Текст книги "Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек"

Автор книги: Люсьен Поластрон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Смерть

Если Бог был создан человеком по его подобию, то философ вполне имеет право спросить: «А может быть, рай – это просто гигантская библиотека?»

Очевидное преимущество этого суждения в том, что создать у себя подобный Эдем раньше срока доступно всем и каждому. Кто же не мечтал о таком гареме без евнухов, комнате, целиком заполненной книгами, где можно в кресле у камина глотать страницу за страницей всякой милой дребедени, пока бесшумные тени пламени нежно ласкают корешки?

Венгерский король Матьяш Корвини, Вальтер Беньямин, равно как Энвер Ходжа или Чаушеску – каждый из них имел право не только покупать те книги, какие хотел, но – главное – хранить их в том порядке или беспорядке, какой ему был угоден. Разве моя жизнь не есть всего лишь черновик моей библиотеки? Да, наверное, так, потому что она погибнет вместе со мной, если только не случится, что все книги останутся на своих местах навсегда. «Как говорил Гегель: только с наступлением ночи сова Минервы начинает свой полет. Только в час, когда угаснет жизнь коллекционера, его поймут», – писал Вальтер Беньямин. Этого не случилось с Монтенем: его книги были отданы дочерью священнику города Оша, а тот поспешил на них нажиться. И пропало все разом: книги, каталог, атмосфера башни, где автор «чувствовал себя королем»…

Нетрудно догадаться, что выбор книг о многом говорит. Но еще больше говорит их расстановка.

Коллекционер может сохранять здесь самый отменный нейтралитет: господин Германт у Пруста велел все свои книги переплести одинаково, так что он, должно быть, находил куда более близким родство между «Евгенией Гранде» и «Герцогиней морей»[81]81
  Маленький томик (in-18) на 278 страниц – роман графини Лионель де Шабрийан, изданный в 1881 г. Calmann-Lévy. Мы знали бы о нем больше, если бы эта книга не была пленницей микроформы в Национальной библиотеке Франции.


[Закрыть], чем между той же «Евгенией Гранде» и другим романом Бальзака в дешевом издании.

Лучший пример противоположного отношения – Библиотека Варбурга, описания которой зачастую граничат с фантастикой.

Аби Варбург был старшим сыном крупного гамбургского банкира. Он утверждал, что, открыв для себя на месте в 1895–1896 гг. культуру индейцев хопи, смог лучше понять и прокомментировать Кватроченто, к тому времени уже достаточно хорошо ему знакомое[82]82
  См. его «Rituel de serpent». («Rituel de serpent» – здесь: «Лекции о ритуале Змея» (1923 г.) – Примеч. перев.).


[Закрыть]. Что же до одержимости книгами, то она, видимо, была присуща Аби с рождения, потому что уже в тринадцать лет он предложил брату Максу своеобразную сделку: право старшинства за оплату его счетов в книжных магазинах. Макс отказался – он сильно бы на этом проиграл. А в 1889 г., едва достигнув совершеннолетия, Аби Варбург получил от отца средства, которых хватило, чтобы создать научную библиотеку, которую затем он всю жизнь пополнял. И классифицировал.

В 1911 г. в Библиотеке Варбурга насчитывалось пятнадцать тысяч работ, и Варбург неустанно «все их переставлял с места на место. Каждый новый шаг в системе его мышления, каждая новая идея по поводу взаимодействия событий и фактов заставляли его менять расположение книг, относящихся к данной теме». Для него «книга, которую он искал, не обязательно была той, которая нужна». До тех пор библиографические системы основывались на классификации, предложенной Бэконом (1605 г.), переработанной «этим скопидомом» Габриэлем Ноде и изложенной в его знаменитой книге «Advis», затем, в XVIII в., энциклопедистом д’Аламбером и в 1810 г. – Брюне. Или, наоборот, на десятичной (децимальной) системе Мелвила Дьюи, появившейся в конце XIX в. (согласно ей, все многообразие книг делится на десять классов по тематике: общественные науки, языки, математика и естественные науки, техника, искусство, художественная литература, история, литература общеинформационного рода, философия и религия; каждый класс разбивается более подробно еще на 10 тем и так далее: философии, скажем, присвоен индекс 100, религии – 200, социальным наукам – 300) и являющей собой систему Бэкона шиворот-навыворот, но принятую сегодня во всем мире потому, что она дает возможность понять сразу и что это за книга, и где ее место на стеллажах[83]83
  В предназначенной для книголюбов гостинице «Библиотека», недавно открывшейся в Нью-Йорке при Нью-Йоркской публичной библиотеке, десять этажей и шестьдесят битком набитых книгами номеров классифицируются в соответствии именно с этой системой. К примеру, в комнате 800002 вы найдете классических авторов и так далее (не ошибитесь дверью: в номере 800001 на полках стоят непристойные книги, должно быть, для того, чтобы проводить адские ночи в этой библиотечной преисподней). Прелестная выдумка, роскошное заведение. Очаровательная идея, элегантное воплощение, но в мире копирайта короли – наследники правообладателя. Online Computer Library Center, который объявил о своем праве на систему Дьюи и собирает ежегодно по 500 долларов с каждой библиотеки, использующей эту классификацию (то есть получает сто миллионов долларов только за то, что время от времени добавляет номер, чтобы идея не оказалась в общественном пользовании), подал в суд на отель «Библиотека» и потребовал часть его прибыли, придав тем самым новый смысл понятию «библиотечная крыса». («Преисподней» (enfer) называют закрытые фонды в библиотеке. – Примеч. перев.).


[Закрыть]. Но Аби Варбург, послав к чертям все резоны, превратил свою жизнь в произведение искусства, смысл которого заключался в том, чтобы сделать каждую книгу более значимой благодаря тем, что с нею соседствуют. «Книги по философии – рядом с книгами по астрологии, магии, фольклору, полки с трудами по искусству поблизости от стеллажей с литературой, религией, философией. Для Варбурга изучение философии неотделимо от изучения так называемого первобытного мышления: в исследовании образного языка религии, литературы и искусства одно неотделимо от другого», – говорит первый директор Библиотеки Варбурга Фриц Заксль. А философ Эрнст Кассирер развивает его мысль: «Из ритма, в каком книги расставлены на стеллажах, все четче возникает череда образов, тем, оригинальных идей, а за их сплетением я в конце концов ясно различаю возвышающуюся над всем этим фигуру человека, который построил библиотеку, его личность как исследователя, призванного оказывать глубокое влияние на других».

В двадцатых годах большой дом Варбурга превратился в лабиринт, где книги можно было найти в любом уголке. Это означало, что пришло время строить для библиотеки специальное здание, задуманное так, чтобы сделать более очевидными новый умственный строй и путь, воплощением которых она была. В 1926 г. исследователи получили доступ к этой библиотеке, состоявшей тогда из 100 000 томов, распределенных по четырем отраслям: действие, слово, образ, ориентация. Но три года спустя Аби Варбург умер. Прошло еще три года – и Берлин заполыхал. Решительность и расторопность директора библиотеки и членов его семьи (семья была еврейская) помогли коллекции избежать, казалось бы, неизбежной участи: из собрания были выбраны 60 000 книг, их упаковали в 531 ящик, погрузили на судно и быстро переправили в Лондон, где для начала (на время войны) поместили в более или менее приспособленный для хранения библиотеки склад, а затем еще несколько раз перевозили. Существующий в наши дни Институт Варбурга на Уоберн-сквер считается «отражением живой мысли» создателя по той, вероятно, причине, что 350 000 названий хранящихся здесь книг распределены в каталоге по четырем определенным еще Аби секциям, а дом на Хельвигштрассе, куда Аби Варбург не только поместил свое бренное тело, но вложил, по его же свидетельству в «Великой Свободе», всю свою фантазию, – этот дом после долгих размышлений купил и разукрасил город Гамбург, теперь там работает Институт истории искусств.

Распыление коллекций нарушает целостность библиотек и уменьшает их ценность: когда Саладин[84]84
  Саладин – переиначенное на европейский лад имя Салах-ад-Дина, или Юсуфа ибн Айюба (1138–1193), правителя Египта с 1171 г. (Примеч. перев.).


[Закрыть] распродал в Каире библиотеку Фатимидов, один из современников заметил, что ее ценность составлял безупречный порядок, в каком она содержалась, но он был уничтожен первым. Или вспомним разрушенную библиотеку Андре Бретона, которому удавалось расположить по соседству несовместимое: например, Жюльена Грака и Горького. Здесь опять-таки дело не только в алфавитном порядке: у знаменитого писателя архаика всегда сближалась с тем возвышенным, что кроется за текстом, и наоборот. К тому же на знаменитых торгах 2003 г. была заметна лишь позолоченная верхушка айсберга, поскольку неисчислимое множество незначительных произведений образовало на улице Фонтен пустую породу, говорящую оболочку для того лакомого, что выбрали на свой вкус эксперты. И вполне возможно, что еще до проведенной ими с бухгалтерской сноровкой инвентаризации дочь писателя, сотрудница социальной службы, если верить газетам, разрушила целое, подарив кому-то несколько ящиков карманных изданий, среди которых был и «Синий путеводитель по Бретани» без экслибриса. Кому он нужен сейчас – дважды устарелый? Кто его читает? Рене Шар в несколько комичной манере утверждает, будто «живет там, где окажется его окоченевшая книга». Но идет ли тут речь о его книге или о его книге (ср. досье Аристотеля)?

Национальная библиотека Египта – может быть, единственная в мире – предлагает исследователю «мактабат ал-мухда», библиотеку даров: вместо того чтобы присоединить завещанные хранилищу великими писателями труды к магме общих фондов, каждая из тридцати трех коллекций здесь предстает глазам исследователя такой, какая есть, на стеллажах, расположенных буквой «U», в которых столько отделов, сколько было авторов-завещателей, и на каждом отсеке – карточка с именем дарителя. Благодаря этому мы приходим не просто в. библиотеку, а в библиотеку библиотек, где вслед за строем книг в роскошных переплетах увидим простые черные молескиновые корешки без названий, зато со строгой нумерацией или целое собрание работ, всего-навсего сброшюрованных, потрепанных от постоянного перелистывания, пожелтевших от табачного дыма… Каждая из них представляет собой портрет своего бывшего владельца в полный рост. Часто одни и те же книги встречаются в разных коллекциях, но ведь это не совсем одни и те же книги: их читали и понимали по-разному, в этом нет ни малейших сомнений.

Полная противоположность этому – коллекционер, чьи атомы завтра смешаются с другими атомами космоса, и он способен приказать, чтобы книги, которыми он владеет, были без малейших опознавательных знаков включены в собрание крупнейшей библиотеки страны, подобно тому как прах покойного удобрит огородную землю. В этом духе действует герой «Книги песка»: желая освободиться от мешающей ему книги, он идет в Национальную библиотеку, где работал до ухода на пенсию и «знал справа от вестибюля крутую лестницу в подвал, где сложены газеты и карты; воспользовавшись невнимательностью сотрудников», оставляет там эту книгу на одной из полок и старается «забыть, как далеко от двери и на какой высоте»[85]85
  Хорхе Луис Борхес. «Книга песка», перевод В. Кулагиной-Ярцевой.


[Закрыть]. А параллельно, если верить одному из многочисленных слухов о нем, сам автор «Книги песка», Хорхе Луис Борхес, отдал нотариусу распоряжение поступить точно так же со своими разрозненными и небогатыми книжными собраниями.

И вот, наконец, совершенно противоположный всему остальному пример – Абу Хайана аль-Таухиди.

Он родился в Багдаде, а умер в 1023 г. почти столетним, возможно, в Ширазе, проведя всю жизнь с пером в руке: за переписку десяти листков ему платили десять дирхемов – достаточно, чтобы прокормиться еще один день. Визири звали его к себе, сами посещали его, но в конце концов прогоняли. Надо сказать, что беседы с ним отличались глубиной, но с первых же фраз начинали явственно попахивать крамолой. Дело в том, что аль-Таухиди в равной степени изучил исмаилизм, суфийские идеи и «фалсафу»[86]86
  В отличие от богословия – калама, философия, точнее, учение арабоязычных перипатетиков, у исламистов называется фалсафой. (Примеч. перев.).


[Закрыть], в результате – стал «диссидентом», зиндиком, в ту эпоху, когда принадлежность к стану инакомыслящих означала верную смерть. Тем не менее красота его речей надолго отодвинула наступление ночи, «когда солнце моих лет закатится». Между делом аль-Таухиди написал довольно много книг, среди которых можно назвать «Книгу услады и развлечения», «Вопросы и ответы», «Божественные указания», «Извлечения», «О друге и дружбе», «О науках»… Ему нравилось эпатировать, и книгу «О друге и дружбе» он начал так: «Прежде всего условимся, что не существует ни друга, ни того, кто напоминал бы друга…» Пережив всех близких, он сжег свою библиотеку и объяснил это следующими причинами: «Мне тяжело оставлять мои книги людям, которые могли бы посмеяться над ними, запятнать мою честь, изучая их, и радоваться, листая их и замечая в них упущения или ошибки».

10. Современные трудности

В идеале читатель не должен иметь права входить в библиотеку.

Умберто Эко

Окровавленный клюв вороны терзает внутренности трепещущего голубя. Не в силах ничего предпринять, за этой жестокой сценой из-за громадных окон галереи, выходящих во внутренний двор, наблюдают ее узники: две мертвенно-бледные японки, старик американец в желтых пластиковых очках, закрывающих пол-лица, два или три озадаченных студента, из которых один с бородой… Это посетители Национальной библиотеки Франции, которых отвлекло от их ученых занятий происшествие с птицей[87]87
  По сведениям администрации библиотеки, двести случаев в год. Рассматривается вопрос о том, чтобы поместить на верхушках башен соколов-сапсанов, которых вроде бы боятся вороны, голуби и скворцы… Ну а потом – кто их напугает?


[Закрыть], разбившейся о стекло, за которым видны деревья рощицы в центре двора, пришвартованные здесь, как велосипеды на площади предместья. Поняв, что птицы, которые летят в открытое, как им кажется, пространство среди стволов, попадают в ловушку мнимой прозрачности, здесь в конце концов наклеили на стекло синие силуэты чаек. Но догадается ли следующий голубь, какая страшная опасность подстерегает его непосредственно перед крайней из приморских сосен? Может быть, больше подошли бы изображения золотых рыбок?

К несчастью, а иногда к счастью, в Александрии и Монреале, в Париже и Сан-Франциско архитектор везде и всегда старается поразить. Любой исследователь, занимающийся историей зодчества, скажет, что архитектурные изыски зачастую идут в ущерб назначению здания и могут обернуться преступлением, когда речь идет о библиотеке. Если читатель забывает о своем физическом существовании, читая или размышляя над книгой, не должна ли окружающая его среда создаваться с помощью скорее ластика, чем карандаша: видимость духа убивает дух. Новое здание в Тольбиаке, в Париже, было задумано и построено без учета нужд не только исследователей, читателей и хранителей, но и без экспертизы Министерства культуры или совета хотя бы какого-нибудь умного и знающего человека. В результате проект с первых же штрихов оказался полон провинциальных штучек. Ну может ли быть, чтобы даже самый угодливый из льстецов не заметил, что один вид поставленной на попа раскрытой книги – а именно ее призваны напоминать все четыре башни – истинная Мекка для библиофила? Давайте представим себе порочный и отягощенный всяческими недоразумениями диалог между Больным Принцем, которого потрясло чтение «Горы Аналог» Рене Домаля, и Архитектором, чувствующим, что такого случая блеснуть больше не представится, ибо флюгер власти переменчив. Все, кажется, сошлись в мнениях по одному пункту: кто мечтает о познании, приходит сюда, чтобы трудиться. А значит, давайте устроим ему тюрьму[88]88
  Человек рано или поздно покоряет враждебную среду, и ни один, даже самый лучший архитектор ничего не может с этим поделать. Такая естественная мутация уже происходит в Тольбиаке, начинаясь снизу, исподтишка: все дорогостоящие унитазы из нержавеющей стали, напоминавшие обстановку тюрьмы строгого режима, только что заменили добротными обывательскими белыми фаянсовыми изделиями.


[Закрыть], да еще затрудним к ней доступ. И устроим ее как можно дальше от всего: до ближайшей станции метро, новехонькой, с названием, граничащим с наказуемо лживой рекламой, семьсот семьдесят два шага – для длинноногого человека в отличную погоду и с шагомером в руке.

Однако эта давняя трагическая история уже не раз пересказывалась, среди прочих – и Жаном Марком Мандозио, часто не добиравшимся, несмотря на личную и временами чуть-чуть подозрительную враждебность, до худшего в ней, и, в обратном или почти обратном ключе, Франсуа Стасом.

Будущее Тольбиака очевидно: просторный читальный зал с дневным освещением, в полном соответствии с чаяниями Жака Франсуа Блонделя и его ученика Булле, займет место давно вымерших деревьев на уровне, названном в стиле Grand Siècle[89]89
  Великий век (фр.) – под этим именем вошло в историю царствование Людовика XIV Бурбона. (Примеч. перев.).


[Закрыть] «верхним садом», и юные студенты вернутся в университетские библиотеки вместо того, чтобы самовольно занимать пустующие помещения созданного, согласно мифу, для народа места, где они никогда не откроют ни одной книги. Восхитительный купол слоновой кости, спроектированный учеником Нормана Фостера, спасет положение, сделав более гармоничной неразбериху параллелепипедов между башнями и смягчив силуэт. Станет немножко похоже на Стамбул. Решенный в неолабрустианском стиле фараоновский зал со звукоизоляцией и с тремя тысячами ниш примет читателя, который на самом деле дорожит книгой или жаждет обнаружить редкую мысль. Десятки миллионов томов Национальной библиотеки собраны теперь на нескольких гектарах двухуровневого хранилища, расположенного под читальным залом, как и должно быть. Благодаря этому книги подаются читателю за четыре минуты через центральную шахту. Внутрь теперь можно попасть с улицы через нормальные двери по обе стороны от цоколя и через парадный подъезд, обращенный к набережной и предназначенный изначально для автомобилей сотрудников. Башни снова станут прозрачными, потому что там разместятся служебные помещения, в частности – информационные службы монументальной BnF-on-line. Иногда на красивых деревянных ступенях фасада, обращенного к Сене, будут устраиваться выставки гераней. Европа разинет рот.

Пальма первенства за самое вопиющее безобразие в истории публичных библиотек сегодня принадлежит городу Сан-Франциско, далеко опередившему Национальную библиотеку Франции. Новое здание, выстроенное в 1996 г. в подражание тяжелому помпезному стилю, называемому по-английски «beaux-arts», и стоившее 126 миллионов долларов, воистину стало новым словом в истории чтения. Поскольку оно не могло вместить три миллиона книг, дирекция потихоньку распорядилась избавиться от всех изданий, на которые не поступало требований за последние шесть лет, и снять где-нибудь подвальный склад, чтобы свалить там треть остального фонда в ожидании лучших времен. Согласно источникам, количество книг, уничтоженных накануне торжественного открытия библиотеки, колеблется между 200 000 и 500 000 томов. Здесь восхищает грозный союз двух молодых сил: полета архитектурной мысли и любви к дематериализованной книге. Когда весь мир в полной растерянности узнал, что Британская библиотека поступает так же, стало ясно, что мы присутствуем при начале великого истребления библиотек.

В том, что город Сан-Франциско не устоял перед искушением заполучить дорогую игрушку, выплясывая под дудочку гуру научной фантастики (Кеннет Доулин, автор выпущенного в 1984 г. и к нашим дням более чем устаревшего труда «Электронная библиотека»), тогда как перестройка старого здания обошлась бы раз в десять дешевле, несомненно, отражение голливудского стремления «выглядеть». Но не только. На самом деле глубинная причина тут в рутинном для Америки, но еще плохо знакомом остальной планете (или тщательно скрываемом остальной планетой) способе, который можно было бы назвать «deaccession», или «избавление от книг».

Если английское слово «accession» означает и «приобретение книги для библиотеки», и «внесение книги в каталог», то есть в любом случае пополнение фондов книгой, а отсюда – и саму книгу («новое поступление»), «deaccession» соответственно означает выемку книги из фондов, изъятие книги из каталога и опять-таки ее самое, только в другом качестве. В каталогах американских букинистов теперь уже обычном делом стала пометка, что та или иная книга представляет собой «deaccession», мало того, существует даже специализированная торговля книгами, купленными у организаций, и штемпели на этих книгах свидетельствуют об их родословной. Поскольку французский эквивалент слова «accession» – «acquisition», то есть «приобретение», можно предложить в качестве эквивалента противоположного понятия если не «désaccès», «лишение доступа», то, по крайней мере, «desacquis», нечто вроде «отобретения», хотя некоторые библиотекари предпочитают употреблять такие странные термины, как «разымуществление» или «упразднение в связи с неиспользованием»… Колебания сами по себе – свидетельство признания в том, что это делается.

Библиотеки Соединенных Штатов – это организации, которые находятся в постоянном поиске субсидий и финансирования. Одна из их главных забот – пополнение фондов, другая, не менее важная, – нехватка места для хранения «избытка» книг, и забота эта тем серьезнее, чем выше становится цена квадратного метра площади. Если свести все это вместе, на ум приходит простое заключение: нужно продать или выбросить «лишние» тома. Казнь производится посредством «shredding»’а, что в переводе с английского означает «измельчение», это термин времен производства бумаги из тряпок, поэтому по-французски он так и выглядит – «effilochage», то есть «раздергивание тряпок на волокна» или, как говорили раньше, «défilage», «резка тряпья». Многим организациям претит упоминание об этой процедуре, тем не менее следы ее можно отыскать в годовых отчетах: в дополненных каталогах числится не столько книг, сколько приобретено за двенадцать месяцев, – разницу и составляют ликвидированные. Весьма могущественная ALA (Американская ассоциация библиотек) признает, что никому не известно ни место, ни время возникновения этого явления и что, хотя никакой статистики здесь нет, зато у библиотек существует достаточное количество предназначенных для новичков методик «деселекции» – отбора для уничтожения. В архивах Исторического общества Гленгэрри можно найти документ, написанный неким Дэвидом Дж. Андерсоном. Здесь признается чрезвычайно удобным «способ очищения своего имущества от второстепенных или попросту лишних его частей и вторичного использования образовавшихся таким образом фондов для развития или поддержания коллекции в полученном виде», а далее говорится, что «для каждой организации (или каждого коллекционера) должна быть разработана политика разгрузки фонда: именно она – свидетельство умелого управления им…». Нет никакой необходимости долго шарить по Интернету, чтобы обнаружить, например, что в конце октября университеты штата Иллинойс, или Бирмингема в штате Алабама, или Публичная библиотека Сиэтла (всякий раз выставляется от 75 до 100 000 экземпляров), равно как и – нет сомнений! – многие другие, объявляют об очередной ежегодной распродаже книг, которые либо устарели, либо имеются в двух экземплярах[90]90
  На сайте www.librarybooksales.org придумали даже для этого дела слоган: «Здесь все в выигрыше!»


[Закрыть]. Однако комментарии американских налогоплательщиков позволяют заметить, что они не слишком этим довольны. И действительно – кто же станет завещать дорогую сердцу библиотеку подобным учреждениям?

Литературный кумир Китая Ба Чжинь передал свою библиотеку, так же как свои рукописи, Музею современной литературы, Шанхайской библиотеке и находящейся в Пекине Национальной библиотеке Китайской Народной Республики. С 1980 по 1982 г. дочь этого легендарного писателя, всякий раз битком набивая свою машину, в несколько приемов развезла по местам около тридцати тысяч томов. На каждом экземпляре – личная подпись Ба Чжиня: покупая книгу, он неизменно доставал из кармана чернильную палочку и кисточку и, смочив последнюю слюной, «окунал в чернила» и расписывался. Как-то, осенним днем 2002 г., корреспондент «Женьминь Жибао» обнаружил в продаже давний номер этого журнала и узнал на нем каллиграфически выведенный автограф. Он позвонил дочери Ба Чжиня – выяснилось, что все подшивки «Женьминь Жибао» она отвезла в Национальную библиотеку. Журналист опубликовал реплику о своей находке. На нее тут же откликнулись десять читателей: оказалось, что они тоже покупали книги из библиотеки Ба Чжиня. Национальная библиотека получила от него книги 3274 названий (среди которых была, к примеру, уникальная коллекция произведений Льва Толстого, полное собрание сочинений писателя) и некоторое количество рукописей, в том числе – знаменитые хроники «Suixianglu» – «На кончике пера». Возмущенные дети писателя потребовали, чтобы все было им возвращено, – они решили передать это в Шанхайскую библиотеку. Ба Чжинь, тогда почти столетний, находился в это время в больнице с онкологическим заболеванием, и никто не осмелился ему сказать о том, что произошло. А с декабря 2002 г. раскрывший «дело о распродаже» журналист, его имя Ли Хуи, ведет осаду директора Национальной библиотеки, вынуждая того высказаться, но воз и ныне там… Вовремя подоспевшая эпидемия птичьего гриппа лишила нас возможности закончить этот рассказ, дав ужасающий урок китайским властям, для которых тайна всегда была элементом sine qua non[91]91
  Непременным (лат.).


[Закрыть] отличного управления.

А что делают со своими книгами французские библиотеки – продают или выбрасывают? Национальная библиотека, по крайней мере, клянется и божится, что ничего подобного не делает: зажатая между своим назначением – сохранять наследие, с одной стороны, а с другой – обязательностью депонирования экземпляров произведений литературы и искусства, а также официальных юридических актов, она только и может, что хранить поступления, раздуваясь до отказа, или передавать дубликаты провинциальным партнерам. Есть еще хорошенькое словечко «прополка» (или «weeding» по ту сторону Ла-Манша и океана) – термин, в котором с удивительной непосредственностью звучит признание: щедро подаренные книги – все равно что сорняки на грядке. Но это в Национальной библиотеке. Зато другие библиотечные учреждения страны обладают правом заработать немножко денег после тщательно обдуманного местным комитетом и надлежащим образом проведенного «разымуществления» с обсуждением каждого названия. Во всяком случае, этот принцип соблюдается в Гренобле, но не соблюдается ни в Пуатье, ни в Бресте, ни в Шамбери… хотя – молчок! – на самом деле все это лишь слухи… «Прополка» стала темой рассмотрения на четырех страницах убористого текста годового (за 2000 г.) отчета о деятельности Генеральной инспекции библиотек, составитель которого, вероятно, теперь страдает вполне объяснимой аллергией на книги, ибо признается, что «достаточно часто… бывал поражен производившей гнетущее впечатление теснотой на полках» в тех библиотеках, которые посещал лично. Еще тут можно прочесть следующее: «Юридические формальности, связанные с необходимостью уничтожения изъятой документации, в целом продолжают выполняться достаточно плохо», а также можно найти сведения о том, что из всех возможных способов избавиться от лишних книг – отправить на склад, пустить под нож, передать в дар или продать – последний, «вероятно, наименее популярен». Однако уверенности в этом нет.

Редко встретишь библиотеку с выдачей книг на дом, хоть сколько-нибудь соблюдающую установленный порядок (университетские библиотеки первые им пренебрегают) и – подобно библиотеке города Гренобля – не отказывающуюся говорить об этом, но предлагающую на рассмотрение муниципального совета списки признанных устаревшими или изношенных от употребления книг, прежде чем приступить к ежегодной распродаже, кому-то подарить (например, ассоциации культурного развития той или иной бедной страны) или пустить под нож. Публике такие книги отдаются по фиксированным ценам от 0,15 евро за небольшой по объему научный или литературный труд до 7 евро за энциклопедический словарь; гонкуровские лауреаты идут здесь по 0,80 евро. Клиенты выстраиваются с утра в длинные очереди, комиксов – дабы не соблазнить букинистов – покупателям достается не больше четырех в одни руки, а фетишем на таких распродажах обычно становится серия «Que sais-je»[92]92
  Что я знаю? (фр.) – названием для научно-популярной серии послужила цитата из Монтеня. (Примеч. перев.).


[Закрыть]. Этот вид распродаж оборачивается скандалом, если торги проводятся в помещениях самих библиотек, в других местах они проходят намного спокойнее. Но надо ведь еще наводнить город листовками и брошюрками – не столько ради выгоды, сколько ради объяснения смысла мероприятия. Вот почему, скорее всего, большая часть библиотек нашей страны, храня глухое и словно бы стыдливое молчание, явно предпочитает отправить ненужные им книги прямо под нож – работы все-таки во сто раз меньше.

О скандале в Пуатье можно упоминать свободно: его «показывали по телевизору». В разгар августа 1989 г. мусорный бак, стоявший во дворе между муниципальной библиотекой и юридическим факультетом, внезапно оказался заполнен несчетным количеством книг, изданных в XVIII и XIX вв. Студенты с восторгом набросились на находку. Дело тем бы и закончилось, если бы один книготорговец, враждебно относившийся к тогдашнему мэру, не оповестил все местные газеты о том, что городские власти избавляются от книг в связи с предстоящим переездом хранилища. Шуму было много. Срочно вернули из отпуска несчастную директрису библиотеки, которой оставалось всего несколько недель до пенсии, ей пришлось противостоять напору журналистов и ревизоров, назначенных попечительским советом, а главный хранитель, бросив все дела, поспешно прибыл в Пуатье, чтобы навести порядок. Понадобился целый год, в частности, на то, чтобы разыскать и водворить по местам издания, «приблудившиеся» в личные библиотеки профессоров права, которые довольно легко признали, что держать у себя в доме книги со штампами «Библиотека города Пуатье» и «Собственность города» – все равно что укрывать краденое. Тогда же Жан-Мари Конт, тот самый срочно присланный из Парижа главный хранитель, сказал: «Если вы обнаружите у букиниста помеченную такими печатями книгу и на ней, кроме того, не будет также стоять пометка, свидетельствующая о том, что эта книга официально исключена из каталога, в принципе, вы можете спокойно взять ее и унести, ничего не заплатив». Так что же произошло в Пуатье? Может быть, у помощника директрисы, заменившего ее на время отпуска, случилось что-то вроде солнечного удара, как часто бывает в августе с государственными служащими? Хотелось ли ему все сделать наилучшим образом и облегчить казавшуюся ему нечеловечески трудной задачу будущего перемещения фондов? Этого человека не любили. Его коллеги молча следили за тем, как он путается в объяснениях. В отчетах экспертов подчеркивается большое количество нарушений как с точки зрения соблюдения правил, так и с точки зрения психологии. В частности, сообщение Юше полностью обеляет мэра, якобы не имевшего никаких дурных намерений. Как известно, все хорошо, что хорошо кончается: в Пуатье не существует больше муниципальной библиотеки, есть только медиатека имени Франсуа Миттерана, ничего общего с той, прежней, не имеющая. Впрочем, дирекция медиатеки и не отвечает на запросы о том деле.

Итак, библиотеки осознали, что они смертны. Но чего же они больше всего боятся? Лопнуть!

Мы здесь вплотную сталкиваемся с новым бедствием, которое можно себе представить в виде постоянно растущей, как живот при беременности, горы новых изданий. По сравнению с предыдущим отчетным периодом[93]93
  В отчете Франсуа Стасса можно найти сведения о том, что Национальная библиотека Франции ежегодно получает в качестве обязательных экземпляров пятьдесят тысяч томов и примерно столько же закупает за границей. Между прочим, эти последние, по всей вероятности, отбираются очень тщательно, потому как за них следует платить, и простая логика позволяет вообразить, что в один прекрасный, хотя и далекий день коллекция книг на французском языке станет большей частью синонимом скудости по сравнению с куда как более полезным и интеллектуально глубоким фондом изданий на других языках… В Лондоне или где-нибудь еще проблема может представать в зеркальном отражении, но это утешение слабое.


[Закрыть] каждый год прибавляются сотни тысяч названий, степень интереса и необходимости которых очевидна лишь издателю, чуть-чуть распространителю, а иногда лишь самому автору. Помочь горю можно, но какой ценой? Если верить исследованию 1982 г., американские издатели ежегодно уничтожали сто миллионов экземпляров изданий карманного формата – «мало найдется других отраслей промышленности, покоящихся на рутинном уничтожении доброй половины своей продукции ради освобождения рынка». Появление новых названий на полках книжных магазинов, в газетных колонках и библиотечных каталогах возможно лишь за счет избавления от других книг, которые, между прочим, иногда высказываются на ту же тему куда лучше. Эта перегруженная библиотека питается, таким образом, библиотекой убывающей, составленной из книг, прочесть которые куда полезнее и приятнее, чем, скажем, вот эту, удостоенную громкой литературной премии, или вон то эссе-однодневку. На сайте Национальной библиотеки Франции, набрав в поиске слово «буря», мы получим список из более чем ста двадцати документов, относящихся к этому явлению природы, до того как наконец-то выловим из этой кучи Шекспира. Есть над чем посмеяться Калибану.

Теряются ли, впадают ли в безумие библиотеки перед лицом подобного катаклизма – а как назвать его иначе? Особенно тревожным кажется дело Британской библиотеки, громкий скандал, начавшийся летом 2000 г., когда прессой было раскрыто исчезновение из фондов по меньшей мере 80 000 книг, которые были попросту выброшены. Учреждение, которому больше трехсот сорока лет, уже имело массу неприятностей, когда согласилось перебраться из романтической ротонды Британского музея в новое, ничем не славное помещение. Это вызвало массу нареканий, и одна из газет сравнила событие с пошлой ночевкой вне дома загулявшей королевской особы. Одновременно с переездом заменили прежнего директора директрисой, все это происходило на фоне слухов о приватизации и не могло не подлить масла в огонь. Любой британский подданный, даже совершенно безграмотный, несомненно, считал, что миссия подобного заведения – быть «библиотекой последней инстанции», а потому в ней не может отсутствовать ни одна работа, когда-либо существовавшая в Объединенном Королевстве. И тут один упрямец-исследователь, широко известный писатель, натолкнулся на пять названий, помеченных как «забракованные», иными словами, книги были выброшены на свалку; ему объяснили, что сделано это в соответствии с новой инструкцией под названием «Selection for survival», то есть «Отбор ради выживания» – так назывался сделанный еще в 1989 г. доклад одного библиотекаря из Ньюкаслского университета. Волна негодования, поднявшаяся после этой новости, набрала силу, когда стало известно, что «прополка» была доверена начинающим хранителям, и превратилась в девятый вал в результате непонятного поведения нового руководства, распустившего слухи о том, что от этой практики все равно уже отказались из-за нехватки персонала. Этого оказалось явно недостаточно. Директор хранилища, наверное сожалевший, что носит имя Ричард Брэдбери, в конце концов сделал сухое, в три фразы, заявление, откуда стало, как минимум, понятно: ни одна редкая книга и ни одна книга из обязательных экземпляров выброшена не была. Со временем возмущение, рожденное старыми химерами, утихло.