Текст книги "Война"

Автор книги: Людвиг Ренн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Я пошел к Вейкерту. Он сидел наверху у своего окопчика и смотрел на меня полными ужаса глазами.

– Скоро ли нас сменят? Я просидел здесь целый день и не мог спать.

– Дать тебе что-нибудь почитать на день?

– Нет, у меня есть псалмы. Ничего другого я читать не могу.

Я промолчал. Как же он изменился. Белые глазные яблоки резко выделялись на потемневшем лице.

– Нам нужно выставить секреты! – сказал я.

Он вылез из окопчика и привел двоих. Мы осторожно пошли по оврагу вперед. Сначала был небольшой подъем, потом овраг стал уходить вправо, где, наводя ужас, чернел лес. Я разместил постовых в воронках, расположенных близко одна от другой, и пошел с Израелем и Вейкертом еще дальше, чтобы посмотреть, что там.

На земле валялось много трупов.

Овраг становился все темнее и мрачнее.

Убитых стало еще больше.

Слева стояли три низенькие деревянные будки. Я послал Израеля туда, а сам стал всматриваться в темный лес, находившийся всего в нескольких шагах от нас. Отовсюду несло вонью.

– Одни только трупы, – прошептал Израель.

– Не боитесь идти дальше?

– Нет, – все так же шепотом ответил Израель.

Мы двинулись крадучись, винтовки наизготовку. Впереди показался просвет. Справа начинался подъем наверх. Мне стало не по себе. Я оглянулся на Вейкерта. У него с собой была только ракетница.

– Иди назад! – шепнул я.

Мы вдвоем осторожно продвигались по левому краю леса к прогалине. Перед нами открылся луг; в лунном свете на нем белели воронки.

– Смотри! – шепнул Израель и осторожно показал рукой. Метрах в четырехстах от нас я увидел две белые полосы; справа они поворачивали в нашу сторону. Видимо, это были французские окопы.

– Если они проходят наискось к нам, – сказал я, – то здесь вверху французов не должно быть. Теперь мы повернем назад и обогнем их с другой стороны.

Мы поднялись по лесу влево вверх. Здесь все было завалено сучьями. Они трещали под ногами. С этим уж ничего нельзя было поделать.

Мы наткнулись на прополочное заграждение.

– Стой! Кто идет? – окликнули сверху.

– Патруль Ренна! – крикнул я. Мне стало муторно, я не узнал по голосу окликнувшего. Но все же продолжал медленно продвигаться вперед.

– Кто идет? – снова оклик сверху.

– Ренн! – крикнул я. – Из третьей роты!

– Как бы они не швырнули гранаты нам на голову, – шепнул Израель.

«Кто бы это мог быть так далеко впереди? – думал я. – Все-таки это, должно быть, немец». Я раздвинул ветки. Конусообразная груда щебня. Наверху стоял солдат с гранатой в руке.

– Подпусти ближе, – долетел до меня шепот.

– Господин фельдфебель Трепте! – сказал я громко.

К краю подошел второй.

– А-а, Ренн? Подымайтесь сюда!

Их было человек двенадцать. Трепте протянул мне руку.

– Чуть было не случилось несчастья! Вы что – залегли там внизу?

– Нет, мы в том направлении. Но как господин фельдфебель попал сюда?

– Теперь я каждую ночь буду находиться в этих укрытиях. Ловушка для французских дозорных. Замечено, что они иногда здесь появляются.

Я огляделся. Это тоже была бывшая позиция батареи. Орудия еще стояли здесь – большие пушки с длинными стволами.

Мы пошли назад и вышли из высокого леса на пологий луг. Луна опустилась ниже, и тени в глубоких воронках стали еще темнее. Мы снова наткнулись на убитого. Однако местность показалась мне незнакомой. Где-то здесь должны были находиться наши секреты. Мы шли медленно, заглядывая в каждую воронку.

– Вон там наш секрет, – шепнул я.

Мы подошли к воронке, в которой он лежал.

– Там в лесу находится взвод Трепте, – сказал я постовому.

Он не ответил. Я наклонился вниз. Трупный запах.

Мы нашли секреты немного дальше справа.

Я вернулся в блиндаж и начертил схему результатов нашей разведки. Овраг справа, в котором находился Вейкерт, я окрестил «Оврагом мертвецов», а будки дальше впереди – «Будками мертвецов». Но тут же сообразил, что вейкертовские ребята, находясь в «Овраге мертвецов», сочтут это дурным предзнаменованием. И я зачеркнул страшное слово и назвал овраг «Зябликовым» – в честь нашего зяблика.

Вошел Вейкерт.

– Со мной приключилась история. Когда я возвращался оттуда и поравнялся с трупами – вижу вдруг: один встает. Я остановился. У меня при себе только ракетница. Он же тихо, тихо крадется к лесу и исчезает в стороне французов.

– Он был вооружен?

– Кажется, нет.

– Почему ж ты не выпалил в него ракету?

– Да уж было хотел. Но подумал, что он мог оказаться не один.

X

На рассвете начался небольшой дождь. Мы бросали зяблику крошки хлеба. Прилетел еще и черный дрозд. Я расстроился. Мои несчастные люди в ямах, без крыши над головой. Да к тому же еще и холод.

Этот день прошел у нас спокойно. Только на Белой горе погромыхивало, и она с каждым днем становилась все более голой. Остатки зелени на склонах исчезли.

Несколько часов я проспал спокойно.

На следующий день на рассвете снова шел дождь. Потом проглянуло солнце, но вместе с ним появились и французские воздушные корректировщики. Мощному обстрелу подвергалась батарея в низине, где было наше прежнее расположение, а также низина позади нас и большая белая траншея, вплоть до Белой горы.

Пришел посыльный:

– Господин лейтенант спрашивает, как здесь дела. На левом участке расположения полка сильный обстрел. В десятой роте ранено два офицера.

– Здесь спокойно.

Меня мучили вши. Я решил не спать и взял «Симплициссимуса». Но я лишь пробегал глазами слова, не вникая в их смысл. Я думал о людях в овраге. В одном окопчике их всего двое, поэтому им приходилось дежурить по очереди, а когда нужно было принести пищу, то и подавно оставался один. И они ни разу не пожаловались.

Книга раздражала меня. Я закрыл ее и лег на нары. Спать не хотелось.

– Они перешли в наступление перед взводом Лангеноля! Но атака отбита. Господин лейтенант со взводом Трепте идет сюда.

Я вскочил.

– Всем приготовиться и занять места!

Я схватил винтовку и противогаз и выскочил из блиндажа.

Белая гора – сплошное облако пыли.

– Всех поднять! По местам! – кричал я в блиндажи.

Я бросился к пулеметчикам.

Слева из леса взметнулись красные сигнальные ракеты. Впереди ничего не было видно.

Наша артиллерия громыхала и бухала из-за высоток.

Мы вернулись в блиндажи.

Все говорили наперебой.

Снова пришел посыльный.

– Господин лейтенант передает, что слева французы ворвались в окопы, но повсюду выброшены контратакой. Из соседней дивизии – никаких известий. Сразу, как стемнеет, установить с ними связь!

Вечером, взяв с собой Израеля, я отправился в обход. Было туманно, но светло. Я хотел проверить окоп, который вел от соседней сторожевой заставы вперед до линии нашего сторожевого охранения. Мы пошли по оврагу и дальше, по ровной местности, через полосу берез.

– Здесь уже давай осторожней, – шепнул я Израелю. – Было бы странно, если бы французы сегодня в атаке на наши позиции не продвинулись вперед насколько возможно!

Мы крались, шаг за шагом всматриваясь вперед.

Окоп проходил всего в двадцати шагах от полосы берез. Все тихо кругом.

Мы подошли к окопу и заглянули в него.

К стене прислонены винтовки, немецкие винтовки, около двадцати штук. Где-нибудь поблизости сторожевая застава? Тогда почему они составили здесь свои винтовки? Я потянул Израеля немного в сторону.

– Мне это кажется подозрительным… Хотя не могу сказать почему… Иди вдоль берез. Я пойду по окопу.

– Я пойду с тобой, – зашептал он.

Я был в нерешительности.

– Нет, – все же сказал я, – ты мне здесь не нужен. Ступай туда!

Он подчинился.

Я стал красться вдоль окопа, охваченный страхом. А что, если это предчувствие и оно предупреждает меня об опасности? Нет, этак никуда не годится!

Белый окоп лишь смутно маячил позади в тумане. Но если бы наших оттуда выбили, Ламм бы наверняка знал об этом и сообщил бы мне.

Полоса берез кончилась, мы с Израелем сошлись вместе. Он тоже, казалось, был встревожен.

Мы приблизились к окопу, где должна была находиться сторожевая застава. Там не оказалось никого. В окопе валялся только ранец и несколько ручных гранат.

Мы подошли к тому месту, где сторожевая застава находилась раньше. Там было пусто.

Мы подошли к белому окопу.

– Пойдем сначала до первого поста нашего полка.

Часовой доложил, что соседняя дивизия по-прежнему в окопах, и мы найдем командира ближайшего взвода метрах в пятидесяти отсюда.

Мы пошли по окопу.

Нас встретил младший фельдфебель с двумя людьми.

– Патруль связи! – доложил я. – Господин фельдфебель, не знаете ли вы, где сейчас находится сторожевая застава, которая была там впереди?

Он недоверчиво посмотрел на меня:

– Откуда вы?

– Оттуда, где она находилась раньше.

– И теперь ее там нет? – спросил он с удивлением.

– Нет, мы нашли только винтовки.

– У вас есть время, чтобы показать мне это?

– Так точно, господин фельдфебель.

Он стремительно пошел вперед. Мы подошли к тому месту, где лежали ручные гранаты и ранец. Он молча огляделся вокруг.

– Где винтовки?

– Еще дальше впереди, господин фельдфебель.

Помрачнев лицом, он двинулся вперед. У винтовок он остановился и вдруг повернулся к своим людям:

– Возьмите каждый столько винтовок, сколько может унести! Я буду следом за вами!

Солдаты ушли, он молча проводил их взглядом.

– Куда вы теперь? – спросил он.

– Туда. – Я показал рукой влево вперед.

– Что вам там надо?

– Там мой взвод.

– Так вы командир взвода? Тогда можно говорить открыто… Этот человек надежен? – Он недоверчиво посмотрел на Израеля.

– Совершенно надежен, господин фельдфебель. – Я не понимал смысла вопроса.

Он поднялся из окопа и немного прошелся с нами.

– Вы должны извинить меня за недоверчивость. Я восточный пруссак. А мои люди в большинстве эльзасцы. Знаете, что означают эти винтовки? Эти сволочи перебежали! – Он сплюнул. – Кто с этим не сталкивался, тот не поймет, что значит не доверять своим людям! И эти оба, которых я послал с винтовками, из той же банды! Я бы с охотой тоже перебежал… Только не к французам, а к вам. Теперь я вернусь к своему командиру роты и должен буду доложить ему, что мой взвод исчез! А куда? Ах, сволочи! – Он снова плюнул, хотя ему и плевать-то уже было нечем. – Боже, храни Германию! Он повернулся и, широко шагая, двинулся обратно.

С наступлением сумерек наша артиллерия оживилась. Ветер дул в нашу сторону. На этот раз мы вошли в овраг сзади. Запах газа усиливался.

– Это, верно, с нашей стороны. – предположил Израель.

Вейкерт и его люди были в противогазах и походили на обезьян.

Наверху, в расположении батареи, запах был совсем слабый.

Ламм уже ждал меня. Мое донесение о перебежчиках, по-видимому, взволновало его.

– Я тоже должен сделать тебе неприятное сообщение. К утру сюда придет пополнение.

– Что же тут неприятного?

– Ну, во-первых, дрянное дело – размещать пополнение в позицию, оборудованную воронками. Представь себе: люди вылезают из воронок, слышат в темноте голос, отдающий команду, и их снова запихивают в ямы. А я так вообще не вижу их и не слышу. Никакого взаимопонимания… И второе: если нас в ближайшее время должны были бы сменить, то нам не прислали бы пополнения. Ну как – дошло?

Я никому ни словом об этом не обмолвился – даже командирам отделений.

Наша артиллерия прекратила обстрел. Тем не менее запах газа был довольно сильный.

Взвод Тренте прислал связного: полчаса назад французский дозор забросал ручными гранатами батарею перед нами.

Разносчики пищи вернулись без Вольфа. Его в дороге легко ранило.

– Кто будет теперь вторым связным? – спросил Израель.

– Я подумаю.

Может быть, возьму одного из пополнения.

Понемногу светало.

Появился посыльный:

– Тебя вызывает господин лейтенант.

По дороге он сказал:

– Прибыло пополнение. Ну и народец! Кажется, треть уже улизнула по дороге сюда. А уж остальные!..

Я нашел Ламма перед его блиндажом; с ним стоял пожилой младший фельдфебель с безвольным слюнявым ртом и еще человек двадцать.

– Только что прибыло пополнение, – сказал Ламм мрачно. – Сейчас я никого не могу больше посылать вперед в воронки. Этих вот разместить здесь в блиндажах я не смог. Сколько у тебя есть еще мест?

«Теперь младший фельдфебель получит мой взвод, – подумал я. – А ведь он ничего не умеет. По нему сразу видно».

– Значит, их нужно разместить у меня. – Спросить, как распределятся обязанности во взводе, я не решился.

Ламм воспрял духом:

– Тогда получай всех в твой взвод. Младший фельдфебель Зандкорн придается тебе только по делам продовольственного снабжения. Я намерен позже, когда он ознакомится с обстановкой, использовать его иначе – может быть, дежурным фельдфебелем в окопах.

Я поглядел на Ламма и почувствовал себя ничтожеством.

– Могу я здесь же распределить людей? – улыбаясь, спросил я. – У меня там будет хуже.

– Делай, как находишь нужным, – усмехнулся Ламм. Он, похоже, прочел мои мысли.

– Кто-нибудь из вас обучен обращаться с легким или станковым пулеметом?

Откликнулись трое.

– Кто-нибудь еще исполнял особую должность?

Вперед вышел маленький и очень толстый солдат и произнес плаксиво, ужасно медленно растягивая слова:

– Ефрейтор Функе, два года я был ординарцем у командира роты.

– При этом улыбка озарила его широкое, грязное лицо; под носом у него висела капля. Он смахнул ее тыльной стороной ладони. Я не смог сдержаться и рассмеялся, и все кругом засмеялись Тоже, а он еще больше расплылся в улыбке. Должно быть, он расценил наш смех как знак дружелюбия. Я прикинул: «Ему не меньше сорока, к тому же он должен быть исполнительным, раз так долго был при командире роты».

– Вы будете посыльным при мне.

XI

Под вечер я сидел с Израелем и Хартенштейном у того выхода из блиндажа, что в сторону Белой горы. Изредка где-то вдали постреливали. Может, там шли последние бои этого наступления?

Мы бросали кусочки хлеба нашим птицам. Было сухо и пыльно. Молодые листочки березы казались серыми.

Над Белой горой появилось большое облако, похожее на серый зонтик от солнца, и тяжелые капли упали оттуда в пыль.

Хартенштейн наблюдал за всем этим молча; над переносицей у него залегли темные складки. Израель сказал, наморщив лоб:

– Новенькие хорошо относятся к тебе, Ренн.

– Они меня еще совсем не знают.

– Они довольны, потому что ты сделал папу Функе своим посыльным.

Кто-то поднялся по лестнице.

– Здравствуй, Ренн. – Ламм присел к нам. Он был бледен, но выглядел бодро.

– Покажи-ка мне точно, каково положение на Белой горе. Я доложил, что французы засели наверху. Донесение пошло в дивизию, а оттуда сообщают, что мое донесение неверно, что неприятель занимает всю гору.

– Неправда! Видишь окоп между обеими вершинами? Это всего лишь неглубокая канавка. Так это и есть – передняя французская траншея.

– Да, наши с тобой наблюдения сходятся.

– Как же там могут говорить, что у них вся гора? Это просто вранье. Да и наша артиллерия все время обстреливает левую вершину.

Ламм задумчиво смотрел вперед.

– Ты, наверное, никогда не размышлял над тем, как составляются такие донесения? Ведь там, в штабах, даже не представляют, как обстоит дело здесь, на переднем крае.

– Разве они никого не посылают на передовую?

– А ты видел у нас здесь кого-нибудь оттуда? Да и что это им даст? Допустим, сюда заявится кто-то. Что он увидит? Только участки леса и низины. А если мы не захотим ему что-то показать, так скажем: там опасно; или: туда днем нельзя.

– Но ведь части должны точно докладывать о том, как обстоит дело на передовой.

– А они этого не делают.

– Не понимаю.

– Ну, представь себе: воинские части – те, что там наверху, – доложили: французы держат только одну вершину. Тотчас из тыла приказ: взять и вторую. Но это было бы безумием, так как там все равно никому не удержаться, поскольку французская артиллерия может стрелять в окопы, как в корыта с мясом.

– Этого я не могу понять.

– И не поймешь. Но это так.

– А в четырнадцатом году тоже было так?

– Конечно, нет. Тогда еще не существовало вражды между фронтом и тылом.

– Кто повинен в этой вражде?

– И те, и другие. В тылу перестали понимать войска после того, как те перешли к позиционной войне, а войска считали, что знают все лучше, и не хотели больше слушаться, так как именно они несут потери.

Он ушел.

В этот день и в последующие у меня было мрачное настроение. Я не хотел соглашаться с тем, что сказал Ламм. Я боялся признаться себе, что он верно подметил признаки разложения.

XII

Стреляли мало. Но у меня снова были потери внизу, в овраге. Осколок попал там в кожух легкого пулемета, вытекла вода. Пулемет пришлось отправить в ремонт. Вейкерт исхудал и походил на чахоточного. Бранд не переставал трястись, и глаза у него совсем побелели, но он не жаловался. Я очень полюбил этого парня.

Как-то ночью пришел Ламм и спросил резко:

– Где Бранд?

– Внизу, в овраге.

– Отведи меня туда!

Ярко светила луна. Я шел впереди. Чего ему надо от Бранда? Что сказать ему, если он что-то против него имеет? Ламм казался разъяренным.

– Здесь, – шепотом произнес я.

В сплетении веток была видна только стальная каска.

– Вы Бранд?

– Нет, господин лейтенант. Эмиль, иди сюда! Господин лейтенант требует.

Внизу завозились. Из ветвей показалась непокрытая голова. Бранд поспешно завязывал галстук.

– От имени Его Императорского Величества командующий генерал награждает вас Железным крестом. Вы честно заслужили его.

Ламм протянул ему руку. Бранд нерешительно пожал ее и тут же отпустил.

– Возьмите же награду, – засмеялся Ламм. Бранд схватил крест.

Все, кто был в воронке, стали восторженно и бурно поздравлять Бранда.

– Тише! Тише! – смеялся Ламм. – Вы разбудите французов! – Он отвел меня в сторону:

– Теперь к следующему награжденному!.. Знаешь, когда я начал свою речь, а он еще возился с этим галстуком, я подумал, что, кажется, сделал большую глупость.

– Люди никогда не забудут, что ты принес Железный крест прямо в воронку!..

С утра было туманно. Я спускался по склону.

В моей батарее я увидел сидящего на лестнице Зендига; он писал письмо.

– Послушай, – сказал я и сел на верхнюю ступеньку. – Сегодня вечером ты должен…

Крамм!

У меня зазвенело в ушах. Кругом полетели щепки. Снаряд разорвался прямо у меня над головой. Зендиг скатился вниз. Я съехал следом за ним. Он посмотрел на меня.

– Сегодня вечером ты должен…

– Послушай, – перебил меня Зендиг, – недаром говорят, что тебя и пуля не берет. Теперь и я в это поверил. Тебя и впрямь не задело?

– Нет. – Я оглядел себя со всех сторон. – Хотя вот, расщепило ложе ружья.

Зендиг покачал головой:

– Прямо что-то невиданное. Ну, невиданное!

– Ладно, теперь дай мне договорить! Итак, сегодня ты сменишь Вейкерта и его пулеметчика. Ему хуже доставалось, а тебе повезло – теперь и погода ничего – теплая, и воронки оборудованы.

– Можешь не извиняться. Охотно его сменю.

В своем укрытии я забрался на нары. От разрывов снарядов в блиндаже стоял глухой шум, как в раковине. Я зевал, и от этого шум усиливался. Я лежал, хотелось спать. Меня мучили вши. Сейчас они донимали меня больше, чем обычно. Вот и мои силы пришли к концу. Три недели на передовой – ночью бегаешь, а наутро ежечасно тебя беспокоят.

Я лежал в полудреме. К обеду встал, чтобы чего-нибудь поесть. Но есть не хотелось.

– Что с твоим ружьем? – спросил Израель.

– Так, ничего! Нужно найти новое. Мало их, что ли, валяется.

– Но как это случилось?

– Ах, отвяжись!

Я снова лег на нары. Функе закурил сигару – он имел привычку ее жевать – и стал рассказывать:

– Мой ротный командир всегда, бывало, говорил: никогда не следует зря лезть на рожон. Но как доходило до дела – стрельба, ни стрельба – он тут как тут. Это был отличный человек. А как обходился с нашим братом! Ведь я – всего-навсего столяр, а это был благородный человек… Не из аристократов, но благородный…

Я слушал эту скучищу, и она действовала на меня угнетающе, и все же он нравился мне своим добродушием. Наконец я задремал.

Сверху донесся крик:

– Французы на Белой горе занимают исходное положение!

Я вскочил и почувствовал сильную боль в груди.

– Всем приготовиться и оставаться внизу! Израель – к господину лейтенанту, доложить!

Я подвесил противогаз и, спотыкаясь, поднялся по лестнице, выходившей в сторону Белой горы. Дышать было больно.

На Белой горе я не увидел ничего, кроме дымки, сквозь которую пробивались слепящие лучи солнца.

Шш-крамм! Шш-крамм! – прокатилось над нами в низину. Раздались одиночные ружейные выстрелы. Затарахтели пулеметы. Мне показалось, что они стреляют сюда. На нашем склоне горы беспрестанно взлетали вверх облака разрывов.

Треск пулеметов заглушал все звуки.

Вскакивая в страхе по тревоге, я, видимо, растянул какую-то мышцу в груди.

Подбежал кто-то. Израель протягивал мне ротную книгу приказов.

– Давай, входи сюда! – закричал я. – Чего ты носишься сейчас с этой книгой!

– Подумаешь, постреливают немножко! – засмеялся он.

Рамм! Рамм! – в низину.

Примчались двое: Ламм и его посыльный. Они сбежали к нам по лестнице.

– Что здесь происходит? – закричал Ламм мне в ухо.

– У нас ничего! – крикнул я в ответ.

Пулеметный огонь стал постепенно стихать. Тяжелые снаряды с шумом пролетали над нами в сторону белой траншеи позади нас и высотки за ней. Наша артиллерия гремела и плевалась огнем.

Потом все смолкло, и стало очень тихо.

Вечером пришел Зендиг:

– Пусть бы нам сегодня принесли пищу другие отделения, тогда бы мы все разом сменили людей в овраге.

Я распорядился, чтобы Хартенштейн послал больше людей, и кроме того я дослал еще Функе и Израеля.

Как только стемнело, я пошел в овраг. Вейкерт, взволнованный, шел мне навстречу.

– Я снова потерял троих – из них двое убиты! Я уже не могу держать все воронки!

– Тебя сменит Зендиг со своими. Вон уже первые идут.

По противоположному склону оврага кто-то спускался Кто бы это? Я пошел навстречу. Оказалось – лейтенант.

Я доложил. Он вежливо ответил на приветствие.

– Я командир роты, которая примыкает к вам справа. Мы заняли позицию вчера. Ваша рота доложила, что мы расположились слишком далеко позади. Поэтому мы будем окапываться здесь впереди, рядом с вами. Я надеюсь на доброе соседство и был бы вам признателен, если бы вы мне подсказали, что от нас в первую голову требуется, так как вы лучше знаете обстановку.

Мы поднялись по противоположному склону. Наверху лежали его люди, рассыпавшись цепью, как на учебном плацу, ружья наизготовку. «Боже милостивый! – подумал я. – Они ведь еще и на войне-то не были!»

Я показал ему, как мы оборудуем воронки: не по прямой линии, а по возможности неравномерно.

– Я так не могу, – сказал он. – Мой командир батальона дал мне строжайшее указание, как я должен это делать.

Мне это даже понравилось: видимо, в том полку были энергичные начальники. А мне, похоже, дали слишком много свободы действий.

Подошел Ламм и откозырял лейтенанту:

– Это первый случай, когда соседняя дивизия устанавливает с нами связь!

– Как же так? – удивился лейтенант.

– Да вот так.

– Вам не придется на нас жаловаться.

Мы пошли обратно.

– Я должен тебе кое-что сообщить, – сказал Ламм серьезно.

«Опять я что-нибудь упустил?» – подумалось мне.

Он остановился. Было темно.

– За отличия перед лицом врага тебе присваивается звание младшего фельдфебеля. Я принес тебе мой офицерский темляк и пару пуговиц, – это, правда, всего лишь ефрейторские пуговицы.

Я хотел поблагодарить его, но это было бы, пожалуй, излишне. Ведь мое отделение занимало здесь как-никак самую важную позицию во всей дивизии!

– Ты что, не рад?

– Рад, рад, конечно, только… как бы не зазнаться!

Он рассмеялся, хотел что-то сказать, но лишь рассмеялся еще пуще, подал мне темляк и пошел вперед.

У моего блиндажа мы встретили Хартенштейна.

– Вот, поздравьте Ренна со званием младшего фельдфебеля! Заслужил он его?

– Так точно, господин лейтенант, заслужил, – сказал тот прямо.

Мне было не по себе. Но вместе с тем я и рад был, что Хартенштейн не испытывает зависти – ведь я считал его способнее себя.

XIII

Явился Функе с котелками:

– Есть потери, четверо из взвода. Сейчас придет Израель, он расскажет подробнее.

К нам спустился взволнованный Израель, снял ранец с водой и поставил на пол мешок. Полы его мундира и карманы были в крови.

– У них совсем нет чувства товарищества! Мы ждем у кухни, вдруг шквал беглого огня обрушился туда, где стояли люди из четвертой роты. Прямо в гущу. Снова снаряды – один попадает в котел четвертой, и раненых заливает горячим супом. Они кричат. Вся банда разбегается, вместо того чтобы помочь. Я кричу, зову их, чтобы помогли мне, и ни один не подошел!

– Да, – сказал Функе. – Только Израель и позаботился о раненых.

– Одному, оторвало обе ноги да еще всего залило супом. Я кое-как – никто не помог – взвалил его на повозку. Не знал, где за него ухватиться, – он стонал от боли.

Они говорили, перебивая друг друга. Функе все повторял:

– Да, только Израель и понимает, что такое товарищество.

Когда мы поели, разговор пошел спокойнее. Но Израель все еще был необычно взволнован и расстроен.

– Если со мной что случится… мне никто не придет на помощь, – сказал он.

– Я помогу тебе, – сказал Функе.

– Не поможешь! Это был мой последний вечер! Мне уже больше никто не поможет!

– Ты будешь жить долго, – сказал Функе. – Господь не оставит хорошего человека!

– Эх! Я знаю – это был мой последний вечер! А до чего ж не хочется умирать!

Хоть бы они не заметили, что меня повысили в звании. Я не знал почему, но одна мысль об этом меня ужасала. Я потянул Хартенштейна за рукав к лестнице.

Снаружи было светло. На березе пел черный дрозд, неподалеку от него – зяблик. Хартенштейн крошил хлеб.

– Не говори им, что меня повысили.

– Почему?

– Пожалуйста, не говори! Мне это не по душе!

Помолчав, он сказал:

– Верно, там, у кухни, творилось что-то ужасное! Израель не из пугливых, а он сам не свой.

Я посмотрел на Белую гору, где на удивление было тихо. И необычайно красиво.

– Где-то что-то цветет, – сказал Хартенштейн. – Чуешь, какой запах?

Перед нами были голые известковые комья и истерзанная береза. Она распустила было почки и пожухла. Но аромат какого-то цветения и вправду долетал сюда.

Мы легли спать. Израель уже спал. Только Функе сидел, погруженный в себя, и курил сигару.

– Приказ из батальона! Всем по местам! Французы готовятся к атаке! – крикнули сверху.

Мы схватили противогазы, ружья, каски и выскочили из блиндажа. В одно мгновение все орудийные площадки были заняты. Пулеметы приготовлены.

Светило солнце. Было тихо. И только слабо погромыхивало где-то далеко-далеко. И нигде никакого движения. Я послал Функе к Ламму доложить, что мы готовы, но все спокойно, и каких-либо признаков наступления не наблюдается. Между тем я дал распоряжение всем припасть к земле, чтобы с Белой горы не увидели у нас большого скопления людей и не открыли артиллерийского огня.

Ничто не нарушало тишины. Прибежал Функе; он бежал что было мочи:

– Израель убит!

– Как! Где? Разве стреляли?

– Лежит в лесу на крутом склоне!

– Что сказал господин лейтенант?

– Снова уйти в блиндажи.

Я дал команду разойтись, а сам побежал к крутому склону. Я увидел его издали: он лежал, распластавшись на спине, под сосной. Я склонился к нему. В руках у него была ротная книга приказов, которую он хотел отнести Ламму. Я ему этого распоряжения не давал. На лбу у него было немного крови, а на мундире – брызги мозга.

Я взял книгу приказов и понес ее Ламму.

– Эта тревога – нечто непостижимое, – возмущался он. – Я написал в батальон резкое донесение о том, что нам здесь, на передовой, лучше знать, чем им там, – готовится наступление или нет!.. К утру нас сменит шестая рота. А кухня встретит на полпути к биваку.

Я пошел назад – снова мимо Израеля – в блиндаж. Функе жевал огрызок сигары и оплакивал Израеля:

– Это был лучший из людей, каких я знал. И как он предчувствовал свою смерть! Такое бывает только у хороших людей.

Хартенштейн сидел, склонившись долу, и что-то чертил пальцем на земле… а что ему там было чертить! Я лег на свои нары и горько заплакал.

XIV

Вечером мы похоронили Израеля на крутом склоне, где он был убит; место здесь было красивое. И решили, что в тылу мы поставим ему крест с его именем и датой смерти.

К утру пришла шестая рота.

Я тотчас же отослал своих людей, чтобы они еще до рассвета ушли из опасной зоны, и оставил при себе только Функе.

Меня сменил энергичный младший фельдфебель. Я сказал ему, что нужно соблюдать большую осторожность, чтобы не вызвать на себя артиллерийский огонь.

– А-а, пустяки! – воскликнул он. – Мы не боимся!

Когда мы собрались уходить, уже стало светать. Мы пошли по крутому склону и спустились в окоп, который вел через лес к большой поляне. Она вся зеленела. Было так странно, что она не белая, известковая, а зеленая.

Сильно таяло. Мы подошли к руинам селения. Хотелось пить, и мы зашли во двор какого-то разрушенного хутора. Стены дома были окрашены в розовый цвет, у колодца цвела сирень. Первый луч солнца вспыхнул на горизонте. Прозрачная вода поблескивала в ковше. Мне показалось, что я вижу такое впервые в жизни.

Мы пошли дальше. Функе рассказывал о своих детях. Я, не вникая в смысл, слушал только его голос. Я чувствовал себя странно легко.

Спустя некоторое время мы встретили нашу роту; солдаты сидели на обочине дороги. Как мало их было! И все грязные, небритые, но веселые.

На дороге валялись убитые лошади и разбитые повозки. Немного в стороне что-то строили.

За высоткой стояла наша кухня. Мы получили пищу, растянулись на земле и ели, греясь на солнышке.

Ламм сообщил, что это только вчерашний обед, а вечером мы получим еще один.

Все даже крякнули от удовольствия.

Потом, пройдя маршем большой лес, мы вышли спустя несколько часов к биваку.

Между соснами росла мягкая трава и дикие розы. Мы разбили палатки и проспали до послеполудня. А там был уже готов второй обед. Невдалеке послышалась полковая музыка, и мы направились туда. Но как только зашло солнце, мы снова улеглись в палатках и проспали до утра. Утро было ясное. Мы принесли воду, умылись и побрились. Ламм спозаранок ускакал на лошади и вернулся с цветущей веткой вишни; он протянул ее мне.

– На что мне она? – спросил я.

– Я-то ведь видел все дерево, с которого ее сломил, – рассмеялся он.

Я был смущен; его радость была мне как-то не по душе. Вейкерт тоже снова был бодр. Я взял свое одеяло и отошел подальше в сторону на склон, разделся и лег на солнце. Мне никого не хотелось видеть.

XV

На следующий день мы снова отправились на передовую. Я пришел на свою батарею, и меня поразило страшное опустошение, царившее там. То, что мы называли лугом, превратилось в решето из воронок с жалкими клочьями травы. Стоял резкий запах гари от снарядов. Первый день прошел спокойно.

Но теперь я заметил, насколько мы измучены. Вчера Вейкерт выглядел таким свежим, а сегодня опять посерел и осунулся. Вечером сразу у двоих поднялась температура, и их пришлось тут же отправить в тыл.