Текст книги "Война"
Автор книги: Людвиг Ренн
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Я пошел к Вейкерту. Он сидел наверху у своего окопчика и смотрел на меня полными ужаса глазами.
– Скоро ли нас сменят? Я просидел здесь целый день и не мог спать.
– Дать тебе что-нибудь почитать на день?
– Нет, у меня есть псалмы. Ничего другого я читать не могу.
Я промолчал. Как же он изменился. Белые глазные яблоки резко выделялись на потемневшем лице.
– Нам нужно выставить секреты! – сказал я.
Он вылез из окопчика и привел двоих. Мы осторожно пошли по оврагу вперед. Сначала был небольшой подъем, потом овраг стал уходить вправо, где, наводя ужас, чернел лес. Я разместил постовых в воронках, расположенных близко одна от другой, и пошел с Израелем и Вейкертом еще дальше, чтобы посмотреть, что там.
На земле валялось много трупов.
Овраг становился все темнее и мрачнее.
Убитых стало еще больше.
Слева стояли три низенькие деревянные будки. Я послал Израеля туда, а сам стал всматриваться в темный лес, находившийся всего в нескольких шагах от нас. Отовсюду несло вонью.
– Одни только трупы, – прошептал Израель.
– Не боитесь идти дальше?
– Нет, – все так же шепотом ответил Израель.
Мы двинулись крадучись, винтовки наизготовку. Впереди показался просвет. Справа начинался подъем наверх. Мне стало не по себе. Я оглянулся на Вейкерта. У него с собой была только ракетница.
– Иди назад! – шепнул я.
Мы вдвоем осторожно продвигались по левому краю леса к прогалине. Перед нами открылся луг; в лунном свете на нем белели воронки.
– Смотри! – шепнул Израель и осторожно показал рукой. Метрах в четырехстах от нас я увидел две белые полосы; справа они поворачивали в нашу сторону. Видимо, это были французские окопы.
– Если они проходят наискось к нам, – сказал я, – то здесь вверху французов не должно быть. Теперь мы повернем назад и обогнем их с другой стороны.
Мы поднялись по лесу влево вверх. Здесь все было завалено сучьями. Они трещали под ногами. С этим уж ничего нельзя было поделать.
Мы наткнулись на прополочное заграждение.
– Стой! Кто идет? – окликнули сверху.
– Патруль Ренна! – крикнул я. Мне стало муторно, я не узнал по голосу окликнувшего. Но все же продолжал медленно продвигаться вперед.
– Кто идет? – снова оклик сверху.
– Ренн! – крикнул я. – Из третьей роты!
– Как бы они не швырнули гранаты нам на голову, – шепнул Израель.
«Кто бы это мог быть так далеко впереди? – думал я. – Все-таки это, должно быть, немец». Я раздвинул ветки. Конусообразная груда щебня. Наверху стоял солдат с гранатой в руке.
– Подпусти ближе, – долетел до меня шепот.
– Господин фельдфебель Трепте! – сказал я громко.
К краю подошел второй.
– А-а, Ренн? Подымайтесь сюда!
Их было человек двенадцать. Трепте протянул мне руку.
– Чуть было не случилось несчастья! Вы что – залегли там внизу?
– Нет, мы в том направлении. Но как господин фельдфебель попал сюда?
– Теперь я каждую ночь буду находиться в этих укрытиях. Ловушка для французских дозорных. Замечено, что они иногда здесь появляются.
Я огляделся. Это тоже была бывшая позиция батареи. Орудия еще стояли здесь – большие пушки с длинными стволами.
Мы пошли назад и вышли из высокого леса на пологий луг. Луна опустилась ниже, и тени в глубоких воронках стали еще темнее. Мы снова наткнулись на убитого. Однако местность показалась мне незнакомой. Где-то здесь должны были находиться наши секреты. Мы шли медленно, заглядывая в каждую воронку.
– Вон там наш секрет, – шепнул я.
Мы подошли к воронке, в которой он лежал.
– Там в лесу находится взвод Трепте, – сказал я постовому.
Он не ответил. Я наклонился вниз. Трупный запах.
Мы нашли секреты немного дальше справа.
Я вернулся в блиндаж и начертил схему результатов нашей разведки. Овраг справа, в котором находился Вейкерт, я окрестил «Оврагом мертвецов», а будки дальше впереди – «Будками мертвецов». Но тут же сообразил, что вейкертовские ребята, находясь в «Овраге мертвецов», сочтут это дурным предзнаменованием. И я зачеркнул страшное слово и назвал овраг «Зябликовым» – в честь нашего зяблика.
Вошел Вейкерт.
– Со мной приключилась история. Когда я возвращался оттуда и поравнялся с трупами – вижу вдруг: один встает. Я остановился. У меня при себе только ракетница. Он же тихо, тихо крадется к лесу и исчезает в стороне французов.
– Он был вооружен?
– Кажется, нет.
– Почему ж ты не выпалил в него ракету?
– Да уж было хотел. Но подумал, что он мог оказаться не один.
X
На рассвете начался небольшой дождь. Мы бросали зяблику крошки хлеба. Прилетел еще и черный дрозд. Я расстроился. Мои несчастные люди в ямах, без крыши над головой. Да к тому же еще и холод.
Этот день прошел у нас спокойно. Только на Белой горе погромыхивало, и она с каждым днем становилась все более голой. Остатки зелени на склонах исчезли.
Несколько часов я проспал спокойно.
На следующий день на рассвете снова шел дождь. Потом проглянуло солнце, но вместе с ним появились и французские воздушные корректировщики. Мощному обстрелу подвергалась батарея в низине, где было наше прежнее расположение, а также низина позади нас и большая белая траншея, вплоть до Белой горы.
Пришел посыльный:
– Господин лейтенант спрашивает, как здесь дела. На левом участке расположения полка сильный обстрел. В десятой роте ранено два офицера.
– Здесь спокойно.
Меня мучили вши. Я решил не спать и взял «Симплициссимуса». Но я лишь пробегал глазами слова, не вникая в их смысл. Я думал о людях в овраге. В одном окопчике их всего двое, поэтому им приходилось дежурить по очереди, а когда нужно было принести пищу, то и подавно оставался один. И они ни разу не пожаловались.
Книга раздражала меня. Я закрыл ее и лег на нары. Спать не хотелось.
– Они перешли в наступление перед взводом Лангеноля! Но атака отбита. Господин лейтенант со взводом Трепте идет сюда.
Я вскочил.
– Всем приготовиться и занять места!
Я схватил винтовку и противогаз и выскочил из блиндажа.
Белая гора – сплошное облако пыли.
– Всех поднять! По местам! – кричал я в блиндажи.
Я бросился к пулеметчикам.
Слева из леса взметнулись красные сигнальные ракеты. Впереди ничего не было видно.
Наша артиллерия громыхала и бухала из-за высоток.
Мы вернулись в блиндажи.
Все говорили наперебой.
Снова пришел посыльный.
– Господин лейтенант передает, что слева французы ворвались в окопы, но повсюду выброшены контратакой. Из соседней дивизии – никаких известий. Сразу, как стемнеет, установить с ними связь!
Вечером, взяв с собой Израеля, я отправился в обход. Было туманно, но светло. Я хотел проверить окоп, который вел от соседней сторожевой заставы вперед до линии нашего сторожевого охранения. Мы пошли по оврагу и дальше, по ровной местности, через полосу берез.
– Здесь уже давай осторожней, – шепнул я Израелю. – Было бы странно, если бы французы сегодня в атаке на наши позиции не продвинулись вперед насколько возможно!
Мы крались, шаг за шагом всматриваясь вперед.
Окоп проходил всего в двадцати шагах от полосы берез. Все тихо кругом.
Мы подошли к окопу и заглянули в него.
К стене прислонены винтовки, немецкие винтовки, около двадцати штук. Где-нибудь поблизости сторожевая застава? Тогда почему они составили здесь свои винтовки? Я потянул Израеля немного в сторону.
– Мне это кажется подозрительным… Хотя не могу сказать почему… Иди вдоль берез. Я пойду по окопу.
– Я пойду с тобой, – зашептал он.
Я был в нерешительности.
– Нет, – все же сказал я, – ты мне здесь не нужен. Ступай туда!
Он подчинился.
Я стал красться вдоль окопа, охваченный страхом. А что, если это предчувствие и оно предупреждает меня об опасности? Нет, этак никуда не годится!
Белый окоп лишь смутно маячил позади в тумане. Но если бы наших оттуда выбили, Ламм бы наверняка знал об этом и сообщил бы мне.
Полоса берез кончилась, мы с Израелем сошлись вместе. Он тоже, казалось, был встревожен.
Мы приблизились к окопу, где должна была находиться сторожевая застава. Там не оказалось никого. В окопе валялся только ранец и несколько ручных гранат.
Мы подошли к тому месту, где сторожевая застава находилась раньше. Там было пусто.
Мы подошли к белому окопу.
– Пойдем сначала до первого поста нашего полка.
Часовой доложил, что соседняя дивизия по-прежнему в окопах, и мы найдем командира ближайшего взвода метрах в пятидесяти отсюда.
Мы пошли по окопу.
Нас встретил младший фельдфебель с двумя людьми.
– Патруль связи! – доложил я. – Господин фельдфебель, не знаете ли вы, где сейчас находится сторожевая застава, которая была там впереди?
Он недоверчиво посмотрел на меня:
– Откуда вы?
– Оттуда, где она находилась раньше.
– И теперь ее там нет? – спросил он с удивлением.
– Нет, мы нашли только винтовки.
– У вас есть время, чтобы показать мне это?
– Так точно, господин фельдфебель.
Он стремительно пошел вперед. Мы подошли к тому месту, где лежали ручные гранаты и ранец. Он молча огляделся вокруг.
– Где винтовки?
– Еще дальше впереди, господин фельдфебель.
Помрачнев лицом, он двинулся вперед. У винтовок он остановился и вдруг повернулся к своим людям:
– Возьмите каждый столько винтовок, сколько может унести! Я буду следом за вами!
Солдаты ушли, он молча проводил их взглядом.
– Куда вы теперь? – спросил он.
– Туда. – Я показал рукой влево вперед.
– Что вам там надо?
– Там мой взвод.
– Так вы командир взвода? Тогда можно говорить открыто… Этот человек надежен? – Он недоверчиво посмотрел на Израеля.
– Совершенно надежен, господин фельдфебель. – Я не понимал смысла вопроса.
Он поднялся из окопа и немного прошелся с нами.
– Вы должны извинить меня за недоверчивость. Я восточный пруссак. А мои люди в большинстве эльзасцы. Знаете, что означают эти винтовки? Эти сволочи перебежали! – Он сплюнул. – Кто с этим не сталкивался, тот не поймет, что значит не доверять своим людям! И эти оба, которых я послал с винтовками, из той же банды! Я бы с охотой тоже перебежал… Только не к французам, а к вам. Теперь я вернусь к своему командиру роты и должен буду доложить ему, что мой взвод исчез! А куда? Ах, сволочи! – Он снова плюнул, хотя ему и плевать-то уже было нечем. – Боже, храни Германию! Он повернулся и, широко шагая, двинулся обратно.
С наступлением сумерек наша артиллерия оживилась. Ветер дул в нашу сторону. На этот раз мы вошли в овраг сзади. Запах газа усиливался.
– Это, верно, с нашей стороны. – предположил Израель.
Вейкерт и его люди были в противогазах и походили на обезьян.
Наверху, в расположении батареи, запах был совсем слабый.
Ламм уже ждал меня. Мое донесение о перебежчиках, по-видимому, взволновало его.
– Я тоже должен сделать тебе неприятное сообщение. К утру сюда придет пополнение.
– Что же тут неприятного?
– Ну, во-первых, дрянное дело – размещать пополнение в позицию, оборудованную воронками. Представь себе: люди вылезают из воронок, слышат в темноте голос, отдающий команду, и их снова запихивают в ямы. А я так вообще не вижу их и не слышу. Никакого взаимопонимания… И второе: если нас в ближайшее время должны были бы сменить, то нам не прислали бы пополнения. Ну как – дошло?
Я никому ни словом об этом не обмолвился – даже командирам отделений.
Наша артиллерия прекратила обстрел. Тем не менее запах газа был довольно сильный.
Взвод Тренте прислал связного: полчаса назад французский дозор забросал ручными гранатами батарею перед нами.
Разносчики пищи вернулись без Вольфа. Его в дороге легко ранило.
– Кто будет теперь вторым связным? – спросил Израель.
– Я подумаю.
Может быть, возьму одного из пополнения.
Понемногу светало.
Появился посыльный:
– Тебя вызывает господин лейтенант.
По дороге он сказал:
– Прибыло пополнение. Ну и народец! Кажется, треть уже улизнула по дороге сюда. А уж остальные!..
Я нашел Ламма перед его блиндажом; с ним стоял пожилой младший фельдфебель с безвольным слюнявым ртом и еще человек двадцать.
– Только что прибыло пополнение, – сказал Ламм мрачно. – Сейчас я никого не могу больше посылать вперед в воронки. Этих вот разместить здесь в блиндажах я не смог. Сколько у тебя есть еще мест?
«Теперь младший фельдфебель получит мой взвод, – подумал я. – А ведь он ничего не умеет. По нему сразу видно».
– Значит, их нужно разместить у меня. – Спросить, как распределятся обязанности во взводе, я не решился.
Ламм воспрял духом:
– Тогда получай всех в твой взвод. Младший фельдфебель Зандкорн придается тебе только по делам продовольственного снабжения. Я намерен позже, когда он ознакомится с обстановкой, использовать его иначе – может быть, дежурным фельдфебелем в окопах.
Я поглядел на Ламма и почувствовал себя ничтожеством.
– Могу я здесь же распределить людей? – улыбаясь, спросил я. – У меня там будет хуже.
– Делай, как находишь нужным, – усмехнулся Ламм. Он, похоже, прочел мои мысли.
– Кто-нибудь из вас обучен обращаться с легким или станковым пулеметом?
Откликнулись трое.
– Кто-нибудь еще исполнял особую должность?
Вперед вышел маленький и очень толстый солдат и произнес плаксиво, ужасно медленно растягивая слова:
– Ефрейтор Функе, два года я был ординарцем у командира роты.
– При этом улыбка озарила его широкое, грязное лицо; под носом у него висела капля. Он смахнул ее тыльной стороной ладони. Я не смог сдержаться и рассмеялся, и все кругом засмеялись Тоже, а он еще больше расплылся в улыбке. Должно быть, он расценил наш смех как знак дружелюбия. Я прикинул: «Ему не меньше сорока, к тому же он должен быть исполнительным, раз так долго был при командире роты».
– Вы будете посыльным при мне.
XI
Под вечер я сидел с Израелем и Хартенштейном у того выхода из блиндажа, что в сторону Белой горы. Изредка где-то вдали постреливали. Может, там шли последние бои этого наступления?
Мы бросали кусочки хлеба нашим птицам. Было сухо и пыльно. Молодые листочки березы казались серыми.
Над Белой горой появилось большое облако, похожее на серый зонтик от солнца, и тяжелые капли упали оттуда в пыль.
Хартенштейн наблюдал за всем этим молча; над переносицей у него залегли темные складки. Израель сказал, наморщив лоб:
– Новенькие хорошо относятся к тебе, Ренн.
– Они меня еще совсем не знают.
– Они довольны, потому что ты сделал папу Функе своим посыльным.
Кто-то поднялся по лестнице.
– Здравствуй, Ренн. – Ламм присел к нам. Он был бледен, но выглядел бодро.
– Покажи-ка мне точно, каково положение на Белой горе. Я доложил, что французы засели наверху. Донесение пошло в дивизию, а оттуда сообщают, что мое донесение неверно, что неприятель занимает всю гору.
– Неправда! Видишь окоп между обеими вершинами? Это всего лишь неглубокая канавка. Так это и есть – передняя французская траншея.
– Да, наши с тобой наблюдения сходятся.
– Как же там могут говорить, что у них вся гора? Это просто вранье. Да и наша артиллерия все время обстреливает левую вершину.
Ламм задумчиво смотрел вперед.
– Ты, наверное, никогда не размышлял над тем, как составляются такие донесения? Ведь там, в штабах, даже не представляют, как обстоит дело здесь, на переднем крае.
– Разве они никого не посылают на передовую?
– А ты видел у нас здесь кого-нибудь оттуда? Да и что это им даст? Допустим, сюда заявится кто-то. Что он увидит? Только участки леса и низины. А если мы не захотим ему что-то показать, так скажем: там опасно; или: туда днем нельзя.
– Но ведь части должны точно докладывать о том, как обстоит дело на передовой.
– А они этого не делают.
– Не понимаю.
– Ну, представь себе: воинские части – те, что там наверху, – доложили: французы держат только одну вершину. Тотчас из тыла приказ: взять и вторую. Но это было бы безумием, так как там все равно никому не удержаться, поскольку французская артиллерия может стрелять в окопы, как в корыта с мясом.
– Этого я не могу понять.
– И не поймешь. Но это так.
– А в четырнадцатом году тоже было так?
– Конечно, нет. Тогда еще не существовало вражды между фронтом и тылом.
– Кто повинен в этой вражде?
– И те, и другие. В тылу перестали понимать войска после того, как те перешли к позиционной войне, а войска считали, что знают все лучше, и не хотели больше слушаться, так как именно они несут потери.
Он ушел.
В этот день и в последующие у меня было мрачное настроение. Я не хотел соглашаться с тем, что сказал Ламм. Я боялся признаться себе, что он верно подметил признаки разложения.
XII
Стреляли мало. Но у меня снова были потери внизу, в овраге. Осколок попал там в кожух легкого пулемета, вытекла вода. Пулемет пришлось отправить в ремонт. Вейкерт исхудал и походил на чахоточного. Бранд не переставал трястись, и глаза у него совсем побелели, но он не жаловался. Я очень полюбил этого парня.
Как-то ночью пришел Ламм и спросил резко:
– Где Бранд?
– Внизу, в овраге.
– Отведи меня туда!
Ярко светила луна. Я шел впереди. Чего ему надо от Бранда? Что сказать ему, если он что-то против него имеет? Ламм казался разъяренным.
– Здесь, – шепотом произнес я.
В сплетении веток была видна только стальная каска.
– Вы Бранд?
– Нет, господин лейтенант. Эмиль, иди сюда! Господин лейтенант требует.
Внизу завозились. Из ветвей показалась непокрытая голова. Бранд поспешно завязывал галстук.
– От имени Его Императорского Величества командующий генерал награждает вас Железным крестом. Вы честно заслужили его.
Ламм протянул ему руку. Бранд нерешительно пожал ее и тут же отпустил.
– Возьмите же награду, – засмеялся Ламм. Бранд схватил крест.
Все, кто был в воронке, стали восторженно и бурно поздравлять Бранда.
– Тише! Тише! – смеялся Ламм. – Вы разбудите французов! – Он отвел меня в сторону:
– Теперь к следующему награжденному!.. Знаешь, когда я начал свою речь, а он еще возился с этим галстуком, я подумал, что, кажется, сделал большую глупость.
– Люди никогда не забудут, что ты принес Железный крест прямо в воронку!..
С утра было туманно. Я спускался по склону.
В моей батарее я увидел сидящего на лестнице Зендига; он писал письмо.
– Послушай, – сказал я и сел на верхнюю ступеньку. – Сегодня вечером ты должен…
Крамм!
У меня зазвенело в ушах. Кругом полетели щепки. Снаряд разорвался прямо у меня над головой. Зендиг скатился вниз. Я съехал следом за ним. Он посмотрел на меня.
– Сегодня вечером ты должен…
– Послушай, – перебил меня Зендиг, – недаром говорят, что тебя и пуля не берет. Теперь и я в это поверил. Тебя и впрямь не задело?
– Нет. – Я оглядел себя со всех сторон. – Хотя вот, расщепило ложе ружья.
Зендиг покачал головой:
– Прямо что-то невиданное. Ну, невиданное!
– Ладно, теперь дай мне договорить! Итак, сегодня ты сменишь Вейкерта и его пулеметчика. Ему хуже доставалось, а тебе повезло – теперь и погода ничего – теплая, и воронки оборудованы.
– Можешь не извиняться. Охотно его сменю.
В своем укрытии я забрался на нары. От разрывов снарядов в блиндаже стоял глухой шум, как в раковине. Я зевал, и от этого шум усиливался. Я лежал, хотелось спать. Меня мучили вши. Сейчас они донимали меня больше, чем обычно. Вот и мои силы пришли к концу. Три недели на передовой – ночью бегаешь, а наутро ежечасно тебя беспокоят.
Я лежал в полудреме. К обеду встал, чтобы чего-нибудь поесть. Но есть не хотелось.
– Что с твоим ружьем? – спросил Израель.
– Так, ничего! Нужно найти новое. Мало их, что ли, валяется.
– Но как это случилось?
– Ах, отвяжись!
Я снова лег на нары. Функе закурил сигару – он имел привычку ее жевать – и стал рассказывать:
– Мой ротный командир всегда, бывало, говорил: никогда не следует зря лезть на рожон. Но как доходило до дела – стрельба, ни стрельба – он тут как тут. Это был отличный человек. А как обходился с нашим братом! Ведь я – всего-навсего столяр, а это был благородный человек… Не из аристократов, но благородный…
Я слушал эту скучищу, и она действовала на меня угнетающе, и все же он нравился мне своим добродушием. Наконец я задремал.
Сверху донесся крик:
– Французы на Белой горе занимают исходное положение!
Я вскочил и почувствовал сильную боль в груди.
– Всем приготовиться и оставаться внизу! Израель – к господину лейтенанту, доложить!
Я подвесил противогаз и, спотыкаясь, поднялся по лестнице, выходившей в сторону Белой горы. Дышать было больно.
На Белой горе я не увидел ничего, кроме дымки, сквозь которую пробивались слепящие лучи солнца.
Шш-крамм! Шш-крамм! – прокатилось над нами в низину. Раздались одиночные ружейные выстрелы. Затарахтели пулеметы. Мне показалось, что они стреляют сюда. На нашем склоне горы беспрестанно взлетали вверх облака разрывов.
Треск пулеметов заглушал все звуки.
Вскакивая в страхе по тревоге, я, видимо, растянул какую-то мышцу в груди.
Подбежал кто-то. Израель протягивал мне ротную книгу приказов.
– Давай, входи сюда! – закричал я. – Чего ты носишься сейчас с этой книгой!
– Подумаешь, постреливают немножко! – засмеялся он.
Рамм! Рамм! – в низину.
Примчались двое: Ламм и его посыльный. Они сбежали к нам по лестнице.
– Что здесь происходит? – закричал Ламм мне в ухо.
– У нас ничего! – крикнул я в ответ.
Пулеметный огонь стал постепенно стихать. Тяжелые снаряды с шумом пролетали над нами в сторону белой траншеи позади нас и высотки за ней. Наша артиллерия гремела и плевалась огнем.
Потом все смолкло, и стало очень тихо.
Вечером пришел Зендиг:
– Пусть бы нам сегодня принесли пищу другие отделения, тогда бы мы все разом сменили людей в овраге.
Я распорядился, чтобы Хартенштейн послал больше людей, и кроме того я дослал еще Функе и Израеля.
Как только стемнело, я пошел в овраг. Вейкерт, взволнованный, шел мне навстречу.
– Я снова потерял троих – из них двое убиты! Я уже не могу держать все воронки!
– Тебя сменит Зендиг со своими. Вон уже первые идут.
По противоположному склону оврага кто-то спускался Кто бы это? Я пошел навстречу. Оказалось – лейтенант.
Я доложил. Он вежливо ответил на приветствие.
– Я командир роты, которая примыкает к вам справа. Мы заняли позицию вчера. Ваша рота доложила, что мы расположились слишком далеко позади. Поэтому мы будем окапываться здесь впереди, рядом с вами. Я надеюсь на доброе соседство и был бы вам признателен, если бы вы мне подсказали, что от нас в первую голову требуется, так как вы лучше знаете обстановку.
Мы поднялись по противоположному склону. Наверху лежали его люди, рассыпавшись цепью, как на учебном плацу, ружья наизготовку. «Боже милостивый! – подумал я. – Они ведь еще и на войне-то не были!»
Я показал ему, как мы оборудуем воронки: не по прямой линии, а по возможности неравномерно.
– Я так не могу, – сказал он. – Мой командир батальона дал мне строжайшее указание, как я должен это делать.
Мне это даже понравилось: видимо, в том полку были энергичные начальники. А мне, похоже, дали слишком много свободы действий.
Подошел Ламм и откозырял лейтенанту:
– Это первый случай, когда соседняя дивизия устанавливает с нами связь!
– Как же так? – удивился лейтенант.
– Да вот так.
– Вам не придется на нас жаловаться.
Мы пошли обратно.
– Я должен тебе кое-что сообщить, – сказал Ламм серьезно.
«Опять я что-нибудь упустил?» – подумалось мне.
Он остановился. Было темно.
– За отличия перед лицом врага тебе присваивается звание младшего фельдфебеля. Я принес тебе мой офицерский темляк и пару пуговиц, – это, правда, всего лишь ефрейторские пуговицы.
Я хотел поблагодарить его, но это было бы, пожалуй, излишне. Ведь мое отделение занимало здесь как-никак самую важную позицию во всей дивизии!
– Ты что, не рад?
– Рад, рад, конечно, только… как бы не зазнаться!
Он рассмеялся, хотел что-то сказать, но лишь рассмеялся еще пуще, подал мне темляк и пошел вперед.
У моего блиндажа мы встретили Хартенштейна.
– Вот, поздравьте Ренна со званием младшего фельдфебеля! Заслужил он его?
– Так точно, господин лейтенант, заслужил, – сказал тот прямо.
Мне было не по себе. Но вместе с тем я и рад был, что Хартенштейн не испытывает зависти – ведь я считал его способнее себя.
XIII
Явился Функе с котелками:
– Есть потери, четверо из взвода. Сейчас придет Израель, он расскажет подробнее.
К нам спустился взволнованный Израель, снял ранец с водой и поставил на пол мешок. Полы его мундира и карманы были в крови.
– У них совсем нет чувства товарищества! Мы ждем у кухни, вдруг шквал беглого огня обрушился туда, где стояли люди из четвертой роты. Прямо в гущу. Снова снаряды – один попадает в котел четвертой, и раненых заливает горячим супом. Они кричат. Вся банда разбегается, вместо того чтобы помочь. Я кричу, зову их, чтобы помогли мне, и ни один не подошел!
– Да, – сказал Функе. – Только Израель и позаботился о раненых.
– Одному, оторвало обе ноги да еще всего залило супом. Я кое-как – никто не помог – взвалил его на повозку. Не знал, где за него ухватиться, – он стонал от боли.
Они говорили, перебивая друг друга. Функе все повторял:
– Да, только Израель и понимает, что такое товарищество.
Когда мы поели, разговор пошел спокойнее. Но Израель все еще был необычно взволнован и расстроен.
– Если со мной что случится… мне никто не придет на помощь, – сказал он.
– Я помогу тебе, – сказал Функе.
– Не поможешь! Это был мой последний вечер! Мне уже больше никто не поможет!
– Ты будешь жить долго, – сказал Функе. – Господь не оставит хорошего человека!
– Эх! Я знаю – это был мой последний вечер! А до чего ж не хочется умирать!
Хоть бы они не заметили, что меня повысили в звании. Я не знал почему, но одна мысль об этом меня ужасала. Я потянул Хартенштейна за рукав к лестнице.
Снаружи было светло. На березе пел черный дрозд, неподалеку от него – зяблик. Хартенштейн крошил хлеб.
– Не говори им, что меня повысили.
– Почему?
– Пожалуйста, не говори! Мне это не по душе!
Помолчав, он сказал:
– Верно, там, у кухни, творилось что-то ужасное! Израель не из пугливых, а он сам не свой.
Я посмотрел на Белую гору, где на удивление было тихо. И необычайно красиво.
– Где-то что-то цветет, – сказал Хартенштейн. – Чуешь, какой запах?
Перед нами были голые известковые комья и истерзанная береза. Она распустила было почки и пожухла. Но аромат какого-то цветения и вправду долетал сюда.
Мы легли спать. Израель уже спал. Только Функе сидел, погруженный в себя, и курил сигару.
– Приказ из батальона! Всем по местам! Французы готовятся к атаке! – крикнули сверху.
Мы схватили противогазы, ружья, каски и выскочили из блиндажа. В одно мгновение все орудийные площадки были заняты. Пулеметы приготовлены.
Светило солнце. Было тихо. И только слабо погромыхивало где-то далеко-далеко. И нигде никакого движения. Я послал Функе к Ламму доложить, что мы готовы, но все спокойно, и каких-либо признаков наступления не наблюдается. Между тем я дал распоряжение всем припасть к земле, чтобы с Белой горы не увидели у нас большого скопления людей и не открыли артиллерийского огня.
Ничто не нарушало тишины. Прибежал Функе; он бежал что было мочи:
– Израель убит!
– Как! Где? Разве стреляли?
– Лежит в лесу на крутом склоне!
– Что сказал господин лейтенант?
– Снова уйти в блиндажи.
Я дал команду разойтись, а сам побежал к крутому склону. Я увидел его издали: он лежал, распластавшись на спине, под сосной. Я склонился к нему. В руках у него была ротная книга приказов, которую он хотел отнести Ламму. Я ему этого распоряжения не давал. На лбу у него было немного крови, а на мундире – брызги мозга.
Я взял книгу приказов и понес ее Ламму.
– Эта тревога – нечто непостижимое, – возмущался он. – Я написал в батальон резкое донесение о том, что нам здесь, на передовой, лучше знать, чем им там, – готовится наступление или нет!.. К утру нас сменит шестая рота. А кухня встретит на полпути к биваку.
Я пошел назад – снова мимо Израеля – в блиндаж. Функе жевал огрызок сигары и оплакивал Израеля:
– Это был лучший из людей, каких я знал. И как он предчувствовал свою смерть! Такое бывает только у хороших людей.
Хартенштейн сидел, склонившись долу, и что-то чертил пальцем на земле… а что ему там было чертить! Я лег на свои нары и горько заплакал.
XIV
Вечером мы похоронили Израеля на крутом склоне, где он был убит; место здесь было красивое. И решили, что в тылу мы поставим ему крест с его именем и датой смерти.
К утру пришла шестая рота.
Я тотчас же отослал своих людей, чтобы они еще до рассвета ушли из опасной зоны, и оставил при себе только Функе.
Меня сменил энергичный младший фельдфебель. Я сказал ему, что нужно соблюдать большую осторожность, чтобы не вызвать на себя артиллерийский огонь.
– А-а, пустяки! – воскликнул он. – Мы не боимся!
Когда мы собрались уходить, уже стало светать. Мы пошли по крутому склону и спустились в окоп, который вел через лес к большой поляне. Она вся зеленела. Было так странно, что она не белая, известковая, а зеленая.
Сильно таяло. Мы подошли к руинам селения. Хотелось пить, и мы зашли во двор какого-то разрушенного хутора. Стены дома были окрашены в розовый цвет, у колодца цвела сирень. Первый луч солнца вспыхнул на горизонте. Прозрачная вода поблескивала в ковше. Мне показалось, что я вижу такое впервые в жизни.
Мы пошли дальше. Функе рассказывал о своих детях. Я, не вникая в смысл, слушал только его голос. Я чувствовал себя странно легко.
Спустя некоторое время мы встретили нашу роту; солдаты сидели на обочине дороги. Как мало их было! И все грязные, небритые, но веселые.
На дороге валялись убитые лошади и разбитые повозки. Немного в стороне что-то строили.
За высоткой стояла наша кухня. Мы получили пищу, растянулись на земле и ели, греясь на солнышке.
Ламм сообщил, что это только вчерашний обед, а вечером мы получим еще один.
Все даже крякнули от удовольствия.
Потом, пройдя маршем большой лес, мы вышли спустя несколько часов к биваку.
Между соснами росла мягкая трава и дикие розы. Мы разбили палатки и проспали до послеполудня. А там был уже готов второй обед. Невдалеке послышалась полковая музыка, и мы направились туда. Но как только зашло солнце, мы снова улеглись в палатках и проспали до утра. Утро было ясное. Мы принесли воду, умылись и побрились. Ламм спозаранок ускакал на лошади и вернулся с цветущей веткой вишни; он протянул ее мне.
– На что мне она? – спросил я.
– Я-то ведь видел все дерево, с которого ее сломил, – рассмеялся он.
Я был смущен; его радость была мне как-то не по душе. Вейкерт тоже снова был бодр. Я взял свое одеяло и отошел подальше в сторону на склон, разделся и лег на солнце. Мне никого не хотелось видеть.
XV
На следующий день мы снова отправились на передовую. Я пришел на свою батарею, и меня поразило страшное опустошение, царившее там. То, что мы называли лугом, превратилось в решето из воронок с жалкими клочьями травы. Стоял резкий запах гари от снарядов. Первый день прошел спокойно.
Но теперь я заметил, насколько мы измучены. Вчера Вейкерт выглядел таким свежим, а сегодня опять посерел и осунулся. Вечером сразу у двоих поднялась температура, и их пришлось тут же отправить в тыл.