Она навестила его не для того только, чтобы иметь возможность добиться помилования от Государя. Она преследовала иную цель. Она опасалась дня Страшного Суда даже для своих врагов. Ей, при ее необычайной доброте, казалось невыносимым, чтобы даже тот, который лишил ее счастья, скончался нераскаянным. Она все продолжала настаивать на том, чтобы преступник прочел слова Евангелия, надеясь что они тронут его закаменелое сердце.
"Я прочту их, – сказал он, – если вы обещаете мне прочесть описание моей жизни, тогда вы поймете почему я задался целью уничтожить всех тех, которые мешают нам привести в исполнение наши анархические принципы". Евангелие было оставлено на столе в камере. Выходя оттуда, Великая Княгиня с грустью заявила ожидавшим ее: "Моя попытка оказалась {269} безрезультатной, хотя, кто знает, возможно что в последнюю минуту он сознает свой грех и раскается в нем".
Таким образом, мы можем понять, что и всю свою жизнь, не исключая даже и самого наиужаснейшего ее периода, Великая Княгиня совершенно могла забывать о самой себе и думать лишь о других. Тотчас после смерти Вел. Князя, тогда как она еще не вполне отдавала себе отчета в своей потере, она начала думать о второй жертве того же преступления, о преданном кучере ее мужа умиравшем в госпитале, тело которого было пробито гвоздями и обломками дерева от кареты. Как только кучер ее увидел, он сразу спросил: "Как здравствует Его Императорское Высочество?" Чтобы скрыть правду, которая его огорчила бы, она произнесла эти простые и прекрасные слова: "Он направил меня к вам".
Высокие христианские чувства она выразила и от лица Великого Князя, написав на крест-памятник, воздвигнутом по проекту Васнецова на месте его кончины, трогательные евангельские слова: "Отче, отпусти им: не ведят бо, что творят".
Мученическая смерть Великого Князя Сергее Александровича произвела переворот в душе его супруги, заставив ее навсегда отойти от прежней жизни. Пережитый ужас оставил в ее душе глубокую рану, которая зажила лишь тогда, когда она устремила свои глаза на созерцание того, что не от мира сего.
Не все, однако, были способны правильно понять и оценить происшедшую в ней перемену. Надо было пережить такую потрясающую катастрофу, как ее, чтобы убедиться в непрочности богатства, славы и прочих земных благ, о чем столько веков говорит Евангелие. Для общества решимость Великой Княгини распустить свой двор, что бы удалиться от света и посвятить себя служению Богу и ближним, казалось соблазном и безумием. Презрев одинаково и слезы друзей, и пересуды, и насмешки света, она мужественно пошла своею новою дорогой.
Она старалась ничего не предпринимать без указаний опытных в духовной жизни старцев, в особенности старцев Зосимовой пустыни, которым отдала себя в полное послушание. Небесными своими наставниками и покровителями она избрала Преп. Сергия и Святит. Алексия (Высоко чтила она и Преподобного Серафима, на прославлении которого она присутствовала вместе с другими членами Императорской Фамилии. Под глубоким обаянием торжества прославления она писала своей сестре принцессе Виктории (Мильфорд Хевен, которая жива по сей день) следующее: "Как много красивых и здоровых впечатлений. Мы ехали шесть часов в экипажах до монастыря. По дороге в деревнях красивые, здоровые люди были живописны в ярко красных сарафанах и рубахах. Монастырь очень красиво и расположен в необычном сосновом бору. Богослужение и молитвы, читаемые на нем, были замечательны. Св. Серафим был монахом, жил в 18 столетии, был известен чистотою и святостью своей жизни и при этом исцелял больных, и нравственно поддерживал к нему обращающихся, а после его кончины чудеса не прекращаются. Тысячи и тысячи народа, со всех концов России, собрались в Саров на день его прославления и привезли своих больных из Сибири и Кавказа... Какую немощь, какие болезни мы видели, но и какую вру. Казалось, что мы живем во времена земной жизни Спасителя. И как они молились, как плакали – эти бедные матери с больными детьми, и, слава Богу, многие исцелились. Господь сподобил нас видеть, как немая девочка заговорила, но как молилась за нее мать".) их особенному покрову она вручила и {270} ушедшего от нее супруга, похоронив его прах под Чудовым монастырем в великолепной усыпальнице, отделанной в стиле древних римских катакомб. Продолжительный траур по Великом Князе, когда она замкнулась в свой внутренний мир и постоянно пребывала в храм, был первою естественною гранью, отдалившей ее от обычной до сих пор жизненной обстановки.
Переход из дворца в приобретенное ею здание на Ордынке, где она оставила для себя только две-три очень скромных комнатки, означал полный разрыв с прошлым и начало нового периода в ее жизни.
Отныне ее главною заботою стало устройство общины, в которой внутреннее духовное служение Богу органически соединено было бы с деетельным служением ближним во имя Христово. Это был совершенно новый для нас тип организованной церковной благотворительности: по этому он обратил на себя общее внимание. В основу его положена была та глубокая и непреложная мысль, что мы все почерпаем от Бога, а потому и в Нем только можем любить своих ближних и что тот, кто живет во Христе, способен подниматься на высоту полного самоотречения и полагать душу свою за други своя. Великая Княгиня хотела одушевить нашу благотворительность духом Евангелия и поставить ее под покров Церкви, и через то приблизить к последней постепенно самое наше общество, в значительной своей части остававшееся равнодушным к вере.
Очень знаменательно самое наименование, какое Великая Княгиня дала созданному ей учреждению – Марфо-Мариинская обитель: она предназначалась быть как бы домом Лазаря, в котором так часто пребывал Христос Спаситель. Сестры обители призваны были соединить и высокий жребий Марии, внемлющей вечным глаголам жизни, и служение Марфы, поскольку они опекали у себя Христа, в лице Его меньших братий. Оправдывая и поясняя свою мысль, приснопамятная основательница обители говорила, что {271} Христос Спаситель не мог осудить Марфу за оказанной Ему гостеприимство, ибо последнее было проявлением ее любви к Нему: Он предостерегал только Марфу и в лице ее женщину вообще, от излишней хлопотливости и суетности, способной отвлекать ее от высших запросов духа.
Быть не от Mиpa сего и однако жить, и действовать среди Mиpa, чтобы преображать его вот основание, на котором она хотела утвердить свою обитель.
Стремясь быть во всем послушной дочерью Православной Церкви, Великая Княгиня не хотела воспользоваться преимуществами своего положения, чтобы в чем-нибудь, хотя бы в самом малом, освободить себя от подчинения установленным для всех правилам и указаниям церковной власти: напротив, она с полною готовностью исполняла малейшее желание последней, хотя бы оно и не совпадало с ее личными взглядами. Одно время, например, она серьезно думала о возрождении древнего института диаконис, в чем ее горячо поддерживал Митрополит Московский Владимир, потом мученик Киевский; но против этого, по недоразумению, восстал Епископ Гермоген (в то время Саратовский, после мученик Тобольский) обвинив без всяких оснований Великую Княгиню в протестантских тенденциях (в чем потом раскаялся сам), он заставил ее отказаться от взлелеенной ею идеи.
Оказавшись таким образом, непонятой в своих лучших стремлениях. Великая Княгиня не угасила в себе духа от пережитого разочарования, но вложила все сердце в свое любимое детище, т. е. Марфо-Мариинскую обитель. Не удивительно, что обитель быстро расцвела и привлекла много сестер, как из аристократического общества, так и из народа. Во внутренней жизни последней царил почти монастырский строй: но и вне ее деятельности выражалась в лечении приходящих и клинических помещенных в самой обители, больных, в материальной и нравственной помощи бедным, в призрении сирот и покинутых детей, которых так много гибнет в каждом большом городе.
Здесь нельзя не упомянуть о том, что Великая Княгиня имела в виду воспитать особых сестер для духовного утешения тяжких больных, стоящих на краю могилы. "Не страшно ли, говорила она, что мы из ложной гуманности стараемся усыплять таких страдальцев надеждою на их мнимое выздоровление. Мы оказали бы им лучшую услугу, если бы заранее приготовили их к христианскому переходу в вечность".
Особенно внимание Великая Княгиня обратила на несчастных Детей Хитрова рынка, сирот и бесприютных, несших на себе {272} печать проклятия за грехи своих отцов, детей рождавшихся на этом мутном "дне" Москвы, чтобы поблекнуть прежде, чем они успели расцвести. Многие из них были взяты в устроенное для них общежитие для мальчиков, где они быстро возрождались физически и духовно; за другими было установлено постоянное наблюдение на местах их жительства. Силою любви и христианского воспитания недавние бродяги улицы превратились в честных и исполнительных юношей, составивших всем известную в Москве артель посыльных. Великая Княгиня во всей ее деятельности изыскивала новые пути и формы благотворительности, в которых иногда отражалось влияние ее первой западной родины, опередившей нас в организации общественной помощи и взаимопомощи.
Дом для молодых девушек работниц и учащихся давал им дешевую, или бесплатную квартиру и спасение от той же развратной улицы. Ею организованы: бесплатная лечебница, амбулатория, курсы сестер милосердия, бесплатная столовая, в Мировую войну лазарет тяжело раненых. Не все из этих учреждений были непосредственно связаны с Марфо-Мариинской обителью, но все они как лучи в центре, объединялись в лице ее настоятельницы, обнимавшей их своими заботами и покровительством. Она твердо верила в то, что работа является основой религиозной жизни, а молитва ее отдыхом, и потому монахини призывались ею на деятельность и вне стен монастыря. Сестры Марфы и Марии навещали бедных и больных, оказывали им всевозможную помощь, заботились о их детях, убирали их помещения и всюду вносили с собой радость и мир. Но самые трудные должности всегда выполнялись Настоятельницей монастыря, которая чувствовала в самой себе мощь, необходимую для достижения ее цели. Многочисленные доклады и приемы, рассмотрение разного рода просьб и ходатайств, поступавших к ней со всех концов России, и другие дела, наполняли обыкновенно весь ее день, доводя ее часто до полного утомления. Это не мешало ей однако проводить ночь у постели тяжело больных или посещать ночные службы в Кремль и в излюбленных народом церквах и монастырях в разных концах Москвы. Дух превозмогал изнемогающее тело. Единственным отдыхом для нее служили поездки на богомолье в разные концы России. Народ однако и здесь отнимал у нее возможность найти тишину уединения. Высоко почитая в ней соединение двойного ореола – царственного происхождения и высокого благочестия, он восторженно встречал ее повсюду, и поездки Великой Княгини в разные {273} города Poccии против ее воли обращались в триумфальные шествия (Великая Княгиня посещала и самые захолустные, глyxиe и бедные края и отдаленный деревушки даже с языческим населением черемис, вотяков, чувашей. См. "Под молитвенным покровом Святителя Николая. Ее Императорское Высочество Благоверная Государыня и Великая Княгиня Елизавета Феодоровна у черемис-язычников 8, 9, 10, и 11 июля 1910 г. в Николо-Березовке Уфимской Епархии. Составил священник Сергий Покровский. Москва. 1912.).
Скрывая свои труды, она являлась пред людьми всегда со светлым улыбающимся лицом. Только, когда она оставалась одна или в кругу близких людей, у нее на лице, особенно в глазах, проступала таинственная грусть печать высоких душ, томящихся в этом мире. Отрешившись почти от всего земного, она тем ярче светила исходящим от нее внутренним светом и особенно своею любовью и ласкою. Никто деликатнее ее не умел сделать приятное другим – каждому соответственно его потребностям или духовному облику.
Душа Велик. Княгини росла и одухотворялась при ее образе жизни, полной всевозможных лишений. Постоянно спокойная и уравновешенная, она находила достаточно времени и сил для выполнения своей неустанной деятельности. Она занимала три крошечные комнаты, белые и чистые, отделенные от госпиталя церковью. Единственная находящаяся в них мебель были плетенные стулья, а на стенах висели лишь одни иконы, дарованные ей теми которые любили ее и ценили. Спала она на деревянной кровати, без тюфяка и на жесткой подушки, но, изнуренная после тяжелых дневных забот, она быстро засыпала. Зачастую сон ее продолжался не более 23 часов в сутки, но бывало что и часть этого времени посвящалась друзьям, умолявшим ее не отказать Принять их в поздний час. В полночь она вставала на молитву в своей церкви, а затем обходила всю больницу. В тех случаях, когда кто-либо из больных давал ей повод для серьезных опасений, она сидела у его изголовья вплоть до рассвета, стараясь облегчить его страданья. е присущей ей интуицией ума и сердца, она всегда находила слова утешения, и больные сами свидетельствовали о том, что одно ее присутствие оказывало на них благотворное влияние и значительно облегчало их страдания. Они чувствовали, что от нее исходила целебная сила, дававшая им возможность терпеливо и безропотно переносить мучения, и нервные пациенты, ободренные ею, храбро шли на операцию.
Если случалось, что не смотря на все ее усилия, больной все же не выживал, то он умирал на ее руках. Православная Церковь имеет обычай беспрерывного чтения псалмов над телом {274} покойного в течение дней, предшествующих погребению. Должность эта обычно выполнялась монахинями любого монастыря, и падала она зачастую и на долю сестер Марфы и Марии. Ночные же бдения всегда выполнялись Настоятельницей монастыря, в часовне, сооруженной для этой цели в конце сада, и в ночной тишине раздавался голос Велик. Княгини, читающей псалмы над телом покойного.
Глазные больницы Москвы быстро обнаружили благотворные результаты лечения в госпитале Великой Княгини, вмещавшем в себе не более 15 пациентов, и самые безнадежные случаи всегда направляли сюда. Приводим один примере. Кухарка бедного домохозяйства пострадала обжогами от опрокинутой ею керосиновой печки; обжоги покрывали все ее тело, за исключением ладоней и ступней. Привезена она была к Великой Княгине из одного городского госпиталя, уже захваченная гангреной. Великая Княгиня собственноручно перевязала ей раны. Это причиняло такую острую боль пациентке, что Великой Княгине приходилось все время останавливаться для успокоения и подбодрения пациентки. Перевязывание занимало по два с половиною часа два раза в день. Платье Великой Княгини проветривалось вслед за тем, т. к. оно было пропитано противным запахом гангрены, но перевязывание ран из-за этого не останавливалось.
Женщина в конце концов вылечилась, к изумлению докторов, которые давно уже поставили на ней крест. Все известные хирурги преклонялись перед лечением Великой Княгини и обращались к ней за помощью, когда им надлежало произвести особенно серьезную операцию. Великая Княгиня содействовала хирургу бесподобным спокойствием и сосредоточенностью внимания к каждому его движению. Она успешно всегда подавляла в себе всякое чувство естественного отвращения, удовлетворяясь видимо одним сознанием того, что сумела оказаться полезной.
В числе учреждена всякого рода она основала одно – для неизлечимых чахоточных женщин наибеднейшего класса, и навещала этот "Мертвый Дом" два раза в неделю. Зачастую, пациентки выражали ей свою признательность обнимая ее, не задумываясь над опасностью заразы, но она ни разу не увернулась от их объятий. Этому учреждению она была особенно предана. Главной ее целью было предоставить удобства и немного роскоши прислугам, рассчитанным с момента обнаружения их болезни, т. к. госпитали отказывались их принять, и несчастным женщинам ничего больше не оставалось делать, как умирать в жестокой нищете. Пациентки эти лечились в уютном доме, с большим садом, в котором они часто приобретали надежду на их {275} выздоровление, постоянно подбодряемые Велик. Княгиней. Но случалось также, что они и спокойно умирали, прося их благодетельницу не забыть о тех, которые им были особенно дороги. Не раз умирающая мать говорила ей: "мои дети больше не мои, а Ваши, ибо у них никого нет в мир кроме Вас". Трудно было бы указать на границу благотворительных дел Велик. Княгини или на размер суммы, израсходованной ею на эту цель. Ее же личные расходы были при этом ничтожными: бывало, что в течение нескольких месяцев ее туалетные принадлежности обходились ей всего несколько копеек.[ldn-knigi3]
По смерти своего мужа, она разделила все свои драгоценности на три части: одна из них была возвращена казне, другая часть была распределена между ближайшими ее родственниками, и третья, самая обильная часть, пошла на пользу благотворительной деятельности. Великая Княгиня ровно ничего себе не оставила, не исключая и своего обручального кольца; единственное украшение, которое она носила, был деревянный крест, висевший на белой ленте вокруг ее шеи. Одета она была зачастую в серое или белое ситцевое платье, храня белые шерстяные для боле важных событий. Когда она хотела незаметной пройти по городу, она одевалась в черный цвет, с черной косынкой на голове, но иногда носила серое платье и косынку, и тогда ее узнавали, и с благоговением приветствовали.
Особенным вниманием и поддержкой с ее стороны пользовались все учреждения церковного, благотворительного или научно-художественного характера. Горячо ратовала она также за сохранение наиболее ценных бытовых обычаев и преданий, которыми так богата была жизнь старой любимой ею Москвы.
Все храмы, созданные ею, особенно главный храм обители, построенный по новгородско-псковским образцам известным архитектором Щусевым и расписанный кистью Нестерова, отличались выдержанностью стиля и художественною законченностью внешней и внутренней отделки. Церковь-усыпальница, помещенная ею под сводами этого последнего храма, также вызывала общее восхищение своею умиротворяющею теплотою.
Богослужение в обители всегда стояло на большой высоте, благодаря исключительному по своим пастырским достоинствам духовнику, избранному настоятельницею: время от времени она привлекала сюда для служения и проповеди и другие лучшие пастырские силы Москвы и отчасти всей России. Для нее, как истинной христианки, не было, по выражению Гоголя, "оконченного курса" и она всю жизнь оставалась ученицей, одинаково добросовестной, как и смиренной. На всей внешней обстановке Марфо-Мариинской обители и на самом {276} ее внутреннем быть, как и на всех вообще созданиях Великой Княгини, кроме духовности, лежал отпечаток изящества и культурности, что было непроизвольным действием ее творческого духа.
Ее богатые от природы дарования изощрены были не только широким, многосторонним образованием, но и сведениями практического характера, необходимыми в домашнем обиходе. "Нас с Государыней (т. е. Императрицей Александрой Феодоровной) обучали в детстве всему" – сказала она однажды в ответ на вопрос, почему ей известны все отрасли домоводства.
И все содействовало ей в поисках высшего совершенства.
2 апреля 1910 г., она заменила светские одежды на монашеские в церкви св. сестер Марфы и Марии, одновременно с 30 другими женщинами, жаждущими оказаться ей полезными в ее борьбе с людскими страданиями.
То была удивительная служба, запечатлевшаяся в памяти всех, принявших в ней участие. Велик. Княгиня покинула мир, в котором она сыграла яркую роль, чтобы войти, по ее же собственным словам, в более великий мир, в мир бедных и страдающих. Епископ Трифон, в Mиpe известный как князь Туркестанов, дал ей эту одежду с пророческими словами: "эта одежда скроет Вас от Mиpa, и мир будет скрыт от Вас, но она в то же время будет свидетельницей Вашей благотворной деятельности, которая воссияет пред Господом во славу Его".
Его слова оправдались. Сквозь серую одежду сестричества деятельность Велик. Княгини блестела божественным лучом и в конечном итоге привела ее к мученическому концу.
Великая Княгиня Елисавета Феодоровна была редким сочетанием возвышенного христианского настроения, нравственного благородства, просвещенного ума нежного сердца и изящного вкуса. Она обладала чрезвычайно тонкой и многогранной душевной организаций. Самый внешний облик ее отражал красоту и величие ее духа: на ее челе лежала печать прирожденного достоинства, выделявшего ее из окружающей среды. Напрасно она пыталась иногда под покровом скромности утаиться от людских взоров: ее нельзя было смешать с другими. Где бы она не появлялась, об ней всегда можно было спросить: "кто это блистающая как заря, светлая, как солнце?" (Песнь Песн. VI, 10). Она всюду вносила с собою чистое благоухание лилии быть может поэтому она так любила белый цвет: это был отблеск ее сердца.
Трудно отдать себе отчет в том, что никому уже больше не удастся встретиться с этим существом, настолько отличавшимся от всех остальных, до такой степени превышавшего {277} средний уровень и приковывавшем к себе всеобщее внимание своей необычайной красотой и очаровательностью, а также бесконечной своей добротой. Привлекала она людей без всякого на то усилия с ее стороны, и всем казалось, что она витала в высших сферах, содействуя при этом и другим подняться на ту же высоту. Она никогда никому не давала чувствовать степени своего превосходства над км бы то ни было, а наоборот, и при этом без ложного самоунижения, умела вызвать в каждом, присущая таковому лучшие его качества.
Ее душа чужда была односторонности. Женственность соединялась в ней с мужеством характера; доброта не переходила в слабость и слепое безотчетное доверие к людям; дар рассуждения, который так высоко ставят христианские подвижники, присущ был ей во всем, даже в лучших порывах сердца. Этими особенностями своего характера она обязана была отчасти своему воспитанию под руководством своей бабки, Английской Королевы Виктории. Английский отпечаток несомненно лежал на всех ее вкусах и привычках; английский язык был ей ближе родного немецкого.
