Текст книги "Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек"

Автор книги: Люсьен Поластрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Постройки Александрии

В Александрию стоит заехать. Обязательно осмотрите маяк, могилу Александра, занимающие добрую четверть города царские постройки (посещений не предусмотрено), храм Сераписа, Мусей с его знаменитой библиотекой. Примерно так было бы написано в современном путеводителе, перенесенном на двадцать два века назад. К несчастью, от маяка ничего не осталось: пятидесяти– и семидесятитонные блоки 120 метров высотой затоплены водой, а некоторые и вовсе растворились в стенах чистенького мамелюкского фортика, занявшего место маяка. От дворцов Птолемеев, и тем самым от апартаментов Клеопатры, сохранилось еще меньше следов, чем от храма, посвященного Серапису, который, как говорили, был столь прекрасен. А Сома, где в прозрачном гробу покоятся безносые останки Александра? Это, наверное, здесь или вон там, под этой незначительной мечетью, из-за которой вам наверняка запретят вести раскопки до кончины исламского мира. А библиотека – ах да, библиотека…

Никогда больше, ни из-за какого другого сооружения, ни расположение, ни вид которого не известны, не покрывалось учеными записями столько бумаги и не предавались фантазиям серьезные люди. Вот один из сотни примеров неспециалистов. Шатобриан в «Мучениках», книга XI, делает более изысканным эпиграф из Рамессеума, чтобы после переделки по своему вкусу вставить его в соответствующее место книги: «Однажды вечером, я остался практически один в этом хранилище лекарств и ядов для души. С высоты мраморной галереи я смотрел на Александрию, освещенную последними лучами дня…» И наш несравненный виконт прибавляет в конце тома откровенное примечание на тот случай, если читатель это прозевал: «Не правда ли, для нас это более справедливо с добавленным мной словом?»

Однако в менее романтичные эпохи люди задавались даже вопросом, существовала ли, собственно, Великая Александрийская библиотека. Имеется в виду, как здание.

Непобедимый Александр Македонский основал первую и самую долгоживущую из своих Александрий в 331 г. до н. э., после чего отправился умирать вдали от нее. Сын его бывшего телохранителя унаследовал правление Египтом. Он не без основания похитил спорные останки и спрятал их в центре нового города, словно священное семя. Сразу же стал осуществляться миф. Узаконив таким образом свои права, он провозгласил себя царем, этот первый из Птолемеев, приказавший возвести то, что позже было названо седьмым чудом света – маяк, а также рай учености, Мусей, или храм муз, в котором находилась Библиотека[2]2
  «Библиотека» (ящик, а впоследствии хранилище с книгами) происходит от греческого biblion, свиток папируса, который представлял собой наиболее распространенную форму книги в эпоху, в которую появились значительные количества письменных текстов; слово biblion само происходит от biiblos, сердцевина стебля папируса – продукта истинно египетского. Тем самым, как бы то ни было, истоки и наименование библиотеки указывают на Александрию.


[Закрыть].

Величайшие умы познанного мира были приглашены к участию в деле Птолемеем II Филадельфом, сыном первого Птолемея, завершившим строительные работы. Им предоставлялись пропитание, жилье, стирка одежды, хорошая плата и освобождение от налогов. Членами этого кружка были Евклид и врач Герофил; здесь Эратосфен вычислил окружность Земли, Зенодот подготовил критическое издание Гомера, здесь изобрели писчее перо и пунктуацию, а Архимед присылал сюда теоремы для доказательства. Успех и слава были необыкновенны. Настолько необыкновенны, что появлялись завистники. «Многолюдный Египет кормит марателей папируса, которые бесконечно дерутся в вольере муз», – не упустил случая написать Тимон из Флиунта, который, как кажется, много дал бы за то, чтобы оказаться одним из них.

Но более страшным завистником, чем этот забытый скептик, станет Рим. Александрия, город ренессанса Афин, улицы которой по ночам освещались, а днем дочиста омывались благодаря пятистам водоемам, Александрия, сияющая колоссальнейшим величием и вызывающая восхищение всего мира, со своей величайшей своеобразнейшей драгоценностью – библиотекой. Могло ли это продлиться долго?

«Все здания сообщаются друг с другом, с портом и с тем, что за ним. Мусей также принадлежит к дворцовому комплексу. Там есть перипатус (галерея для гуляния), экседра (апсида со скамейками) и большое здание, в котором находится зал, где любители слова из Мусея совместно обедают. У них общая казна; во главе их поставлен священник, который отвечает за организацию. Раньше его назначал царь, теперь – кесарь». Речь шла тогда об Августе.

О географии все уже сказано, и мы не узнаем ничего нового. В этой скудной сводке местности, данной географом Страбоном в 24 г. до н. э. (или в 26, или в 27 г. до н. э., как считают разные исследователи), ни слова не говорится ни о книгах, ни об их расположении, ни, напротив, об их уничтожении Цезарем за несколько лет до этого. Поскольку другие современники хранили молчание и подлинность единственного точного документа, относящегося к следующему после учреждения библиотеки веку, «Послания к Аристею», оспаривается, остается широкое поле для догадок и пророчеств. А тем самым и для споров.

Мусей (Мусейон, как тогда говорили) представлял собой, как о том говорит его название, святилище муз, которые, заботясь об этом религиозном учреждении, по идее обеспечивали ему литературный, философский и даже научный дух. Это университет без студентов, исследовательский центр, организованный Деметрием Фалерским, свергнутым греческим тираном, бывшим при этом признанным философом и снобом, к которому благоволил новый царь. Роскошное учреждение, скопированное с афинских школ, и особенно с Ликея, с залами собраний и прогулочной галереей для обмена мнениями на манер перипатетиков, с садами, монастырями, столовой и, возможно, жилыми помещениями. Что касается книг, документов и архивов, предоставленных в распоряжение обитателей, то ничто не указывает на то, что для них было выделено особое здание, из чего можно заключить, что библиотека была «повсюду выставлена на обозрение».

Во всем этом есть что-то от хвастовства выскочки; царь также был неравнодушен к баснословно дорогим экзотическим животным. Но никогда более в истории столь масштабные финансовые ресурсы не оказывались в распоряжении людей столь глубоких знаний. Для пополнения фондов были хороши все средства: наложение принудительной дани на послов, официальный запрос от суверена к суверену о присылке книг «всех сортов» (Птолемей общался, например, с великим индийским правителем Ашокой), но также и закупки по баснословным ценам. И коварные интриги: таможня должна была обыскивать все прибывающие в порт суда в поисках малейшей рукописи, которую изымали, изучали, а обратно возвращали копию. Со дна трюмов пришел «корабельный фонд», как помечены эти свитки в каталоге. Или еще, как сообщает хроника, Птолемей взял взаймы у афинского государства за немалый залог оригинальные рукописи трудов Софокла, Эсхила и Еврипида, а затем вернул копии со словами: «Спасибо, можете оставить себе деньги». Научный комментарий Галена: «Даже если бы он не отослал копии, афинцы не могли бы ничего сделать, поскольку они приняли деньги на том условии, что оставят их себе, если он не вернет книги». Декларируемой целью было воссоздание всей греческой науки и литературы и увенчание всего этого существенным фрагментом библиотеки Аристотеля. Современная достаточно остроумная гипотеза состоит в том, что Птолемей Филадельф действительно мог купить «книги Аристотеля», но не обязательно те, которые написал философ. К этим приобретениям добавлялось то, что изымалось в Египте, там, где оставалось что изымать, – скорее всего, в Фивах и в Мемфисе, и, наконец, то, что ученые Мусея принудительно привозили в своем иммигрантском багаже и чем также не стоит пренебрегать.

Но это еще ничто по сравнению с огромной работой по переводу, критической редакции и копированию, которая велась в этих местах. «Закладывая, если можно так сказать, семя бесконечного множества книг», как сказал Витрувий, Великая Александрийская библиотека была также самым крупным издательством Античности, и огромное количество рукописей проходило через порт и в другие земли, поскольку Александрия была Гонконгом той эпохи, всемирным эмпорием. Александрийские филологи «перерабатывали в книги античную литературу, которая при своем рождении не предназначалась для такой фиксации». На приличествующих им стеллажах появились также буддистские тексты, два миллиона строк о зороастризме, написанная халдейским священником история Вавилона и перевод Библии, известный как Септуагинта, – выполненный семьюдесятью двумя «элленизантами» (в исконном смысле этого слова – знающими греческий евреями), по легенде заточенными на острове с маяком в отдельных камерах на семьдесят два дня, пока они не перевели Пятикнижие. Логичным образом, поскольку библиотека впоследствии сгорела, несчетное количество оригинальных рукописей в одночасье исчезло, в частности, это были все версии текстов Гомера, выделенные Зенодотом, собрание сочинений Гиппократа, исследованное и удостоверенное Галеном, великие афинские трагедии, привезенный из Иерусалима оригинал Торы и т. д.

Птолемей спрашивал: «Сколько там в точности тысяч книг?» Деметрий с готовностью отвечал: «Их у нас около двадцати тысяч, о царь, но я сейчас же займусь тем, что осталось сделать, чтобы достичь пятисот тысяч». Обратите внимание на значение слов: свиток, или волюмен, представляет собой одну «книгу», то есть главу сочинения. Для Гомера было нужно сорок восемь свитков, для Полибия – сорок, и десяток на всю «Республику» Платона. Если предположить, что на каждое произведение нужно в среднем двадцать четыре свитка папируса, как для «Одиссеи», можно вывести, что 500 000 томов представляли собой ни много ни мало 20 000 сегодняшних книг.

Когда эта цифра была достигнута, произведения проинвентаризировал и затем расклассифицировал по десятку жанров и в алфавитном порядке по именам авторов внутри каждого жанра молодой преподаватель из предместий, что потребовало немало сил и стало его большой заслугой. Этот Каллимах, который был также великим поэтом, стал, таким образом, первым из величайших библиографов, а то и хранителей. Он отвечал за точность производимых текстов и вздыхал: «Mega biblion, mega kakon», что значило «большая книга – большое зло». Его каталог, озаглавленный «Таблицы (pinakes) авторов, проявивших себя во всех формах знания и в произведениях, написанных ими», сам занимал 120 томов, дополняющих имевшиеся в библиотеке 90000 свитков, содержавших отдельные произведения, и 410000 свитков со «смешанными трудами». Поскольку места вдруг перестало хватать, в храме Сераписа был устроен филиал, и эта «дочерняя» библиотека со своего рождения насчитывала 42 800 свитков.

Так почему же Страбон не повествует в подробностях о столь значительной библиотеке?

Итальянский университетский преподаватель Лучиано Канфора в своей восхитительно туманной книге, которая не может не напомнить о приключениях Блейка и Мортимера, дерзко становится в оппозицию ко всем академикам и описывает книги, расставленные вдоль стен, и особенно вдоль стен перипатуса, а не собранные в отдельном здании. В доказательство он говорит, что в храме Гора в Идфу, относящемся, согласно реконструкции, к тому же периоду, имеются две аналогичным образом сделанные ниши, и рядом с ними на стене действительно написан список тридцати семи заглавий книг. Великую библиотеку, по его словам, нужно представлять себе рассредоточенной по всей длине перипатуса, «большой закрытой прогулочной галереи. В каждой нише, вероятно, хранились произведения авторов определенного рода». Гипотеза более чем смелая: город, зажатый между морем и озером Марьют, чрезвычайно влажен и на открытом воздухе свитки не просуществовали бы и двух лет. Кроме того, археологические данные, по всей видимости, показывают, что с присоединением храма Сераписа стены комнат с книгами сделали двойными, как и в Пергаме и Эфесе, с очагами, которые выбрасывали горячий воздух в каналы из обожженной глины, чтобы уравновесить влажность. С другой стороны, достаточно посчитать: свиток папируса в среднем имеет в диаметре 6,35 см, полмиллиона книг означает 32 километра полок в длину или, в случае, если книги, возможно, располагались в нишах на ромбовидных решетчатых стеллажах, из расчета 500 книг на двухметровую нишу, получаем невообразимую галерею в два километра. Это скорее побуждает принять гипотезу о нескольких сообщающихся между собой залах со стенами, по которым были плотно размещены папирусы, – возможно, по одному залу на жанр, то есть всего десяток, по числу разделов, которое соблюдал в своей классификации Каллимах. Когда несколько столетий спустя в Пергаме основывали конкурирующую с Александрийской библиотеку, в ней, по всей логике, должна была быть скопирована и архитектура Александрийской библиотеки. А план этой постройки мы сейчас знаем: это анфилада залов, выходящих на светлую колоннаду, служившую галереей для чтения.

Такое расположение помещений дает большой приток воздуха, благоприятный для напастей, которым предстояло эти помещения опустошить.

Разрушения Александрии

Напрасно Клеопатра при полном параде регулярно и с великим удовольствием посещала Александрию, славные дни Мусейона были уже далеко. Может, и основная библиотека тоже уменьшилась или даже исчезла? Возвращение из ссылки около 127 г. до н. э. восьмого Птолемея (Эвергета II по прозвищу Фискон, или Большое Брюхо), наряду с другими превратностями, оставило Александрию без греков, и в особенности без стипендиатов Мусея. Таким образом, Египтом конца века завладел римский мир, решив исход гражданской войны царицы против ее младшего брата, тринадцатого Птолемея. Цезарь, как известно, поддержал сестру, но, оказавшись блокированным вдалеке от Рима с легкими войсками, решил уничтожить увиденный им в порту значительный вражеский флот, усиленный пятьюдесятью пришедшими на помощь кораблями. Пожар, как сообщает Лукиан, «распространился на другие части города… Прилегающие к морю здания вспыхнули, ветер увеличивал мощь бедствия, пламя… носилось над крышами со скоростью метеора» и т. д. Так в 48 г. до н. э. была уничтожена Великая Александрийская библиотека.

Тем не менее сам Цезарь, рассказывая о битве, снимает с себя ответственность за это, описывая свое критическое положение, чтобы доказать необходимость пожара. Необычайно оправдательный тон этого текста дает возможность увидеть в нем невольное признание им своей вины. Эта гипотеза позволяет предположить, что Страбон старательно избегает упоминаний об исчезнувшей библиотеке просто из самоцензуры, – действительно, менее чем через двадцать лет после катастрофы эта тема остается больной: Цезарь умер, Цезарь жив вечно. Сенека, Плутарх, Аулу-Гелле и другие, напротив, хором обвинили любовника Клеопатры в этом бедствии и расходились только в количестве уничтоженных книг: 40000, 500000 или 700000, если не миллион.

Наиболее близкие к этим событиям источники, однако, говорят только о книжных складах, располагавшихся рядом с набережными, а не о зданиях Мусея. Действительно, книги, привозимые в Александрию, будь то захваченные на кораблях произведения или кипы ввезенных по заказу царя свитков, сначала, согласно Галену, задерживались в «неких зданиях», апотеках, где их некоторое время держали и, возможно, маркировали, сортировали и распределяли между главной и дочерней библиотеками. И многочисленные копии, которые заказывались в этом центре воспроизведения книг, которым была Александрия, также могли находиться там, готовясь к вывозу. Было ли в этой складской зоне четыре десятка тысяч книг?

Необходимо изложить три версии. Сторонники первой напоминают, что диктатор Цезарь ясно выражал желание основать большую публичную библиотеку в Риме. Насильственная смерть помешала ему увидеть реализацию этого проекта, но римская библиотека была открыта всего через девять лет после битвы в Александрии. Не начало ли уже перевозиться туда содержимое Мусейона, с согласия Клеопатры, единственной целью которой всегда было править по обоим берегам Средиземного моря? Не эта ли часть книг, готовая к погрузке на корабли, превратилась в пепел при пожаре в порту? Это объяснило бы покаянную сдержанность отчета о битве. Другая гипотеза состоит в том, что, напротив, в сражении в Александрии практически все книги выжили, чтобы потом оказаться уничтоженными в результате цепи различных отличавшихся жестокостью последующих событий. Третья возможность такова, что все написанное о библиотеке подпитывалось фантазиями и дифирамбами и все авторы могли переоценить богатство на тот момент уже устаревающего собрания, как это многократно происходило впоследствии. Когда Афтоний описывает визит Царицы царей в костюме Изиды в библиотеку, речь идет о храме Сераписа. Снизилось ли к 48 г. до н. э. число томов в Александрии до сорока тысяч свитков, количества, которое признавал Сенека? Такая цифра вернула бы большинство гипотез в пределы разумного. И столько книг гораздо проще уничтожить.

А также, как мы увидим, и восстановить.

«Изучать сегодня Александрию значит самому сделаться александрийцем», – сказал Кристиан Жакоб. Действительно, достаточно перегнуться через перила балкона в квартале Азурита, чтобы почувствовать тесноту порта перед дворцом и неожиданно ясно представить себе там, справа, занимающий весь рейд египетский флот в огне, в то время как горстка римских галер укрылась в отдалении возле маяка, и увидеть эту наступающую волну пламени, пожирающую судостроительные верфи, царские склады и то, что «совсем рядом».

Истина, пока талантливые доказательства сталкиваются друг с другом по поводу мельчайших деталей, в конце концов воцаряется во всей очевидности. Колода карт античной истории может сколько угодно перетасовываться и раздаваться заново, особенно когда она, как в нашем случае, набита джокерами, которые можно трактовать по желанию, такими, например, как таинственное молчание Цицерона или утрата CXII книги Тита Ливия, повествующей как раз о пребывании Цезаря в Египте. И ко всему этому рассказ Страбона, который видел все точно как есть. И не сказал ничего.

Но вот Антоний захватывает библиотеку Пергама и складывает к ногам Клеопатры двести тысяч томов. Они сделаны из пергамента. В этом малоазиатском городе была основана эфемерная династия Атталидов, которые компенсировали свое скромное происхождение подчеркнутым пристрастием к искусствам и учености. Евмен II (197–160 до н. э.) за небольшое время создал легендарную библиотеку и занимался ею с таким рвением, что люди прятали книги, которыми они дорожили. Говорят, что Птолемей V завидовал ему и наложил эмбарго на вывоз папируса, чтобы затормозить развитие этой библиотеки, и что это вызвало появление пергамента, называемого тогда «pergamene charta», пергамская грамота. Это описывает Варрон, заверяя в столь же наивных выражениях, будто папирус был изобретен в Александрии, что заставляет несколько усомниться во всем.

Книги из Пергама, по всей вероятности, должны были присоединиться к десяткам тысяч свитков из малой библиотеки при храме Сераписа, которые до тех пор, согласно всем версиям, оставались нетронутыми. Исследовательская деятельность, пусть в ограниченном объеме и руководимая теперь менее именитыми учеными, не прерывалась. Напротив, Александрии с ее известностью в качестве эллинистического города удалось еще раз вывести из себя Рим. Решительный конец добрым отношениям положил Октавиан.

Судороги агонизирующей Римской империи жестоко сотрясали в то время ее египетскую колонию. В 213 г. Каракалла велел перерезать горло молодым горожанам, которые его высмеяли, и разорить Мусей, у которого он отнял все доходы и распустил всех иностранных исследователей. Шестьдесят лет спустя Аурелиан напал на город, осажденный Зиновием, царем Пальмиры. В дворцовом поясе укреплений свирепствовали бои, и Мусею были нанесены существенные повреждения (комментаторы, желающие оправдать Цезаря, относят к этому моменту разрушение Великой библиотеки; они также обвиняют влажность или арабов, если сами являются христианами). Разрушения возобновляются при Диоклетиане: в 296 г. город огнем и мечом был превращен в руины после восьмимесячной осады, а основная часть жителей истреблена; год или два спустя произошло новое кровопролитие под предлогом репрессий против ученых мужей, сочинивших алхимические трактаты, каковые книги, предназначавшиеся для изготовления золота, были сожжены, «из опасения, как нас уверяют, как бы богатство египтян (которое проистекло бы из них) не внушило им дерзости восстать против империи», – писал Иоанн из Антиохии, которого цитирует Эдвард Гиббон, добавляя с присущим ему юмором: «Гораздо более вероятно, что сему рассудительному владыке была известна нелепость этих выспренних притязаний и что он хотел охранить рассудок и состояние своих подданных от этого пагубного занятия».

Однако эти потрясения, за которыми последовали гонения на христиан, когда Галерий приказал, чтобы все писания пророков были прилюдно брошены в огонь, не уничтожили окончательно старинное учреждение. Там пребывали и оттуда происходили многочисленные христианские мыслители. Так, Климент в самой Александрии, Ориген и Памфил в Кесарии, еще один Александр в Иерусалиме впоследствии основали или расширили большие библиотеки; все четыре сформировались в тени Мусея при храме Сераписа. В 315 г. сирийский ритор Афтоний написал, что «публичная библиотека Александрии располагалась в Акрополе, рядом с бывшими опочивальнями богов. Были также ученые мужи, которые ее посещали; она была еще весьма полезна». Он сообщал, что в ней были кабинеты, «служащие для того, чтобы запирать книги, но открытые для тех, кто любит работать, чтобы овладеть философией, и предоставляющие всему городу простую возможность стяжать мудрость», что решительно было преувеличением. Но малая библиотека производила достаточно сильное впечатление: «Ее портики были чрезвычайно богаты. Ее потолок был позолочен, а капители колонн из золоченой бронзы». А Аммиан Марцеллин в конце IV в. свидетельствует так: «Даже сейчас в этом городе можно обнаружить различные виды учености, поскольку мастера искусств еще живы…».

Дальше – больше: христианство стало обязательным и наступил черед язычества быть преследуемым. По приказу Феодосия были разрушены все языческие памятники, а его ревнитель епископ Александрийский Феофил, у которого «руки запачканы кровью настолько же, насколько и золотом», атаковал храм Сераписа во главе толпы фанатиков. Интеллектуальная активность в стенах «александрийского акрополя» казалась наиболее недоверчивым беспорядками: «Много всего нашло сейчас себе прибежище в этом древнем птолемическом святилище – философия, магия, ученость, распутство». Банда не оставила ни камня на камне, ни нетронутой статуи. От библиотеки же осталось еще меньше. И Павел Орозий, испанский священник и автор «Историй против язычников», которые сослужат такую хорошую службу в Средние века, посетив Александрию двадцать лет спустя, свидетельствовал: «В наши дни есть храмы, которые мы видели, книжные полки которых опустошены нашими современниками». Историки, цитирующие эти слова, неизменно добавляют «с горечью» или «с негодованием», но стоит задуматься, не было бы более уместным «с удовлетворением». Поскольку в этом самом году (415) чернь, подстрекаемая тогдашним патриархом Кириллом, племянником Феофила, и его «parabolani», или гвардейцами, направляла свой необузданный пыл против кого ей заблагорассудится, и в особенности против евреев, которые, однако, были тогда полноправными александрийцами на протяжении уже семи веков. По повелению этого Кирилла также забросали камнями философа и алгебраиста Гипатию, единственную женщину в истории греческой математики, в тот день, когда она приехала прочесть лекцию в Мусее. Она, как говорят, при своей мудрости обладала также ослепительной красотой, была необыкновенно популярна и не принадлежала к христианам. Вследствие этого толпа сорвала с нее одежду и притащила в церковь к Петру Чтецу; потом ее живьем разрезали раковинами устриц и бросили в огонь вместе со всеми ее сочинениями. Гипатия была дочерью Феона, погибшего в 380 г. математика и философа, который был последним из ученых мужей – членов Мусейона. А Кирилла канонизировали.

Однако, подобно фениксу, интеллектуальное превосходство Александрии, судя по всему, в V в. восстановилось, и евангелист Марк основал там университет. А в 640 г. Египет перешел под власть мусульманского мира, то есть стал частью халифата Омара, и был завоеван прославленным генералом Амр-ибн-аль-Аси. Сподвижник Пророка, член рода корейхов, он основал Фустат и вернулся управлять Египтом при Омейядах, там же и умер в 663 г. Он часто бывал у одного старого мудреца по имени Иоанн Грамматик. Однажды тот ему сказал: «Ты приложил свою печать ко всему, что есть в этом городе ценного. Я не требую ничего из того, что полезно вам, но то, что вам без надобности, нам могло бы еще послужить…

– О чем ты? – спросил Амр.

– Об ученых книгах, – ответил Иоанн, – которые находятся в царских сокровищницах».

Амр выслушал долгую историю Великой библиотеки и, потрясенный, ответил: «Я не могу распоряжаться этими книгами без разрешения халифа. Я напишу ему письмо и расскажу ему все то, что ты только что рассказал мне». Итак, доклад был написан, и в течение пяти или шести недель ожидания ответа арабский генерал и старый александриец могли вволю обсуждать тонкие теологические вопросы. Но Омар наконец ответил: «По поводу книг, о которых ты нам рассказал. Если в них написано то же, что в Книге Пророка, – Книга Пророка позволит нам без них обойтись; если в них что-то, что ей противоречит, – они вредны. Так что приступай к их уничтожению». Скрепя сердце Амр-ибн-аль-Аси приказал распределить книги по хаммамам, которых было около четырех тысяч, в качестве топлива для обогрева. Чтобы их прикончить, понадобилось шесть месяцев. «Слушайте об этом приключении и восхищайтесь», – заключил около 1227 г. Ибн-аль-Кифти в своей «Истории мудрецов». Во времена, более приближенные к нашим, нашлись очень серьезные люди, которые подсчитали, что из расчета двадцать свитков на одну баню в день на все понадобилось бы 14 миллионов свитков. Вовсе нет, возразил им один коллега, в отдельных хам-мамах поддерживается температура 60 °C, а для этого нужно сто книг в день, то есть 72 млн. экземпляров в месяц.

Это беззастенчивое и запоздалое присвоение александрийского мифа воображаемым арабом могло бы стать несколько извилистой притчей, призванной оправдать Саладина, который, как мы увидим, продал легендарную фатимидскую каирскую библиотеку, чтобы заплатить своим солдатам. Но оно, возможно, не лишено оснований: Омар, второй халиф и первый, кто назвал себя «amir al-mu’minin», повелитель верующих, был также – мы к этому еще вернемся – первым мусульманским вандалом.

Таким образом, если Великая Александрийская библиотека, бесспорно, является символом всех других библиотек – um al-maktabat, матерью всех библиотек, как сказали бы по-арабски, – то это, во-первых, потому, что никакая физическая реальность не опровергает и не подтверждает вызываемой ею будоражащей восторженности, и, во-вторых, потому, что она воплощает в себе интеллектуальное промежуточное звено между легендарной Античностью и нашим мрачным миром. С Клеопатрой или без нее, эти труды открыли бы головокружительную возможность греческого, а не римского будущего. Сохранившись, эти тексты могли бы послужить философской плотиной на пути шквала монотеизма и, по мнению некоторых, позволили бы прямо перескочить в расцвет Средневековья: «Если бы эта библиотека выжила, эпоха тьмы, несмотря на преобладание христианства, была бы значительно более светлой».

Ну как при окончательном оформлении мечты, ставшей столь важным основополагающим мифом, могло обойтись без доброй полудюжины пожаров, реальных или вымышленных?