Текст книги "Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек"
Автор книги: Люсьен Поластрон
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
Константинополь
В Византии императорскую библиотеку основал Константин Великий в первые дни существования этого нового Рима, в 330 г. Ей не было равных по богатству, равно как и по злосчастью. В дворцовом портике расположилось семь тысяч произведений, и не только христианских. Одни только «каллиграфы высокого мастерства, антиквары и признанные писатели работали там». Сто лет спустя каталог достиг ста двадцати тысяч томов, и это количество, по-видимому, было непревзойденным в мире в 475 г. Но тут на несколько неспокойных месяцев трон узурпировал невежественный Базилиск, и за этот период возникло непосредственное политическое движение, а к его концу огромный пожар превратил книжное собрание в кучку пепла, не пощадив, как говорят, и Гомера, написанного золотыми буквами на змеиной коже двенадцатифутовой длины.
Полное ничтожество по имени Тарасикодисса стало императором, известным как Зинон. Его изгоняли, затем он вернулся и восстановил библиотеку, и она вновь заработала. Но потом ей причинил беду неграмотный владыка Леон Изаурийский. Именно в его правление начало развиваться иконоборчество, и действительно на родине икон и мозаик с 727 по 841 г. живописное изображение было запрещено. Иконоборцы ненавидели все иллюстрации и боролись с приверженцами рисунков, которые, в свою очередь, их защищали. Академия была закрыта. Ее библиотека, созданная в 425 г., также исчезла, как и теологическая библиотека, основанная между 610 и 638 г. под эгидой патриарха и пострадавшая от огня в 726 г., а также как и публичная библиотека. Два или три раза императоры приказывали искать в своих дворцах сочинения, которые могли бы подкрепить их мнение в споре об изображениях, но найти их оказалось невозможно. Поговаривают, что Леон Изаурийский был тайным поклонником ислама и что он сложил огромный костер из тридцати пяти тысяч книг академии с двенадцатью ее преподавателями в середине, но Византия – это еще и родина сплетен. Благодаря, в числе прочих, императрице Феодоре, бывшей «куртизанке из тех, которых древние называли пехотными», иконоборчество вышло из моды. Византийский университет вновь возродился в своем неизмеримом великолепии при Василии I, который был императором с 867 по 886 г.
Бывший посол, а впоследствии воспитатель детей Василия I, патриарх Фотий (820–891), придумал «дайджест»: позже, в XVI в., это назовут «Bibliotheca». Фотий около 843 г. начал выпускать нечто сначала именовавшееся «перечисление и опись книг, которые мы прочитали и общий разбор которых запросил наш горячо любимый брат Тарасий». В двухстах семидесяти девяти главах (и стольких же кодексах) он изложил вкратце триста восемьдесят шесть основных сочинений со времен Геродота, включая редкости, иногда приходившие издалека, и назвал этот обширный труд «Myriobiblon», десять тысяч книг. Речь идет не только о христианских и еврейских произведениях, но и о языческих и светских, которые к тому же, как представляется, особенно его интересуют. Каждая заметка начинается со слова «Прочитано…», сопровождаемого заглавием и комментарием. Ходили завистливые слухи, что Фотий продал свою христианскую душу еврейскому колдуну в обмен на успех, богатство и знания: верно, что еще за неделю до того, как стать патриархом, он не был священником. Попав в немилость и оказавшись под стражей, Фотий жаловался Василию, что у него конфисковали его мешки с рукописями. Сетовал он зря: восьмой церковный собор на восьмом заседании принял решение и отдал распоряжение, чтобы библиотека была немедленно сожжена. Потому существенная часть произведений, собранных и отрецензированных Фотием, нам незнакома: из двухсот одиннадцати утрачена описанная полная версия, сто десять потеряны совсем. Но это начинание по популяризации книг, первоначально нацеленное на одного-единственного читателя, внесло свой вклад в развитие знания по всей империи и позволило если не поставить под сомнение однобокое мышление, то хотя бы обеспечить передачу античной литературы. Или того, что та эпоха захотела из нее отобрать.
Сколько тысяч книг было собрано в Византии, когда нагрянули крестоносцы? Эти посланцы Господа объявляли всякий город, который не сдавался «на милость», военным трофеем, тем более охотно, что его разграбление было источником единственной награды, обещанной солдатам, так что даже христианский летописец часто сравнивает воинов-пилигримов с «тучей саранчи». Оказывается, что в 1204 г. Константинополь «во всем превосходит меру». Вот и разрушения получились на том же уровне, то есть чрезмерными. «Франков», которые признавались в своем презрении к этому народу «писцов и ученых мужей», можно было увидеть выступающими в ряд по улицам, выставляя напоказ на концах своих копий в качестве трофеев не банальные окровавленные головы, но чернильницы, писчие перья и листы бумаги. Греческий сенатор и историк Никет задавался вопросом, можно ли ожидать чего-то другого от «людей невежественных и столь откровенно непросвещенных и варварских». Представитель другого лагеря Виллеарден признавал: «Великолепные дворцы, полные древних произведений искусства и рукописей классиков, уничтожались». От огня расплавилась гигантская статуя сидящего Геркулеса, изваянная в бронзе Лисиппом и так искусно сбалансированная на своей оси, что один человек мог поворачивать ее одной рукой, вспоминает александрийский библиофил Георгиад и добавляет: теперь вы можете представить себе рукописи… Это ошеломило даже современников, поскольку Саладин в Иерусалиме семнадцатью годами раньше повел себя лучше. «Во дворце, задымленном и замаранном, повсюду были следы грубой неумеренности франков; огонь пожирал целые улицы… и, как будто латиняне предвидели момент их изгнания, они ограничили свои действия грабежами и разрушениями… Греческая литература практически вся была сконцентрирована в столице, и, не зная всего масштаба наших потерь, мы должны глубоко сожалеть о сожженных богатых библиотеках».
Но об этом не стоит говорить: в 1261 г. живучее императорское собрание было восстановлено в одном из крыльев дворца Блахерна Михаилом VIII Палеологом, как только он отбил Константинополь. Полки снова наполнялись, с энтузиазмом хотя и меньшим, но достаточным, чтобы привлечь испанского путешественника Перо Тафура, которому вообще-то не понравился этот город с грязными улицами, порочным и плохо одетым населением и содержащимся в плохом состоянии дворцом – кроме той ничтожной части, на которой теснился император со своей семьей. Зато он увидел «мраморную галерею, выходящую на аркады, каменные скамейки, выложенные плитками вокруг таких же столов, составленных краями и покоящихся на низких опорах; там много книг, античных сочинений и историй». Это последнее описание того, что спустя каких-нибудь пятнадцать лет исчезло в процессе поглощения древнего мира при завоевании Константинополя турками 29 мая 1453 г. Город сопротивлялся восемь недель, резня продолжалась три дня и три ночи. Потрясало количество мертвых – трупы плыли вдоль Босфора, «словно дыни по каналу», как заметил один венецианец, – и, что еще важнее, количество людей, проданных солдатами в рабство. Вместе с Эдвардом Гиббоном мы «сильнее пожалеем об утрате византийских библиотек, которые были уничтожены или рассеяны посреди всеобщего смятения. Говорят, что сто двадцать тысяч рукописей было утрачено тогда». Но не для всего мира, поскольку турки – это не крестоносцы: несколько итальянских книжных лавок получили неплохой доход от спасенных книг. «Все багажные повозки перевозили их тысячами через Европу и Азию. За бизантий давали десять свитков Аристотеля или Платона, или теологии, или любой другой науки. От отделанных с невероятной роскошью молитвенников отрывали покрывавшие их драгоценные металлы, потом их либо продавали в таком изуродованном виде, либо выбрасывали. Они швыряли в пламя все миниатюры и поддерживали ими огонь в своих кухнях». В эти дни было уничтожено полное издание «Всемирной истории» Диодора Сицилийского. Рядом с местом разграбления видели, как победитель Мехмеда II аль-Фатиха, который тогда приобрел прозвище «Завоеватель» и утратил репутацию поэта, лениво пытается собрать заново несколько греческих и латинских рукописей, не тронутых трагедией, которой он, по его собственным словам, так хотел бы избежать. По крайней мере, так утверждает Критобул, его официальный хроникер.
4. У истоков Ислама
О небеса! Какое скопление! Здесь гибнут целые столетия,
И один яркий язык пламени превращает мудреца в дуновение ветра.
Александр Поуп
Человека, который создал ислам, звали Омар, или же Умар, с легким сужением гортани, если мы хотим быть ближе к его языку.
Если бы не его политический гений, у мусульманской религии были бы только локальные последователи и войны между арабскими племенами задушили бы в зародыше одну из самых могущественных цивилизаций. Успех обозначился благодаря одному блестящему и неотразимому постулату: все мусульмане объединяются в «дар аль-ислам», или дом мира, а все, что его окружает, составляет «дар аль-харб», или территорию войны. Как можно не принести этой территории мир ислама, пусть даже при необходимости применяя силу?
Омар Ибн аль-Хаттаб родился около 586 г. (по утверждениям некоторых, 591 г.) в Мекке, в семье представителей городской элиты. Он не обладал большим состоянием, но через свою мать был связан с влиятельным кланом и сначала резко воспротивился амбициям Мухаммеда, а потом превратился в самого пламенного его защитника и в 622 г. последовал за ним в хиджру – бегство из Мекки в Медину; впоследствии он стал его военным советником, а в 625 г. даже тестем. После смерти Пророка он заставил жителей Медины принять в качестве первого халифа Абу Бекра (также выходца из Мекки), а в 634 г. унаследовал его трон и начал крупные завоевания, которые вел вплоть до своей смерти 3 ноября 644 г. от руки персидского раба. Он был одинаково способен организовать первые правительственные диваны и отправить войска, доселе умевшие только грабить караваны, основывать империю в Сирии, Месопотамии, Хорасане, в Иране, Египте и Ливии. Хвалебное жизнеописание представляет его суровым, расчетливым и неумолимым – время изворотливости еще не пришло. А что арабы в 641 г.? «Большая часть их была не более развита, чем покойный аятолла Хомейни», – писал в свое время выдающийся эллинист Хью Ллойд-Джонс, и это еще была литота, принятая в Оксфорде.
Так что библиотеки завоеванных стран они не щадили.
Действительно, это воле Омара, или же превратному толкованию его приказов, мы обязаны уничтожением в 637 г. Тайсафуна, или Ктесифона. Эта древняя столица Сасанидов до сих пор знаменита гигантским сводом Так-Кисры, дворца, в котором с 531 по 579 г. правил могущественный и просвещенный Хосров. Город, где по завету предков почитались зороастрийские каноны, согласно которым каждый текст имеет ценность, ибо знание священно, с распростертыми объятиями принимал изгнанников из Византии. Греческим философам, только что распущенным Академией, сирийским христианам и прочим несторианцам было поручено переводить книги и пополнять царское собрание, усиленное, кроме того, индийскими научными документами и китайскими религиозными и медицинскими трактатами. Город Гондешапур (Шахабад на современных картах), основанный тем же сувереном и разрушенный в 638 г. тем же Омаром, также, как считается, в 555 г. был важным научным и культурным центром: здесь была кодифицирована Авеста и родившаяся в Индии игра в шахматы и здесь читали «Хватай-намак», или «Книгу царей», вдохновившую Фирдоуси. Библиотека, богатая трудами по медицине, философии и астрономии и, таким образом, всеобъемлющая, два века спустя послужит образцом библиотеки Мамуна под тем же именем – «дом мудрости». Великолепие совершенно блестящей и совершенно забытой эпохи Сасанидов оказало влияние на багдадских Аббасидов, пытавшихся ее превзойти.
В 1375 г. Ибн Халдун оплакивал эти опустошительные годы зарождения ислама: «Что стало с науками персов, трактаты которых были уничтожены Омаром в эпоху завоеваний? Где науки халдеев, ассирийцев, жителей Вавилона?»
А христиане? Словно считая их неспособными к наукам, великий тунисский историк не говорит о них ни слова, однако он не мог не знать о трагической истории Кайсарии, или Кесарии.
Кесария Палестинская, которую еврейский историк Иосиф Флавий описывал как «расположенную между Яффой и Дорой», недалеко от Иерусалима, который, должно быть, был ее единственным интеллектуальным соперником. Ее порт был первым в мире портом на глубокой воде, легкодоступной и необходимой промежуточной остановкой на морском пути в Египет. Этот населенный пункт стал важным городом при Ироде, затем резиденцией епископа при Оригене, основавшем там школу теологии в 231 г., одновременно с тем, как раввин Ошайя открыл там же школу иудаизма (где, возможно, был написан палестинский Талмуд). Оба учреждения этого совершенно космополитичного города абсолютно корректно сотрудничали.
Ориген был странным человеком: он не подчинялся никаким авторитетам и в юности сам себя оскопил, дабы буквально следовать Иисусу, сказавшему: «Есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19:12). Даже в те дни никто не хотел, чтобы он стал над ними священником.
В Александрии, откуда он был родом, Ориген добился от одного мецената, чтобы на него работали семь стенографов, столько же переписчиков и несколько каллиграфов, которые день и ночь, сменяясь, готовили его книги: по оценкам, было выпущено шесть тысяч томов. Изгнанный из Египта за незаконное рукоположение иерусалимскими и кесарийскими священниками, он поселился в Кесарии начиная с 230 г. и до своей смерти в 254 г. Он вновь собирает трактаты по всей Палестине и пишет новые; один его ученик говорил: «Запрещенных тем не было…нам было позволено обращаться к любой греческой и восточной доктрине, как духовной, так и светской».
В академии Оригена учили всем существующим наукам, и она положила начало быстро ставшей знаменитой библиотеке. Здесь, на красивом взморье, при Константине началось великое предприятие по сохранению на пергаменте античных произведений. Богатый сириец Памфил сменил Оригена и довел библиотеку до тридцати тысяч томов. Он составил их список, который утрачен; этот предусмотрительный человек также приказал подготовить запас из множества экземпляров Библии, чтобы иметь их под рукой, на тот случай если кто-то их запросит. Затем собрание поддерживал Евсевий (примерно 263–339), который воспользовался его ресурсами для составления своих «Церковной истории» и «Ономастикона», первых исторических и географических трудов на Святой земле. В 332 г. он руководил группой каллиграфов, которые должны были изготовить заказанные императором пятьдесят экземпляров Библии; одним из этих пятидесяти был знаменитый Синайский кодекс. Когда Рим в феврале 303 г. в последний раз попытался ограничить распространение христианства, уничтожив часть его храмов и его книг, книги из Кесарии избежали этой участи. Так что впоследствии Иероним также смог свободно пользоваться этим ресурсом при написании своей Вульгаты, перевода Библии на латынь. Он упоминает, что у него перед глазами были уже очень древние рукописи – например, оригинал Евангелия от Матфея или «Гексаплы» Оригена, на страницах которых этот одержимый выровнял параллельно в шесть колонок шесть разных версий Ветхого Завета, и сообщает, что перенесение поврежденных папирусов на пергамент продвигается быстро. И завоевание Палестины персами в 614 г., повлекшее за собой уничтожение иерусалимской библиотеки, по всей видимости, не коснулось библиотеки Кесарии, поскольку пятнадцать лет спустя Исидор Севильский еще превозносил ее богатства. Этот расположенный в центре мира очень разнородный город, со своими двумя символами – большим портом, открытым морю, и библиотекой, в которой хранили, переиздавали и способствовали написанию новых книг, был маленькой непризнанной Александрией на службе исключительно у христианского мира.
И только воины Омара в октябре 640 г. получили привилегию уничтожить ее тридцать тысяч рукописей и практически столько же человеческих жизней, после осады города, продолжавшейся семь месяцев. Арабы еще не привыкли к тому, что им сопротивляются, и Кесария пала последней в этой первой волне завоеваний: надо было угодить Омару. Что же удивительного, что вековая молва впоследствии взвалила на второго халифа также ответственность за выдуманную трагикомичную историю с александрийскими хаммамами?
«Аль-ислам яхдиму ма каблаху» – ислам разрушает то, что встает у него на пути. Мы не знаем происхождения этого сомнительного хадиса, который наверняка служил религиозным лозунгом в наивном начале, во времена хиджры, но от огня и крови быстро и навсегда приобрел зловещую окраску. Особенно стремительно изменились к худшему действия отдельных военачальников I в., таких, как, например, Кутайба ибн Муслим, завоевавший Хорезм в 712 г.: всех жителей, после того как от них отреклись, убивали, если те умели писать на хорезмском, и рассеивали по всему свету, если они умели на нем читать, поэтому мы сегодня не знаем их наук и традиций, как говорил перс Пур Давуд (век спустя именно выходец из Хорезма прославился изобретением алгебры в байт аль-хикма, «доме мудрости», Багдада при Мамуне). Абу Райам добавляет еще более ужасающие подробности: «Кутайба убил их писцов и их «хирбад» (священников), уничтожил все написанное ими и все их книги, чтобы сделать их неграмотным народом. Они были вынуждены рассчитывать на свою память, чтобы сохранить нужные им знания. Со временем они забыли все частности, отличавшие их друг от друга, и сохранили в памяти только общие представления, по поводу которых они могли прийти к согласию»[7]7
Эти цитаты взяты из текста убитого в 1979 г. аятоллы Мутахари Муртады, переведенного на английский одной иранской пропагандистской организацией. Все без исключения последующие династии на самом деле внесли свой вклад в искоренение культуры Хорезмии.
[Закрыть].
Но сначала были времена, когда мусульмане сжигали экземпляры Корана.
При третьем халифе Османе (упрощенное от Усман ибн Аффан), который жил в Медине, арабские завоеватели присвоили себе также много других территорий, например Армению и существенные части Персии, Магриба и Нубии. Вместо арабизации халиф тогда довольствовался тем, что оставлял там члена своей семьи, чтобы тот следил за отчислением определенной доли местных денежных средств, что не могло не вызвать зависти между бывшими боевыми соратниками. Централизованная власть была хрупкой, а регион – все еще нестабильным: Мухаммед умер всего лет двенадцать назад. Одновременно существовало несколько версий Корана, поскольку слово Пророка распространялось из уст в уста. Тогда халиф, чтобы ограничить растущее в отдаленных владениях влияние проповедников-курра, которые зарабатывали себе на жизнь и подрывали силу местных властей, становясь хранителями и чтецами священной книги, объявил, что существует только один разрешенный ее вариант, кодекс, принадлежавший Хафсе, дочери Омара и четвертой супруге Мухаммеда. Пропаганда говорила, что она получила свой экземпляр через отца от самого Абу Бекра, который также был тестем Пророка и первым халифом. А чтобы пресечь придирки и клевету, Осман поручил личному секретарю Магомета тщательно проследить за изготовлением копий и копий с копий, которые в обязательном порядке будут переданы во все мусульманские города: в Куфу, в Басру, в Дамаск и в другие места, а все имеющиеся там книги требуется изъять и немедленно сжечь.
И это было исполнено, хотя и с трудом. Особенно в Куфе, в Ираке, где сопротивление оказал Абдулла ибн Масуд, сказав: «Если бы я знал, что где-то кто-то знает книгу Аллаха лучше меня и что до этого места можно добраться на верблюде, я бы немедленно поехал с ним встретиться».
Между сторонниками и противниками официальной версии халифа Османа разгорелся спор. Халиф в 656 г. был убит, и за этим последовало четыре года гражданских войн. В это время правитель Медины Марван приехал к Хафсе, чтобы она вручила ему свой экземпляр, что она сделать отказалась. Он сказал ей: я подожду твоей смерти. Так и случилось. Потом он потребовал ценнейшую рукопись у брата Хафсы, которому ничего не оставалось, как подчиниться. Тогда Марван разорвал книгу у всех на глазах и объявил: «Мы взяли все, что она содержала, и мы не хотим, чтобы однажды люди поставили под сомнение ценность этого оригинала». Понятно, что это вызвало сомнения и споры на веки вечные. Вплоть до того, что оспаривается само появление на свет какого-либо письменного текста до мединских копий. Тем не менее именно версия, появившаяся в результате интриг Османа, надолго утвердилась в исламском мире, за исключением Куфы, где вплоть до XI в. преобладала версия Масуда. Всего известно до шести одновременно сосуществовавших вариантов, и до сих пор африканский Коран – это не тот Коран, на который ссылаются все мусульмане.
Юзеф Еше в потрясающем и неисчерпаемом исследовании арабских средневековых библиотек с улыбкой сообщает, что один средневековый андалусец увидел у одного студента пятьдесят шестой том описания всех существующих книг на арабском языке. И добавляет, что это даже не был последний том. Заметки в нем были краткими: заглавие, имя автора, его дата смерти и родной город. Из расчета примерно по двадцать статей на страницу и зная, что каждый том содержит в среднем 400 листов, получаем впечатляющую цифру в 896000 наименований, или, иначе говоря, за шестьсот лет издания, начиная со второго века хиджры, в год выпускалось по 1491 книге.
Но хотя эта история и напоминает случай с человеком, увидевшим человека, наша оценка покажется менее преувеличенной, если учесть, что библиотеки в исламском мире были также центрами переписки и создания новых книг, таким образом экспоненциально увеличивая каталог. Первые века хиджры после завоевания были периодом открытий, который продлился недолго: в огромных количествах скапливались переводы приходивших извне, по большей части греческих, текстов, в особенности научных и технических. Другим источником роста была религиозная литература, которая сама прирастала интерпретациями хадиса, комментариями к комментариям, двусмысленными и спорными юридическими записями, регулировавшими каждый поступок и каждую мысль верующих и позволявшими бесконечные развития и препирательства.
Обширные книжные собрания этой эпохи, светские и нет, принадлежавшие правителям и частным лицам, все были обречены на трагическую кончину.
Самый показательный случай средневекового книгоуничтожения имел место в Кордове в X в.: мы знаем во всех подробностях сценарий и актеров этой высокоромантической трагедии, когда одна из величайших в истории библиотек была принесена в жертву по расчету.