355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людвиг Ренн » Война » Текст книги (страница 17)
Война
  • Текст добавлен: 8 мая 2017, 00:00

Текст книги "Война"


Автор книги: Людвиг Ренн


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Когда я снова поднял голову, он исчез, а я вскоре попал к врачу.

– Кость раздроблена. Осколок снаряда, похоже, засел. Здесь мы не можем вас оперировать. Попытайтесь сами добраться до более крупного лазарета.

Мне наложили повязку и сделали укол.

Потом пришел Хауффе. Голой пяткой наступать было легче, чем в сапоге. Хауффе отвел меня в большой дом.

В низком помещении под потолком горела керосиновая лампа. Повсюду висели какие-то орудия труда, должно быть, это была шерстопрядильня.

Хауффе торопливо потащил меня куда-то вперед и оставил. Передо мной сидел Ламм. Правая рука у него была на перевязи; левой он тыкал в тигель, стараясь зацепить куриную ногу. Он бросил вилку и подал мне левую руку.

Хауффе принес красного вина. К нам подсел Трепте. Мы сидели и ели. Курица была острой от приправ. Меня сильно мучила жажда, и я пил красное вино. Я заметил, что необычайно возбужден. Нога начала болеть. Я положил ее на стул. Но боль становилась все сильнее.

Хауффе устроил мне постель на груде шерсти, и я лег.

Среди ночи я проснулся от нестерпимой боли. Меня трясло.

Я вытянул ногу вверх.

Встал и начал ковылять кругом.

Снова лег.

Потом сел на стул, ногу положил на другой. В таком положении стал дожидаться утра.

V

На следующий день начался наш переход с Ламмом по разоренной земле. Молодой солдат с простреленной икрой снова присоединился к нам. Он ковылял слева, я справа. Моя пятка, понятное дело, не привыкла ступать без обуви. Она долго еще помнила все камушки этой известковой дороги.

Пошел небольшой снег. Пленные французы шагали без сопровождения той же дорогой, что и мы. А что им оставалось делать? Впереди был фронт; кругом опустошенная земля, ни людей, ни еды.

В одном лазарете нам дали немного супа и послали дальше. Солдат с простреленной икрой все жаловался на голод. Я ел мало, только сильно хотелось пить.

Шли по широкой, мощеной дороге. Камни были острые и очень твердые.

Пришли в небольшой городок. Время от времени где-то бухали и рвались снаряды. Мы спросили дорогу в лазарет. Когда пришли туда, санитар сказал:

– Никого не можем принять. Пришел приказ: снимать лазарет, потому что он постоянно под обстрелом.

– Куда же нам идти?

– Не знаю. Знаю только, что эта дорога ведет в тыл.

Мы пошли дальше. У Ламма начались головокружения, мне все труднее было оттягивать носок ноги, и я чувствовал, как кровь пульсирует в подошве.

Мы стали чаще садиться, чтобы передохнуть. Штаны мои еще не совсем просохли.

К вечеру пришли в деревню. Мы с Ламмом настолько обессилели, что молодой солдат посадил нас на камни по обе стороны каких-то ворот. Я подумал еще, что это должно выглядеть комично, но смеяться уже не мог.

Подробности этой ночи изгладились у меня из памяти. Похоже, я всю ночь бредил.

Утром я почувствовал себя лучше. Выпил кофе, и мы двинулись. Жара у меня больше не было, но все, что я видел на этой голой земле, приобретало, мучительно резкие очертания, и у меня не было сил идти.

Нас обогнало несколько грузовиков. Ламм попытался остановить один. Но оттуда только ругнулись в ответ и проехали мимо.

Ламм попробовал остановить другой. Никакого ответа. Я видел, как у Ламма дернулись губы. Он чуть не плакал от изнеможения и был страшно бледен. А солдат с простреленной икрой совсем ожил и почти не хромал. Я шепнул ему, что надо еще раз попробовать.

– Сделаю, – тихо ответил он, – только вы сядьте на обочину.

Когда показался очередной грузовик, он встал на дороге и поднял руки. Шофер притормозил.

– Что случилось?

– Возьмите этих двоих!

– Не имеешь права нас останавливать! – с бранью закричали в ответ.

– С вами иначе не получается! – засмеялся тот.

Продолжая браниться, они все же помогли нам забраться в кузов. Грузовик грохоча и дребезжа двинулся дальше. Моя нога лежала на прыгающих досках. Я подтянул ее и положил на левое колено. Но так сидеть было неудобно. Я обхватил ногу руками. Так было еще хуже.

– Подождите-ка, – сказал молодой солдат, сел к борту, взял мою ногу и положил себе на колени. Я действительно почувствовал облегчение, хотя, вероятно, не столько от удобного положения, сколько от его доброты.

Так мы прибыли в Сен-Кантен, а оттуда с эшелоном легкораненых отправились дальше. Я побывал в разных лазаретах. И повсюду мне делали рентген ноги.

– Трудная операция! Постарайтесь попасть к специалисту!

 Так, через несколько дней я попал в гарнизон. Снова рентген.

– В операционную!

Санитар доставил меня туда. Меня вымыли и сделали обезболивающий укол в ногу. Было очень больно. Второй укол оказался менее болезненным.

Сестра держала у меня перед лицом какую-то тряпку, чтобы я ничего не видел.

Я чувствовал, как врач режет мою ногу.

– Еще не закрывать, сестра! Чего только у вас тут нет: хороший осколок снаряда, осколки кости, кусок кожи и кусок шерсти или еще чего-то от чулка.

VI

Выздоровление шло медленно. Раздробленные осколки ноги выходили с гноем один за другим. Врач каждый день вытаскивал пинцетом из раны по нескольку кусочков. А затем вкладывал ватный тампон, чтобы рану не затянуло раньше времени. Мне наложили деревянную шину. С ней хотя и с трудом, но я все же мог передвигаться.

– В отделении для офицеров со вчерашнего дня лежит лейтенант Ламм, – сказал санитар. – Он справлялся о вас.

Я заковылял к нему.

Ламм, очень бледный, лежал в постели. У него на руке был перебит нерв, и пришлось сшивать нервные окончания. Теперь, после этой операции, его мучили адские боли.

У меня начался жар. Следующие дни я не вставал с постели. Врач, делая перевязку, неожиданно сказал:

– Нашелся-таки нарушитель спокойствия! Осколок перекочевал и намерен выйти здесь.

Он легонько постучал пинцетом. Я почувствовал боль.

– Санитар! В операционную! Сделаем небольшой надрез кожи. Сразу не станет ни осколка, ни жара.

VII

Рана заживала с болями. Часто подымалась температура и то и дело укладывала меня в постель. Образовалась фистула в кости; она постоянно нагнаивалась, и мелкие косточки продолжали выходить.

Однажды во второй половине дня пришел Хензель. Он сел ко мне на кровать.

– Я думал, ты на фронте, – сказал я.

– Я в отпуске. – Он устремил на меня странный, застывший взгляд, который словно бы пронзал меня насквозь. – Ты замечаешь признаки?

– Какие признаки?

– Старый порядок рушится.

Сестра принесла мне пакетик. Что в нем? Из моего полка? Я хотел отложить пакетик в сторону, но Хензель сказал:

– Вскрой его!

Там была плоская коробочка с серебряным крестом на крышке. Я открыл ее. В ней лежал, отливая по краям серебром, Железный крест первой степени. И тут же – бумага с коротким поздравлением от полковника.

– Я рад за тебя! – сказал Хензель и еще раз, как-то вдруг по-детски радостно заглянул в коробочку.

Через два дня Хензель пришел опять. Я встал; в такой жаркий день в постели не лежалось. Мы пошли в сад. Я сел и положил ногу на скамью. Хензель уселся на стул напротив. Он стал еще здоровее с виду.

– Через два дня мне снова на фронт, – сказал он мрачно. – Дело, понимаешь, не в моей жизни – хотя я ее, конечно, люблю, – а в том, что вообще людей заставляют воевать.

Он наклонился ко мне.

– Перебегу при первой же возможности!

Дела на поправку шли у меня туго. Боли не проходили, рана гноилась.

«Хоть бы уж она закрылась наконец! – думал я. – Тогда мне прежде всего придется заново учиться ходить. Пальцы на ногах совсем перестали гнуться».

Наконец из ноги извлекли еще несколько косточек, после чего рана стала быстро заживать.

В начале октября я снова был годен к строевой службе и получил короткий отпуск на родину.

После посещения Хензеля я больше ничего о нем не слышал. Может, он перебежал? Вообще-то он никогда не писал писем. Но все же я беспокоился. Для того, кто не хочет воевать, перебежать – это, верно, стоящее дело. Но сдаваться в плен! Чтобы тебя держали под стражей, за колючей проволокой!

Крах
I

– Надо подумать, как достать дополнительный транспорт, – сказал мне лейтенант в канцелярии запасного батальона.

Меня удивил его тон. «Похоже, он из очень робких», – подумал я.

Мы вышли на казарменный двор. Ротные фельдфебели построили солдат и доложили. Не хватало около пятидесяти человек. Те, что были здесь, держали в руках большие пакеты, в строю стояли в беспорядке и переговаривались друг с другом.

Мы ждали. Из недостающих подошло только трое. «Ну и порядочки в этом запасном батальоне!» – подумалось мне.

– Об отсутствующих будет доложено господину майору! – сказал лейтенант. – А теперь мы должны выступить в поход.

На вокзале во время посадки люди переругивались: теснота, не хватало места.

Лейтенант взял меня в свое купе. Поезд отошел.

– Неутешительные новости, – сказал он спустя некоторое время. – Положение на фронте довольно скверное.

– Я не следил за передвижением войск на фронте, господин лейтенант.

– Разве вы не читаете газет?

– Только изредка, да и то ничего не понятно.

Он испытующе взглянул на меня.

– Тогда вы не знаете и о германском мирном предложении?

– Я слышал – это волнует многих. Только не понимаю почему.

– Так это же признание нашей слабости! – вскипел лейтенант.

Я не хотел спорить с ним. Лишь бы война кончилась, а что будут говорить потом, мне было совершенно безразлично. Я еще никогда не думал о политике. Она вызывала у меня отвращение, как что-то нечистоплотное.

II

После нескольких дней пути по железной дороге мы выгрузились в небольшом фландрском городишке и под жаркими лучами солнца зашагали по проселочной дороге; по обе стороны от нас тянулись огороды с голубоватыми кочанами капусты на черной болотистой земле.

Я шел впереди, лейтенант сзади. Солдаты болтали и бранились так громко, что до нас долетали все слова.

– Конец этой гнусности! Мы больше не позволим, чтобы нас всех поубивали из-за двух-трех дней войны!

– Если меня пошлют в атаку, я скажу просто: не пойду!

Завиднелось несколько низеньких кирпичных домиков; четыре дерева рядом с ними казались на редкость высокими.

Городок, в который мы прибыли, был чуть побольше первого. На четырехугольной базарной площади полковой писарь распределял пополнение по батальонам. Я попал во второй батальон.

III

Изо дня в день я ждал, что со мной будет. Полк стал совсем крохотным. В одном пункте, где-то впереди, был окружен и взят в плен целый батальон; в другом месте – первая и третья роты вместе со штабом батальона. Из других полков к нам были переведены офицеры, которых никто не знал. Двое из командиров батальонов были собственно кавалеристами. Расформировывался резервный полк, и из него должно было прийти к нам пополнение.

Канцелярия, при которой я находился, располагалась примерно в пятидесяти километрах от линии фронта, и связь с фронтом осуществлялась посыльными на велосипедах; обычно они возвращались на следующие сутки.

Солдаты пополнения, которых я привел, болтались по улицам и ходили в кино.

Наконец однажды утром пришел начальник штаба полка и приказал пополнению выступить в расположение полка вместе с прибывающим в десять часов батальоном.

Мы построились на базарной площади. Солдаты пополнения притихли. Возможно, они побаивались батальона, о прибытии которого их уведомили; видно, решили подождать, что будет дальше.

Мы ждали. Через полтора часа прискакал офицер и сказал, что батальон не пожелал делать крюк через наше местечко, и он сам поведет пополнение.

Мы выступили в поход. Я шел сзади. Было душно. Светило солнце, но свет был мглистым, как перед грозой.

Небо темнело все больше. Вдали сверкнула молния. Начали падать крупные капли дождя – все чаще и чаще.

В ближайшем местечке мы спрятались в большом пустом сарае, необычайно черном с виду, и стали пережидать, пока пройдет грозовой ливень.

К вечеру мы прибыли в небольшой городок с узкими улочками. По шатким мостикам мы шли через каналы с медленно текущей водой; там стояли баржи.

На площади мы остановились. Из одного дома вышло несколько офицеров. Никого из них я не знал.

– Младший фельдфебель Ренн, в шестую роту!

С двадцатью солдатами я отправился в мою роту. Нас вел связной батальона.

– Здесь живет господин лейтенант Шубринг, – сказал связной.

Я остановил солдат и выровнял строй. Меня раздражала их никудышная выправка.

– А теперь постойте-ка спокойно, – сказал я, – да постарайтесь сделать это как можно лучше! Или вы из тех, кому обязательно надо сделать все как можно хуже?

Мой тон, казалось, удивил их. Я оставил их и вошел в дом. На первом этаже я встретил ефрейтора.

– Мне нужно к господину лейтенанту.

Кто-то выглянул из двери.

– Кто там? – У него были редкие волосы с прямым пробором; на носу пенсне.

– Младший фельдфебель Ренн и двадцать солдат пополнения в шестую роту прибыли!

– Входите! – Ему было с виду лет сорок; он казался сильно раздраженным. – Что за пополнение? Опять этот сброд!

– Никакой дисциплины, господин лейтенант.

– Что? Хорошо, я сам посмотрю на них.

Он распределил солдат.

– Вы получите второй взвод, – сказал он мне, – им командует унтер-офицер Мелинг, способный человек, но слишком молод. Он живет рядом.

Я пошел в соседний дом. Мелинг посмотрел на меня ясными карими глазами и объяснил мне все в нескольких словах. Первая светлая голова с тех пор, как я снова на фронте.

Командиром первого взвода был унтер-офицер Хёле, третьего – лейтенант Ханфштенгель.

Несколько дней мы оставались в городе. Иногда издали доносился гул канонады. Впереди нас стояла еще одна дивизия. Мы выставляли часовых только справа – потому что не доверяли соседней дивизии. По слухам, в дивизии побратались с населением.

В городе все магазины были открыты. Продавали нитки, белые булочки. Я сразу же купил несколько булочек, а в кондитерской съел кусок настоящего торта. Ведь в Германии всего этого не было уже несколько лет.

IV

В первых числах ноября пришел приказ продвигаться вперед.

К обеду мы подошли к небольшому местечку: низкие домики, вокруг них деревья. Каждые две минуты у перекрестка звучал выстрел. Группа за группой мы пересекли перекресток и добрались до амбара за околицей, где и провели несколько часов.

Примерно в пять пополудни к нам доставили два станковых пулемета. Мы взяли с повозки и наши ручные пулеметы и двинулись вперед вдоль железнодорожной насыпи. Стало темнеть.

Мрачные дома под высокими деревьями. Метрах в двухстах впереди рвались снаряды. Грохот повозок. Два орудия спешно проследовали мимо нас в тыл.

– Что это значит, господин лейтенант? – спросил я.

– Ночью мы оставим эти позиции. Возможно, батареи отходят уже сейчас.

Мы залегли в довольно запущенном хлеве, где стояло несколько коров.

Через два-три часа пришел приказ отходить. Темень была – хоть глаз выколи.

После полуночи, сильно приуставшие, мы пришли в какую-то деревню и переночевали в церкви на соломе.

На следующее утро Шубринг вызвал нас, командиров взводов, к себе.

– Обоз с довольствием, по-видимому, захватили бунтовщики. Поэтому мы должны реквизировать скот. Кто из вас что-нибудь в этом смыслит?

– Я мясник, – сказал унтер-офицер Хёле. – Я уже видел здесь несколько хороших быков.

Перед алтарем собрались человек десять и развлекались на свой лад. Один наклонялся, получал звучный шлепок по заду и подымался.

– Ты, Альбин! – показывал он на одного.

– Ошибся! Давай снова!

Они играли несколько часов подряд с большим азартом. В роте были в основном совсем молодые ребята. Лейтенант Ханфштенгель стоял рядом и смеялся. Наверно, он и сам с охотой присоединился бы к ним.

V

Через два дня мы снова продвинулись немного вперед. Мы были в резерве. Перед нами позицию вдоль канала занимал первый батальон.

При ярком свете дня мы перевалили через высотку. В ушах громом отдавались залпы наших батарей. Время от времени с треском рвались французские снаряды.

В одном местечке нам приказали остановиться. Там нас направили в небольшой заброшенный дом, где не было ничего, кроме стен, да кое-где в окнах еще сохранились стекла. Офицеры расположились в следующем доме.

Молодые ребята тут же перед домом, на солнцепеке, снова принялись за свою игру. Унтер-офицер Хёле резал свинью – за домом, чтобы не увидел командир роты… Солдаты лейтенанта Ханфштенгеля хотели вызволить его потом от командира роты и дать ему свинины. Мне кажется, они не слишком-то жаловали ротного, потому что его, словно какого-нибудь бравого мальчишку, развлекала стрельба.

К обеду подъехала полевая кухня с говядиной. А через час за домом была готова свинина Хёле. От такого количества еды мы уже едва дышали и улеглись на соломе.

Вечером нас вызвал к себе лейтенант Шубринг.

– Господа, я не вижу в роте дисциплины. Нам нужно заняться строевой подготовкой. Днем прилетает слишком много аэропланов, поэтому занятия будем проводить на рассвете. Вы должны навести порядок и как следует вымуштровать солдат. Прежде всего, они плохо отдают честь. Соберите ваши взводы завтра утром в семь. Спасибо!

Он козырнул, и мы вышли.

На следующее утро я разбудил своих солдат:

– Выходи на занятия! Кофе будет потом.

– В какой форме, господин фельдфебель? – спросил Мелинг.

– Подсумки, винтовки, фуражки.

Бах! – перед домом взорвался снаряд.

– Собаки проклятые! – выругался кто-то.

Я вышел на улицу.

Бабах! – снаряд угодил в соседний двор.

Подошел Ханфштенгель.

– Вы все-таки намерены проводить занятия?

– Разве командир роты не придет?

– Как же, он придет. Но мы же не можем построить роту. Я думаю, пусть пока останется так, как есть.

Трах! – разрыв на улице шагах в пятидесяти от нас.

Мы приказали взводам оставаться в доме и стали ждать, стоя снаружи.

Минут через десять пришел Шубринг.

Ханфштенгель доложил:

– Мы не вывели роту из-за обстрела.

– Из-за трех снарядов? Вы не можете так просто отменить мой приказ о занятиях! Прикажите роте выходить!

Да, кабы знать, что дело ограничится только тремя снарядами!

– Чем будем заниматься? – спросил Ханфштенгель.

– Самое необходимое сейчас – отдание чести.

Я построил взвод перед домом.

– Смирно! Где ваша выправка?! Если уж мы занимаемся строевой подготовкой, то надо стараться! Каждому приличному человеку приятно взять себя разок в руки!

Я шел вдоль улицы и все раздумывал, как бы мне им сказать о том, что мы будем тренироваться в отдании чести – как сказать им, чтобы это не прозвучало издевкой.

В общем, я так ничего им и не сказал. Только показал отдание чести по уставу и велел повторить. Они старались. У меня почти не было замечаний, и через пять минут мы закончили. Нужно ли заставлять их повторять снова? Они же все хорошо выполнили.

Я приказал взять винтовки и потренироваться в этом несколько раз. Потом приказал взять винтовки на плечо, и это тоже повторить несколько раз.

Подошел Шубринг.

– Почему занимаетесь ружейными приемами?

– Я хотел потренировать солдат в отдании чести с ружьем, господин лейтенант. Но они так плохо брали на плечо, что я подумал: надо как следует позаниматься этим.

– Правильно решили. Продолжайте.

Так я убил три четверти часа. И не знал, что делать дальше. Тогда я пошел к Шубрингу и спросил, что теперь от меня требуется.

– Позанимайтесь еще чем-нибудь. Все равно через четверть часа мы снимаемся.

Позднее я узнал, что Ханфштенгель и Хёле целый час занимались только отданием чести. Солдаты ругали не командиров взводов, а ротного, потому что он заставил заниматься строем во время обстрела и потому что они вообще терпеть его не могли.

– В других взводах, – рассказывал мне Мелинг, – они условились приветствовать ротного как можно хуже. – Он рассмеялся.

У меня было неспокойно на душе, и я вышел поискать местечко, где можно было бы посидеть, почитать.

На улице мне повстречался фельдфебель роты.

– Доброе утро, – сказал я, – солдаты требуют жалованья. Здесь многое можно купить, но у них нет больше денег.

– А я что могу поделать? – воскликнул он в сердцах.

– Как что? Вы же получаете деньги у казначея?

– Нет! Ни пфеннига! В тылу черт знает что творится.

Три дня тому назад мы послали к казначею посыльного, и он до сих пор еще не вернулся. Тыловики никогда ни на что не годились, а сейчас это настоящие банды разбойников! Особенно в Брюсселе! И конечно, сплошь одни шкурники, симулянты!

VI

Ночью снарядом убило мужчину и женщину из деревни. Утром мы двинулись вперед.

На одном перекрестке каждые две минуты рвался снаряд – и все время точно в одном и том же месте; это заставило нас свернуть на поле, а потом мы снова вернулись на дорогу.

Впереди слышались неумолчные орудийные раскаты, иногда разрывы. На душе у меня было тревожно. Я-то ведь думал, что нам не придется побывать в огне, что перемирие наступит раньше.

Отсюда, с плоской возвышенности, нам сейчас была видна вся местность. Вдали – большая деревня или город, справа – невысокий, густой лес и над ним огромные, черные облака разрывов. Над деревней висело облако гари. Время от времени там подымался в воздух столб пыли.

На полпути туда лежала маленькая деревушка, куда мы и направлялись. В одном из домов нам отвели три большие комнаты. Рота насчитывала всего пятьдесят человек. Во двор въехала полевая кухня, открыла крышки котлов, приготовились к раздаче пищи.

Рамм! Рамм! Рамм! – куда падали снаряды, видно не было.

– Один снаряд угодил в дом! – крикнул кто-то.

Лошади вздыбились – ездовой был чем-то занят позади котла – и понесли кухню со двора; повара и ездовой – с криком следом за ними.

Шлеп! – пища выплеснулась из котла на дорогу.

Рамм! Рамм!

– Взвод! В ружье! За мной! – крикнул я.

Все следом за мной стали выскакивать из дома. Сейчас же прочь из дома, когда палят!

Рамм! Рамм! Рамм!

Я ринулся за угол дома. Поле было все сплошь изрыто свежими воронками от снарядов.

Я отбежал от дома метров на сто и остановился. Здесь мы были, пожалуй, в безопасности. Мои люди следовали вплотную за мной, Ханфштенгель и Хёле со своими людьми – позади.

– Черт бы их побрал! – ругался Хёле.

Через полчаса огонь начал повсюду стихать. Тяжелые снаряды продолжали бить только по лесу, и слева от него над деревней повисло облако гари.

Мы вернулись в дом. Вернулась и кухня. Ездовой вел обеих лошадей под уздцы и старался их успокоить. Лошади упирались, не хотели снова входить во двор.

Вечером пришел посыльный:

– Господам командирам взводов к господину лейтенанту.

Он сидел на плетеном стуле и не встал, пока мы рапортовали.

– Французы провели впереди нас атаку. Похоже, что они взяли в плен офицера и два взвода, которые занимали позицию перед болотом. Более точных сведений пока нет. Во всяком случае, они заняли небольшую площадь. Возможно, сегодня вечером мы должны будем сменить роту на передовой. И я надеюсь, что дух дисциплины под воздействием требований фронта возьмет верх над мелкими колебаниями момента!

Он отпустил нас кивком головы. Мы молча вышли. Значит, Шубринг не доверяет нам? Это возмутило меня. «Для того ли я старался выполнять твои дурацкие приказы, чтобы ты меня потом оскорблял?»

VII

На следующий день мы продвинулись еще немного вперед. Французы, должно быть, прошли довольно далеко слева от нас, где был соседний полк. Поэтому мы залегли на поле наискось влево, готовые к прикрытию тыла нашего полка и артиллерии сзади. Там мы откопали небольшие окопчики. Я залег в воронку от снаряда. Светило солнце, но стоял уже как-никак ноябрь, и было холодно. Мне захотелось есть, но есть было нечего, потому что полевая кухня из-за неразберихи в тылу не смогла сегодня подвезти хлеба.

Подошли двое из моих людей:

– Господин фельдфебель, там в покинутом доме есть картошка. Позвольте нам отлучиться туда, сварим и для взвода!

Командира роты не было, его посыльные не знали, куда он отправился. Я обсудил вопрос о картошке с Лейтенантом Ханфштенгелем и унтер-офицером Хёле, и мы решили варить картошку совместно.

– Поглядите-ка туда! – сказал Ханфштенгель. – Что-то мне это кажется подозрительным.

– Я и сам уже битый час наблюдаю – там все время какие-то отдельные фигуры движутся в обратном направлении.

– Пойду посмотрю, в чем там дело, господин лейтенант, – сказал Хёле. – Я этой банде давно уже не доверяю! По тому, как парни несут пулемет, уже можно судить обо всем!

Хёле возвратился:

– Они говорят: завтра в обед будет заключено перемирие, а сегодня в шесть эта позиция будет очищена, так что нет смысла сложить здесь голову. Я эту банду отчитал как следует. Спросил их также: что же, нет у них офицеров, что ли? Последнего, говорят они, убило вчера в доме.

Рамм! – неподалеку от нас в землю врезался снаряд. Впереди снова усилился огонь.

– Какой им смысл, – сказал Ханфштенгель, – палить что есть мочи по позициям да еще вдобавок идти в атаку? Что это им – потеха, что ли, уложить еще кучу людей, пока это разрешено международным правом?

– Верно, они хотят расстрелять свои боеприпасы, – сказал Хёле.

– По-моему, это не причина – стрелять забавы ради, – сказал Ханфштенгель.

Солдаты наварили гору картошки. Молодой, худой, как скелет, парень притащил себе полную каску. Я остановился, как бы случайно, у его окопа – поглядеть, справится ли он с этой кучей и будет ли есть вместе с шелухой. Картошку он почистил, но всю, съесть не смог. От обилия картошки мы сразу почувствовали довольство и умиротворение – я мог об этом судить по себе. Мы сидели в своих окопчиках, а неподалеку от нас по-прежнему рвались снаряды. Но они уже никого не беспокоили.

Стало смеркаться. Взошла луна. С нашей стороны артиллерийские залпы смолкли окончательно. Должно быть, наши батареи уже отодвинулись, чтобы освободить дорогу пехоте. Французская артиллерия тоже вела теперь вялый огонь.

В шесть часов мы начали отходить, рассыпавшись в цепь по полю. Радовался ли я? Я сам спрашивал себя об этом. Я чувствовал, что освобождаюсь от постоянного страха последних лет. А в остальном? Я не знал, какие последствия будет иметь перемирие, и мне было как-то тревожно. Но ночь все же была хороша.

VIII

Мы шли всю ночь и к рассвету прибыли в маленький городок с тесными улочками и мрачными домами. Мой взвод расположился в саду позади какого-то загородного дома; здесь стояли только цветочные вазы со скудной растительностью. Мы проспали до полудня.

После полудня собрались на дороге.

– Господин фельдфебель! – ко мне, улыбаясь, подошел Мелинг. – Тут были арестанты, несколько рот. Охрана освободила их, а они напали на поезд с продовольствием, стоявший на вокзале, и распродали все запасы населению. Одной роте нашего полка пришлось вмешаться.

– Это совсем не смешно!

Я обернулся. Это сказал ротный фельдфебель, он свирепо смотрел на Мелинга.

– Запасы продовольствия, которые они распродали, принадлежали, собственно нам. На них мы должны были прожить несколько недель, а может, и больше!

– А как же это получается, что поезд еще стоит здесь, хотя наши части последние перед неприятелем? – спросил я.

– Мятежники распустили нашу полевую передвижную хлебопекарню и отправили людей на родину.

– Что-о? Откуда же мы получим теперь хлеб? – спросил Хёле.

– Сами должны печь. Для этого штаб корпуса и оставил нам здесь поезд с мукой и сахаром и другими продуктами.

– Как же мы будем печь на марше?

– Спросите об этом тех, кто распустил передвижную полевую хлебопекарню! – огрызнулся фельдфебель.

– Попадись мне сейчас один из них! – проворчал Хёле. – Раньше эти тыловые свиньи обжирались здесь, когда мы шли на смерть, а теперь они еще нападают сзади!

Из дома вышел командир роты. Мы стали навытяжку.

– Хлеб получили? – спросил он фельдфебеля.

– Нет, господин лейтенант. Придется печь на марше.

– Но это же невыполнимо.

– Думаю, что справимся, если господин лейтенант выделит в мое распоряжение всех пекарей роты – их пятеро. Двое из них будут печь всю ночь, а на следующую ночь – другие.

– Смотрите только, чтоб хлеб был как надо! – сказал Шубринг и удалился. А меня зло взяло. Не мог он разве ответить как-то по-другому на такое хорошее предложение?

– Но откуда господин фельдфебель достанет муку? – спросил Мелинг.

– Я своевременно запасся. Только с сахаром будет туговато.

Во второй половине дня все остальные части оставили город, и только мы в качестве арьергарда должны были оставаться здесь до утра.

В роте все больше росло возмущение бандами в тылу и особенно после того, как стало известно, что в Брюсселе шкурники выползли из нор, где они скрывались у местных жителей, и начали срывать с офицеров погоны. Говорили, что предводителем банды был врач-еврей доктор Фройнд или что-то в этом роде. Затем поднялось население Брюсселя. Войсковые штабы и немецкие власти едва сумели унести ноги.

IX

В полдень следующего дня наша последняя часть вышла из тихого городка, и примерно через час мы соединились с остальным полком. Пятая рота влилась в нашу роту в качестве нового первого взвода под командой лейтенанта Сыманка. Взводы Ханфштенгеля и Хёле слились в один. Офицеры долго совещались. Потом появился командир роты и собрал вокруг себя всю роту:

– Я должен вам сообщить, что в Германии произошла революция. Его Величество император выехал в Голландию, кронпринц тоже. Приказ дивизии – выбрать в каждой роте трех доверенных лиц. Вы должны до завтрашнего дня представить по одному лицу от каждого взвода и сообщить мне, кто выбран. Замечу еще, что эти доверенные лица не являются солдатскими советами, как в России, – их задача состоит только в том, чтобы еще больше укрепить доверие между офицерами и рядовыми.

Лейтенант Сыманк стоял перед своим взводом, нахмурив брови. Он поднял руку к каске, которую так и не снял после марша.

– Позвольте, как вас понимать: «от каждого взвода – по одному доверенному лицу»? Считается ли моя рота тремя взводами или это один взвод?

– Мы же не можем выбирать доверенных лиц, сообразуясь с узко личными интересами каждого!

– Следовательно, одного, – отчетливо и холодно сказал Сыманк.

– Больше я ничего сообщить не могу, – сказал Шубринг.

Мы разошлись.

Доверенных лиц выбрали без всяких волнений: у меня – Мелинга, у Ханфштенгеля – Хёле и у Сыманка – ефрейтора Херрмана, солдата лет сорока, угрюмого с виду.

– Это один из членов организации! – сказал Хёле.

Х

Мы маршировали. За одну ночь наши пекари истратили больше половины запаса муки. Но хлеб был плохо пропечен, так что ели его мало. Шубринг ругал и пекарей, и фельдфебеля.

– Господин лейтенант, – сказал фельдфебель, – такое может случиться с самым лучшим пекарем, если ему приходится печь в печи, с которой он еще не имел дела.

– Но у нас нет больше муки!

– Попробую достать еще, господин лейтенант.

На следующий день появилась запряженная волами двуколка с мешками муки.

Шубринг спросил, глядя на нее:

– Достали честным путем?

– Так точно, господин лейтенант. Начальник продовольственного снабжения выписал ордер.

После продолжительного марша я должен был ночью выставить на мосту через канал парный пост. Сам я со взводом разместился в качестве сторожевой заставы в домике рядом с каналом. Светила луна. Я пошел по дамбе налево и на небольшом расстоянии обнаружил второй пост. Направо я выслал патруль. Он возвратился скоро.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю