Текст книги "Скандалы"
Автор книги: Люсьен Гольдберг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
5
Нива Форбрац покинула галерею в Саттон-Плейс Саут, где проходил аукцион, в полдень пятницы перед Днем труда. До последней минуты она надеялась, что ей удастся найти что-нибудь для приема у Гарнов этим вечером в Хэмптоне; вещи для уик-энда так и не были уложены. У Гарнов намечался великолепный прием. Все умирали от желания увидеть, во что Тита с помощью денег Джордана превратила свой дом в Хэмптоне. Когда Нива спешила по Пятьдесят седьмой стрит Ист, по улице пронесся порыв душного влажного ветра, и ее тонкое льняное платье прилипло к ногам.
Ей очень нравилось ходить на работу с голыми ногами. Будь ее воля, она вообще ходила бы обнаженной. Другие женщины в галерее упали бы в обморок при виде нагой плоти. Как ни любила Нива аукционный бизнес, она с удовольствием избавилась бы от общества дам, с которыми ей приходилось работать. К себе они относились с исключительной серьезностью, а вот к работе – совсем иначе. Выглядеть как можно более элегантными и исполнять работу с изящной небрежностью входило в их обязанности. Внешне все они походили друг на друга, как горошины из одного стручка: черные бархатные ленточки в волосах, строгие аккуратные костюмчики и нитка жемчуга на шее.
Ниве нравилось, когда ее внешность привлекала внимание, особенно после того, как галерею посетил Джеффри Дансмор, единственный, кому удавалось развеселить ее. Интересный молодой человек этот юный сын Обри Дансмора, владельца галереи: на редкость обаятельный, с таким чувством стиля, что порой Нива испытывала рядом с ним некоторую скованность.
Оказавшись на углу Первой авеню, она поискала глазами свободное такси, моля Бога, чтобы Ирвинг не задержался в своем офисе. Он обещал, что успеет вернуться домой, сложить вещи и приготовиться к отъезду в Хэмптон не позже двух.
Она никогда не была уверена в нем. Нередко возникали какие-то неожиданности. Будь она замужем даже за акушером или пожарным – и то ее жизнь была бы более предсказуемой. Ирвинг постоянно попадал в критические ситуации. По его милости ей приходилось отказываться от приглашений на обед, отменять отпуск и ночь за ночью проводить в одиночестве целые недели. Но если и в этот уик-энд Ирвинг подведет ее или же из-за него придется отказаться от приема у Гарнов, этого она ему никогда не простит.
Когда такси наконец пробилось сквозь пробку и Нива вышла у дверей „Бергдорф" на Пятьдесят седьмой стрит Вест, наступил час ленча, и она серьезно забеспокоилась, успеет ли вовремя.
Она тотчас направилась к отделу одежды. Выбора не было: для приема у Титы Гарн она должна подобрать себе нечто умопомрачительное. На третьем этаже она заметила то, от чего сердце у нее дрогнуло. Прямо перед ней в торговый зал выкатили вешалку. Первая же висящая на ней вещь поразила ее: бежевое шелковое платье, созданное самой Титой Мандраки. Нива решительно перевернула ярлычок. Ее размер! И стоит вдвое меньше, чем она предполагала. Сняв платье с плечиков, она пошла в примерочную в конце прохода.
Закрыв за собой двери, она стянула свое льняное платье, надела новое и расправила его.
Оно сидело как влитое на ее тонкой стройной фигуре. Ниве было уже около сорока, но ее маленький бюст остался высоким, как и прежде. Длинные ноги и прямые светлые волосы естественного оттенка привлекали к Ниве внимание. Форма ног, пожалуй, нравилась и ей самой, но она хотела бы, чтобы они были длиннее. Чуть осветленные в салоне „Трамп Тауэр" волосы и широко расставленные серые глаза делали ее особенно привлекательной. Впрочем, весьма критическое отношение к себе удерживало Ниву от самолюбования. Тем не менее Нива Форбрац обладала неброской, но неоспоримой красотой.
Наклонившись к зеркалу, она провела пальцами от скул к вискам. Чтобы разгладить кожу, потребовались усилия. Все же сказывается время, подумала она. Пластическая операция поможет ей продержаться.
Повернувшись спиной к зеркалу, она взглянула через плечо на глубокий вырез.
– Отлично, – прошептала она. – Нужно будет надеть колье из речного жемчуга, которое Ирвинг подарил ей на день рождения, и подобрать изящные туфли.
Через несколько минут она уже стояла у кассы. Улыбнувшись кассирше, Нива протянула ей кредитную карточку. Пока та вставляла карточку в щель кассового аппарата, продавщица аккуратно упаковала платье и положила его на прилавок.
Касса издала странный звук, и кассирша смущенно улыбнулась.
– Прошу прощения, – растерянно сказала она. – Машина старая и порой отказывает. – Вынув карточку, она снова попыталась сунуть ее в щель, но и на этот раз ей это не удалось.
Нива, немного обеспокоенная, взглянула на кассиршу.
– В чем дело? – спросила она.
Та, смущенно вздохнув, вернула Ниве карточку.
– Боюсь, что с вашей карточкой, миссис Форбрац, возникли проблемы. Не могли бы вы подняться на восьмой этаж и там все выяснить? Попросите мистера Сассера из кредитного отдела.
Нива решила сохранить самообладание. Она-то знала, что кассирша тут ни при чем, понимая также, что ей незачем подниматься на восьмой этаж и встречаться с мистером Сассером. Ей было ясно, что случилось с ее кредитом у „Бергдорфа". Ирвинг снова не заплатил по счетам.
– Тогда, – сказала она, – попробуйте вот эту. – Она протянула „Тэппери-Виз". – С этой карточкой все в порядке.
По милости Ирвинга Нива постоянно пребывала в состоянии стресса – так говорила ее покойная мать. Она уже вошла в лифт, крепко держа в руке сумку с платьем от „Бергдорфа", когда услышала голос матери. „Этот бездельник, за которого ты вышла замуж, – прошипела Роза откуда-то из заоблачных высот, где, вероятно, как всегда, играла в маджонг, – мистер как-его-там слишком занят, чтобы платить по счетам. У него есть деньги на машину, на водителя, на вонючие сигары, но он не может рассчитаться с „Бергдорфом".
Когда Роза была жива, Нива могла повернуться к ней и сказать: „Мама, прекрати!" Но от покойницы не уйдешь. Роза незримо заботилась о ее благополучии и от этого казалась Ниве вечно живой.
Спустившись на лифте, Нива направилась к выходу. Губы ее были плотно сжаты, в глазах щипало. „Трамп Тауэр" находился по другую сторону улицы. Она будет в своих апартаментах меньше чем через пять минут.
И там она может позволить себе поплакать.
Дожидаясь зеленого света на запруженном перекрестке Пятьдесят шестой стрит и Пятой авеню, она вспоминала, с каким удовольствием последние десять лет Роза при каждой возможности доказывала ей, что была совершенно права насчет Ирвинга.
Едва оформив развод со своей первой женой, Ирвинг отправился с Нивой в муниципалитет, и они вступили в брак. Не появись упоминание об этом в колонке светской жизни в „Нью-Йорк Курьер", мать сошла бы в могилу в блаженном неведении. Тогда Нива так и не поняла, каким образом Лолли Пайнс удалось об этом пронюхать. Теперь, проведя с Ирвингом столько лет и наблюдая за ним, она точно знала, что он сам рассказал Лолли.
Роза лечилась в отделении Клингенштайна в больнице Монт Синай после сердечного приступа, с которым ее доставили туда из общей примерочной в магазине Лахманна на Фордхем-роуд. Ей показала эту газету медсестра. И в конце дня, когда Нива приехала покормить мать ужином, та выглядела далеко не лучшим образом.
– Нивила, – простонала Роза из-под трубочек, покрывавших ее бледное лицо, – почему ты это сделала? – Она показала на колонку в газете, которая, как надеялась Нива, не попадется ей на глаза.
– Я люблю его, ма. – Это было все, что она нашлась сказать. – Он очень достойный человек. Ты увидишь.
– Тоже мне достойный, – прохрипела Роза. – Он гониф[1]1
Гониф (идиш) – жулик.
[Закрыть]. Тому, кто женится украдкой, никому не сказав, есть что скрывать.
– Да нет, ма. Мы не поэтому так поступили. Мы собирались все рассказать тебе, как только ты оправишься.
– Брось его, – потребовала Роза. Это были ее последние слова. Она умерла в тот же вечер, не успев увидеть утренних заголовков газет, сообщавших, что Ирвинг Форбрац добился оправдания Тики Шамански, бывшего управляющего фармацевтической компанией, который до смерти избил своего поставщика стероидов.
Первые годы с Ирвингом прошли благополучно. Нива ни о чем не спрашивала мужа, не лезла в его дела. Но в последнее время в их отношениях возникла какая-то напряженность. Инцидент в „Бергдорфе" завершил цепь столь же неприятных эпизодов, связанных с деньгами. Всего неделю назад казначей совместного предприятия сказал по телефону, что есть „определенные основания для тревоги" по поводу ежемесячного чека Мортона. Затем она оказалась в неприятной, даже отвратительной ситуации, когда после ленча с владельцем галереи попыталась расплатиться карточкой „Америкен Экспресс" и выяснила, что та аннулирована. А когда Нива попыталась заказать в цветочном магазине „Трамп Тауэр" цветы для украшения обеденного стола, ей объявили, что их счет закрыт из-за неуплаты.
И каждый раз Нива не желала прислушиваться к голосу матери, требовавшему от нее решительных действий. Она оставляла лишь ехидные записочки на столе в кабинете мужа, но он никогда не отвечал на них. Ирвинг не любил плохих известий. Нива сдерживалась изо всех сил, избегая конфликтов, но дела шли все хуже. Унижение, которое она испытала у „Бергдорфа", было последней каплей.
Она быстро миновала квартал, обдумывая, как начать с Ирвингом этот неприятный разговор о деньгах. Может, стоит подождать, пока они не окажутся в бунгало на пляже. Поднимаясь в лифте, Нива решила, что Ирвинг расслабится, поплавав и пропустив коктейль; вот тогда она и приступит к делу.
Нива открыла дверь квартиры на сороковом этаже. Взглянув, нет ли почты на столике, поверхность которого имитировала инкрустацию из панциря черепахи, она удивилась: почты не было. Обычно горничная клала ее на поднос.
Проходя по длинному, устланному коврами холлу в большую спальню, она поняла, что случилось с почтой. Ирвинг пришел домой и забрал ее в свой рабочий кабинет. Исполнив обещание, он явился пораньше. Распахнув дверь спальни, Нива увидела, что Ирвинг копается в шкафу. Она обрадовалась, заметив, что возле широкой кровати стоит его сумка.
– Я дома, дорогой, – окликнула его Нива, направляясь в свою ванную, чтобы поскорее освежиться под душем после жаркого дня.
Когда через несколько минут она вернулась в спальню, Ирвинг выкладывал на стул рядом с комодом стопку шортов.
– Ради Бога, Ирвинг, – сказала она, – мы отправляемся всего на три дня. Так много тебе не понадобится.
– Планы изменились, бэби. Приходится ехать на Западное побережье, – сообщил Ирвинг, засовывая в сумку пару шлепанцев со своей монограммой.
Нива, открыв рот, застыла на португальском вышитом ковре, понимая, что уик-энд, на который она возлагала столько надежд, пошел прахом.
Ирвинг направился к шкафу и вернулся, повесив на палец несколько плечиков с шелковыми рубашками.
„Да говори же! – гаркнула ей в ухо Роза, бдительно отстаивающая права дочери. – Ты не можешь позволить ему так вести себя!"
Как ни огорчилась Нива, она прежде всего обвинила себя. Она ведь даже не объяснила ему толком, как много значит для нее этот прием у Гарнов. Надо дать ему понять, как она огорчена и уязвлена. Не зная, как действовать, Нива избрала не слишком агрессивную тактику.
– Я бы хотела знать, как вести себя, попав в „Бергдорфе" в такое дурацкое положение, – робко произнесла она.
Ирвинг промолчал, засовывая в сумку длинный шелковый халат.
– Ирвинг, – повысила голос Нива, – кассирша предложила мне подняться в кредитный отдел. Ты оплатил в этом месяце счет?
– Во вторник позвони в контору, – отозвался он, продолжая укладывать вещи. – Скажи Вивиан, чтобы она послала чек.
Так, все ясно.
– Сказать Вивиан? – не выдержала Нива. – Сказать Вивиан? Не хочу я ничего говорить твоей секретарше. Ты должен сам беспокоиться о своих делах. Ради Бога, Ирвинг, неужели ты не читал записки, которые я тебе оставляла?
– Я был очень занят.
Нива со вздохом опустилась на свою половину кровати.
– Ирвинг Форбрац, – вздохнув, проговорила она, – единственный, кто способен одержать верх над Аланом Дершовицом у свободного микрофона, не в состоянии вовремя оплачивать свои счета?
Едва только эти слова сорвались с ее губ, она поняла, что любой намек на репутацию Ирвинга заставит его вспомнить обо всех обидах. Красноватое лицо Ирвинга стало багровым, его остроконечная ван-дейковская бородка затряслась, когда он направился в ванную.
– Ты должен понять, что единственная причина, побудившая меня сегодня отправиться к „Бергдорфу", это необходимость что-то купить на прием к Гарнам, – бросила она ему вслед.
– Проклятье! – заорал Ирвинг из ванной, где, чем-то громыхая, собирал свои туалетные принадлежности. Он показался в дверях с большим несессером от „Марка Гросса" и ужасающим цветастым чепчиком, который он напяливал на голову в душе, чтобы не намочить свои длинные седеющие волосы. Каждое утро их укладывал парикмахер в „Тауэр Трамп". – Это дело на Западном побережье не терпит отлагательств. И мне необходимо быть там.
– Что это за проклятая спешка, почему ты должен лететь в Лос-Анджелес на уик-энд? Только не внушай мне, что Спилберг уже заинтересовался историей твоей жизни.
Ирвинг бросил на нее гневный взгляд.
– Ты что-то много болтаешь, Нива, распустила язык, – сказал он, поворачиваясь к своей сумке. – Так уж вышло: мне приходится представлять интересы девушки, так жестоко пострадавшей от этого знаменитого телеактера Кико Рама. И девушка, и пять свидетелей утверждают, что виновен он. Вовремя оказавшись на месте, я успею уладить это дело, так что, если хочешь, чтобы этот чертов счет у „Бергдорфа" был оплачен, тебе лучше помолчать.
Рывком схватив сумку с кровати, Ирвинг не оглядываясь направился к дверям. Нива ждала, когда захлопнется дверь. Так и не услышав этого, она пошла в спальню. Ирвинг в своем кабинете говорил по телефону: слов она не могла разобрать, но догадалась, что он записывает инструкции на автоответчик.
Едва она вернулась к постели, как закрылась входная дверь. Она глубоко вздохнула, подтянула покрывало, сложенное в ногах кровати, и прикрылась им: из кондиционера поступал холодный воздух. Она взяла одну из подушек Ирвинга и прижала ее к груди.
Прежде чем закрыть глаза, она обвела взглядом комнату. На стуле возле шкафа осталась стопка шортов, которые он собирался засунуть в сумку. Ему придется обыскать весь Беверли-Хиллз, чтобы купить их в уик-энд. Однако Ирвинг не сможет заниматься делами, если его яйца не будут ощущать прикосновение тонкого шелка. Она подумала, не позвонить ли швейцару. Ирвинг, скорее всего, стоит у дома и ждет машину. Если она сейчас позвонит, портье может позвать его, тогда он поднимется и возьмет свои шорты.
Нива устроилась поудобнее и натянула покрывало до плеч. Затем, протянув руку, отключила телефон. Перед ней проплыло улыбающееся лицо Розы: она сидела на лужайке в алюминиевом шезлонге.
6
У Бэби Байер зудело во рту. Она ощущала каждый зуб, и ей казалось, что какая-то когтистая лапа вцепилась ей в макушку и давит на глазные яблоки. Но точно Бэби знала одно – она не в своей постели. Простыни, почти невесомые, были из такого тонкого льняного полотна, что она почти не чувствовала их. Наволочки на подушках из такой же тонкой ткани были отделаны по краям бельгийскими кружевами. От постельного белья исходил легкий аромат лаванды.
Бэби боялась открыть глаза. А что, если кто-то в постели рядом с ней? А что, если она даже не знает, кто это? В памяти у нее всплыла сцена из фильма: главная героиня просыпается в залитой кровью кровати рядом с трупом. Едва представив себе это, она в ужасе открыла глаза. Над головой ее был прозрачный полог с блестящей шелковой отделкой. Балдахин закрывал массивную кровать с трех сторон.
Она медленно повернула голову, и боль переместилась ко лбу. Зажмурившись, она все же решилась открыть глаза и бросить взгляд на другую половину постели: она была пуста.
Бэби попыталась приподняться, но рухнула на подушки.
– Черт возьми, куда же я попала? – прошептала она. – О, мерзость, – простонала она, наконец вспомнив все.
Она была в одном из отдаленных летних „коттеджей", принадлежавших Тите и Джордану Гарнам. События прошлого вечера во всей полноте всплыли у нее в памяти, пока она маялась головной болью.
Она снова услышала слова Титы: „Оттащите куда-нибудь эту дрянь и суньте ее в постель".
Собравшись с силами, она приняла сидячее положение и откинула прозрачную москитную сетку. От обстановки у Бэби перехватило дыхание. Все было белым, а из широких и высоких стеклянных дверей открывался вид на океан. Балкон, который тянулся вдоль всей комнаты, был уставлен вазами с розовыми и белыми цветами.
Поднявшись, Бэби босиком прошлепала по белому ковру и вышла на балкон. До нее доносились плеск воды, голоса и смех людей. Она облокотилась на перила и посмотрела вниз. Там, вокруг сверкающего бирюзового плавательного бассейна, расположилось около дюжины людей, легко и небрежно одетых. У каждого в руках был бокал. По изумрудной лужайке, отделявшей бассейн от океана, сновали взад и вперед официанты в белых смокингах с закусками на подносах.
„Который же час?" – подумала она, стиснув голову. Жареные бифштексы и салаты на столе меньше всего походили на завтрак.
Она должна выбираться отсюда, но как? Она не могла допустить, чтобы кто-то увидел ее в этом черном одеянии без лямочек и в босоножках на высоких каблуках.
Оторвавшись от перил, она повернулась, чтобы найти свои босоножки и сумочку. Слава Богу, что, уезжая из города, она догадалась сунуть в нее полный набор косметики.
Преодолев мраморный порог открытой двери, она подпрыгнула от удивления. Возле кровати стояла молодая темноволосая девушка в белой нейлоновой форме и в передничке.
– Что вы здесь делаете? – выдохнула Бэби. Девушка удивленно подняла на нее глаза.
– Привожу в порядок комнату, – сказала она.
Отыскав сумочку, Бэби порылась в ней в поисках бумажника. Господи, хоть бы не оказалось, что она его посеяла. Девушка с бесстрастным лицом, собрав белье, остановилась в дверях.
Бэби подошла к ней и протянула пятидолларовую купюру.
– Пожалуйста, вы не могли бы проводить меня? У меня нет машины, и я не знаю, черт побери, где тут станция. Я должна вернуться в Нью-Йорк.
Горничная словно не заметила денег.
– Почему бы вам не позвонить и не вызвать машину? – деловито спросила она.
Бэби отдернула руку.
– Отсюда?
– Вы же не на Луне, мисс. Позвоните и скажите, что вы в Уиллоуз, потом спуститесь и подождите перед домом. Вам далеко добираться?
– И откуда только вы такая умная? – саркастически осведомилась Бэби.
Повернувшись, горничная направилась в холл.
– Из Мичиганского университета, – бросила она через плечо и исчезла в дверях соседней комнаты.
Всхлипнув, Бэби присела на матрац. Не следовало так вести себя с горничной. Теперь она в самом деле в безвыходном положении. Взглянув на телефон, Бэби обругала Титу Мандраки-Гарн за то, что из-за нее она попала в такую ситуацию. Ну, ничего, подумала Бэби, придет час и она возьмет свое. Тита, эта богатая сучка, что она вообразила? Ей ли не знать, что все о ней говорят? Как несколько лет назад она увела у дочери ее единственного дружка. В свое время дочка ее была классной девочкой по вызову, но ей повезло, и она выскочила замуж за Гарна. Когда дочь развелась с Гарном, Тита оказалась тут как тут и женила его на себе. Тсс! Провалиться мне, если это не появится во всех газетах и журналах. Тита и ее муженек достойны книги. И если Петра даст Бэби возможность описать эту вечеринку, она уж, черт побери, ничего не забудет.
А теперь ей больше всего хотелось унести отсюда ноги, ни с кем не столкнувшись.
Бэби явилась сюда накануне вечером на пару с Тони, фотографом из „Курьера", чтобы дать отчет о приеме. У самых ворот он заявил, что хочет раскурить самокрутку с марихуаной, и заставил Бэби подождать его у высокой каменной стены, окружавшей поместье.
Она чувствовала себя сущей идиоткой в легком платьице, почти ничего не прикрывавшем, и босоножках на высоких каблуках, когда мимо нее по дорожке шуршали лимузины и роскошные спортивные машины.
– Тони, ради Христа, пошевеливайся, – проворчала она, подходя к машине „Курьера", которую Тони поставил на обочине. – Надо собрать материал и покончить с этим делом.
– Да ты просто хочешь, чтобы на тебя обратили внимание, – глотая слова, невнятно буркнул он, стряхнув тлеющий кончик самокрутки и спрятав ее в нагрудный карман.
Следуя за лимузинами и спортивными автомобилями, Тони поставил помятую машину „Курьера" возле будки охраны и показал на наклейку нью-йоркского департамента прессы на ветровом стекле. Охранник, прищурившись, посмотрел на нее и махнул рукой, разрешив проехать. Вереница машин неторопливо двигалась к главному зданию.
Тони откинулся назад, положив руки на рулевое колесо.
– В конторе говорят, что ты кормишь с ложечки Джо Стоуна, – с хитрой улыбкой сказал он.
Глаза Бэби, сузившись в щелочки, наполнились ненавистью.
– Тони, – ровным голосом сказала она, – знаешь, кто ты такой?
– Ну и кто же? – спросил он, подав машину чуть вперед.
– Тупоголовый хам!
– Как мне нравится, когда ты злишься, – сказал он, потирая висок. Вдруг он замер. – Боже, ты только глянь на это!
Бэби повернулась. Она никогда еще не видела здания, так сверкавшего огнями на фоне ясного вечернего неба. Подсвеченное снизу, оно, казалось, воспарило над бархатными лужайками и живыми изгородями, окружавшими его. Вдоль второго и третьего этажа тянулись широкие балконы: от этого здание походило на ярко освещенный речной теплоход. На флагштоках, прикрепленных к каждому углу мансарды, развевались под порывами вечернего океанского бриза золотистые полотнища знамен. Вдоль полукруглой подъездной дорожки сновали какие-то высокие люди в белых смокингах с золотистыми бабочками. Они помогали гостям высаживаться из машин и показывали водителям места стоянки.
Бэби сникла.
– Господи, а мы в такой развалюхе, – простонала она. – Поставь ее, Тони, и пойдем.
– Черта с два я буду суетиться. Я ничем не хуже этих фанфаронов. Ты только посмотри на них.
– Я-то их вижу, Тони, – стиснув зубы, сказала Бэби. – И не хочу, чтобы они видели меня в этой мятой консервной банке. А теперь выпусти меня.
Тони нажал на тормоза.
– Да? Ну иди, – согласился он.
Выйдя из машины, Бэби наклонилась к нему.
– Я войду в дом и смешаюсь с гостями. Будь любезен, отыщи меня и начинай снимать, как только увидишь, что я с кем-то разговариваю. Ты найдешь меня у ближайшей стойки.
– Ясно, ясно, ясно, – сказал он, отмахиваясь от нее.
Бэби одернула помявшееся в машине платье, поправила прическу и двинулась по дорожке. Она не выносила работать с фотографами, особенно с Тони. Когда у нее будет своя колонка, ей не придется иметь дело с такими кретинами.
Она присоединилась к гостям, толпившимся возле широкой мраморной лестницы, которая вела на огромную террасу, окружавшую весь дом. Добравшись до верхней ступеньки, Бэби приподняла руками груди, перевесила сумочку на другое плечо и изобразила улыбку.
За высокими двойными дверями она видела, как блестит мраморный пол, отражавший свет множества канделябров со свечами. Даже в таверне „Грин" канделябров было гораздо меньше. Венецианское стекло отливало разными цветами. Дом выглядел на редкость импозантным. Возможно, его недавно перестроили, и хозяева явно кичились богатством. Бэби не слишком хорошо разбиралась в интерьере, но отлично понимала, как выглядят большие деньги. В этот же особняк было вложено не менее миллиона долларов.
Взглянув направо, она заметила белый смокинг Дана Разера и кивнула ему.
– Ух, – сказала она. – Ну просто сон наяву, не так ли?
Разер обнимал жену за талию.
Вдали зазвучала музыка. Пока Бэби пробивалась через толпу, музыка становилась все громче. Люди смеялись, но говорили приглушенными голосами, пораженные великолепием особняка. Впрочем, они были достаточно воспитанны, чтобы не показывать своего изумления.
Широкая терраса за огромным холлом была выложена каменными плитами и окружена низкой оградой. Бэби присмотрелась к группе, расположившейся между террасой и большим белым тентом. Взяв бокал шампанского, предложенный ей официантом, Бэби услышала, как там то и дело упоминают имя Лолли Пайнс. Она приблизилась.
– Она была замужем? – спросила женщина с таким носом, с каким обычно прибегают к помощи пластической хирургии.
– Не думаю, – зычным голосом ответила обладательница еще более чудовищного носа. – Брэндон, Лолли Пайнс была когда-нибудь замужем?
Мужчина в розовой мексиканской рубашке покачал головой:
– Понятия не имею. Насколько мне известно, Лолли была самой закоренелой девственницей из всех старых дев.
– Я слышала, что она была лесбиянкой, – сказала дама в солнечных очках „Порше".
– Я доподлинно знаю, – вмешалась ее собеседница, – что Лолли пару раз поимели во времена Эйзенхауэра.
– Кого? Лолли? – возмутились ярко-красные губы. – Ты шутишь? Даже тогда не могло произойти ничего подобного. Лолли Пайнс никогда в жизни не раздвигала ноги.
Все засмеялись. Расплескивая шампанское и переминаясь с ноги на ногу, дамы высвобождали высокие каблуки из расщелин каменных плит. Значит, весть о смерти Лолли уже докатилась до Лонг-Айленда. Наверное, об этом узнают в Монголии, подумала Бэби. Плохо! Она рассчитывала воспользоваться этой новостью как поводом завязать разговор.
Бэби навострила уши, очутившись рядом с другой компанией. Там был юрист с Парк-авеню, который обычно оттягивал время между предъявлением обвинения и началом процесса; бывшая девушка по вызову, преобразившаяся в литератора; весьма влиятельный деятель с Уолл-стрит, содержавший в том же доме, где жила Бэби, квартиру, где хранил свои лифчики, платьица и белокурые парики, и еще чета, симпатичная Бэби. В свое время муж обладал доходом вдвое большим, чем у Джордана Гарна, но теперь пошел на дно, хотя пока это оставалось тайной. Они существовали на те деньги, которые его жена зарабатывала в фирме „Секс по телефону", сидя в библиотеке двухэтажной квартиры „Ривер Хаус".
Если не считать семейного юриста, все собравшиеся полагали, что об их грешках никто не знает. Их имена время от времени упоминались в разделе „Виноградинки" в связи с разными событиями, но в сравнении с тем, что можно было бы написать о них, это было не так уж интересно.
Бэби редко приходилось писать о таких больших приемах: приглашения обычно доставались Петре Вимс или кому-нибудь из штатных любимчиков. И если бы Гарны давали свой прием в любой другой вечер, а не в эту пятницу перед началом летних отпусков, сегодня здесь была бы Петра, а не она. Бэби решила извлечь из представившейся ей возможности все, что можно. Она изобразила самую сияющую улыбку и с помощью локтей втерлась в группу.
– А вы знаете, почему Леона Хелмсли так жутко боится отправляться в тюрьму? – спросила бывшая девушка по вызову.
Все головы повернулись в ее сторону.
– Во-первых, ей не позволят красить волосы, – греясь в лучах всеобщего внимания, сказала она. – Во-вторых, у нее потечет силикон, который ей ввели как раз над верхней губой: процедуру надо повторять каждые шесть месяцев. Кроме того, ей запретят носить накладные ресницы.
– Но самое главное, она лишится обслуживания а ля Венера, – заметила одна из женщин.
Дамы ахнули в один голос, а мужчины смущенно переглянулись.
Когда вокруг бывшей девушки по вызову восстановилось спокойствие, она сказала:
– Не сомневаюсь, какой-нибудь могучий охранник-гомосексуалист обрадуется возможности обслужить ее.
– Что это за обслуживание? – поинтересовался деятель Уолл-стрита. – Никогда о нем не слышал.
Бэби придвинулась поближе. Она тоже никогда не слышала об этом. Если это какая-то новинка, которой увлекаются дамы из общества, ей надо быть в курсе.
– Вам, мужчинам, незачем знать об этом. Все равно никто из вас не признается, что занимался такими делами, – заметила молодая дама. – Тс-с-с, девочки, больше ни слова.
Бэби втиснулась в их компанию.
– Привет, – радостно сказала она. – Я Бэби Байер из „Курьера".
Улыбки погасли, все разом повернулись к ней и уставились на нее так, словно у нее что-то висело под носом.
– А о чем это вы сейчас говорили... насчет Венеры? – Все как по сигналу повернулись и отошли в глубь террасы. Как у балерин из русской „Березки", у них двигались только ступни.
Обескураженная, но не унывающая Бэби повернулась и увидела Дэйва Дрикса из „Верайети"; он, ухмыляясь, смотрел на нее.
– Это жуткое дело, малышка. Скорее всего, нечто вроде мощного венгра-гомосексуалиста с дилдо[2]2
Искусственный член. (Примеч. пер.)
[Закрыть], украшенным драгоценными камнями. Но тебе ведь не нужен гомосексуалист с такой штукой, а, Бэби?
Бэби повернулась к нему спиной и направилась к краю террасы. Взяв с подноса мятый финик, она посмотрела, нет ли кого-нибудь, кто может объяснить, что это за штука. Не успела она отправить финик в рот, как сзади раздался громкий голос с выраженным английским акцентом.
– Ну разве это не потрясающе? Чем больше у вас денег, тем большее уединение вы можете себе обеспечить. Затем вы приглашаете кучу гостей, которые бродят по дому и открывают ящики шкафов и комодов. Или задвигают их так, что не открыть.
Засунув финик за щеку, Бэби повернулась. Сзади стоял розовощекий человек в белой рубашке навыпуск, которая висела до колен; через открытый ворот виднелись клочки седоватых волос. Вокруг головы был повязан белый шелковый носовой платок, впитавший пот, и от него так неприятно пахло, что не помогал даже дорогой одеколон.
– Привет, – без особого воодушевления сказала Бэби. Он ей совсем не понравился, но почему бы с ним не поговорить.
– Привет, – ответил британец, приподнимая бокал. – Я бы подал вам руку, но мне так жарко, что не могу ни к кому прикоснуться. Не понимаю, как только вы, янки, выносите такую жару. Типичная колония.
– Все нормально, – кивнула Бэби. – Я Бэби Байер, от комплиментов можете воздержаться.
– Я и не собирался. Абнер Хун, к вашим услугам. – Он слегка наклонил голову с лысой ярко-розовой макушкой.
– Абнер Хун! Из „Лондон Газетт"! Я время от времени читаю вашу колонку, – восхищенно сказала Бэби, обрадованная встречей с коллегой. – Я пишу для полосы „Виноградинка" в „Курьере".
– „Виноградинка"? Это вы воруете у меня материалы или все в этом участвуют?
Бэби засмеялась.
– Мы заимствуем у вас далеко не так много по сравнению с Лолли Пайнс. Может, вы думаете иначе, мистер Хун?
Хун поднял руку, как бы желая оборвать этот разговор.
– Прошу вас, дорогая. Не надо упоминать мою обожаемую Лолли Пайнс. Я выпил тьму-тьмущую шампанского, чтобы хоть немного утешиться. Вы знаете, что она должна была приехать со мной сегодня вечером. Я вне себя от горя.
Бэби уставилась в пустой бокал.
– Простите, я не учла, что вы были такими близкими друзьями, – искренне сказала она. Бэби очень хотелось понравиться Абнеру Хуну. Он первый колумнист в Лондоне, влиятельный член международного информационного союза. Из-за шестичасовой разницы во времени статьи из лондонских газет воспринимались как сногсшибательные новости. Петра Вимс постоянно прибегала к услугам факса и, получая номера, тут же публиковала известия из Лондона, несколько обработав их.
