Текст книги "Война"

Автор книги: Людвиг Ренн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Это Белая гора, за которую уже несколько дней ведется бой. Опасность подстерегает вас и оттуда, и с их переднего края. Ваше расположение хорошее, но оно подобно одинокому острову. Это самое уязвимое место во всей дивизии. Достаточно ли уверенно ты чувствуешь себя здесь?

– Да, у меня три отделения, два тяжелых и пять легких пулеметов. На легкие пулеметы я выделил троих.

– Тебе, выходит, не хватает пулеметчиков?

– Да, всего только четверо. Но может быть, сержант поможет обучить остальных основным приемам стрельбы?

Ламм посмотрел на меня, что-то прикидывая.

– Сержант Шац, возьмите и наши пулеметы и выставьте своих часовых! Хотя вы и старше по службе, но во время боя будете подчиняться унтер-офицеру Ренну.

Он ушел вместе со своим связным.

Совсем рассвело. Я вошел в блиндаж. Израель вскрыл банку говяжьих консервов для нас двоих и разогревал ее в котелке над горящим сухим спиртом. Мы накрошили туда сухарей, они размокли, и мы поели.

Израель был скрипичным мастером; у него блестящие, карие глаза. Вольф – степенный, молчаливый, с туповатыми голубыми, воловьими глазами, но отнюдь не глупый – был рабочим. Он обычно сидел в углу, слушал живую болтовню Израеля и время от времени вставлял что-нибудь весомое. Ему едва сравнялось девятнадцать лет; он был высокий, стройный и очень следил за своим мундиром и руками.

Мы легли спать.

VI

Я проснулся около полудня. Очень хотелось есть. Вообще-то сегодня был день моего рождения.

– Послушай, – обратился я к Хартенштейну, – не могли бы мы послать патруль туда, где вы вчера нашли сухари?

– Можно послать Кеттнера и еще кого-нибудь. Он очень ловок – особенно при ловле вшей: только сунет руку под мундир и готово – поймал.

Сидевший рядом Кеттнер рассмеялся:

– Да, это как раз по мне! Только лучше я пойду один.

Я вышел и осмотрелся. Блиндаж с развороченным накатом был скорее всего взорванным складом боеприпасов. Разбросанные повсюду на большом расстоянии от блиндажа снаряды были около пятидесяти сантиметров длиной. Знать бы, таят ли они еще в себе опасность! По крайней мере, впереди возле покосившегося орудия, где сейчас на посту стоял Бранд, снарядов не было.

– Знаешь, где расположены наши посты сторожевого охранения? – спросил я его.

– Нет. – Он с испугом посмотрел на меня. Казалось, он еще не пришел в себя после вчерашнего ураганного огня.

– Видишь там, слева, место, куда попал снаряд? Там находится командир роты с остальными двумя взводами. Дальше – большой разрыв до нашего расположения, а там, справа позади нас, – следующая сторожевая застава соседней дивизии.

Сказал и сам испугался. Если французы пойдут здесь в атаку по широкой дуге, эту атаку придется отражать нам одним. В этом случае один часовой не сможет одновременно и стрелять, и подавать сигнал тревоги. Нужно выставить еще пост тревоги.

Я пошел дальше направо. В следующем орудийном окопе стоял только один тяжелый пулемет и около него один часовой. А ведь здесь разместилось тридцать пять человек в двух блиндажах. Я пошел в блиндаж Зендига, в котором кроме него лежали пулеметчики.

– Почему там, наверху, нет ни одного из ваших пулеметчиков?

– Нам никто ничего не сказал.

– Разве здесь не было сержанта Шаца, и он не указал вам ваши места?

Они тупо уставились на меня. Меня разобрала злость.

– Зендиг, поставь еще часового тут же наверху для подъема по тревоге в обоих блиндажах. Всем нам нужно попытаться, пока все тихо, получить инструктаж по обращению с пулеметом. Для чего, собственно, они нам даны?

– А как сегодня будет с питанием? Мы уже три дня ничего толком не получали, а НЗ съеден.

– Я уже послал людей. Скажу вам, когда что-нибудь получу.

С грохотом разорвался снаряд.

– Опять наяривает, сволочь! – выругался Зендиг.

Я вышел из блиндажа. Снаряд разорвался недалеко от сторожевого охранения. Там еще не рассеялся дым.

Что сказать Шацу? Придется с ним крупно поговорить.

Я пошел в следующий блиндаж. Шац играл в скат с двумя пулеметчиками.

– Вы, кажется, еще не сказали моим пулеметчикам, что они в вашем подчинении?

Он поглядел на меня искоса – высокомерно и в то же время трусливо:

– Нам нужно обсудить наши действия, – сказал я. – Как вы думаете, куда следует поставить легкие пулеметы на случай нападения?

– Тут же наверху, – ответил он равнодушно и дал карту.

– Что? Все пять пулеметов на полосе шириной в неполных шесть метров? – Я почувствовал, что бледнею от злости.

– Ну, если хотите, можете поставить их еще куда-нибудь.

Я не нашелся, что ему ответить. Что мне оставалось делать? Идти и приказывать так, как я считаю нужным? Но что тогда скажет Ламм?

– Вы можете выделить кого-нибудь в мое распоряжение, кто проинструктировал бы моих людей, как обращаться с пулеметом?

– Да. Козырь! – Он с треском хлопнул картой по столу.

– Кого? – спросил я. От злости у меня тряслись колени.

– Ну, хоть ефрейтора Янецкого.

– Так я возьму его.

– Делайте, что хотите!

– Да, я так и сделаю! – рявкнул я и вышел; сердце у меня колотилось. Они засмеялись мне вслед.

Я собрал командиров отделений и пулеметные расчеты и определил вместе с ними пункты, где они должны находиться во время атаки французов.

– У нас здесь самая опасная точка на всем участке дивизии. К сожалению, пулеметчики станковых пулеметов не понимают этого.

– Этот Шац – настоящая скотина, – сказал Хартенштейн. – Я слышал однажды, как его разносил ротный.

– Я попросил его, чтобы он выделил нам кого-нибудь для инструктажа. Но думаю, ждать этого напрасно. И все же мы должны научиться обслуживать пулеметы. Возьмите каждый по легкому пулемету в блиндаж и пусть обученные покажут вам самые необходимые приемы!

– Да я уже давно хотел этому научиться, – сказал Вейкерт. Остальные согласно кивнули.

Между тем справа на Белой горе рвались тяжелые снаряды. Весь правый склон был покрыт серовато-белым облаком дыма. Вдоль всей траншеи позади нас также поднимались облака разрывов. Французы снова вели мощный обстрел крутого склона слева вверху, где мы находились вчера, только дым там был темнее, верно, в лесу была другая почва.

– Нам нужно быть начеку, – сказал я. – Если французы пройдут в лес, что впереди нас, то они смогут обойти с флангов другие взводы и зайти им в тыл.

– Разрыв между расположениями чертовски велик! – сказал Вейкерт, глядя туда широко раскрытыми глазами.

– Если часовые будут смотреть в оба, можно не опасаться, – сказал я.

Появился Кеттнер: он, согнувшись, нес на спине свернутое в узел шерстяное одеяло; в нем побрякивало стекло.

– Мы не должны здесь лишний раз показываться, – сказал Хартенштейн. – Французы, верно, видят нас с Белой горы.

Кеттнер опустил узел:

– Пришлось играть в индейцев. Когда я подошел к складу продовольствия, там стоял часовой. Тогда я подумал: лучше не просить, а подождать! И тут же началась стрельба. Я забрался в воронку от снаряда и жду. Вдруг слышу, как кто-то говорит часовому, что при обстреле никто воровать не станет и он может пока уйти. Тут я прокрался туда и вот – принес.

Он принес не только сельтерскую воду и сухари, но и сушеные овощи в кубиках. Все это, правда, немножко отсырело.

Я разделил продукты и послал Израеля к Ламму узнать, прибудет ли сегодня вечером полевая кухня и куда. Сюда, в низину, она не могла пройти из-за окопов.

Тем временем Хартенштейн принес в наш блиндаж легкий пулемет и поставил, его на стол.

Бранд, знавший станковый пулемет, неуверенно ощупал его со всех сторон и начал выдавать, уставясь в потолок:

– Пулемет ноль восемь – это самозарядное оружие. Он состоит…

– Оставь эту муть, – сказал Хартенштейн, – и покажи, как из этой штуки стреляют!

Бранд в смущений принялся рассматривать пулемет и попробовал откинуть крышку. Не получилось.

– Пошел прочь! – сказал Кеттнер, открыл крышку и заглянул внутрь. Все заговорили разом. Оружие ощупывали, крутили ручки. Вытащили ствол.

– Так из него же нельзя стрелять! – сказал Бранд.

– Это почему?

– Да потому, что в рубашке совсем нет воды и нет шланга пароотвода.

– Можно залить сельтерскую, – решил Кеттнер.

Кто-то скатился по лестнице.

– Почему не ведете наблюдения? – закричал Ламм. – Французы на Белой горе готовятся к атаке. Где сержант Шац?

– Вольф, дать сигнал тревоги слева, Израель – справа! – крикнул я.

– Оставаться на местах! – закричал Ламм. – Для чего показываться всем? Только пулеметчикам на станковых пулеметах!

Он выскочил, я – за ним.

– Где расположился Шац?

– Здесь, господин лейтенант!

Ламм ринулся в блиндаж. До меня донеслась крепкая брань. Выскочил Шац со всей своей бандой и вторым пулеметом.

– Туда! – крикнул Ламм. – Вы что, не видите? На левом склоне горы, над правым краем!

Они стали всматриваться.

– Какой прицел? – заорал Ламм на Шаца. Тот напряженно всматривался.

– Четыреста? – запинаясь, произнес он.

– Девятьсот! – прорычал Ламм. – Пулеметы готовы?

– Первый пулемет готов!

– Командуйте! – крикнул Ламм.

– Одно деление стрельба с рассеиванием в глубину! – сказал Шац.

Правый пулемет затарахтел. Ламм смотрел в бинокль. Левый пулемет еще искал опору.

– Прекратить огонь! – зарычал Ламм. Треск прекратился.

– Куда вы стреляете, черт побери! Глаз у вас нет, что ли? Теперь они, ясно, попрятались!

Он злобно посмотрел на меня:

– Унтер-офицер Ренн и сержант Шац, следуйте за мной! Лишние пусть уберутся отсюда!

Он вышел из орудийного окопа и остановился возле гаубицы с мертвыми лошадьми. Мы стояли навытяжку.

– Почему здесь никто не ведет наблюдения? – Он сделал паузу и посмотрел на нас. – Почему вы, сержант Шац, не подготовили точку для вашего второго пулемета? Вы дали указание определить расстояние? А как же я буду знать расстояние? – Немедленно определите расстояние! Завтра я опрошу ваших часовых, кроме того, я сообщу в вашу роту, что на вас нельзя положиться. Можете идти!

Шац повернулся и пошел. Ламм смотрел на меня, и я понял, что ему трудно говорить.

– Шац низкий и лживый человек! Я знаю его еще по сборно-учебному пункту призывных. Но ты – этого я не понимаю! Должен я направить сюда другого командира взвода? Приложи всё старание, чтобы я был доволен тобой! Говорю тебе это прямо: буду тебя контролировать. До сих пор я считал это лишним!

Он возбужденно дышал и медленно пошел прочь.

– Да, вот! – сказал он вдруг и остановился. – Кухня будет к утру. Разносчикам пищи собраться в моем блиндаже. Все!

Он ушел. Я подумал: «Ты будешь меня контролировать – это хорошо! Но худо мне, если ты найдешь, что я слаб!»

Этот случай не расстроил меня. Нет, его упреки пришлись мне по нутру – ведь он был прав. Мне следовало тоже определить расстояние.

Я пошел по отделениям, дал приказы о часовых, оповестил разносчиков пищи и сказал им также, чтобы они, по возможности, принесли и воду для пулеметов, а заодно посмотрели, нет ли где шлангов для пароотводов к ним.

Между тем огонь повели в нашу сторону – тяжелыми снарядами, которые вскоре стали разрываться и у нас, рассеивая кругом большие, похожие на клинки осколки. Но палили не без передышки, а через равные промежутки времени. Часовому в левом орудийном окопе слегка задело ухо.

Почти три часа ушло на то, чтобы все обсудить в отделениях, однако мне то и дело приходило в голову что-нибудь новое. Знают ли они сигнал для вызова заградительного артиллерийского огня? Достаточно ли у них ракетниц и сигнальных ракет к ним?

Артиллерийский огонь прекратился. Стемнело. У меня еще не было поименного списка моего взвода.

Разносчики пищи ушли. От Ламма прибежал посыльный:

– Господин лейтенант спрашивает: в полном ли комплекте материальная часть легких пулеметов? И нужно провести светомаскировку блиндажей, чтобы ночью не было ни одного огонька. На рассвете, от четырех до шести, всем быть в полной боевой готовности, не спать.

Я снова пошел по отделениям и передал приказ лейтенанта. Потом обошел часовых и проверил, знают ли они все главные точки на местности.

Мои люди проявили интерес к овладению пулеметом. Они рассматривали все, чтобы знать, что с чем и как взаимодействует. Я подивился их старанию.

Было уже за полночь. Пустой желудок давал о себе знать. Сегодня опять выдали лишь сухари и сваренные в сельтерской воде кубики овощей. Разносчики пищи ушли четыре часа назад.

Я бродил по позиции, осматривал местность и расстановку часовых.

В половине четвертого пришли наконец тяжело нагруженные разносчики пищи. Один нес жестяной ранец с водой. Другой – тяжелый мешок с хлебом.

– Где вы так долго пропадали?

– Поначалу мы заблудились, – рассмеялся Израель. – Потом ждали кухню, она еще не подошла, так как дорога обстреливалась. Она вообще не могла подойти раньше полуночи, потому как им невозможно пройти через высотку там, позади, пока не стемнеет. Ну, а оттуда до нас полтора часа ходу. Господин фельдфебель велел передать, чтобы на кухню ежедневно сообщали о количественном составе взводов, а то ему никогда не известно, кто ранен. Они вообще-то не знали, что мы потеряли так много людей. Потому отправили невесть сколько хлеба.

Пища по дороге остыла. Мы экономили сухой спирт и съели все, не подогрев. У нас были еще две гинденбургские горелки, но одна почти совсем прогорела.

Между тем было уже четыре часа. Я приказал застегнуть поясные ремни и пошел в другие отделения. Там либо позабыли приказ, либо не очень-то торопились. Пойти, что ли, к Шацу? Да, может, он и не знает о приказе. Я нашел их всех спящими. Разбудил Шаца и сказал ему об этом. Он нехотя поднялся, сел за стол. Но своих людей не разбудил. «Меня это не касается», – подумал я и пошел к часовым.

Медленно светало. Начала вырисовываться гора со своими двумя вершинами. Сзади загрохотала наша артиллерия. Снаряды с воем проносились над нами и падали там, вдали. Французская артиллерия молчала.

Я заметил небольшое возвышение шагах в тридцати от меня. Нельзя ли использовать его для установки там пулеметов? Я пошел туда и стал ложиться поочередно во все воронки, проверяя поле обстрела из них. Вдруг я услышал позади шаги.

– Доброе утро, Ренн! – сказал Ламм, держа руки за спиной. – Я только что был в твоих блиндажах и у часовых. Все в порядке. Но Шаца я пропесочил основательно.

Он слишком ленив, и даже не удосужился будить своих людей.

Я удивился: Ламм все время улыбался и держал руки за спиной, что было совсем не в его привычке.

– Слушай, – сказал он, – вчера был неподходящий момент… – Он рассмеялся и протянул мне пакет в газетной бумаге. – Ведь у тебя вчера был день рождения?

Я не сразу нашелся, что сказать.

– Откуда ты знаешь?

Он, улыбаясь, покачал головой:

– Угадай… Нет, не сможешь – слишком уж это просто. Я листал недавно список личного состава, наткнулся на тебя и взял себе на заметку. Да ты посмотри, что там.

Я развернул пакет. Сверху лежала пачка сигарет, а под ней книга «Похождения Симплиция Симплициссимуса»[6]6
  Произведение выдающегося немецкого писателя Ганса Якоба Кристоффеля Гриммельсгаузена (1625–1676), в котором в традициях нравоописательного плутовского романа реалистически изображены бедствия Германии в период Тридцатилетней войны. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

– Знакомо?

– Нет, никогда даже и не слышал.

– Так это как раз для тебя. Ты такой же вот… Ну, а сейчас время караула прошло. Я устал.

VII

– Ренн! – услышал я чей-то голос.

Я проснулся. В блиндаж проникал только слабый свет с лестницы. Кто-то приближался ко мне. Снаружи доносились глухие разрывы.

– Что случилось?

– У нас уже трое раненых, и нас беспрерывно обстреливают.

Я быстро встал и побежал вверх по лестнице. Слева, над орудийным окопом Вейкерта, – крапп! крапп! – взмыли ввысь большие белые облака пыли.

– Где находились те трое, которых ранило?

– Один на посту у блиндажа, двое других – впереди у легкого пулемета.

– Какие посты сейчас на месте?

– Только один впереди.

– Вейкерт должен снять его! Мы поведем наблюдение отсюда вместо вас.

Посыльный нерешительно двинулся по лестнице. Но, высунувшись до уровня, на котором пролетали снаряды, бросился бежать, мелькая среди берез.

Я уселся на верху лестницы у входа в блиндаж. Правильно ли было снимать пост? Пожалуй, правильно. Но нужно доложить Ламму.

Я спустился вниз, разбудил Вольфа и послал его с донесением. Потом снова сел наверху. Усталость одолевала меня, я был вконец измучен. К тому же нестерпимо чесалась шея. Я стянул мундир и осмотрел воротник. Ничего не было. Но в галстуке был целый выводок молодых вшей. Я снимал их и выбрасывал. Этого еще не хватало! Я снял и рубашку. Ворот истерся. В расползающемся шве сидело еще несколько штук.

Снаружи светило солнце, но на лестнице было холодно. Я снова оделся. Кругом грохотало и гремело, клубы извести подымались в воздух. Я опустил глаза.

Раммс!

Я вскочил. Кажется, я чуть было не заснул. Теперь они, похоже, ведут огонь прямо сюда? Над головой в синем небе послышалось жужжание. Два маленьких аэроплана делали небольшие круги. При поворотах они серебрились. Дальше на стороне французов кружил большой аэроплан с широкими крыльями и хвостовым оперением, но без фюзеляжа. Это был французский корректировщик.

Тра-та-та-та! Пулеметная очередь в воздухе. Два немецких самолета шли косо один за другим прямо на маленькие серебристые аэропланы. Те взмыли. Потом один пошел вниз, преследуемый сзади. Белые разрывы шрапнели взметнулись ввысь с французской стороны и застыли в воздухе как белые барашки.

Вдруг я увидел, как один серебристый аэроплан начал падать – все быстрее, быстрее. Одно крыло оторвалось и закачалось в воздухе, как лист бумаги. Затем оторвалось и второе крыло. Аэроплан падал отвесно вниз, вверх хвостом – над ним змейкой вился дым. Он горел и упал где-то далеко в лесу.

Краммс!

Кусок известки задел мой левый рукав.

Прибежал Вейкерт.

– Наш блиндаж разрушен! – крикнул он.

– Где остальные?

– Не знаю. Наш пулемет выведен из строя!

Появился еще один.

– Раненые есть?

– Да, Штоль-Аугуст, но ранение легкое.

– Где остальные?

– Где-то здесь.

– Давай всех сюда!

Он выбежал.

Люди стали подходить. Только у двоих были винтовки. Все возбужденно говорили, перебивая друг друга.

– Весь блиндаж раздавило.

– Болтай больше! Я выбрался последним. Только две балки рухнули.

– Да нет, я же видел, как обрушился весь потолок.

«Что мне с ними делать?» – думал я.

Возвратился Вольф от Ламма.

– Господин лейтенант благодарит за сообщение. Он наблюдает сверху за происходящим здесь. Когда смотришь оттуда, сверху, то и вправду кажется, что здесь уже никого не должно быть в живых.

Я послал Израеля сообщить о новых потерях и о воздушном бое.

Оставаться с этими взбудораженными людьми я не мог – мне нужно было обдумать, что теперь предпринять. Поэтому я побежал к Зендигу. В его расположении пока было еще не так много попаданий. С лестницы его блиндажа можно было видеть Белую гору, которая тоже находилась под мощным обстрелом, но уже со стороны немецкой артиллерии. Около двух часов пополудни огонь там начал стихать. Тише стало и у нас.

Я вернулся в свой блиндаж, немного поел. Затем лег поспать. Люди Вейкерта перенесли сюда свои вещи и уже спали.

– Ренн! – услышал я голос Израеля. – Господин лейтенант сообщает, что сегодня вечером ожидается наступление французов. К пяти часам все должно быть в боевой готовности.

– Хорошо, – сказал я и попытался снова заснуть. Впрочем, может быть, следует заново перераспределить людей? Да и Вейкерту нужно выделить новый пулемет. Но у него осталось только шестеро людей.

Охваченный беспокойством, я встал и вышел. Белую гору обволакивало облако пыли, и там ничего нельзя было различить. Обе артиллерии вели мощный огонь. Наши аэропланы поднимались сзади и довольно низко пролетали над равниной. Позиции Ламма снова были под огнем.

Я пошел в разбитый блиндаж и нашел там семь ящиков с пулеметными лентами. Я взял два и послал принести остальные.

Краммс!

– Это какой-то особо тяжелый снаряд, – сказал Хартенштейн.

Люди Вейкерта, запыхавшись, притащили ящики с патронами.

– Они летят как раз сюда!

Ра-рамм!

– Черт подери! Это предназначалось нам!

Мы сидели и ждали. Было уже пять часов. Пока они так палят, в атаку они не пойдут.

Зендиг прислал доложить: его часовой впереди убит, и он выставил нового часового в более защищенное место.

– А ведь они, пожалуй, и отсюда нас выбьют! – сказал кто-то из отделения Вейкерта.

– Заткнись! – сказал Хартенштейн. – Кваканьем не поможешь!

Обстрел продолжался. Один раз блиндаж тряхнуло.

Через полтора часа все смолкло. Я вышел. Только где-то совсем далеко погромыхивали пушки.

Пришел посыльный от Ламма.

– С наступлением темноты вы должны перейти на новую позицию. Господин лейтенант будет ждать тебя наверху, вон там, где темнеют сосны.

– Так далеко впереди?

– Он сказал: чем дальше вперед, тем меньше артобстрел.

VIII

Когда стемнело, мы поднялись; позади нас длинной цепочкой потянулись пулеметчики. Мы прошли по вспаханному снарядами лугу и затем – краем леса вверх по склону. Неожиданно мы натолкнулись на проволоку – в этой тьме, в лесу ее совсем не было видно. Я думал, что проволоки всего несколько рядов, но дальше опять все время натыкался на нее; к тому же местами она была натянута, а местами лежала свободными петлями. Препятствие было около семи метров шириной. Я оставил людей, которые медленно продвигались с пулеметами позади, а сам с Израелем и Вольфом пошел вперед.

– Ренн! – тихо окликнули меня слева. Это был Ламм. Он стоял в покинутом расположении батареи.

– Я наблюдал сегодня сверху за огнем, который вели по вашим укрытиям, – шепотом сказал он. – Я испытывал адский страх. Сегодня здесь был господин полковник, и мы с ним обсуждали эту позицию. На первый взгляд занимать ее было бы, конечно, просто сумасшествием. Однако вполне очевидно, что она не будет обстреливаться. Но французы, разумеется, не должны подозревать, что мы здесь… Мы попросили соседнюю дивизию выдвинуть сторожевую заставу дальше вперед. Ты выясни, сделали ли они это. Больше я уже в таких делах никому не доверяю.

Наши орудия между тем вели равномерный огонь сзади, и снаряды, подвывая, проносились над нами. Их разрывы слышны были удивительно слабо, хотя они рвались не слишком далеко.

– Что это за снаряды? – спросил я.

– Да, ты ведь еще не знаешь. Это снаряды «зеленый крест», очень неприятные химические снаряды. Ими наша артиллерия будет теперь каждый вечер обстреливать переднюю линию французских окопов.

Мы распределили блиндажи – четыре бывших артиллерийских блиндажа, довольно тесных и скверно построенных. Я занял крайний справа.

– Здесь все не поместятся, – сказал я Ламму.

– Об этом я подумал. Остальные разместятся наверху.

– Как это понимать?

– Пойдем! Один командир отделения и начальник легкого пулемета пойдут с нами.

Я взял Вейкерта и Бранда.

– Не шуметь, – прошептал Ламм.

Мы спустились вправо вниз. Здесь также было проволочное заграждение по пояс человеку. Мы осторожно, один за другим, пробрались сквозь него. И увидели овраг с плоским дном – он уходил вперед и направо. В нем было мрачно. На дне между низенькими сосенками тут и там – воронки от снарядов.

– Здесь разместится отделение с легким пулеметом.

– Но если мы откопаем окоп, французы сразу обнаружат нас.

– Вы должны окопаться так, чтобы при фотографировании с воздуха окопы были похожи на воронки от снарядов.

– Господин лейтенант, – сказал Вейкерт, – но у нас совсем нет прикрытия справа.

Я посмотрел на правый склон оврага, который шел круто вверх. Дальше чем за двадцать шагов ничего не было видно.

– Вы что, совсем ничего не понимаете? – зашептал Ламм. – Сверху, где находится Ренн, низина в этом месте не просматривается. Вы располагаетесь здесь и прикрываете правый фланг Ренна. Сами вы ничего не видите справа, но зато Ренн видит все справа до Белой горы. Он выставляет сверху пулемет только для вашего прикрытия. Он будет бить наискось над вами. А взвод Лангеноля расположен слева таким образом, что он своим пулеметным огнем может поливать весь луг перед Ренном. В моем же расположении – взвод Тренте с двумя станковыми пулеметами, готовыми выдвинуться туда, где опасность. Вы должны мне все-таки доверять.

Мне стало стыдно, что я не увидел всего этого сразу.

Значительная часть ночи ушла на расставление постов и пулеметов. Затем я с Израелем пошел в соседнюю дивизию. Сторожевую заставу я нашел выдвинутой вперед по сравнению с прежней всего лишь на двадцать метров. Теперь мы находились метров на пятьсот – шестьсот впереди нее. Когда я вернулся, разносчики пищи были уже здесь. Израель рассказывал, что во взводе Лангеноля ранило двоих. А пока что подошло время, когда нам надлежало бодрствовать с пристегнутыми поясными ремнями. Было еще темно. Я спустился в овраг и стал отыскивать занятые воронки.

– Осторожно! – долетело вдруг до меня откуда-то снизу.

В кустах зашевелилась круглая стальная каска. Я узнал голос Бранда. Я наклонился вниз и увидел, что там вовсе не куст, а укрытие из сосновых веток над ямой. Под ветками был спрятан пулемет.

– Где остальные? – спросил я.

– Здесь внизу. Мы отрыли яму внизу пошире прямоугольником и соорудили сиденья – натаскали дерева сверху, где стояла батарея.

Я стал продвигаться дальше. У Вейкерта яма была расширена сверху немного, но не прикрыта. Внизу они натянули палатку, которая днем должна была выглядеть, как тень от воронки.

Небо между тем посветлело. Я поднялся выше к батарее, которая из оврага казалась укрепленной возвышенностью.

В нашем блиндаже имелось два выхода, один – к Белой горе, где я устроился вместе с Израелем и Хартенштейном. Оба эти парня пришлись мне по душе, особенно весельчак Израель. Он сидел, ел хлеб и отрезал мне кусок. Белая гора отливала голубоватым светом, будто светилась изнутри. И лишь участки леса проступали на ней черными пятнами.

– Гора похожа на верблюда, верно? – сказал Израель.

– Ты небось хотел сказать на дромадера, – заметил Хартенштейн. – У нее же два горба.

– Ты когда-нибудь видел дромадера? – спросил Израель, помолчав.

– Да, в Гамбурге.

– Ты во многих местах побывал?

Хартенштейн махнул рукой – хватит, мол, болтать.

Запел зяблик. Он сидел, похоже, на березе, которая виднелась шагах в пяти за блиндажом, светлея на темном фоне сосен.

Израель бросил крошки хлеба под дерево.

Зяблик пел.

Хартенштейн бросил туда же кусочек консервированной колбасы.

Я смотрел на березу. Концы веток уже немножко зазеленели… Можно ли будет сменить посты днем, оставаясь незамеченными? Я спустился в блиндаж. Узкий проход вел из него в следующее помещение, из которого был второй выход в другую сторону. Я вышел. Тут я был прикрыт со стороны Белой горы. Орудийные окопы располагались, примыкая плотно друг к другу. Из окопа выглядывала только голова часового; он мог осматривать местность справа и впереди, где подымающуюся вверх поляну ограничивал густой лес. Но круглая каска была хорошо видна. Может, ее следовало бы замазать мелом? Но позади нас темный лес. На его фоне она будет еще заметней. Я взял сбитую березовую ветку и обвил ею каску часового. Он засмеялся. Однако бросающаяся в глаза круглая форма каски была теперь несколько замаскирована.

В следующем окопе часовые у пулемета стояли слишком высоко. Я, не спрашиваясь Шаца, переставил их ниже и велел прикрыть пулеметы ветками. Брошенные под березу крошки хлеба исчезли.

Мы легли спать. Тягостное чувство чуть заметно шевельнулось во мне. Только бы французы пошли в наступление, тогда нас, пожалуй, сменят.

IX

Не проспал я и часа, как меня разбудили:

– Там господин майор и господин лейтенант.

Майор хотел только осмотреть новое расположение и распорядился, чтобы ночью выдвинули вперед посты подслушивания. Оба пробыли здесь недолго.

Меня опять стали донимать вши. Я поискал вшей и снова лег. Около десяти часов меня разбудил Израель:

– Внизу в овраге, кажется, кого-то ранило.

Я пошел к правому выходу и услышал стоны. Но что я мог поделать? Днем спускаться туда нельзя.

На Белой горе и у большой траншеи позади нас снова выросли клубы облаков, похожие на деревья.

Я пошел к следующему часовому и велел ему внимательно следить за левым склоном Белой горы и немедленно сообщать, если он что-нибудь заметит.

– Нельзя ли мне получить бинокль? – спросил он.

– Попрошу для вас.

Я пошел налево по крутому склону.

Сс-крэмм! – пронеслось прямо надо мной в низину. Здесь лес стоял еще почти целехонек.

Справа находился нужник с косо снесенной снарядом крышей. Я вошел и присел. Никакой бумаги кроме писчей у меня при себе не было, и я стал оглядываться, ища чего-нибудь подходящего. Тут я увидел голую ногу, торчавшую справа из кучи щебня. Нога отливала желтизной.

Шш-парр! Шрр-крэпп!

Я устремился дальше. Лес поредел. Здесь, справа на крутом склоне, были окопы – с одеялами, ранцами, противогазами. Слева, возле большой кучи щебня, я увидел голову в стальной каске. Часовой удивленно смотрел на меня.

– Где находится господин лейтенант?

– Здесь!

Я спрыгнул в узкий проход. Там была лестница.

Раммс!

Кто-то прошептал из темноты:

– Ну шуми, господин лейтенант спит!

Глаза постепенно привыкали к полумраку.

– Передашь господину лейтенанту, что нам нужен бинокль и что в окопе, кажется, один ранен.

Грохот не прекращался. Я сел и стал ждать, когда наступит передышка. Но беспокойство одолевало меня – ведь я никому не сказал, куда ушел. Я выскочил из щели и припустился по склону. Здесь было тише. Я замедлил шаг. В одном месте была натянута в несколько рядов колючая проволока. Я осторожно пробрался через нее и увидел на земле кисть руки. Она лежала на земле – почерневшая, словно с нее содрали кожу. Маленькие черные жуки копошились на ней. Я наклонился: может, узнаю – чья? Нет, я не мог признать.

Перед своим блиндажом я встретил одного из пулеметчиков Шаца. Похоже, он поджидал меня.

– Ты можешь обрисовать нам обстановку? Шац ничего не говорит. И кому мы здесь, собственно, подчиняемся?

– В том-то и дело, что мне!

– Послушай, обговори все с нами! Этот Шац не имеет никакого представления о пулемете. Он только недавно прибыл из тылового района, и наш командир роты вроде бы даже не знает, что это за тип.

– Я охотно вас проинструктирую. Но для этого вы должны прийти ко мне. Я не могу забрать вас у Шаца, так как он старше меня по службе.

– Старше по службе! Он лентяй и трус! Нам нужен порядочный командир, это все говорят!

Я снова лег спать. Но вскоре пришли оба командира пулеметных расчетов. Я снова поднялся. Скорее бы начали атаку французы и нас бы сменили! Долго такое не выдержишь.

Когда стало смеркаться, заговорили и наши орудия. Я пошел с секретами вперед на луг. Светила луна. В воронках от снарядов залегли глубокие тени. В одной воронке лежал солдат с винтовкой наизготовку.

– Секрет уже выдвинут вперед? – спросил я шепотом.

– Нет.

Мы пошли туда. Солдат был мертв.

Чуть дальше в воронке сидели двое, прислонившись к стенке, тоже мертвые.

Я разместил секреты в воронках и пошел в овраг. Бранд стоял возле своего окопчика; его трясло.

– Что с тобой?

– Не знаю. Вот уж который день так.

– Здесь ранило кого-нибудь?

– В следующем окопе двоих. Они уже ушли.