Текст книги "Война"

Автор книги: Людвиг Ренн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Мы спустились в долину. Там расположилась наша походная кухня. Возле нее – Фабиан с Эрнстом и ротным фельдфебелем. На доске перед ними стояли алюминиевые тарелки, и они дули на горячие ложки. Эрнст увидел меня.

– Скольких вы привели?

– Четырех из нашей роты, господин фельдфебель.

– Не хватает ста человек, – сказал Фабиан. – Но, должно быть, много отстало на марше.

Я направился к взводу. Судя по ружейным пирамидам, в нем оставалось всего человек тридцать.

– Кто-нибудь видел Сокровище? – спросил я.

– Он убит. Пулей в голову, там, наверху.

– А Ламм?

– Его я не видел.

Я отстегнул котелок и зашагал к походной кухне.

– Вольноопределяющийся Ламм просил вам кланяться, – сказал фельдфебель.

– Он ранен?

– Да, и довольно тяжело. Навылет в обе руки и ноги, и к тому же ему досталось еще прикладом по голове. Вид у него просто жуткий.

Только я покончил с едой, как меня позвал Эрнст. Он сидел в траве на плащ-палатке, в руках у него была фляжка. Возле стояли два командира отделений.

– Садитесь-ка все сюда. Нам придется заново поделить взвод. Кружки у вас с собой? У Ренна останется его первое отделение.

Он разлил по кружкам красное вино.

Подошел Фабиан с фельдфебелем, оба присели к нам.

– Сегодня мы потеряли свыше двадцати офицеров в нашем полку, – сказал Фабиан; голос его звучал словно издалека.

Я маленькими глотками пил вино. Оно было холодное и терпкое.

– И Сокровище тоже погиб, – сказал фельдфебель.

– Он ведь был вашим другом, Ренн, – сказал Фабиан.

Мы распили всю фляжку.

– Спокойной ночи! – сказал лейтенант и встал.

И мы тоже пошли спать.

Амикур

Ночь. Мы стоим на дороге, ждем. Справа дома, слева луг в низине.

Третий батальон должен снять французский форпост. Фабиан тихо говорит Эрнсту:

– Нужно разрядить винтовки, чтобы ни одного случайного выстрела – и с примкнутыми штыками, широким охватом…

Трещат выстрелы!

Клатч! клатч! – шмякаются пули на дорогу.

– Налево к лугу, залечь! – кричит лейтенант.

Сзади галопом по дороге всадник.

– Какая рота?

– Третья!

– Цепью вперед, марш!

– Впереди же весь наш батальон!

– Черт подери! Из дивизии приказ: развернуться в цепь! – рявкает голос из темноты.

– Всей роте развернуться в цепь, налево марш! – орет и Фабиан.

Я бегу вперед.

Зз! Зз! Зз! – свистят пули. Тьма-тьмущая, хоть глаз коли. Впереди черным провалом зияет луг.

– Вперед! Марш, марш! – орет Фабиан.

Мы бежим. Неумолчно трещат выстрелы. Но вокруг не видно ни зги.

– Ложись! – орет Фабиан.

Я бросаюсь в траву. Трещат выстрелы, свистят пули.

– Вперед! Марш, марш! – орет Эрнст.

Что с лейтенантом, почему он не командует? Мы продолжаем бежать навстречу невидимому огню. Справа, на фоне неба, вырисовалась мощная крона дерева. Слева, вижу, появились трое – гуськом друг за другом. Это Эрнст со своими дальномерщиками. Огонь понемногу утихает.

Мы переходим на шаг.

Впереди в лесу что-то происходит. Там какая-то суматоха. Слышны команды, крики, проклятия!

– Если здесь нет ротных, беру командование на себя! – кричит какой-то тощий, долговязый лейтенант и бранится.

Слева появился Фабиан.

– Что здесь от нас требуется? Я привел целую роту.

– Пока ничего, кроме соблюдения порядка! Что творится, а? Мы вышли сюда к лесу, а они сидят себе на деревьях и палят оттуда! А мы стоим с разряженными винтовками! Ты попробуй заряди, когда в тебя стреляют! А все наш командир дивизии со своей треклятой любовью к рукопашному бою! Убрать бы всех этих замшелых вояк куда подальше! А где все ротные командиры? – Он продолжал греметь.

Я услышал чей-то сдавленный хрип у моих ног.

Из лесу доносились крики:

– На помощь, товарищи!

Там раненые, как могли, помогали друг другу подняться. Но без особого толку.

Эрнст рапортовал:

– В моем взводе трое легкораненых. И отсутствует санитар-носильщик Вейс. Я приказал ему идти за взводом.

– Собирайте роту здесь! – распорядился Фабиан. – И пошлите одно отделение в лес. Под их прикрытием мы сможем помочь раненым. Перевязывать будем вот под тем большим деревом.

– Ренн! Обеспечьте прикрытие впереди на дороге! – приказал Эрнст. – Как далеко потребуется вам для этого продвинуться вперед, я отсюда определить не могу.

Цепью, с ружьем на изготовку мы вошли в лес. Тут и там распростертые на земле тела. Кто-то охает. Между деревьями потрескивает что-то, слышны невнятные слова, стоны. Двое ведут кого-то под руки. Впереди кто-то протяжно скулит. Мы осторожно продвигаемся. Кто знает, может, французы еще сидят в лесу.

Там, слева, похоже, лежит тот, что скулил. Я делаю несколько шагов в сторону от дороги. Он лежит неподвижно под елью и скулит. Я становлюсь на колени… Правое ухо у него в крови.

– Эй! – говорю я.

Но он все скулит – как видно, без сознания.

А тут впереди опять послышалось что-то. И я никак не мог взять в толк, что это за шум. В нем было что-то живое и вместе с тем неживое.

Я подозвал своих.

– Сейчас поползем влево от дороги. Там впереди что-то есть.

Осторожно, крадучись, я двинулся вперед. Между деревьями мелькнул свет. Внезапно он ударил мне в глаза. Я шагнул влево, чтобы не идти прямо на огонь. Мне почти ничего не было видно, хотя огонь горел неярко. Деревья передо мной расступились. Дальше виднелась новая полоса леса. А посередине была лужайка, и там горел костер. С костром кто-то возился. Я спрятался за дерево. До костра было шагов пятьдесят, а то и меньше. Возле него сидел француз, он подбрасывал в огонь сучья, и они трещали. Это и был тот звук, что я услышал. Все это показалось мне каким-то странным и зловещим, да и человек этот – здесь один. Впрочем, нет, там на земле лежало еще что-то.

Я тихонько вернулся к Цише.

– Оставайся пока здесь. Я подползу к костру с той стороны. Если что – стреляй прямо в костер, чтобы я мог тем временем смыться.

Я двинулся к дороге. В лесу у меня на пути что-то лежало. Я крался от дерева к дереву. На том, кто лежал, было французское кепи.

– Оо-ээ!

Я испугался. А это просто зевал тот, что у костра.

Я снова нырнул за ближайшее дерево. Вот оно! Справа от меня не земле люди и ранцы. Я замер. Может, это сторожевая застава, а я прокрался между костром и часовыми?

Но тогда часовые давно должны были бы нас заметить, и тот, у костра, не сидел бы так спокойно.

Я укрылся за следующим деревом и ударился о какую-то железку. Поглядеть, что там, я не успел – француз вдруг поднял голову.

– Bonjour, monsieur![3]3
  Здравствуйте, сударь! (фр.)


[Закрыть] – сказал он и поднял вверх свой котелок.

Я не мог понять, видит он меня или нет – ведь огонь явно слепил ему глаза. Может, он решил на всякий случай проявить дружелюбие? Он опустил свой котелок и что-то произнес.

– Где Français?[4]4
  Где француз? (фр.)


[Закрыть] – спросил я.

Он указал куда-то назад и помахал рукой – они, дескать, далеко.

Я подошел к нему ближе, к самому краю леса, и сделал знак своим.

Они так внезапно вынырнули из темноты, что у француза глаза стали круглыми, как у совы, и мне потешно было на него смотреть.

Теперь я огляделся вокруг: справа, чуть дальше, проходила дорога. И там лежали убитые французы, валялись ранцы, винтовки. Видно, их захватили врасплох во время еды. На эту недоеденную еду в мисках мне как-то страшно было смотреть.

– Эй, Гартман, – окликнул я, – ты же немного кумекаешь по-французски – порасспроси-ка его!

Гартман был стройный чернявый парень с горящими глазами. Он присел к французу у костра.

Остальным я велел стать у опушки леса.

– У них здесь хлеб есть, – сказал Гартман.

Сам не знаю почему, но мне вдруг стало не по себе.

– Ну, что ты еще разузнал?

– Здесь, в лесу, стояли две роты. Капитан одной из них был ранен, но они унесли его с собой.

– Ладно. Погляди, где там этот хлеб.

Он отложил в сторону ранец и винтовку и занялся разбросанными повсюду вещами. Было очень тихо, лишь далеко позади кричала птица.

– Эта птица – вестник смерти! – сказал Цише.

Мне стало жутко от его слов.

Гартман притащил две полкраюхи хлеба и несколько консервных банок.

Сзади на дороге раздались шаги.

– Вам велено вернуться.

Когда мы вышли из леса, стало светать. Под высоченным деревом горел небольшой фонарик – там врач делал перевязки. Повсюду лежали раненые. И один, совсем восковой, с разорванной грудью, мертвый. Кто-то стонал.

Я доложил лейтенанту:

– Мы добыли две краюхи хлеба.

– Оставьте их себе. Для роты все равно мало.

Врач поднялся с земли. Рукава у него были закатаны и руки в крови.

– Я кончил, – сказал он ровным голосом. – Бинтов больше нет, и инструмент никуда не годится. – Он подошел к лейтенанту вплотную. – К утру две трети раненых умрут здесь.

Крие! Крие! – раздавалось в листве у нас над головой.

Я пошел к взводу. Лейтенант поспешил за мной.

– Моего коня со спальным мешком и одеялом здесь, понятно, нет. И потом я сегодня потерял денщика, уже второго. Так что нам придется спать под одним одеялом. – Голос его звучал как-то странно. Видно, у него было смутно на душе.

На лугу стояли снопы. Я притащил соломы. Потом отрезал ломоть хлеба и протянул его лейтенанту.

– Ведь вам самому нужно, – сказал он.

– Господин лейтенант, должно быть, чувствует себя неважно.

– Что-то вертится у меня в голове. Сейчас они тут лежат, а завтра умрут, но есть вещи и пострашнее.

О чем это он? Я не решился спросить. Он тоже молчал и смотрел на звезды над темной кроной дерева.

Мы улеглись рядом. Одеяло укрывало меня только наполовину.

Раненые стонали. Один все зевал, и казалось, уже не мог остановиться.

Крие! Крие! – кричала птица.

Лейтенант беспокойно дышал во сне.

Крие! Крие! – кричала птица.

Мне вспомнился тот, что недвижно лежал на носилках и смотрел на звезды – как Зандер тогда, в кузнице. Что стало с Зандером?

Лейтенант вздыхал во сне, словно ребенок, который увидел больше, чем ему дозволено.

Крие! Крие! – кричала на дереве птица.

Снова мне померещились глаза, спокойно глядевшие на звезды. Ну сколько еще можно так выдержать?

Было еще довольно прохладно и сыро. И очень тихо. Край солнца выглянул из-за дальней гряды облаков. Лейтенант спал. Я тоже лежал и смотрел на дерево – сквозь темную листву проглядывало светло-голубое небо.

Было холодно, но я не мерз.

Кругом нас стали подыматься, потягиваться, скатывать одеяла и плащ-палатки.

Я выполз из-под одеяла. Руки у меня все еще были в запекшейся крови того французского офицера. Кажется, с тех пор минула неделя. А я даже и не умывался еще!

На перевязочном пункте царила тишина. Разрезанные мундиры, чья-то оголенная нога. Лежавший на носилках уставился в небо мертвыми глазами.

Повара в одних рубашках снова стояли у походной кухни. Похоже, они трудились уже давно. Один разливал половником кофе в протянутые котелки. Рукав на правой руке был у него оторван. Из открытого котла валил пар.

Мимо нас по дороге проходили войска и исчезали в лесу. Сидит ли еще тот француз у костра?

К кухне подошел лейтенант. Он был бледен, грязь полосами размазана по лицу. Я снова хотел поделиться с ним хлебом, но он неуклюже отстранил мою руку. Тогда интендант взял у меня хлеб, намазал его свиным жиром и подал лейтенанту.

– Откуда у вас жир? – спросил тот.

– Для чего же я тогда унтер-офицер интендантской службы, господин лейтенант?

– Мы вырыли яму для мертвых, – сказал Эрнст. – Не скажет ли господин лейтенант несколько слов у могилы?

Фабиан отвернулся.

– Нет, не могу.

Я вдруг почувствовал, как я устал и как мне плохо. Солнце только-только начало пригревать. Чуть поодаль стояла скирда соломы. Я проделал в ней нору и залез – одни ноги торчали наружу.

Проснулся я от разговора прямо у меня над ухом.

– Санитар Вейс! – говорил Фабиан. – Ваш командир взвода вчера вечером доложил мне, что вас не было при атаке.

Я было вскочил, хотел уйти.

– Ренн, останьтесь! Этот разговор лучше вести при свидетелях. Вы, Вейс, разве не получили приказа господина фельдфебеля Эрнста следовать за взводом?

Я не мог смотреть Вейсу в лицо. Но видел, как тряслись его ноги.

– Так точно, господин лейтенант.

– Почему же вы его не выполнили?

Тот ничего не ответил, его била дрожь.

– Испугались?

– Так точно, господин лейтенант.

Фабиан молчал.

– Ну, хоть честно признались, – промолвил он наконец. – Я не могу так сразу решить, как с вами быть. Подождите у дерева!

Вейс медленно отошел. Руки его безжизненно повисли.

Лейтенант снова лег на солому.

Я тоже отошел в сторону и стал глядеть на проходившие мимо войска. Я страшно боялся за Вейса, да и за лейтенанта тоже. Вдруг он придет в ярость? Хотя с виду он был совершенно спокоен, но это-то и настораживало, – никогда ведь не знаешь, что у него на уме.

Сколько мне тут еще торчать? Но если я уйду, лейтенант может разозлиться и выместит все на несчастном Вейсе. Мысли у меня путались и мучительно вертелись вокруг одного и того же. Что-то тут не так! Неужели я ничем не могу помочь?

– Ренн? – Я кинулся назад и стал перед ним, перепуганный насмерть.

– Пойдите к Вейсу, – он скользнул по мне невидящим взглядом, – и приведите его сюда. – Я заметил, что он взволнован, и это вселило в меня надежду.

Вейс топтался по соломе, разбросанной у дерева, и взглянул на меня пустыми глазами. Я молча кивнул в сторону лейтенанта, и Вейс пошел за мной.

Ах, опять все не так! Теперь он думает, что я презираю его, потому что не поговорил с ним. Надо сказать ему… Нет, мне нечего ему сказать.

Мы подошли к стогу. Я не знал, куда мне встать, и остался стоять рядом с Вейсом.

Лейтенант не встал – он сидел и сурово смотрел на Вейса.

– Санитар Вейс! Вы понимаете, что по долгу службы я обязан подать рапорт о вашей трусости перед лицом врага. Тогда вы попадете под военный трибунал и будете опозорены на всю жизнь. А если я не представлю рапорта, то сам попаду под суд. Несмотря на это, я его пока не подам. Мне претит отдавать вас под суд, когда, быть может, еще сегодня мы снова будем брошены в бой. А идти в бой я могу только со свободными людьми, а не с теми, кто одной ногой уже за решеткой. Вопреки моему служебному долгу я ценю вас как человека и верю вам настолько, что заявляю: мне этот случай неизвестен. А вам надлежит позаботиться о том, чтобы и товарищи ваши позабыли про него. Теперь ступайте!

Вейс повернулся кругом и пошел понурив голову. Он все еще дрожал.

– Ренн! Садитесь-ка сюда!

Я сел рядом с ним. Но он не промолвил ни слова и лег на бок, спиной ко мне, словно собирался спать.

Вероятно, он принял окончательное решение, только когда говорил, потому что сначала он сказал: я пока не подам рапорта, а следующими словами уже поставил крест на том, что произошло.

Он долго лежал так. Меня все больше и больше беспокоило его состояние, и мне стало страшно. Что это он задумал?

Но вот он поднялся.

– Я взял вас в свидетели. Я не хотел бы, чтобы в роте шли толки о Вейсе. Заклеймить хорошего человека на всю жизнь трусом куда страшнее, чем застрелить его!

Мы строем двинулись в лес. На лужайке еще тлел костер. Но француза там уже не было. Дальше по дороге лежало вповалку много трупов и среди них – французский офицер.

Около шести часов вечера мы нагнали наш длинный обоз, расположившийся справа на холме.

– Хлеб у вас есть?

– Невпроворот, смотрите не лопните!

– Маркитант вон там!

– Сигареты у вас есть?

Мы устроились в большом амбаре, поели, и на душе сразу полегчало.

День отдыха

На следующий день при раздаче кофе фельдфебель объявил:

– Сегодня мы остаемся здесь!

– Слушай, пойдем-ка искупаемся! – сказал Цише. – Позади нашего двора – канал.

Не раздумывая долго, мы отправились туда, разделись, разложили вещи на солнце и бултыхнулись в воду. Канал был глубокий, течение тихое. Мы плавали вдоль и поперек, плескались в воде и брызгались. На лугу еще двое гонялись друг за другом.

Потом мы выстроились получать жалованье. У всех был бодрый, веселый вид. Денег выдали много, потому что с начала боев жалованье нам не выплачивалось.

Покончив с этим, штурмом взяли лавочку маркитанта у нас во дворе. Вскоре в ней не осталось ничего, кроме почтовой бумаги и ваксы для сапог.

В соседнем дворе помещалась полевая почта. Я улегся на соломе и стал писать письмо матери.

После обеда мы направились на луг за деревней и построились в большое каре для богослужения. Офицеры стали впереди строя. Появился пастор – в длинном сюртуке, в шляпе военного образца, верхом на коне. Серебряный крест на серебряной цепочке висел у него на груди. Он спешился и вошел в середину каре.

– Когда Господь освободит узников Сиона, станут они бестелесным духам подобны… Дети мои, разве мы не узники? Разве все мы не пребываем в узах страха, в узах ужаса и трепета перед смертью? Каждодневно видим мы вокруг себя тысячеликую смерть. И разве не смущены мы всем, что предстает очам нашим? Но если Господь отпустит нас, узников своих, станем и мы бестелесным духам подобны! Вдумайтесь, братья: лишь мгновение назад вы были еще узниками! Но вот, получив избавление от всех ужасов, предстаете вы перед лицом Бога. И не покажется ли вам тут, что все происходившее было лишь сном? И не покажется ли вам также, что вы лишь грезили доныне и только теперь, у порога Всевышнего, начинается для вас жизнь?

Да так ли это?

Я видел, как голуби взлетают с крыши и крылья их блестят на солнце. Внутрь каре забежала собачка и стала обнюхивать гамаши священника.

А потом я сидел с Цише на соломе. Все болтали, и я тоже. Но только все это происходило будто не со мной. Я был далеко отсюда. Мне чудился, – как в снах детства, только ярче, – какой-то другой мир, где нет ни сражений, ни… походных кухонь. И что даже не война самое страшное, а… так что же? Может, я и догадывался кое о чем, но дальше смутных мыслей дело не шло.

Мы улеглись спать. Лейтенант был доволен.

Битва на Марне

Бурые поля. Колонна маршировала в облаке пыли по прямой, голой, без единого деревца дороге.

Остановились. Я лег в неглубоком кювете, подложив под голову ранец. Как набрякли руки!

– Подъем!

Все завертелось перед глазами. Еще больше потемнели в свете солнца поля. Нельзя спать на солнце во время марша! Ноги у меня стали как колоды. Ну хоть бы один поворот был на этой дороге!

Наконец вдали появился дом. Перед домом вокруг ведра с водой толпились солдаты. Кто-то зачерпнул кружку и поднес было ко рту. Его толкнули, и вода пролилась на расстегнутый мундир.

Женщина вынесла из дома еще ведро с водой. Бросились к нему всей толпой. Женщина испугалась, поставила ведро и кинулась в дом. Один подбежал первым и нагнулся. Но на него стали напирать сзади. Он опрокинул ведро и сам чуть не упал. Вода, сверкая, растекалась по земле.

Но вот дорога повернула вправо, к деревне. Там пока что устроили привал. Даже лейтенант не знал, что будет дальше.

Гартман и еще несколько человек побежали в сад. Гартман залез на грушу и стал трясти ее. У нас уже снова не было хлеба. Возле каменной ограды кто-то присел на корточки; почти все страдали поносом. Многие прилегли на дороге в тени домов и уснули.

Прибежал вестовой из батальона.

– Продолжать переход!

Вставали тяжело. Те, что только что трясли груши, теперь, казалось, падали от усталости.

– Далеко ли еще нам идти, господин лейтенант? – спросил Эрнст.

– Никак не найду этого места. – Он искал его на карте. – Вот! – показал он Эрнсту, который с виду был при последнем издыхании.

– Господин лейтенант, нам не перебросить людей на такое расстояние.

– Спокойно! Надо попытаться. Мы в авангарде основных сил, поэтому сможем двигаться равномерно.

– Ренн, выставьте связных между первой ротой и нами!

Первая рота двинулась вперед. Через минуту я отправил двух связных, еще минуту спустя – двух других, затем – двух третьих. И сам пошел в четвертой паре. На некотором расстоянии позади меня двигалась рота.

Мы топали по дну плоской котловины. Солнце клонилось к закату, на поля падали длинные тени. Темнело. Порой я терял из виду передних связных. Только какое-то движение улавливалось время от времени впереди.

Показалась деревня и осталась позади. По обеим сторонам дороги то тут, то там возникали перелески.

Я услышал позади себя:

– Рота, стой!

– Задние остановились! – закричал я и прислушался. Но не услышал, чтобы там передали дальше. – Пойдем-ка со мной, Гартман! Нам надо подтянуться, мы, видно, потеряли связь.

Я прошел с ним немного вперед, оставил его и со всех ног побежал дальше. Впереди брели двое.

– Задние остановились! – крикнул я.

Кто-то из них повторил:

– Задние остановились! – но тихо, вяло. Впереди опять никто не отозвался.

– Вы хоть держите связь-то?

– Не знаю, – ответил кто-то.

– Но вы должны знать! – заорал я. – Если вы не умеете держать связь, значит, мне придется делать это самому!

Я побежал вперед. Как же быть, если и дальше такое творится?

Я бежал, потом перешел на шаг, потом снова побежал.

Ранец колотил меня по спине. И от этого злость разбирала еще пуще. Я совсем было пришел в отчаяние.

Но вот неожиданно вижу – двое сидят себе на обочине.

– Это что значит? – заорал я.

– Так ведь остановились же, – спокойно сказал Цише.

– А вы сообщение-то хоть передали?

– А то как же? Впереди тоже стоят.

Я подсел к ним. Сердце колотилось как бешеное.

– Далеко ли еще топать? – спросил Цише.

– Не знаю! – огрызнулся я, сам того, не желая.

Вскоре позади послышались шаги. Передали сообщение, что колонна снова двинулась вперед.

Опять показалась деревня и проплыла мимо. Под ногами похрустывал песок. Снова пошли перелески. Потом сухой еловый лес подступил к обеим сторонам дороги. Было очень тихо.

Вдруг вижу – справа, у обочины, лежит кто-то. Бели уж лежат ночью прямо на дороге, значит, дело плохо. Чуть дальше – еще двое.

Слева лес кончился. Стало светлее. Впереди невдалеке от нас плелись еще двое.

Дорога повернула влево и вниз – к деревне. Может, эта? Прошли и эту.

Те двое, что были впереди, пошатывались, и мы их быстро догнали. Чтобы подстегнуть их, я побежал вперед. Оказалось – они из первой роты и больше уже не могут идти в строю. Впереди них шли еще трое. Как же теперь со связью? Снова у обочины лежало человек пять-шесть. И все из одной только роты!

Снова дома впереди. Деревня вытянулась вдоль дороги. Миновали и ее.

Я остановился. Может, кто из моих людей тоже лежит на дороге? Постоял еще. Никто не подходил. Наконец появился Гартман – один; вся цепочка впереди его распалась.

– А напарник где?

– Он уже больше не мог.

– Связь с ротой у тебя есть?

– Нет, давно уж их не слышу. Но не мог же я остаться там стоять.

Я испугался. А что, если они на какой-нибудь развилке пошли не по той дороге? Я шагал рядом с Гартманом и размышлял. До тех, кто впереди, было слишком далеко, но и до тех, кто сзади, не ближе. Даже если я сам стану вместо связного, цепочку уже не восстановить. Следует ли мне остаться? Этим тоже ничему не поможешь, если рота свернула не туда. Тут надо крепко подумать. Голова у меня горела, и я ничего не мог сообразить.

Впереди на серой равнине стали возникать серые дома. Верно, это и есть цель нашего маршрута!

Деревня оказалась маленькой. Но миновали и ее.

Вскоре впереди послышались голоса. Снова показались дома. Там остановилась первая рота.

Я стоял и прислушивался – не идет ли наш батальон. Приплелись некоторые из отставших.

Но вот донесся топот многих сапог. Появились конные. Подходил батальон.

Нам предоставили амбар. Все ввалились туда и попадали. Я расстелил плащ-палатку у входа. Кто-то подошел, шатаясь, и улегся.

– Вставай! Это для господина лейтенанта.

Он пробурчал что-то и не двинулся с места.

– Не на дворе же господину лейтенанту спать? Соображаешь?

– А мне куда деваться? – пробормотал он, однако подвинулся.

– Кто здесь? – спросили из-за двери.

– Третья рота, господин капитан, – ответил я. Спрашивал командир второй, известный своей грубостью.

– Амбар отведен для нас! – крикнул он. – Вам здесь нечего делать!

– Прошу прощения, господин капитан, – сказал я, – амбар предоставлен нам господином старшим адъютантом батальона.

– Нет, амбар отведен для нас! Убирайтесь вон!

Ребята начали ворчать:

– Никуда мы не пойдем!

Подошел наш лейтенант.

– Это строение предоставлено нам, господин капитан.

– Нет! – заорал тот.

– Я отсюда не уйду, пока не будет приказа из батальона! – сказал Фабиан тихо, но решительно.

– Тогда вас отсюда вышвырнут! – бушевал капитан.

– А мы не уйдем! – солдаты готовы были к отпору.

– А мы вас оттуда вышибем! – крикнул кто-то из второй роты и придвинулся к воротам амбара.

– Я уже давно разыскиваю господина капитана! – раздался голос нашего адъютанта. – И мог бы проискать еще долго, поскольку господин капитан забрел не в тот двор!

Вторая рота ушла. Капитан чертыхался.

– Это же недостойно офицера – затеять такую свару, – сказал я Цише.

– Его даже в своей роте терпеть не могут.

– Бросьте! – сказал Фабиан. – Стояли бы перед этим амбаром, так тоже бесились бы от злости. После такого марша глупо обращать – на это внимание!

Лейтенант лег, я улегся с ним рядом и укрыл его. Он дрожал всем телом.

– Господин лейтенант, не бойтесь ничего. Мы позаботимся о господине лейтенанте.

Он сразу перестал дрожать.

Мне самому было чудно, как я решился сказать ему такое. Он лежал тихо, как послушное дитя. Вдруг его снова начало трясти, но это скоро прошло.

– За едой становись! – закричал снаружи каптенармус.

Кое-кто встал, а я снова заснул.

– Господин лейтенант, – раздался в дверях голос. – Через полчаса роты должны быть готовы к походу.

Тут уж я встал. Была еще ночь. Мне зверски захотелось есть.

За амбаром стояла походная кухня.

– Осталось у вас еще пожрать? – спросил я у поваров.

– Нет, все, конец. А чего ночью не пришел – вставать не захотелось?

– Что, даже хлеба нет? – спросил еще один голодный.

– Ночью пригнали машину с хлебом, только он совсем негодный.

– Давай сюда, – сказал я и откусил.

Хлеб был горький и мягкий внутри, как гнилой сыр. Я поднес его к фонарю. Снаружи он был зеленый, внутри белый. Весь как есть заплесневел. Я выбросил его.

Тронулись в путь. Впереди раскатывался гром канонады. Наступил бледный, тоскливый рассвет.

Мы улеглись за склоном, поросшим елями. Солнце поднялось к зениту и растопило смолу на хвое.

Подъехала полевая кухня, сняли крышку с котла. Раздали буженину, приправленную луком.

На склоне холма, прислонившись спиной к ели, сидел Вейс. Я поднялся к нему и стал орудовать ложкой.

– Знаешь, – сказал я, – господин лейтенант болен и бредит.

Он промолчал.

– Ты должен мне помочь, если ему станет хуже.

Он уставился на меня, потом кивнул.

Я вернулся к своему отделению, улегся на косогоре и тут же заснул.

Пополудни двинулись дальше. Сон освежил меня, и я чувствовал себя легко. А Фабиан надел две шинели и трясся от холода, хотя сильно припекало.

Мы пробирались перелесками, потом залегли в лесу в стороне от дороги. Впереди гремели орудия. Слева от нас, тоже в лесу, должно быть, стояли пушки.

Вдруг рвануло совсем рядом с дорогой. Затем ударили еще два тяжелых снаряда.

Мы опять продвинулись вперед.

– Известно ли господину лейтенанту о положении на этом участке? – спросил Эрнст.

– Мне известно только, что мы – последний резерв армии. Впереди дерутся со вчерашнего дня.

Теперь мы шли по равнине, поросшей кое-где можжевельником.

Появился гусар.

– На правом фланге два французских эскадрона.

Впереди шла жаркая ружейная перестрелка.

Спустились в котловину. Впереди на дороге, ведущей вверх, залегли несколько офицеров.

Зурр! Зурр! – пронеслись над нами две шрапнели.

Один из офицеров – высокий и толстый – поднялся с земли и сделал нам знак рукой, чтобы мы залегли, а сам остался стоять.

– Вы из армейского резерва? – крикнул он нам.

В развевающейся накидке он стоял во весь рост на дороге. С той стороны начал строчить пулемет: так-так-так.

– Вот это да! – засмеялся он. – Похоже, для меня стараются. – Он не спеша сошел с дороги.

В роте смеялись. Некоторые вставали, расстегивали штаны и присаживались на корточки.

Шш-прамм! – угодило как раз между ними, и их заволокло облаком дыма. Двое-трое подхватили штаны и бегом к роте. Один же остался сидеть, обратив в нашу сторону свою широкую задницу. Вывернул, как сова, голову назад и таращился на облако дыма.

– Что, Макс, врасплох застало? – крикнул кто-то.

Размашисто шагая, проследовал генерал, поглядел на того парня в облаке дыма.

Шш-прамм! – рвется снаряд слева от нас. Застрочили еще несколько пулеметов. По дороге возвращались санитары с носилками.

Слева показались бойцы с переднего края. Похоже, почти все раненые. Затем стали появляться и на дороге. Бежали, оглядываясь.

– Сюда! – крикнул Фабиан.

Прамм! – ударил снаряд.

– Я ранен, господин лейтенант! – крикнул один из бежавших, вроде как с упреком.

– Я имею в виду тех, кто не ранен!

Это были ребята из нашего второго батальона.

Один офицер – лейтенант фон Бём – устремился к Фабиану.

– Ну и свиньи!

– Что случилось? – засмеялся Фабиан.

– Эти свиньи украли у меня сигареты.

– Кто? Ребята из твоей роты? Вот это уж хамство!

– Да нет, эти свиньи французы!

– Как же они добрались до твоих сигарет?

– А я тащил Гессе назад, ему угодило в живот. Ну, а французы так наседали, что пришлось бросить ранец. А там у меня сто сигарет! Теперь они попали к этим свиньям!

– А Гессе где же?

– Пришлось его положить, сам еле ноги унес.

Прамм! – впереди нас.

– Как все это произошло?

– Ах, мерзко! Мы продвигались лесом. Вдруг загрохотало со всех сторон. Капитану Мартину угодило прямо в голову. И майор убит, и Вендор тоже. А теперь эти свиньи курят мои сигареты.

Тех, что вернулись, он заново разбил по отделениям.

Ружейный огонь впереди почти прекратился. Начинало смеркаться.

На дороге показались два офицера. Один хромал. Это был наш командир полка. Его поддерживал адъютант.

– Как там впереди? – спросил генерал.

– Мы заняли опушку леса и окапываемся. Справа – французы.

Мы спустились в ложбину, справа. На небе все отчетливее проступал серп луны.

Вышли на дорогу. На ней плашмя лежал француз.

– Проверьте-ка, мертвый или нет.

Я приподнял руку. Она уже одеревенела. Меня пробрала дрожь.

Вскоре мы остановились перед полуоткрытой ригой; вокруг росли кусты.

– Командиры отделений! – негромко крикнул лейтенант. – Мы являемся правым прикрытием фланга. Впереди нас расположены две роты. Слышите – они роют окопы. Мы стоим позади, как резерв. Мы, разумеется, не должны разводить огня. Второе отделение выставляет караулы вокруг риги.

В просторной риге мы сложили наше снаряжение. На земле валялось немного соломы. Я собрал – сколько мог для лейтенанта и Эрнста.

Слышно было, как подъехала походная кухня. Мы пошагали туда. Там стоял ротный фельдфебель и вынимал бумаги из полевой сумки.

– Где господин лейтенант? – спросил он.

Я поглядел вокруг.

Пришел коневод с лошадью командира роты.

– Я доставил спальный мешок и одеяло. Куда положить?

– Обычно господин лейтенант всегда присутствует при раздаче пищи, – сказал Эрнст.

Мне стало как-то очень тревожно. Я побежал к риге. Там никого не было. Впрочем, нет, кто-то притулился в углу в темноте.