Текст книги "Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек"

Автор книги: Люсьен Поластрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Андалусия

Ее звали Суб, Утренняя заря. Или же Суб-басконка, по ее происхождению. Она была рабыней-певицей будущего халифа аль-Хакама II, любившего ее без памяти, больше всех других в своем гареме (говорят, однако, что он не любил женщин, кроме того, он называл ее с глазу на глаз мальчишеским именем Джафар). На склоне лет она, дабы он был уверен в непрерывности династии, подарила ему сына Хишама и сразу обеспечила себе титул «действительной султанши»; таким образом она стала «сайида», дама. Хакам приказал одному византийцу сделать две прекрасных шкатулки из слоновой кости, дабы подарить их «самой любимой из плодовитых женщин». Ему было пятьдесят лет, и он только начинал править.

Он унаследовал от своего отца Абд аль-Рахмана III, андалусского халифа из династии Омейядов, долгое правление которого было мирным и роскошным, особенное увлечение книгами и страсть к библиотекам, каковые в нем еще больше развились. С самого детства он привык к тому, что специальные посланники объезжают весь известный мир на службе у его фантазии и прочесывают Каир, Дамаск или Багдад, дабы силой золота убедить мудрецов и почитаемых авторов отправлять первый экземпляр любого нового произведения в Кордову, еще даже до того, как их собственная страна об этом услышит. Пользуясь своими могуществом и состоянием он продолжал, чем дальше, тем больше, приобретать, заставлять переводить, классифицировать и архивировать, исполняя обязанности государственного мецената. Хакам, как немногие властелины, пользуясь очевидными удачами своей совершенно молодой династии, пытался при помощи страсти к книгам и культуры доказать, что Кордова лучше Багдада. Его отец присвоил себе халифский титул в ущерб династии Аббасидов, которых он и за людей-то не считал. Чтобы утвердиться, Абд аль-Рахман в течение тридцати лет отбирал треть государственного дохода на постройку в сельской местности административного и дворцового центра, обладающего, с нашей точки зрения, умеренным и трогательным изяществом, но современникам казавшегося экстравагантно роскошным. Отец хотел создать государство, сын – культурный центр.

Эти заботливо собранные книги были рационально организованы: на первой странице каждой стояло полное имя автора вместе с его происхождением, датой и местом рождения, а также названиями других его произведений; в каталоге при каждой книге приводилось ее описание и расположение. Вдоль стен длинного сводчатого зала и примыкающих к нему залов-хранилищ халиф повелел соорудить шкафы из тщательно отделанного дерева высотой в человеческий рост и длиной в три метра, со стеллажами сверху донизу, на которых расставлялись книги. На каждую ветвь знания приходилось по одному такому сооружению.

Однажды к аль-Хакаму пришли с жалобой от священников, которые постоянно требовали запретить алкоголь и другие развлечения. Он собирался ответить, что он готов обсудить это позже, но его главный казначей нашептал ему, что как раз с налогов на вино оплачивается по большей части новое крыло его библиотеки, так что он сказал «нет», и повелел имамам прекратить отвлекаться от молитвы на ничтожные просьбы.

В душистой тени этого «неподвижного халифата» жители Кордовы могли полистать и взять почитать тысячи небывалых книг: историю Египта и Магриба, произведения Шафи, сокращенное изложение Талмуда, медицинский трактат Диоскорида по-гречески, но и по-арабски тоже, речь Орозия против язычников на латыни и ее же в местном переводе, отрывки из Ветхого и Нового Заветов, описание путешествия в Европу, предпринятого аль-Туртуши, «Китаб аль-Агхани», обошедшуюся в тысячу динаров, – это только те произведения, которые, как мы сегодня уверены, там погибли. Библиотека Алькасара, поскольку большая часть библиотеки находилась не в Мединет аль-Захра, а во дворце в центре Кордовы, в западном крыле мечети, стала настоящим предприятием, в мастерских которого можно было освоить каллиграфию, грамматику, поэтическое искусство и переплетное дело. Исследователи обнаружили множество деталей: Ибн Хазм уверял, что он знал Талида, евнуха, занимавшегося исключительно составлением индексов – как покажет будущее, весьма эффективно; вот Лобна, «выдающийся секретарь», с бесчисленными предосторожностями ставит на полку «De materia medica», сплошь изукрашенную золотыми буквами, которую император Византии подарил вместе с трехъязычным монахом в качестве устного переводчика, а вот его коллега Фатима Старшая, уверенно и изящно обращающаяся с пером и настолько порядочная, что, как говорят, умерла девственницей.

Под шифром Ms 874 в мечети Каравийин в Фесе до наших дней дошел манускрипт, изготовленный в июне или июле 970 г. для Хакама и его дворца: этот список Мухтасара, по-видимому, единственный подлинный остаток легендарного собрания, считавшегося огромным. Содержимое его полок оценивается в 400000 «муджаладат», то есть хороших больших томов, поскольку это слово означает «кожаный переплет». Но даже если и меньше, во что не верит, например, Пьер Гишар, все вместе остается неправдоподобным: крупные европейские собрания того времени содержали в среднем около тысячи томов. Вот доказательство этого изобилия: опись кордовских книг, представлявшая собой простой список заглавий, занимала сорок четыре тетради по двадцать листов в каждой. Неожиданным образом этот документ был написан на бумаге, материале, конечно, не выдерживающем сравнения с кожей газели, но таком новом в те времена. Хотя тому еще нет формальных доказательств, вполне вероятно, что первая бумага в Европе была сделана в Кордове, определенно до Ятивы, и на несколько веков раньше, чем в Италии.

Благотворное влияние этого заведения было заметно в городе, переполненном книжными лавками, писчебумажными магазинами, букинистами и книголюбами. Там было не меньше ста семидесяти женщин, которые кормились своим пером, переписывая тексты. Кади Ибн Футаис содержал шестерых переписчиков и в то же время собирал шедевры каллиграфии в здании, вся внутренность которого была выкрашена в зеленый цвет, что, как он говорил, способствовало чтению; когда его лучшие друзья пытались одолжить у него книгу, он заказывал специально для них еще одну ее копию. Мечеть, унаследовавшая в 1011 г. часть его имущества, выставила библиотеку на аукцион и получила за нее не менее 40 000 динаров золотом. Просвещенный аль-Гафики хвастался, что у него самая значительная библиотека, после халифской, включающая полный экземпляр истории аль-Табари; она также была продана с аукциона в 1041 г. и принесла колоссальную выручку: до четверти миткаля за лист. Аверроэс, узнавший это, похоже, от своего деда, писал: «Когда в Севилье умирает ученый муж, его библиотеку отвозят в Кордову, чтобы там продать. Когда в Кордове уходит в мир иной певец или великий музыкант, принадлежности его искусства предлагают севильцам».

А потом в этой спокойной картине появился Ибн Абу Амир, которого называли аль-Мансуром, или Альмансором, ибо его слава простиралась по эту сторону Пиренеев.

Получивший столь же высокое образование, сколь незнатен был его род, этот изворотливый карьерист начал свою службу в судебной администрации и быстро стал управителем при сыне Суб. Ей он был нужен, чтобы обеспечить будущее наследника; он возьмет с них за эти услуги сторицею. Начались пересуды, но вскоре калиф выбрал Альмансора куратором по выморочному имуществу, кади Севильи и заведующим монетным двором. Он обильно черпал из государственной казны, дабы обеспечить свой роскошный образ жизни, и, когда его поймали с поличным, один из его политических союзников возместил расход в сокровищницу. Отношения, связывавшие интригана с его хозяином, были сложными. Тот относился к нему тогда более чем снисходительно: вот Альмансора сделали надзирателем над финансами и поручили поехать инспектировать использование средств, которые Хакам день за днем отправлял своим армиям в Магрибе, сдерживавшим берберов. Он справился с этим двусмысленным поручением к глубокому удовлетворению не только суверена, но и обвиняемых военных, которые стали его союзниками. Как раз в 976 г. умер халиф. Альмансор придушил нескольких визирей и других претендентов, чтобы поддержать Хишама II на троне, доставшемся ему по наследству. Поскольку тому было только одиннадцать лет и, как сказал Ибн Саид, он обладал «душой осла в человеческом обличье», его покровителю было несложно заточить его в глубинах дворца, вырыв даже вокруг большой ров, «дабы позволить ему посвятить себя благочестивым занятиям» и мало-помалу взять в свои руки всю полноту власти. Суб умерла в 999 г., от горя, что ее сын не правит. Альмансор шел за ее телом босиком и сам прочитал погребальную молитву.

Достигнув вершины могущества, он знал, что благовидные маневры, к которым он постоянно прибегал, его частная жизнь и либеральные пристрастия – не был ли он сам любителем книг без всяких предрассудков? – становились объектом все более и более острой критики со стороны законников. А в Андалусии то были фукаха, или улемы, богословы-законоведы, подчинявшиеся малекизму: на протяжении всей истории Испании можно видеть, как эти сторонники самой радикальной правоверности наводняют города – в особенности Севилью, – прочесывают базары в поисках подозрительных книг, книг «материалистов и философов», чтобы сжечь их на месте, а чернь от всего сердца аплодирует этим радостным потехам. Эти силы никогда не одобрялись правительством, но оно всегда склонялось под давлением народа, доверием которого они без меры спекулировали. Как мы увидим дальше, это явление и не думает исчезать.

И тогда, чтобы заручиться поддержкой этих народных критиков, Альмансор придумывает самое радикальное свидетельство: сжечь библиотеку халифов! С дьявольской изворотливостью он сам принимает участие в этом искупительном действе. В его окружении были даже некоторые, кто советовал ему отказаться провозглашать себя халифом: Ибн аль-Макви, законник аль-Азили, грамматик аль-Зубайди, нагромоздивший тяжеловесные возражения философу Ибн Масарра и двум или трем другим, среди которых был Мухаммед ибн Ябка ибн Зарб, посвятивший себя пятнадцатилетнему преследованию учеников того же Ибн Масарры, «вынудив их отречься от своих взглядов и сжечь в их присутствии под восточной стеной великой мечети Кордовы бывшие в их владении экземпляры сочинений этого философа». И клика улемов, опьяненная неожиданно представившейся им возможностью нарушить границы, срывала почтенные книги с калифских стеллажей, чтобы побросать их в большое дворцовое патио, где их сжигали до тех пор, пока больше ничего не осталось[8]8
  В 1823 г. Генрих Гейне построит вокруг этого эпизода пьесу «Альмансор», одной фразе из которой суждено было прослыть пророческой, но в 1933 г. (см. ниже).


[Закрыть]. Особенно неистовствовали по отношению к произведениям античных ученых на темы логики, астрологии и других неисламских понятий. Книги о «приемлемых» предметах пощадили. Таковых немного: лексикография, грамматика и правила разделения наследства. То, что не сожгли, побросали в колодцы, засыпав сверху камнями и грязью. Таким образом похоронили лучшее, что было в Андалусии.

Можно спросить, со всей ли желаемой точностью осуществлялся, посреди этого исступления, отбор книг (хотя евнухи-индексаторы и провели работу, но все-таки 400000 томов!). Но что касается Альмансора, ему не составляло труда узнавать и показывать пальцем книги с наиболее дурной репутацией: вполне возможно, что у него были такие же, поскольку его библиотека обогащалась параллельно с библиотекой Хакама, с которым он разделял не одну страсть.

Затем Альмансор продал часть помилованных книг из собрания халифов, чтобы заплатить своей «африканской солдатне», шестистам магрибским наемникам, которыми он укомплектовал свою армию, «гарантируя им барыши». Доказано, что еще оставались несколько книг из великой библиотеки Омейядов, хотя и представлявшие меньший интерес. Берберы не были очень требовательны, они не отказали себе в удовольствии их разграбить, когда некоторое время спустя взяли Кордову.

Слово «файласуф» впервые появилось в арабском языке как раз во времена Абд аль-Рахмана III; этот термин и само понятие пришли вместе с греческой медициной. Первым андалусским философом, таким образом, был тот самый Ибн Масарра (883–931), аскет, тайно живший в сьерре около Кордовы, который один благодаря своему болезненному пристрастию к уединению ускользнул от малекитских инквизиторов. Его концепция, восходящая к неоплатонизму, базировалась на эзотерическом и символическом учении; она заходила так далеко, как только могла позволить та эпоха: спасение каждого могло быть обусловлено не только пророчеством, но и размышлением, и Коран не был необходим. За это в некоторых странах и сейчас могут десять раз удушить. Понятно, что сочинения, вдохновленные Ибн Масаррой и восхваляющие его, особенно преследовались цензорами. Комментатор и кади Толедо Саид аль-Андалузи, или Ибн Саид (1029–1070), свидетельствует на этот счет: «Эти науки не нравились старикам и вызывали хулу властей; всякого, кто их изучал, они подозревали в ереси и считали запятнанным инакомыслием. Большинство тех, кто тогда посвящал себя изучению философии, утрачивали свой пыл, скрывались и хранили в тайне то, что знали».

Возможно, в ожидании более просвещенных эпох? Но последующие времена, напротив, были столь мрачны, что период Омейядов в Европе практически может сойти за пору чистого слепящего света.

Средневековый исламский Восток

Средневековый ислам – истинный Олимп библиотек. Они часто создавались по искренней склонности монарха и сначала обогащались благодаря разветвленным дипломатическим связям; затем преобладание каллиграфии, искусства переплета и изготовления бумаги, а также, несколько позже, система дарения, или «вакф», способствовали их развитию тем больше, что возведение библиотек часто скрывало другие прочно укоренившиеся подоплеки. Так что библиотека владыки без промедления удваивалась, становясь публичной библиотекой.

Можно прочитать точные описания этих мест научных изысканий, чтения и размышлений. Так, Аль-Мукаддаси видел в Ширазе до 990 г. огромный сводчатый зал, к которому с трех сторон прилегал ряд комнат, или «хазаин». Вдоль всех стен стояли стеллажи из резного дерева, высотой в три пяди (около 70 см), с открывающимися дверцами. Аль-Макризи даже видел в Каире, что эти стеллажи делились на части перегородками, которые разграничивали запиравшиеся на ключ отделения и на которых были ярлыки со списком содержащихся внутри книг. В «руфуф», или стеллажах, книги складывали плашмя стопками в маленькие пирамиды, по уменьшению формата, а сокращенное заглавие писалось вдоль верхнего или нижнего обреза. В конце X в. Ибн аль-Надим составил «Китаб аль-Фихрист», или «Указатель» всего написанного по-арабски, независимо от темы, происхождения и вероисповедания автора. Этому поклоннику Аристотеля, сыну библиотекаря из Дар-аль-Рума, «латинского квартала» Багдада, мы обязаны точным свидетельством о золотом веке книги, который частично известен нам по двум сделанным им подробным его описаниям.

Арифметическая точность арабского языка проявляется в том, как в нем называли публичные, полупубличные и частные места, в которых хранились книги, соединяя одни и те же базовые слова. С одной стороны, вместилище: «байт», дом, или «дар», сооружение (один «дар» мог включать в себя несколько «байт», выходящих на один двор), и, наконец, «хизана», буквально: склад. Затем – содержимое: «хикма», мудрость, «ильм», наука, «кутуб», книги. Получившиеся наименования обозначали различные виды мест и занятий, от маленького архива до большого университета. Именно поэтому легко можно понять, что «байт аль-хикма» – это исследовательский центр, «дар аль-ильм» – научная академия, а «хизанат аль-кутуб» обозначает преимущественно частную библиотеку. Которая часто оказывалась монументальной.

Уже самое первое из первых учреждений, по примеру Персии 555 г., было названо домом мудрости, «байт аль-хикма». Оно было основано в конце VII в. в Багдаде во дворце Хадра первым халифом из династии Омейядов и особенно обогатилось при одном из его потомков – Халиде ибн Язиде ибн Муавия. Этот человек питал сильную склонность к алхимии и посвятил много времени первым переводам греческих текстов, повествующих о различных умозрительных построениях, которые впоследствии запретили и прокляли, как он, похоже, предвидел, когда писал это извиняющееся замечание на склоне своих дней: «Я не ученый и не невежда; я только коллекционировал книги».

Эти книги составляли также богатый источник знаний по медицинской науке, поскольку говорят, что во время эпидемии, которая свирепствовала при Омаре ибн Абд аль-Азизе, их с замечательной щедростью раздали населению, чтобы помочь ему лечиться.

В центре круглого города с тремя кольцами укреплений второй халиф из рода Аббасидов аль-Мансур придал новый импульс росту книжных собраний за счет переводов научных трактатов, унаследованных из Античности, – то есть греческих. Его наследник аль-Махди также потворствовал изданию новых книг на арабском, а затем, при Гаруне аль-Рашиде, библиотеки завоеванных городов стали доставляться в переводческие и писчие мастерские нового Дома мудрости, уже могущественного на тот момент заведения, которое досталось в 813 г. сыну Гаруна аль-Мамуну. «Он посвятил себя изучению науки, где бы она ни находилась, и исследованию ее скрытых сокровищ», – говорил, несколько вымученно, Саид. Императоров Византии и других суверенов в те времена осыпали подарками в обмен на бывшие в их владении философские книги. Подарками достаточно роскошными, так что сочинения Платона, Аристотеля, Гиппократа, Галена, Евклида и Клавдия Птолемея быстро начали притекать в Багдад.

Только правители Кипра колебались – и тогда старый советник сказал им: «Ускорим, наоборот, эту поставку книг, ибо рациональные науки не устанавливаются в стране с религиозными учреждениями без того, чтобы ее развратить и посеять разлад среди ее ученых» (эта милая сцена повторялась в разных местах в нескольких завидно параллельных вариантах по крайней мере трижды). Предполагаемое порочное влияние науки не помешало Багдаду стать легендарным центром перевода, книгоиздания, каллиграфии и переплетного дела, украшенным обсерваторией, в которой магометанские, христианские, еврейские, зороастрийские и сабейские ученые гармонично трудились над астрономическими, математическими и картографическими исследованиями. Таким образом, «байт аль-хикма» IX в. была «народной библиотекой, где царила свобода самовыражения», и «исключительным местом, в котором встречались философия и религия».

Сын Гаруна аль-Рашида Мамун умер в 833 г. Еще одной его заслугой было то, что он был первым из средневековых исламских правителей, оказавшим открытое сопротивление исламским законникам-фукаха. Чаще всего полюбовно, провоцируя препирательства внутри «байт аль-хикма», но также и силой, когда он вел войну где-нибудь вдали и чувствовал, что наиболее благотворные для его народа идеи не находят понимания, особенно в его отсутствие. Его враги говорят даже, что он изобрел что-то вроде инквизиции наоборот, в особенности чтобы заставить признать идею, что Коран – создание человека. Эта теория мутазилизма, зародившаяся в VII в., никогда не выдвигалась вперед так, как в Академии Багдада, в которой к тому же практически никто из многочисленных руководителей отделений не был арабом и ни один не был магометанином.

Мы догадываемся, что вся эта проблематика достаточно плохо воспринималась теми, для кого единственная необходимая наука – это сунна, аккуратное и строгое следование предполагаемой жизни Пророка. Сельджукиды впоследствии пришли отомстить за ущемление этих людей и привели местную культуру к мертвой точке. Они тем не менее разорили багдадскую библиотеку, не оказав особого влияния на умы: жители вновь стали традиционалистами, а затем и престижное заведение, вследствие перенесения столицы, а значит, только элиты, в 836 г. в Самарру, пришло в такой упадок, что потеряло действующее наименование «байт аль-хикма» и опустилось до имени «хизанат аль-Мамун», собрание Мамуна. Ортодоксальная реакция, последовавшая за этим царствованием, имела такой же масштаб, как рационалистские начинания, к которым он стремился: аль-Мутавакиль дошел до того, что объявил абсолютный, именем веры запрет на «рассуждения». Кроме того, этот десятый халиф сумел прославиться введением «гийяра», или отличия: лоскутка ткани установленного цвета, который вдруг стали должны пришивать себе на плечо евреи и христиане.

Как раз в эти годы многословный историк и при этом суннитский комментатор аль-Табари счел нужным провозгласить такую заповедь: «Ни в коем случае не нужно уничтожать книги, не зная, что они содержат» – настолько ему было очевидно, что нужно уничтожать книги с неприемлемым содержанием. И именно так и происходило. Например, в следующем веке министр Сабур, который был «катиб», редактор, в 993 г. приобрел дом в Аль-Кархе, самом оживленном и ухоженном квартале Багдада, велел его отремонтировать, выстлать мрамором, оштукатурить известью, чтобы разместить там самые прекрасные сочинения из своего собрания: 10400 томов, среди которых было около сотни Коранов, переписанных несколькими членами знаменитой семьи каллиграфов Ибн Мукла. Слава этой коллекции росла день ото дня и привлекала дары великих ученых и собирателей, к ней примешивалось самодовольство, и вскоре в библиотеке были вынуждены основать комитет, который отбирал дары и иногда от них отказывался. У нее были три директора, библиотекарь и его помощник, доверенная служанка, Чернокожая Тафик, которая выносила книги из хранилища, дабы доверить копиистам, а потом возвращала на место. К несчастью, основатель библиотеки, его книги и весь квартал оказались на стороне «партии Али», или шиитов. Когда Сельджукиды в один из дней 1059 г. дорвались до власти, у суннитов появился повод осадить Карх и наброситься на «дар аль-ильм», который они предали огню сверху донизу. Когда пламя погасло, султан повелел рассеять чернь, которая начинала грабежи, и лично пришел собрать лучшие из оставшихся неповрежденными книг, чтобы отослать их к себе.

Шиитское же правление династии Фатимидов известно тем, что подарило много знаменитых библиотек беспокойной истории Каира.

Так, хроника, изящно названная «Аудиенции и верховые поездки», сообщает вот что: однажды в 974 г. халиф и основатель библиотеки аль-Муиз, когда библиотекарь не смог найти запрошенную им книгу, сказал: ««Тогда я сам туда пойду», – открыл один из шкафов и стоял перед тем местом, где, как мне казалось, эта книга должна была быть. Начиналась ночь. Я стал изучать заглавия и листать первую попавшуюся книгу. Я наткнулся на места, которые пожелал изучить подробно; после чего я взял другой том, и произошло то же самое. Так я стоял там и читал книгу за книгой, я не помнил уже, зачем пришел, и забыл даже присесть. И только когда мои ноги стали болеть от такого долгого стояния, я вспомнил, где я нахожусь».

Когда аль-Муиз решил покинуть восхитительные, но тесные стены того, что тогда еще не называлось Тунисом, чтобы расположиться со своим двором и со своим правительством в Каире, он приказал, чтобы прежде всего построили «большой дворец», со всем, что полагалось из «канцелярий и складов», и с хранилищем книг, «хизанат аль-кутуб». В 973 г. все было готово его принять. Это первое халифское книжное собрание, по-видимому, начал составлять Ибн Киллис, багдадский еврей, который сильно способствовал утверждению династии и был визирем. Первого главного хранителя звали Али Шабусти, и он умер в 1000 г. В сорока шкафах Великого дворца (расположенного на восточной стороне улицы Двух дворцов) находились по крайней мере 18 000 томов одних только античных знаний, а в целом – 100000 бесконечно роскошных книг, некоторые страницы которых хранили почерк величайших мастеров каллиграфии: «Я нашел там ящики, полные перьев, которые оттачивали Ибн Мукла, Ибн Бавваб и другие». Соответствующей была и воодушевленная гордость хозяина этого места: когда при Азизе, следующем халифе, упоминали ту или иную книгу, он выставлял принадлежавшие ему многочисленные ее экземпляры, вышедшие из-под пера разных, часто знаменитых, людей, иногда автографы: тридцать списков «Глаза», словаря, составленного умершим в 791 г. грамматистом Халилем, двадцать – мировой истории аль-Табари, из которых одно издание начала века было написано его собственной рукой, сто экземпляров «Антологии» («Джамхара») знаменитого филолога Ибн Дурайда, пропавшей в 933 г. Один историк из Алеппо, родившийся как раз после гибели собрания, даже клянется, что в нем было миллион шестьсот тысяч томов «большой ценности, которым нет равных в других краях по подлинности, красоте почерков и переплетов, их уникальности». Что касается количества, можно смело разделить на десять, и на полученной цифре сходятся разнообразные комментаторы, биографы и враги. Если сопоставить их часто противоречащие друг другу тексты, становится ясно, что на подступах к дворцу спереди был построен филиал (к западу от Малого дворца, который вообще-то был дворцом принца-наследника). Согласно текстам, он стоял напротив мечети Акмар, до сих пор сохранившейся. Халиф, желая узнать «новости», должен был лишь пересечь улицу, что он с достоинством проделывал верхом на коне. Он слезал с лошади на специальном возвышении, куда с почтением забирались библиотекари, чтобы представить повелителю многочисленные еще не знакомые ему новые приобретения. Но через некоторое время он уже этим не ограничивался, следовал за служителями и сам пробирался между стеллажами, чтобы вдоволь налистаться, если так можно выразиться.

Из одной существенной части грандиозного наследства халифов, на том же месте, родилось публичное заведение: на современной улице Аль-Хурунфуш, в двух шагах от изящного «сабиль-куттаб», который делит надвое улицу Аль-Муиза.

Халиф аль-Хаким, падкий на молодых юношей, которым он порой при случае вспарывал животы, а в остальном очаровательный и очень простой человек, правивший долго, с 996 г. до своей загадочной смерти в 1021 г., основал Дом мудрости, взяв то же название, которое только что выбрал для своего института перс Сабур в Багдаде. Это учреждение, открытое в субботу 24 марта 1005 г., находилось в том же здании к северу от Малого дворца, в котором оно располагалось всегда (хотя халифу стоило расположить его напротив – он был оригинал). «Люди спешили туда, без всякого различия классов, поскольку он был предназначен для всех». То есть, по мнению основателя, для всех тех, кто стремился «читать книги, переписывать и изучать их». В этом месте также проводили публичные лекции по религиозным наукам, философии, астрологии, математике, грамматике и медицине. Это было здание «меблированное и отделанное, с занавесками на каждой двери и в концах каждого коридора». Изысканные каменные стены были украшены деревянными панелями с приятными резными изображениями музыкантов и танцовщиц. Впоследствии их старательно повернут лицом к стене, когда это здание будет переделано в больницу, но фрагменты их до сих пор можно увидеть в Исламском музее Каира. Халиф сделал необыкновенное пожертвование, подарив великолепные книги, выполненные «хатт мансуб», или пропорциональным письмом (в арабском языке нет слова «каллиграфия»), настолько прекрасные, что «подобных им никогда не видели ни у одного другого монарха», как дивился один придворный. Дар также включал земли и дома в Фустате, чтобы финансировать функционирование заведения. Его годовой бюджет составлял 257 динаров: 10 динаров на соломенные циновки, 12 – на питьевую воду, 90 – на бумагу для изготовления книг, жалованье библиотекарей было 48 динаров, мальчика из канцелярии – 15 динаров, на закупку чернил и перьев 12 динаров; на починку занавесок 1 динар, книг – 12, войлочные ковры и одеяла на зиму – 9 динаров. Заметим, кстати, существенный расход на бумагу. И еще недостает 48 динаров, о которых Макризи не говорит ни слова, но, возможно, эта сумма покрывала вознаграждение переписчиков. Принадлежности для письма бесплатно раздавались всем желающим, как и свежая вода. Но подобная забота об удобстве и либерализме в «дар аль-ильме» имела, по-видимому, своей целью развеять подозрения суннитов: не только вся династия была исмаилитами, но и молодой и популярный Хаким не внушал им доверия. Поэтому же он повелел определить в заведение двоих суннитских мудрецов. Идейное противоречие, быть может, вышло из-под контроля в один из дней 1009 г., поскольку «дар аль-ильм» неожиданно оказался закрыт, а два суннитских шейха обезглавлены. При повторном открытии некоторое время спустя он был на этот раз официально объявлен центром исмаилитских исследований и пропаганды.

В это время существенными оставались литературные богатства Большого дворца; в 1043–1044 гг. визирь издал приказ составить их опись, оценить их и обновить переплеты. Известно, что только по собственно наукам эксперт, некий изготовитель астролябий, насчитал шесть тысяч пятьсот томов. Качество этого скоро уже столетнего собрания не уменьшилось от присутствия и работы академии.

И тогда на страну обрушилось несчастье: между 1065 и 1072 г. неоднократно случалось так, что воды Нила не поднимались достаточно высоко. Голод и анархия установились на семь долгих лет, во время которых видели даже, как жены халифа аль-Мустансира выходят из гарема и попрошайничают на улице, а сам он сидит один в глубине дворца, на дешевеньком ковре в пустом зале. Он собственноручно открыл сундуки и шкафы и, закрыв глаза, пригласил своих соратников брать все, что они пожелают. В 1068 г., например, через Фустат проходил караван из двадцати пяти верблюдов, несших самые прекрасные книги общей стоимостью 100000 динаров[9]9
  Точным подсчетом мы обязаны Р.В. Бюлье: груз на одного верблюда составлял примерно 1500 книг, то есть около 40000 книг на всю поклажу.


[Закрыть], захваченных визирем Абду аль-Фараджем в счет всего 5000 динаров, которые двор ему был должен. Но поскольку в его жилище не принималось мер по обеспечению безопасности, которые предполагает богатство, книги месяц спустя были похищены, а затем проданы марокканскому купцу. Так как никакой источник не сообщает об их прибытии к альморавидам, предполагается, что добыча утонула где-то на пути между Александрией и совсем молодым тогда Марракешем.

Турецкие наемники, которым тоже не платили, последовали примеру министров, но не во дворце, а, со своей стороны, в «дар аль-ильме». Они продавали его запасы, по-видимому, тем же скупщикам или же багдадцам, так как именно при спуске по Нилу к Александрии их разграбило берберское племя люватов, которые выкраивали себе сандалии из роскошных переплетов и готовили пищу на кострах из страниц, покрытых тщательным каллиграфическим письмом. Их было так много, что из пепла получился холм, быстро засыпанный песком. Его долго называли Холмом книг.