Текст книги "Война"

Автор книги: Людвиг Ренн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Ну! Рассказывай, – сказала мать.

А что рассказывать? Мне было страшно рот раскрыть. Но потом я все же начал да так разговорился, что и остановиться не мог.

В следующие дни я бродил повсюду, – побывал возле ульев и на горе.

Из детей только самый младший проникся доверием ко мне. Он не отставал от меня ни на шаг. Я с удовольствием брал его с собой, и он молча, сосредоточенно шагал рядом. Но мне все время было как-то не по себе, и я старался помогать по дому и в поле.

XIII

Нас перебазировали на запасную позицию, а затем – снова к фронту. Французы, казалось, берегли боеприпасы и далеко не каждый день тревожили нас огнем.

Мы привели в порядок окопы и построили новые блиндажи. Рядом с нашим блиндажом мы начали прокапывать в мелу углубление и крепили его минными рамами. Предполагалось, что это будет большой туннель, который сделает нас неуязвимыми для огня. Работали мы целый день с шахтерскими лампами, а ночью высыпали мел из минных мешков за траншею.

На отдых мы вернулись не в Шайи, а в лагерь в лесу, где саперы установили бараки, напоминавшие с виду палатки. Поначалу мне там понравилось. Но потом нас так одолели вши, что от них не стало спасенья. К тому времени мы перестали получать солому для наших постелей, так как в Германии во всем стала ощущаться нехватка, и вместо соломы нам давали кипы бумаги. На ней было жестко спать, и в рыхлой бумаге было полно вшей.

Но самым скверным оказалось то, что в лагере не было воды и нам приходилось носить ее с расположенного на отшибе хутора, до которого не менее получаса ходу. Саперы рыли колодец, углубились уже на двадцать метров, а воды все не было.

Как-то утром меня вызвал Фабиан.

– Мне жаль, – сказал он, когда я к нему явился, – но я вынужден вас откомандировать, другого подходящего ефрейтора у меня нет. Отправитесь назад в Фроментин, в мастерские полка, столяром.

Я был обескуражен. Я должен покинуть свое отделение?

– Вы огорчены? – спросил Фабиан. – Вы предпочли бы остаться здесь, на передовой, и подвергать себя опасности? По-вашему, это лучше, чем оказаться в безопасности в тылу?

– Так точно, господин лейтенант.

– Вот так и я, – сказал он печально. – У меня забирают мою роту, которой я уже два года командую здесь, на фронте. Я знаю каждого, и каждый знает меня. И забирают только потому, что появился старший по возрасту, который, видите ли, хочет командовать ротой. А меня посылают в тыл, в призывной сборно-учебный пункт.

– Если господина лейтенанта здесь не будет, то и я не хочу оставаться! – выпалил я.

Он мрачно улыбнулся и протянул мне руку.

– Счастливо! – Он повернулся и вышел.

Я уложил свой ранец. На Зейделя я не мог смотреть, так я был расстроен.

Лежал туман, но подмораживало. На лугу сидели вороны; при моем приближении они взлетели.

В Фроментине я представился зауряд-прапорщику, который показал мне мое место в довольно уютном помещении, где квартировали еще пятеро – в большинстве своем пожилых – мастеровых.

Наша мастерская располагалась напротив. Мне предстояло изготавливать ящики для боеприпасов, опоры для руки и окопные щиты.

Когда я вспоминаю это время, оно представляется мне цветущим лугом среди зимы. Не помню, о чем я тогда думал. Вскоре после меня прибыл Цише – в кузницу.

Теперь он всегда выглядел закоптелым. На темном лице выделялись белые зубы и глаза да очень красные губы. Больше память не сохранила мне о нем из тех дней ничего.

Пришла еще одна весна. Кайзер был убит в одном из дозоров. Не начал ли и я умирать душой, не заскорузл ли я в своих привычках и мыслях, отвергая все то, чего не понимал?

Битва на Сомме

Как-то после полудня в мастерскую пришел командир нашего полка с адъютантом. Они отворили дверь, продолжая разговаривать.!

– Подумайте, – сказал полковник, – сто орудий на линии фронта длиной в один километр! Вы только представьте себе такое у нас! Наши тоже не устояли бы перед ураганным огнем! – Тут они прервали разговор.

Я показал им мои ящички и дощечки. Они едва взглянули и прошли дальше.

Видимо, речь шла о битве на Сомме. Я читал о ней кое-что в газете. Я знал, что соседний с нами полк тоже был отправлен на Сомму. Но я не думал об этом. О чем я вообще думал весь последний год? А если наш полк отправят тоже? Оставят ли они тогда здесь нас, мастеровых? Мне хотелось верить в это, чтобы успокоиться. Но, к своему ужасу, поверить в это я не мог. «Но как же так вдруг!» – протестовал мой внутренний голос. А почему «вдруг»? Почему я ни о чем не думал раньше?

Но о чем я должен был думать? Тут думай не думай! Все пустое.

По вечерам, когда другие играли в карты, на меня нападал страх. И тогда я порой выходил, чтобы побродить в одиночестве. А иногда веселел и рассказывал разные истории, и все покатывались со смеху. И я тоже смеялся вместе с ними. Но все по недомыслию. Иногда я напивался. Однако и это не помогало.

Отчего же нападал на меня теперь такой страх? Боялся ли я смерти? Нет, не так чтоб очень. Или я боялся получить ранение? Вряд ли. Или попасть в плен? Ну, нет, в плен я не попаду. Нет, дело не в этом. Так в чем же?

16-го сентября 1916 года пришел приказ выступить и нам.

Мы продвинулись вперед и стали на постой в деревне, примерно в двадцати километрах от линии фронта.

На следующий день мы сидели по нашим квартирам, курили и ждали. Приказ гласил: не покидать квартир и быть готовыми на случай тревоги.

Подошло время обеда. Полевой кухни с нами не было, и на каждого было выдано по полбуханки хлеба и по кусочку жира военного времени; все это мы съели еще утром. Наш командир – пожилой зауряд-прапорщик Кретчмар – взволнованно бегал туда и сюда. Около трех часов он появился и сказал, что мы должны взять пищу из кухни гусар.

– А когда выступать, господин лейтенант?

– Приказ еще не получен.

Прошел и этот день, за ним следующий. Я решил написать письмо, достал карандаш и бумагу. Но дальше слов «Дорогая мама» дело у меня не пошло.

Еще один день. Наступил вечер. Мы легли спать.

На следующее утро, в девять часов был дан наконец приказ выступить к вокзалу. Там уже стояли две роты бледных восемнадцатилетних новобранцев в новом обмундировании. Они с любопытством глазели на нас. Все мы были рослыми, крепкими парнями: полковой банщик с багровым лицом, Цише и еще один кузнец, шестеро связистов-собаководов, большинство из них – бывшие полицейские. И была еще с нами Фиффи – маленькая, шустрая крысоловка. Для ее пяти щенят я сколотил походный ящик еще в Фроментине.

Мы разместились по вагонам. Огромные волкодавы рвались с цепи и одним прыжком вскочили в вагон.

Состав медленно катился по ровной, серой местности; лишь кое-где мелькали вишневые деревья и белые домики.

Цише достал, из ранца шахматную доску, и они с банщиком принялись за игру. Играли молча.

На одной из станций нам принесли обед.

После полудня за окнами еще больше посерело и выцвело.

На какой-то станции мы простояли свыше двух часов. Издали уже доносился приглушенный гул канонады.

– Появился вражеский аэроплан, так называемый биплан! – крикнул кто-то с платформы.

– Он, верно, считает, что биплан опаснее моноплана! – рассмеялся банщик. – Пустите-ка меня к окну! Хочу посмотреть на этого мудреца!

Крикнул это какой-то бледнолицый железнодорожник. Кое-кто бросился в привокзальное бомбоубежище, которое было не очень-то вместительным с виду. Из окон нашего поезда высовывались, чтобы поглядеть на толчею возле бомбоубежища, и смеялись.

Немецкие аэропланы поднимались один за другим, но французские не появлялись. Мало-помалу люди стали выбираться из подвала.

– Сперва они затащили меня в этот чертов подвал, а потом еще помяли мне каску, – ругался кто-то. Судя по заштопанному и слишком свободному для него мундиру, это был фронтовик.

Наконец наш поезд медленно тронулся. Навстречу шли пустые товарные составы – видимо, они доставляли боеприпасы и пиломатериалы. На вокзальной стройке работали пленные русские. Наконец мы прибыли в Ам в Пикардии и выгрузились из вагонов.

Дождь. Слякоть. Площадь перед вокзалом и вдали замок с круглыми башнями. Мы стояли в гуще других подразделений, продовольственных повозок, грузовых автомобилей. Повсюду раненые с пропитанными кровью повязками, с головы до ног заляпанные грязью, среди них – пленные французы в длинных синих мундирах.

Наш зауряд-прапорщик вопрошающе оглядывался по сторонам:

– Не знает ли кто, где расположен полк?

Никакого ответа. Протиснувшись к продовольственным повозкам, он стал расспрашивать ездовых. И куда-то скрылся.

Дождь лил и лил на нас, не переставая. Мы накрылись плащ-палаткой и стояли, не двигаясь. С касок капало. От стояния выкладки казались еще тяжелее.

Начало смеркаться.

Вернулся зауряд-прапорщик. Очки у него были залиты дождем. Он сказал, что ходил в комендатуру вокзала. Но там о нашем полке никто ничего не знает. Потом он был на телефонном переговорном пункте. Там знали про дивизию, но связи он не получил.

Сумерки сгущались.

– Господин лейтенант Кретчмар? – позвал кто-то и перед нами появился человек в плащ-палатке. – Меня послал господин подполковник, чтобы доставить подразделение.

– Ружья через плечо! Не в ногу, шагом марш!

Мы протиснулись между повозками, пробились сквозь толпу. Дома в городе показались мне очень фешенебельными. Я уже так давно не был в городе. Но вот уплыли из поля зрения последние дома, и опять пошла слякоть, голые поля слева и справа и дождь. Наш проводник был стар, худ и суетлив.

– Как дела там, впереди?

– Эх, господин лейтенант, разве это полк! Если вспомнить, как мы подходили к передовой! А теперь! – В каждой роте осталось по нескольку солдат, а офицеров в полку вообще два-три человека. Все грязные, все голодные: полевые кухни подойти не могут – французы непрестанно шпарят заградительным огнем по линии нашей артиллерии. Кругом трупы – людей, лошадей. Но если б только здесь прорваться, впереди будет не так уж скверно. Да, наш полк! Ах, господин лейтенант, когда знаешь почти каждого второго и вдруг заворачиваешь за угол траншеи и видишь: из стены торчит нога… Кого это еще? Так это же Эмиль, которому Шмидт-Макс однажды сшил вместе штанины, и как же мы смеялись тогда! Да, господин лейтенант, когда всех знаешь…

Он всхлипнул.

Шел дождь.

Снова послышался его голос:

– А наш подполковник, командир нашего полка – вот это человек! Я у него ординарец, мне ли не знать, где он бывает! Стоит нам подойти к опасному месту, как он говорит: «Оставайтесь здесь, Шендлер!» Ну ты, понятно, не соглашаешься, – у каждого ведь своя гордость! Только ничего не поделаешь – дальше он идет один… Дня три назад – уж точно не упомню, – когда французы отрезали третий батальон, он ввел резервы, и через два часа – у нас полные траншеи пленных: семьсот солдат и куча офицеров! Мы были словно пьяные, когда их увидели! А потом, на следующий день…

По затылку у меня побежали мурашки. Я непроизвольно начал зевать, все тело словно судорогой свело.

Он говорил и всхлипывал. Грязь чавкала под сапогами. Впереди на некотором отдалении мы увидели плоское возвышение. Оттуда должен был открываться хороший обзор.

И вдруг я понял – он же говорил о моей роте.

– …Лейтенант Вальдтке – он был командиром третьей – и такой всегда кроткий, ух как он держался! Сначала он стрелял. Потом его ранило в ногу. Тогда он стал швырять гранаты. Он был уже не в себе. Когда его выносили, он бранился и все хотел бросить гранату. Едва удержали. А если б вы, господин лейтенант, знали его – ведь такой был смирный человек, всегда восставал против курения и выпивки. Если б только он выжил – такой ведь молодой!

Мы поднялись на высоту. И впереди, и далеко позади, и кругом на черном небосклоне вспыхивали разрывы снарядов. Грохот пушек доносился отчетливее. То тут, то там в воздух взмывали осветительные ракеты и рассыпались желтыми гроздьями. Я знал: желтые гроздья – это признак заградительного огня. Значит, там шло наступление. Не туда ли нас направляют?

Мы остановились на привал.

Я проснулся. Гремели котелками.

Я приподнялся, потянулся и вспомнил: я нахожусь в палатке. Уже совсем рассвело. И я, хоть и не вполне обсох, почувствовал, что еще тепло и хорошо. Что же было ночью? Да, все было так необычно, что мне представилось, будто я читал рассказ про человека, который плакал.

Я принялся отстегивать свой котелок. Для этого я встал на колени и вдруг понял, что у меня очень веселое настроение. Это обстоятельство меня даже рассмешило. Полная нелепость, конечно, но хорошо!

Мне нравился грязный, разъезженный луг впереди и нравился кофе.

Покончив с кофе, мы построились. Появился подполковник и обошел строй. Лицо у подполковника было серое, вид серьезный. А я широко улыбнулся ему – я ничего не мог с собой поделать.

Он внимательно поглядел на меня.

– Смотрите-ка! Вы, никак, радуетесь, что прибыли на Сомму?

– Так точно, господин подполковник! – выпалил я.

– Так, так! – Он улыбнулся. – Но я не очень-то этому верю. – Он повернулся к своему адъютанту, который следовал за ним. – Из таких вот людей состоял весь мой полк, когда мы прибыли сюда. Если нас введут в дело вторично, они вернутся уже другими.

Нас распределили по ротам. Мы с Цише попали в нашу старую роту. Она стояла неподалеку на большом дворе.

Появился Зейдель. Я бросился к нему.

Он улыбался.

– Ты ничего не замечаешь?

– А что? Какой ты грязный?.. Ах, вот в чем дело! Его произвели в младшие фельдфебели.

– А чего ты скроил такую рожу? Может, подумал, что должен теперь стоять передо мной навытяжку?

Зейдель искоса меня рассматривал.

– Тебе известно, что Фабиан снова командует ротой? – попробовал он подойти с другого конца.

Фабиан стоял на дворе.

– А вот и еще старые знакомые! – воскликнул он. – Мне как раз нужны расторопные ординарцы. Вы и Цише – именно то, что мне надо.

Фабиан получил уже чин старшего лейтенанта. Мы разместились в одном с ним доме, вместе с его денщиком Эйлицем. Эйлиц был огромный, плечистый детина с широким крючковатым носом. Разговаривать он, по-видимому, не привык. Голос у него был высокий и тонкий. Сперва я принял его за такого же дурачка, каким был Сокровище. Однако потом я заметил, что он весьма даже смышлен, только прячет свой ум под необычным добродушием.

Ночью мне снилось, что меня должны распять. Значит, я скоро умру, рассудил я, и должен испытывать страх; однако страха не было, но испугала мысль о боли. И испугала так, что я проснулся весь в поту.

Было уже светло. Я пошел к колодцу умыться. Двор был залит солнцем. Я вспомнил сон и то, как я не испугался смерти. В этом сне было что-то от яви.

Позже мы пошли с Цише стрелять. Нам нужно было подняться на плоскую вершину лугового холма. Меня подмывало рассказать ему свой сон, – только я не видел в этом смысла… Если впереди тебя ждет пуля в лоб – все равно это касается только одного тебя.

Уже не раз распространялся слух, будто в следующую ночь нам выступать. Но потом он не подтверждался.

Погода стояла пасмурная. Многие играли в карты. Я приводил в порядок свои вещи, а поскольку делать все равно было нечего, то я пытался шить столь же аккуратно, как это делала моя мать. Мои кальсоны были так порваны, что штанины только каким-то чудом не расползались врозь. На заду кальсоны совсем – протерлись, пуговиц, конечно, уже не было. И купить их было негде. Я пришил с обеих сторон тесемки, чтобы можно было подвязать кальсоны, обкрутив тесемки вокруг талии. Единственная пара носков уже давно лишилась пяток, шерсти для штопки у меня не было, а прислать ее мне мать не могла, так как в продаже шерсти не стало. Впрочем, она прислала мне пару портянок, которые нарезала из куска фланели.

Следующее утро было ясным и солнечным. Когда строились, Фабиан сказал:

– Сегодня вечером выступаем. Часть нашего полка уже заняла этой ночью передовые позиции. Мы расположимся сзади в резерве, в лесу Буррэн. Пока на нашей позиции спокойно. Но полагаться на это нельзя.

И он дал команду разойтись.

Мне нечем было заняться, и я слонялся по деревне, ходил к мосту и смотрел, как колышется в воде тростник; потом вернулся обратно. Пришло время обеда. В этот раз мы впервые перед выступлением получили хороший паек. Потом я завалился спать. Неизвестно, когда представится такая возможность снова.

В пять часов пополудни нас опять построили во дворе. Небо затянуло, начало накрапывать.

Пришел Фабиан в стальной каске, в шинели и плаще. Увешанный кожаными сумками – на боку штык, кинжал, пистолет и противогаз, – он казался еще толще.

Мы вышли на дорогу. Там стояли грузовики с брезентовым верхом. Я сел впереди с шофером одной из машин.

Грузовики быстро ехали по широкой проселочной дороге. Я смотрел сквозь завесу дождя, бившего по дребезжащему переднему стеклу, и видел идущую впереди машину, а порой и ту, что ехала впереди нее. Начало смеркаться.

Неожиданно мы увидели на дороге черную змею. Затормозили. Оказалось: шедшая перед нами машина потеряла цепь. Ко мне нагнулся унтер-офицер:

– Вы знаете дорогу?

– Нет!

– Эрнст, иди к ним, покажешь дорогу!

Тем временем совсем стемнело. Мы быстро покатили дальше, чтобы догнать остальных.

 Показалась деревня; здесь дорога разветвлялась. Снизили скорость.

– Куда они могли свернуть? А-а, все равно! Поехали наугад!

Сзади подъехала еще одна машина. Оттуда что-то кричали, унтер-офицер спрыгнул и побежал выяснять.

Вернувшись, он сказал:

– Сзади тоже отстали. Нас только две машины. Поехали!

Мы двинулись дальше, сворачивая в темноте то вправо, то влево. По обочинам дороги выплывали из мрака деревья и с шумом проносились мимо. Убегали прочь тени домов. Где-то впереди вынырнули два ярких луча автомобильных фар, прорезали мрак, приблизились и проскочили мимо.

Неожиданно мы затормозили. Небольшого роста офицер в накидке стоял с поднятой рукой на обочине дороги. Еще два офицера появились из темноты.

– Какая рота? – услышали мы голос командира нашего батальона.

– Третья, господин капитан!

– Слава богу! Хоть эта в полном составе!

Мы вышли из машины и зашагали дальше по размытой дождем скользкой дороге. Вдали глухо гремела канонада. На поле мы составили винтовки и развесили на них плащ-палатки. Я хотел было закурить, но с каски лило так, что сигарета размокла, прежде чем я ее раскурил. Некоторые садились прямо в грязь.

Я пошел в штаб батальона.

– Чего мы здесь, собственно, ждем?

– Из батальона, который мы сменяем, должны прийти люди, чтобы отвести нас туда. Пока никого нет.

Я зашлепал по грязи назад в роту. Но увидел желтые отблески и обернулся. Впереди, как раз там, куда, по моему разумению, нам предстояло идти, взмыли осветительные ракеты и рассыпались желтым дождем. «Проклятье!» – подумал я и зашлепал по грязи дальше.

Впереди забрехали батареи. Кое-где я увидел вспышки орудийных залпов. Продолжали взлетать и лопаться ракеты. В роте все притихли. Кто-то храпел.

Разрывы осветительных ракет сместились вправо.

И надо же, чтобы именно в эту ночь, когда французы снова пошли в наступление, нам предстояло выйти на передовую!

Постепенно стрельба затихла, только дождь продолжал стучать по каскам. Я подсел к Цише на плащ-палатку. Все молчали. Текли часы. Дождь не переставал.

– Рота, встать! Надеть снаряжение! Строиться на дороге!

От холода и сырости я весь одеревенел. Плащ-палатка тоже стала твердой и холодной.

На дороге показались трое без походного снаряжения.

– Куда идти? – спросил Фабиан.

– Эта местность нам не знакома, господин старший лейтенант. Каждый раз мы выходим на передовую в другом месте.

– Хорош проводник!

Один из наших унтер-офицеров сказал, что он знает дорогу до перекрестка, а там, видимо, нужно будет взять влево.

Мы свернули с дороги на рыхлую пашню, чтобы обойти деревню, в которую нет-нет да постреливали. На пашне наш походный порядок вскоре нарушился. Сзади все чаще стало доноситься: «Стойте!»

Солдаты, большинство которых впервые попало на фронт и к переходу ночью по пашням не привыкли, растянулись редкой длинной цепочкой по вязкой глине. В такую непроглядную темень все вокруг – и земля, и небо – сливалось в единое целое.

– Господин старший лейтенант! – сказал унтер-офицер. – Я не знаю, где мы находимся. Все размыто да еще так разъезжено, что не понять – дорога под ногами или целина. Мне думается, лучше повернуть назад и отыскать большую дорогу.

– Хорошо, ведите! – Я подивился спокойствию Фабиана.

Мы свернули резко влево.

Опять подбежал кто-то, чавкая глиной:

– Господин старший лейтенант Фабиан!

– А, это вы, Шуберт?

– Я наткнулся на отставших из вашей роты и подумал, что вы не знаете дороги. Вы можете примкнуть к моей роте. До траншей нам по пути.

– По хорошенькому месиву приходится нам тащиться!

Дождь прекратился.

На какое-то мгновение повеяло трупным запахом. Неожиданно начался спуск – куда, понять вовсе было невозможно. Я поскользнулся и съехал на заду по мокрой глине в неглубокий окоп. Где-то поблизости, похоже, гнил еще один труп. Ощупью выбираясь из окопа, я натыкался на щебень, на куски рельсов.

Потом некоторое время мы шли поперек поля, вглубь. А затем повернули налево, на дорогу.

– Задержитесь здесь, Ренн, и посмотрите, вся ли рота в полном составе!

Сгорбившись, люди тащились по грязи мимо меня. Каждый спрашивал:

– Скоро придем? Передохнуть нельзя?

Неожиданно колонна кончилась. Последний сказал:

– Они уже давно отстали.

Я продолжал стоять и ждать.

Никто больше не появлялся. От ушедших вперед уже не доносилось ни звука. Я бросился догонять их.

Понемногу становилось светлее. Но продвигался я вперед с трудом. Твердое основание дороги было покрыто скользкой глиной. И плащ-палатка мешала. Наконец я догнал колонну и побежал дальше.

Старший лейтенант велел мне догнать лейтенанта Шуберта и попросить его остановиться еще раз.

Я побежал дальше. От дождя все на мне затвердело и стало тяжелым. Рота сильно растянулась.

Наконец я добрался до головы колонны. Пот катился с меня градом. Лейтенант что-то пробурчал, но все же приказал остановиться.

Когда наша рота подтянулась, колонна медленно двинулась дальше. Дорога пошла полого вверх на холм, откуда мы свернули направо в ложбину.

До нас здесь, по-видимому, останавливалось еще одно соединение. Подойдя ближе, я увидел две колонны автомашин, перегородившие дорогу. Только слева оставался узкий проход. Один за другим мы стали пробираться по нему.

Впереди, совсем неподалеку, шла жаркая перестрелка.

Несколько снарядов пролетело низко над нами и разорвалось позади на холме. Наши тяжеловозы стояли в упряжках спокойно, будто им все вовсе нипочем. Солдаты разгружали громоздкие снаряды, мы перешагивали через них.

Слева, на крутом склоне, нам открылась траншея, в нее-то мы и свернули. У развилки траншеи стоял лейтенант Шуберт.

– Я полагаю, вам теперь нужно направо, – сказал он. – А нам надо быстрее догонять свою роту! Скоро уже светать начнет.

И он побежал налево. А мы двинулись дальше направо. Стрельба становилась все слышнее. Темные облака освещало багровое зарево.

Фабиан поднялся на стрелковую ступень и выглянул из окопа.

– Это что там – Буррэн?

Мы тоже выглянули. Впереди на расстоянии двухсот-трехсот метров от нас горела деревня, и над ней беспрерывно рвалась шрапнель.

– Это не Буррэн, – сказал один из провожатых. – Но что это, я не знаю.

– Там слева лес. Судя по карте, это Буррэнский.

– Нет, это не Буррэнский.

– Пошли дальше! – сказал Фабиан.

Слева, у блиндажа, взад и вперед ходил часовой.

– Как называется деревня там, впереди?

– Не знаю.

– Кто размещается в этом блиндаже?

– Штаб нашего батальона.

– Что это значит: штаб нашего батальона? Ренн, пойдите узнайте!

Я, спотыкаясь, спустился по узкой лестнице. В тусклом свете я с трудом разглядел тощего офицера в грязной шинели. Он сказал мне, что перед нами действительно Буррэн, только мы забрали слишком далеко вправо – попали в расположение соседнего полка.

Я выскочил наверх.

– Всем из окопа! – приказал Фабиан.

Мы ползком выбрались из окопа возле часового. От спешки плащ-палатка попала мне под ноги, и я скатился вниз.

Вся земля была взрыта воронками в рост человека, и мы пробирались по гребням воронок, сворачивая то вправо, то влево. Ни былинки не осталось на земле. Воронки кончились, и потянулся ровный луг.

Мы шли неподалеку от леса, а потом резко свернули к его нижнему краю. Там стояла санитарная повозка. В упряжи лежали две убитые лошади.

Из леса вышел солдат.

– Я должен передать господину лейтенанту блиндажи. Наша рота ушла несколько часов назад, чтобы засветло добраться до запасных позиций.

Шш-ш-ш-п! – пролетел над нами снаряд и врезался в землю, не разорвавшись.

Шш-ш-шп! – второй.

– Вперед! – крикнул Фабиан. – В траншею!

– Здесь, слева, – сказал дожидавшийся нас солдат, – расположен санитарный блиндаж и блиндаж для командира роты. Остальная рота – в лесу.

Неподалеку разорвался снаряд.

Мы кинулись в окоп, сплошь усыпанный кусками глины и ветками.

– Вы свободны, – сказал Фабиан проводникам холодно.

На ходу распределили блиндажи. В середине леса окоп заканчивался черной дырой. Вниз вела лестница.

– Здесь туннель, – сказал солдат. – И здесь размещается остальная часть роты с командиром взвода.

– А я? – спросил Фабиан.

– Там, на нижнем конце леса, где убитые лошади.

– Это вы могли сказать сразу!

Возможно, Фабиан пропустил это тогда мимо ушей.

Мы находились в тесном окопе, другая половина роты – позади нас. Стрельба участилась.

Мы выбрались из окопа. Лес был густой, весь усеянный обломанными ветками. Пройдя несколько шагов, мы наткнулись на колючую проволоку, которой не видно было в сплетении ветвей. Звонко потрескивали деревья. Валились сучья. Впереди, перед лесом, на лугу, то тут, то там видны были вспышки разрывов и небольшие облачка дыма, стлавшиеся по земле в предрассветных сумерках. Грохот и треск сливались под каской в сплошной гул, в котором уже не различимы были отдельные звуки. Я понимал только, что это шрапнель и гранаты. Снова наткнулись на проволоку. Я увидел на земле кожух пулемета и серое бледное лицо в каске. Пост находился в щели, прикрытой ветками. Мы вышли из леса, чтобы быстрее добраться до цели. Но здесь снова оказалась колючая проволока высотой по колено. Когда продирались через заграждение, шнурок моей плащ-палатки зацепился за колючку и, высвобождаясь, я вырвал клок из рукава. Мы побежали вдоль опушки. На бегу я все поглядывал по сторонам – смотрел, куда ложатся снаряды. Мы достигли окопа, который проходил у самой опушки леса, прыгнули в него и побежали дальше. Вскоре он вывел нас на дорогу. Скользя по глине, мы обогнули мертвых лошадей, стараясь не слишком далеко забирать при этом в сторону, и, запыхавшись, скатились в нашу нору. Туда вела лестница, блиндажа как такового там не было. Слева на довольно большой высоте из двух горизонтально укрепленных ящиков было сооружено нечто вроде нар. Пространство между нарами было настолько узким, что просунуться на нижние нары было нелегко.

Эйлиц сбросил большой мешок, который он носил помимо основного вещмешка, и распаковал его. Потом зажег свечу и прикрепил ее к нижним нарам для старшего лейтенанта.

– Ренн, вам придется пойти еще раз – отнести это донесение в батальон. Он где-то здесь в лесу.

Я уже двинулся было к выходу. Но Цише сказал:

– Я пойду с тобой. Тогда я тоже буду знать, где батальон.

Он повесил через плечо противогаз, и мы пустились в путь. Было уже довольно светло. Околевшие лошади у санитарных повозок раздулись так, что ноги у них задрались вверх; от них разило зловонием.

Мы спустились в траншею.

Рамм! – Снаряд разорвался совсем близко. Куском глины меня ударило в шею.

В узком боковом окопе слева стоял часовой.

– Где находится штаб первого батальона?

– Здесь.

Мы подошли к двери из армированного проволочной сеткой стекла и постучали.

– Войдите!

В блиндаже за большим столом сидел капитан со своим адъютантом; они ели хлеб. Я передал донесение.

Когда мы вернулись в наше расположение, Эйлиц уже согрел кофе и с довольной физиономией резал хлеб.

– Ну и пальба! – ухмыльнулся он и ткнул большим пальцем в ту сторону, откуда доносились выстрелы.

– А вы думали – это музыкальное попурри для новогодней елки с ракетами и хлопушками? – засмеялся Фабиан.

Мы с Цише присели на ступеньку лестницы и позавтракали. Потом мы легли спать: вверху – Эйлиц и Цише, внизу у стены – Фабиан, а рядом с ним я. Снаружи снаряды били по деревьям.

Мы проснулись в полдень. Пообедали хлебом с консервной колбасой. Потом Фабиан вышел осмотреть местность и взял меня с собой.

Стелился легкий туман. Было тихо, нигде никакой стрельбы. Мы спустились в окоп. В одном месте в окоп свалилось дерево, перегородив его острыми, обломанными сучьями, и нам пришлось пробираться под ним ползком. Окоп становился все мельче и вывел нас прямо к опушке леса. Слева, невдалеке, виднелся край другого леса.

– Послушайте, – сказал Фабиан, – когда вас, ординарцев, куда-нибудь посылают, вы, как правило, не знаете, где что находится. Сейчас я скажу вам все, что знаю сам, а вы проинструктируете Цише. Тот лесной массив впереди – это Тюркенвальд. Там расположены остальные роты нашего батальона. Примерно в восьмистах метрах от них, на передовой позиции, стоит второй батальон. Запомните это хорошенько. Полк растянут в ширину не более чем на километр с интервалами около восьмисот метров между расположениями частей; второй батальон впереди, первый батальон, весь, кроме нашей роты – в Тюркенвальде, мы, третья рота, – здесь, в Буррэнском лесу, и сзади – третий батальон. Для чего мы здесь, вы можете догадаться: мы – контратакующая рота на случай, если французам удастся прорваться впереди.

Мы вошли в туннель. Перекрытие лестницы держалось на двух рельсах; подпорками служили довольно хилые деревянные брусья.

Было промозгло. В туннеле стоял чад от смеси табачного дыма, копоти, испарений различных мокрых предметов; темно-красным пламенем горели свечи, прикрепленные, где придется, на половине высоты туннеля. Далеко впереди пробивался слабый дневной свет. Там был выход из туннеля.

Чтобы не удариться о перекрытие, нам приходилось нагибаться. С правой стороны по всей длине вытянулись двухэтажные нары из проволочных сеток. Проход был так узок, что солдат, который стоял в нем и ел, должен был, пропуская нас, забраться на свои нары. Там он уселся среди мокрых носков, хлеба, сапог, сигарет и почтовой бумаги, улыбаясь в длинные русые усы хаосу вокруг себя и поглядывая на нас невинными голубыми глазами.

Налево открылся еще более узкий и еще более темный проход.

– Куда он ведет?

– В отхожее место, господин старший лейтенант.

Мы ощупью направились туда. Стены были без деревянных креплений, голая глина. Фабиан включил свой электрический фонарик. Они сидели там на длинном бревне, словно совы в темноте, повернув к нам головы. В узком проходе перед ними высилась стена из ящиков для гранат.