Текст книги "Война"
Автор книги: Людвиг Ренн
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
Не знаю, сколько дней мы шли. Да и вообще подробности этих переходов стерлись у меня в памяти. Мы стали молчаливы. Дождь лил изо дня в день. По ночам мы мерзли в промокшей одежде. Ввели в бой наш третий батальон, и однажды ночью он вернулся с большим недочетом солдат и без единого офицера. А если и с нами будет так? Я старался не думать, но мысль эта все-таки закрадывалась. А мы шли все дальше на север, позади линии фронта.
Однажды пополудни присели мы с Гартманом за домом на корточки. К самой стене мы добраться не могли, потому что там росла крапива.
– Слушай, – сказал Гартман, – ты мою невесту знаешь?
– Нет. – Не знаю почему, но только стало мне в ту минуту как-то не по себе: в роте он самый видный парень, подумал я, только очень уж мрачный.
– Если со мной что случится, – сказал он, уставясь в землю между своих колен, – ты ей напиши. – Он разволновался, но не хотел подать виду. – Мои старики не желают ее знать, а ее старикам не по нраву я. – Он вытащил из кармана кусок газеты, разорвал его на части. Страх как неторопливо он это делал. Что же мне ему сказать?
– Ее зовут Ханна Зейлер и живет она на Адольфи-штрассе, тридцать один.
Мы поднялись и вошли в дом. Он стал чистить свою винтовку. Чтоб не подражать ему, я начал бриться.
Вейс снял мундир и рубашку, стал умываться. Его предплечье сияло всеми цветами радуги.
– Почему ты не захотел тогда в госпиталь? – спросил я.
– Я ведь знаю, каково лежать в госпитале во время похода. В роте куда лучше, здесь все же о тебе позаботятся.
– Почта прибыла! – закричали снаружи.
Цише выбежал.
Он принес мне письмо и положил на ранец. Я увидел почерк матери. Мне захотелось сперва побриться и вымыться.
В дверь заглянул Эрнст.
– Немедленно заканчивайте! – И тут же исчез.
Мы запихнули вещи в ранцы. Туда же я положил и письмо.
На улице уже шло построение.
– Мы продвинемся к Сент-Мари, – сказал Бём. – А что нам надлежит там делать, я еще и сам не знаю!
По широкому лугу мы шагали к лесу. Тем временем стало темнеть.
Остановились и уселись в кювете. Многие тут же заснули. Мне не спалось. И еще этот дурацкий телеграфный столб торчит перед глазами! Если бы хоть чем-то заглушить страх! Эх, если бы напиться! Да нет, пьяным в бой не пойдешь. Мне даже тошно стало от этой мысли. Хоть бы знать, как долго может это еще продлиться, хоть бы местность знать, где наступать будем!
– Господина лейтенанта просят к командиру батальона!
Бём поднялся и ушел.
Я проснулся. Ноги мои торчали где-то вверху в пустоте. Сам же я совсем сполз в канаву. Колени ломило. Штаны промокли.
Я полностью очухался и чувствовал, что больше не засну. При мысли о еде и куреве меня начинало мутить, что совсем негоже перед атакой. Почему я должен снова лезть под пули? А о других мне дела нет. Не до нашей роты, понятно, а до других рот. Пускай себе идут в атаку, а с нас уже хватит. Мало одного раза, что ли?
Кто-то со всех ног мчался по дороге.
– Третья рота?
– Да.
– Быстро построиться и без шума!
– Выходите на дорогу! – тихо приказал Эрнст.
Мы тронулись. Через несколько шагов лес поредел. Проглянули дома и церковь с невысокой шатровой кровлей. На дороге стояли офицеры.
– Следуйте за мной! – негромко скомандовал Бём. – Батальон пойдет в наступление.
Быстрым шагом он двинулся по деревенской улице.
– Стой! – шепотом приказал он. – Передайте дальше: командиры взводов ко мне!
Командиры стали навытяжку.
– Вольно! Нам предстоит вытеснить французов вон из того леса, что впереди. Наша рота – посередине. Когда мы выйдем из деревни, второй взвод пойдет направо, третий налево. Линия фронта проходит чуть правее. Проследите, чтобы ваши люди не потеряли друг друга в темноте, и ни одного громкого слова! Теперь вперед!
Эрнст построил роту.
Справа и слева стояло по домику. Мы свернули с дороги на луг. Справа тянулась насыпь. Никакого леса еще не было видно. Я слышал, как с двух сторон гремят шанцевым инструментом проходящие вперед взводы.
Мы взобрались на железнодорожную насыпь. Впереди метрах в трехстах от нас увидели лес. Спустились по крутому откосу.
Слева прозвучал одиночный выстрел! Лес был уже близко, Эрнст скомандовал шепотом:
– Рассыпаться в цепь!
Я бежал впереди своего отделения. Эрнст – впереди меня, вытаскивая на бегу пистолет из кобуры.
Беспорядочный ружейный огонь слева!
– Вперед, марш, марш! – кричал лейтенант.
Два выстрела прямо из леса в упор! До опушки еще шагов двадцать.
Нас поливают ружейным огнем. Я вижу вспышки в лесу.
Лейтенант бросился на землю. И я рядом с ним.
Кто-то рванулся вперед и упал. Мелькнула мысль – верно, Цише… Что делать – стрелять? От выстрелов трещат барабанные перепонки. По всей опушке вспыхивают красные огоньки.
Вот пронеслось над самой головой! Уткнулся подбородком в траву. Вдавился плечами в землю. Слева строчит французский пулемет.
Бём пошевелился.
Бьет совсем рядом! Слышен треск выстрела. Который же теперь час? Может, уж рассвет скоро.
Огонь немного утих. Слева строчит пулемет.
Шш! Шш! Шш! – пронеслось над головой и ударило в деревне у нас за спиной.
– Назад! – передал шепотом Бём.
Я переложил винтовку в левую руку и стал отползать.
Рядом с правой рукой в землю вонзилась пуля.
Шш-парр! Шш-панг! – пронеслось над ухом и ударило в железнодорожную насыпь.
Я пополз дальше. Брюки задрались. Впереди утихло. Только справа – частая стрельба, а слева через короткие интервалы – пулемет.
Верно, мы им уже не видны, подумал я, и чтоб легче было ползти, приподнялся над землей.
Справа лежал тот, кого скосило в начале атаки.
Я пополз к нему. Он не шевелился. Может, это и не Цише?
Я подполз ближе. Это был Эрнст. Левая рука у него была наполовину придавлена туловищем.
Я тронул его за плечо. Он был недвижим. Я осмотрел карманы и взял его вещи.
Потом поглядел вперед. Там темной стеной стоял лес. Может, рискнуть приподняться теперь? Встал на колени. Слева выстрел. Но мимо! Ясное дело – я виден им на фоне неба.
Ползу дальше.
– На помощь! – шепот слева. Вижу: Шанце из моего отделения.
– Куда тебя?
– Обе ноги! – стонет он.
Как мне ему помочь?
– Идти можешь?
Зз-крамм! Рам! Рам! Рам! – ухнуло где-то сзади.
Он попытался подняться.
– Нет, не могу.
– Постараюсь прислать к тебе на подмогу.
Он беззвучно плакал. Ну как мне ему помочь? Что, если рассвет застанет его здесь, вблизи французов? Я попытался взять его под мышки и потащить.
– А-а! – вырвался у него сдавленный крик боли.
Нет, не получается.
Я встал.
Выстрел слева.
Я двинулся дальше.
Слева лежит еще кто-то.
– Кто это?
Он не ответил, только чуть пошевелил рукой. Он лежал на спине.
Я наклонился над ним. Глаза Гартмана, но совсем черные, пустые!
Я взял его за руку и, замирая от страха, с силой сдавил ее, думал – может, приведу его в сознание. Но он вроде как ничего не почувствовал.
Я отпустил его руку и выпрямился.
Надо бы забрать его личные вещи, подумал я. Но пошел дальше.
Впереди переговаривались двое.
– Его надо бы посадить на винтовки, – говорил Бём.
Снова застрочил пулемет.
– Мне никак не ухватить, – сказал Цише.
Я подошел уже так близко, что мог разглядеть Цише, который стоял, подняв вверх правую руку с оттопыренным большим пальцем.
Я помог Бёму нести раненого на двух винтовках. Ему угодило в сустав правой стопы.
– Уже светает, – сказал Бём, – а нам нужно еще перелезть через эту проклятую насыпь.
Светало и правда со страшной быстротой. На фоне светлеющего неба отчетливо выступила железнодорожная насыпь. На нее вскарабкались несколько человек и обозначились четкими темными пятнами там наверху.
Так – так – так – так – так! – застрочил пулемет, и прогремело несколько ружейных выстрелов.
Один покатился с крутого откоса насыпи обратно вниз; остальные спрыгнули и подошли к нам.
Теперь нас стало семеро, а тот, что с повязкой Красного креста, оказался Вейсом. Только он двигался как-то странно!
– Надо окопаться, – сказал Бём. – До вечера нам не вернуться назад!
Мы осторожно посадили раненого в голеностопный сустав. Цише помогал левой рукой.
Бём распорядился:
– Ренн копает здесь, я справа от него, а рядом – те двое из второй роты. Вы, Цише, отдайте вашу лопату мне, а сами будете караулить. Поглядите-ка вокруг, может, тут есть еще такие, что тоже не смогли пробиться назад.
Мы стали копать. Я уже не мог оказать помощь Шанце. Светало прямо на глазах.
На глубине двух ладоней я натолкнулся на белый известняк.
– Нет ли у кого кирки? – спросил я.
Никто не ответил. Копать известняк короткой лопатой было бессмысленно. Поэтому я снял слой черной земли и набросал ее в виде вала перед собой.
Потрескивали редкие выстрелы.
Шш – прамм! – бахнуло за насыпью железной дороги!
Теперь мой окоп стал достаточно вместителен для меня одного. Но ведь должно найтись место и для раненых. Я осмотрелся. Позади меня на спине лежал Вейс и тяжело дышал. Но сперва надо было закончить работу, лишь после этого я мог позаботиться о раненых!
Цише разыскал еще троих. Один из них стал копать левее.
– Сделай так, – сказал я, – чтоб мы могли потом соединить наши окопы.
Я торопился – время поджимало. Мой сосед тоже продвигался быстро, и мы уже скапывали последнюю перемычку между двумя окопами, как вдруг я заметил, что почти совсем рассвело. Я посмотрел вперед. В легкой дымке тумана уже отчетливо проступал лес, но…
– Господин лейтенант, – сказал я, – когда мы заляжем, французы смогут увидеть нас разве что с верхушек деревьев.
Бём поглядел туда.
– Ну, тогда я позволю себе закурить еще одну сигарету.
Он поднялся, повернулся спиной к ветру и сунул сигарету в рот.
Выстрел! Лейтенант упал на колени.
– Бандиты чертовы! Но я все-таки закурю! Тьфу! – Он сплюнул. – Это стоило мне двух зубов!
Пуля наискось процарапала ему губу. Я пополз к нему.
– Отставить! Язык у меня ведь еще цел! Вот и видно теперь, какую пользу приносит курево!
Но я видел, что ему все-таки очень больно.
Я подполз к Вейсу.
– А с тобой что?
– Я ранен в грудь.
Я помог ему перебраться в окоп.
Опираясь на левую кисть и правый локоть, приполз Цише. Верхний сустав его большого пальца распух и кровоточил.
– Перевязать тебя?
– Перевяжи лучше других! – сухо сказал он. Видать, ему было очень больно.
Между тем сосед слева перетащил того, что был ранен в голеностопный сустав, и разрезал ему сапог.
Я расстегнул Вейсу рубашку и мундир. Слева под ключицей была небольшая ранка.
– Повернись-ка на бок!
Я разрезал рубашку. Выходное пулевое отверстие тоже оказалось небольшим, и крови было немного. Я наложил ему повязку на спину.
– Есть у тебя пластырь? Иначе держаться не будет.
Зз! – низко просвистело над головой. Было уже совсем светло, а я неосторожно поднялся.
Я снова застегнул ему мундир и накрыл его шинелью и плащ-палаткой.
– Накрой меня с головой, – попросил он.
Цише сам, левой рукой, забинтовал себе палец и сунул его мне, чтобы я завязал узел.
– Ишь как он оттуда выглядывает – словно зверек из норки! – засмеялся он.
Лейтенанта еще не перевязывали. Индивидуального пакета у меня уже больше не было. И у Зейделя, моего соседа, – тоже.
– Эй, Вейс! – сказал я и немного откинул шинель. – Мне надо заглянуть в твои санитарные сумки.
Он дышал с трудом и не ответил. Видно, ему было больно дышать.
Я взял у него из сумки бинт и снова прикрыл его.
Где-то впереди то и дело раздавались отдельные ружейные выстрелы. Быть может, там расстреливали по одному наших раненых? Быть может, и Шанце убили, которому я пообещался помочь? А что я мог сделать?
Я подполз к лейтенанту. Он перевернулся на живот и время от времени что-то выплевывал. Я снял с него каску. Ну и ну! Все раненые – как дети! Я забинтовал ему голову от макушки до подбородка.
– Верно, я похож теперь на прачку! – сказал он.
– Только с бородой, господин лейтенант.
Мне надо было еще к тем, что справа. Но ползти до них было шага четыре, не меньше. Если те на деревьях сидят, то меня увидят.
Я пополз. Несколько капель дождя упало на траву. В окопе их лежало четверо – вплотную друг к другу. У одного была перевязана рука. Еще один лежал рядом с ним на боку, и мне стало жутко от его взгляда. Вместо рта, носа, подбородка и щек у него была багровая, налитая кровью опухоль. Голову он положил на край ранца, и кровь капала на землю. Я узнал его по лбу и глазам: это был Экольд. Как же его перевязать? Он не сводил с меня глаз.
– Как мне тебе помочь?
Он не ответил. Верно, не мог говорить.
– Вы тут должны поочередно нести дежурство, – обратился я к тем, кто остался невредим. – Мы у себя тоже так делаем. – «Экольд-то, должно быть, не может ни есть, ни пить!» – подумал я. А дождь капает ему прямо на лицо. Но оставаться здесь и разглядывать его, словно достопримечательность какую, не имеет смысла. Я пополз обратно.
– Теперь можешь спать, – сказал я Зейделю. – Когда устану, разбужу тебя.
– Накинь-ка на меня плащ-палатку и шинель, – сказал Цише. Я укрыл его.
Ползая туда и сюда, я весь вымазался раскисшей грязью и известняком. Дождь пошел сильнее. Он слабо шумел в траве. Если бы не этот шум, было бы совсем тихо. Моей плащ-палаткой был накрыт Вейс.
– Залезай ко мне под плащ-палатку, – сказал Зейдель. Это был совсем юный паренек – круглое лицо, круглые голубые глаза.
Мы тихо лежали рядом. Я проделал выемку в своем земляном валу, чтобы можно было смотреть и стрелять. Я лежал, а дождь постукивал по плащ-палатке. Я был совершенно спокоен, или мне так казалось. Время от времени всплывали разные видения: то будто под плащ-палаткой рядом Сокровище, то опять же не он, а Вейс. Но стоило забыться – снова Сокровище. Стучал дождь. Гартман-то все-таки умирал тогда!.. Верхушки деревьев – там над лугом – были недвижны, как неживые.
Под вечер я услыхал стон вправо от меня; стон повторился. Под плащ-палаткой закопошился Цише. Вейс, казалось, спал. Но через какое-то время он задвигал рукой. Я подполз к нему. В окопе стояла лужа. Я приоткрыл ему лицо.
– Тебе что-нибудь надо?
– Нет, – он улыбнулся, – мне хорошо.
Я хотел было тоже улыбнуться, но не вышло. Я накрыл его снова. Внутри у меня свербило: ведь он умрет! Но если ему хорошо? Однако нельзя же радоваться, когда кто-то умирает – пусть даже легко. Но быть может, это не так уж и страшно?
До меня снова долетели стоны.
Смеркалось. Потом стемнело. Я поднялся.
– Не попытаться ли нам сейчас перейти, господин лейтенант?
Он пробормотал что-то. Видно, уснул.
– Ах, уже темно?
Раненого в голеностопный сустав мы с Зейделем усадили на винтовки.
Вейс поднялся и заявил, что пойдет сам. Меня это удивило. Экольда пришлось нести.
Осторожно взбирались мы на железнодорожную насыпь. Вдруг левая нога у меня заскользила. Тот, на ружьях, приглушенно взвыл и крепче ухватил меня за шею. Мы перевалили через насыпь и пошли по направлению к деревне.
Навстречу нам двигалось много людей. Это был патруль и санитары с носилками. Мы передали им наших раненых. Цише и Вейсу я подал руку, но не нашелся, что сказать, – в голове было пусто. Прикоснуться к Экольду я не решился.
Мы четверо, оставшиеся невредимыми, пошли в деревню, и Бём с нами.
Мы вошли в темные сени. Бём постучал в дверь.
– Войдите! – крикнули оттуда.
Бём отворил дверь. При свете мерцающей свечи мы увидели, что там стоит в шинели наш батальонный командир. Окно было выбито.
– Бём! – воскликнул он и схватил его за руки. – Вы можете говорить? – спросил он и покосился на повязку.
– И даже курить, господин майор! – ответил Бём.
– Ну, это хорошо. А эти четверо чего хотят?
– Я вернулся с ними – они невредимы.
– И вчера их пришло не больше. Ступайте во двор напротив! У нас всего лишь одна рота в батальоне, под командованием лейтенанта Эгера.
Там во дворе стояли четыре походные кухни.
– Ренн! – воскликнул фельдфебель и подал мне руку.
По мне было уже все равно. Он стал меня расспрашивать. Не помню, что я ему отвечал.
На следующее утро мы отступили к Шайи.
Позиционная война
Позиционные бои в окрестностях ШайиI
Порой мне кажется, что те две недели в Шайи пригрезились мне во сне.
Когда вечером, после боя у Сент-Мари, я стал разбирать на постое свои вещи и открыл ранец, то обнаружил там письмо, еще непрочитанное, прибывшее два дня тому назад.
«Мой мальчик! Сын пастора Альфред погиб, только запамятовала где. Вчера была у них. Просили тебе кланяться. Пастор сказал: желаю вам счастья, которое уже не суждено нам и нашему единственному сыну. По лицу текли слезы, и вскоре он ушел к себе. Соберись как-нибудь, напиши ему. Ты так красиво умеешь это делать. Больше писать не о чем. Каждодневно о тебе молюсь.
Твоя мама».
Я вышел из дома. На улице я встретил людей из роты. Какая-то старуха бранилась у своих дверей. Собачонка с поджатым хвостом метнулась за угол дома. Я видел все это, но ничего не воспринимал.
Мои товарищи сидели у себя в квартире, курили и молчали. Или играли в карты – при этом ведь люди тоже молчат. Все были угрюмы и сердились, когда их расспрашивали о сражении. Мне это казалось непонятным. «Хоть бы меня кто расспросил!» – подумал я. Но однажды после обеда наш новый командир роты лейтенант Эгер стал расспрашивать меня, при каких обстоятельствах был ранен лейтенант Бём. Рассказывая ему, как Бём закуривал сигарету, я почувствовал облегчение, когда Эгер рассмеялся, потому что мне вдруг стало страшно говорить о том, что там случилось с остальными.
II
Обойдя деревню, я вернулся домой. Вечерело. В квартире укладывали ранцы.
– Чем вы тут занимаетесь?
– Снова выступаем – ты что, еще не знаешь? – ворчливо сказал один. Другие даже головы не подняли.
Я занялся своим ранцем. Руки меня не слушались. Почему снова вперед? На черта они нас здесь кормили от пуза, когда сызнова в бой?
Кто-то рядом со мной пробормотал что-то об этом проклятом поле смерти. Впрочем, не знаю, так ли я его понял. Знать бы хоть, по крайней мере, куда нас теперь гонят! Говорят, где-то впереди наши и они залегли в ста пятидесяти метрах друг от друга, а кое-где даже ближе. Как это так, боже ты мой, и как я это выдержу?
Мы построились перед домом. Нас оказалось около шестидесяти человек, остатки четырех рот. Площадь была залита лунным светом. Сейчас ротный нам скажет, что нас ждет.
Командиры взводов отрапортовали лейтенанту.
– Не в ногу, шагом марш!
Мы шли по дороге к Сент-Мари. Вошли в лес и остановились, как тогда, перед местечком. Будем еще раз атаковать?
Через полчаса из деревни вернулся Эгер.
– Не в ногу, шагом марш!
Мне казалось зловещим, что все так повторяется. Да еще этот молчун лейтенант.
Прошли деревню и вступили на луг, по которому пролегла теперь протоптанная тропа. Железнодорожная насыпь впереди лежала в тени, не освещенная луной. Когда мы подошли ближе, я заметил, что вверх по насыпи ведет глубокая канава. Один за другим мы полезли по канаве, лейтенант впереди. Наверху канава была настолько глубокой, что нужно было лишь чуть наклониться, чтобы пролезть под рельсами. И на той стороне насыпи канава тоже была глубокой. Внизу под нами я увидел залитую лунным светом траншею неправильной формы с белыми как мел выбросами земли.
– Взвод третьей роты, – обратился лейтенант к командиру нашего взвода, – вам надлежит продвинуться как можно дальше вправо. Где граница вашего участка, спросите на месте.
Мы шли извилистой траншеей, доходившей нам до колен. Я высматривал то место, где мы тогда целый день лежали вместе с ранеными, но не мог определить его.
Слева, наискось к нашей, примыкала вторая траншея. У нее был на редкость неряшливый вид, будто туда свалили всякую рухлядь. Я обогнул последний угол. Траншея стала широкой и глубокой, а справа ее перекрывала дверь от садовой калитки или что-то похожее на нее, увешанное плащ-палатками. Оттуда торчали две винтовки и две каски. Это часовые выглядывали из-под своей крыши. Все мы не могли проползти через узкое укрытие из плащ-палаток, поэтому вылезли из траншеи и пошли дальше.
Отделение, которое я должен был сменить, залегло в рукаве траншеи, накрытом ветвями и кусками дерна.
– Им надо бы выйти отсюда, до того как мы войдем, – сказал я своим. Став на колени, я сунул голову в укрытие. – Мы пришли сменить вас.
Оттуда выполз унтер-офицер и произнес длинную речь о том, что нам надлежит делать и чего нам делать не положено: нельзя громко говорить! Нельзя загрязнять траншею: до ночи должны терпеть! А перво-наперво – надо очень бдительно следить за неприятелем и при атаке с его стороны во что бы то ни стало удерживать траншею.
«А иначе на что мы здесь?» – сердито подумал я. Он еще многое говорил. Я даже не слушал – все равно не упомнить всего за раз.
– Это, я думаю, все. Впрочем, нет, ночью никто не должен спать, а днем пусть спит половина состава. Слева впереди, примерно в пятидесяти шагах, находится пост подслушивания.
– Высылали патруль из роты? – спросил я. – Хотелось бы знать: взяли опознавательные знаки и ценные личные вещи убитых или нет?
– Высылали, но я туда не ходил. А вы разве участвовали тогда в атаке?
– Участвовал, – подчеркнуто холодно сказал я.
– Прошлой ночью оттуда еще доносились крики раненых – наши секреты слышали. А днем там ничего не было видно.
Меня это взбаламутило. Атака была две недели тому назад. Никто не мог остаться в живых. А вдруг?
Отделение, которое мы сменили, ушло. Мы стали устраиваться в землянке. Было тесно. Потом я снова вышел на воздух. Мне хотелось пройти вперед, чтоб самому осмотреться. Но пока светила луна, об этом нечего было и думать.
Пришел наш взводный и тоже отдал все распоряжения, какие только мог. Я сказал ему, что хочу пойти туда.
– Об этом надо спросить у ротного.
Я опять обозлился.
– Вы хотите провести рекогносцировку? – спросил лейтенант Эгер. Он предостерег меня: я ни в коем случае не должен поступать опрометчиво и должен смотреть под ноги, чтоб не споткнуться ненароком и не выдать всех нас. Мне надлежит взять с собой двух человек, но мы должны идти на расстоянии друг от друга. Он все говорил и никак не мог кончить и, верно, не меньше получаса все давал мне полезные советы. К этому времени мой план уже изрядно мне осточертел. Не дети же мы? Больше никогда носа никуда не суну – разве что втайне от лейтенанта.
Я выполз из его землянки. Воздух был чист, и луна стояла уже низко над лесом позади нас. Я обсудил план рекогносцировки с Зейделем и еще с одним, но ни словом не обмолвился о том, что говорил лейтенант. Тем временем луна зашла.
Один из часовых подал знак:
– Шш!
– Что случилось? – зашептал я.
– Там, впереди, что-то движется.
Я пристально вглядывался во мрак, и мне тоже показалось, что впереди что-то темнеет. Может, там французский дозор?
– Стреляй, если снова зашевелится! – сказал я.
Мне стало не по себе. С ружьем наизготовку, очень осторожно мы выползли из траншеи. Черное впереди сделалось более рельефным и на диво тонким. Оказалось, это – столб. Рядом торчало из земли еще несколько таких же, перетянутых проволокой.
Мы должны были держаться середины левого края, так как в прошлую атаку шли оттуда – со стороны левого фланга. Мне вспомнились очертания группы деревьев, которые я видел на фоне неба, это-то место я и решил отыскать перво-наперво.
Мы тихо двинулись вперед. Трава была мокрой и почти не шуршала. Я сказал другим, чтоб не размахивали руками, так как в темноте этим легко себя выдать.
На земле что-то темнело. Я остановился в неуверенности; судя по расстоянию это мог быть и пост подслушивания.
– Стой, кто идет? – раздался шепот.
– Дозор третьей роты. – Я подошел к ним. – Скажите тем, кто вас сменит, что мы пойдем вперед, и будьте поосторожней с оружием.
Мы пошли дальше. Верхушки деревьев на краю леса уже отчетливее вырисовывались на фоне неба. Я нагнулся и пополз. Похоже, впереди что-то есть. Я продвигался очень медленно. То, что виднелось впереди, казалось слишком плоским для человека. Я находился за два шага от него. Что-то неестественно черное. Я протянул руку и пощупал. Оказалось, это одеяло, а под ним – ранец.
Вдруг я учуял какой-то запах. Ветер дул слева. Мы поползли туда. Проступали очертания каких-то предметов. Это были трупы. Пока остальные занимались убитыми, я искал глазами мою группу деревьев. Она должна бы находиться левее. И мы продвинулись влево, оставаясь на одной линии с убитыми. Гартман должен лежать немного дальше, впереди.
Я пополз чуть вперед и увидел в стороне одинокий труп. Это мог быть он. Но очертания деревьев выглядели иначе, чем в ту ночь.
Может, память подвела?
Я шепнул Зейделю:
– Я поползу вперед. А вы еще поищите здесь.
Приблизившись, я увидел, что лежит француз. Он уже смердил. Мундир на нем был разорван. Видно, его успели обыскать. Я поглядел по сторонам. Увидел еще одного. И это был Гартман. Я обшарил его карманы. Пусто. Но сумка для хлеба и ранец остались при нем. Чтобы снять их, я перекатил его на спину. Может, в ранце найдутся какие-нибудь личные вещи. Я пополз назад, таща за собой ранец и сумку.
Мы повернули обратно. Я ввалился в землянку лейтенанта Эгера.
Он спал. Я отдал ему изъятые документы.
– Фу, какая вонь, однако!
Внезапно справа от нас невдалеке разорвалось несколько снарядов.
Из-за леса ничего нельзя было разглядеть. Разрывы артиллерийского огня гремели, не прекращаясь. Мы стояли и прислушивались. Стлался негустой туман. И вдруг – у меня аж мурашки побежали по телу – словно бы зарычало какое-то животное. Или мне почудилось? Трещали ружейные выстрелы. Несколько пуль просвистело над нами.
– Меня ранило, – сказал один.
– Куда?
Он схватился за грудь и вытащил пулю, которая не проникла глубоко, потому что была уже на излете.
Ружейная стрельба стала затихать, артиллерийский огонь – тоже, и вскоре наступила тишина.
– Что это было? – пробормотал кто-то.
Мы залезли в наше логово. Я прислонился к стене. А ноги вытянуть не мог, потому что кто-то улегся поперек.
– Не наступи мне на мордуленцию! – раздался чей-то голос.
– А ты не подставляй ее мне под ноги.
– Мой нос прекрасно служил мне все это время.
Я проснулся к полудню. Выход был завешен мешковиной, и сквозь щель проникало немного дневного света.
В глиняные стены землянки были воткнуты колышки, на которых лежали хлеб, колбаса и сигареты.
– Ну и вонища у вас! – ругался Зейдель.
– Да, к тому же еще и холодина!
Я вылез наружу. Солнце освещало поляну. Мы решили проветрить немного нашу берлогу – запустить свежего воздуха, но я вскоре запротестовал:
– Только-только стало тепло и уютно, как вы все упустили!
Мы не спеша позавтракали, пригреваемые солнечным теплом. Потом я написал письмо невесте Гартмана.
Пополудни два снаряда пронеслись над нами и ударили в железнодорожную насыпь. Затем опять все стихло.
Через некоторое время пришел взводный и рассказал, что сегодня поутру чернявые атаковали соседний полк и все до единого полегли, вроде как стрелковая цепь, перед нашей линией огня.
Три дня стояли мы на позициях. Потом отступили за Шайи, а через три дня вернулись обратно. Наш блиндаж все усовершенствовался, обрастал полками для походных котелков и гвоздями в потолке, к которым подвешивали колбасу и хлеб, чтобы они не достались крысам.
Так как блиндаж полностью закрывал проход из траншеи, мы прорыли обходную канаву и ходили теперь по ней… Начали строить и отхожее место, чтоб можно было оправляться и днем.
III
Между тем прибыло пополнение. Это были вполне внушительные вояки из ландвера[5]5
Запас 2-й очереди.
[Закрыть], в большинстве своем унтер-офицеры и ефрейторы. Поэтому, разумеется, я не мог уже оставаться командиром отделения.
Лейтенант Эгер построил нас по росту. При этом Зейдель оказался крайним на левом фланге, а я, как самый высокий, попал в самую гущу пополнения.
Лейтенант распустил нас и не сказал, куда мы станем на квартиры. Люди бранились, так как попривыкли друг к другу, а теперь оказались в разных частях.
По улице проходил ротный фельдфебель. Я передал ему список состава отделения, который он от меня требовал, и пожаловался, что лейтенант рассортировал всех людей.
– Так дело не пойдет! – воскликнул он. – Ведь состав бывших четырех рот обеспечен питанием, жалованьем и всем прочим раздельно! Не могу же я повзводно перебирать всех людей как малину! Сейчас пойду к господину лейтенанту.
Я обрадовался: фельдфебель выложит ему все напрямик. Но не помогло. Поступил приказ: расквартироваться по-новому. Мне пришлось перебраться к бородатым ландверовцам. С окопной жизнью они быстро освоились и следили друг за другом – чтобы дежурства и все работы выполнялись точно. Поначалу мне это даже нравилось. Но потом я крепко с ними заскучал. С серьезным видом они говорили только о своих женах. Всех их уже потрепала жизнь.
IV
Нас сменили, и мы отошли за Шайи.
Однажды распространился слух, что прибыло новое пополнение – много офицеров и добровольцев.
Этой ночью в нашей комнате стало по-настоящему холодно. Два стекла в окнах были выбиты, а вместо них кое-как вставлены картонки.
Взяв треснутый таз, в котором все мы мылись и брились, я пошел утром за водой. Было еще туманно, но солнце уже начало пригревать.
Я помылся.
Быстро вытерся и выбежал наружу. Пополнение выстроилось вдоль улицы перед домом, где квартировал командир полка; офицеры стояли перед строем, и третьим стоял лейтенант Фабиан. Я волновался – увидит ли он меня. Он похудел, побледнел и казался серьезным.
Вышел из дома полковник, обошел строй и приказал распределить пополнение. Потом подразделения разошлись. Фабиан со своей частью шел прямо на меня.
– Ренн! – воскликнул он. – Вот кого из старой шайки еще можно здесь встретить! – Он протянул мне руку.
– Получит ли господин лейтенант снова нашу роту?
– А вы будете рады?
– Все будут рады, господин лейтенант! – воскликнул я.
Я побежал к Зейделю и сообщил ему новость.
– А не мог бы я остаться в вашей роте? – печально спросил он.
– Как тебя понять?
– Так нынче же четыре роты снова переформировывают, и я, боюсь, никого уже и не увижу из моих старых товарищей.
– Знаешь! Попроси-ка нашего фельдфебеля, чтоб тебя к нам зачислили, только не тяни! При неразберихе с новым переформированием это вполне может выгореть.
Он убежал.
Мы выстроились перед нашей квартирой. Кроме двух человек, все отделение попало в роту Фабиана. Вместо них к нам зачислили одного вольноопределяющегося и Зейделя. Вольноопределяющийся оказался милым черноволосым малым с испуганными глазами.
Нам снова пришлось перебраться на другую квартиру.
Вольноопределяющийся никак не думал, что нужно самому подыскивать себе место для спанья, и удивился, когда я сказал ему об этом. Фамилия его была Кайзер. Мне неловко было спросить, кто он по профессии. Но скорее всего он только что окончил школу.
Вдруг, откуда ни возьмись, появился Цише.
– Откуда ты взялся? – спросил я.
– Да я-то все время был тут. А вот где были твои глаза? Не мог же я в строю из ружья палить, чтобы ты меня заметил!
