Текст книги "Знающий не говорит. Тетралогия"

Автор книги: Людмила Астахова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 85 страниц)

– Видите, там вода поспокойней, леди Улес? – показал Ириен, махнув рукой чуть выше по течению.

– Там, где песок?

– Да. Там можно перейти вброд, не рискуя погубить лошадь. Возьмите пару воинов и попробуйте перебраться на другой берег. А мы задержим отряд Дин Гаала здесь. Если отобьемся, то люди вашего брата вернутся в Тарн-Ки.

К чести благородной леди, она не стала заламывать руки и изображать из себя героиню старинного рыцарского романа. Она лучше всех понимала, что эльф прав. Так у нее больше шансов спастись самой и не отвлекать воинов от их прямого назначения – сражаться и убивать.

– Я сделаю все как нужно.

– Вот и замечательно, миледи. Счастливого вам пути, – с нескрываемым облегчением пробурчал Ириен и отвернулся.

Впереди у него намечался отличный бой. Дело, ради которого ковались его мечи, а Мастер Фьеритири тратил свое драгоценное время. Дело, получавшееся у Ириена Альса лучше всего на свете. Как ни прискорбен сей факт в глазах его более миролюбивых и утонченных сородичей. Если ты родился эльфом, то ты изначально умеешь видеть красоту во всем; если ты воспитан воином, то стезя твоя устлана телами врагов. Но, возведя умение сеять смерть в степень искусства, даже в гуще смертельной схватки можно увидеть истинную красоту. И не только можно, но и должно. Нет, это вовсе не означает, что в смерти есть что-то прекрасное. Смерть всегда уродлива и страшна. Но и собственную жизнь нужно отдавать достойно и с честью. А главное, красиво.

– Во всяком случае, мы спасли хорошую женщину, даже несколько женщин, – сказал Торвардин.

– И, возможно, убьем сейчас Деровеера, – добавил Унанки.

– И сами, глядишь, не помрем, – усмехнулся оньгъе.

Тем временем леди Улес и два парня, которых она выбрала в сопровождающие, преодолели стремнину, держась за конские гривы, и благополучно выбрались на противоположный берег.

– Идут! – крикнул Яримраэн.

– Хэй! Пшли! Пшли!

Это Пард взял на себя труд прогнать прочь лошадей. Сражаться в конном строю лангерам уже приходилось не раз, но если кого в напряженный миг битвы стоило пожалеть, так только несчастных коняшек, чья судьба всегда оказывалась чрезвычайно печальной. На берегу Стиаль, густо усеянном разного размера валунами, кони могли стать помехой, причем существенной.

Погоня приближалась, лангеры засели за камнями.

– А-а-а-а! – донесся крик преследователей.

– Радуются. Сволота! Ща мы вас… – прорычал Пард, пунцовея лицом от прилива крови.

Сийгин и Яримраэн одновременно натянули тетивы, прицелились и начали стрелять по воющему авангарду. Орк выпускал стрелу за стрелой, опережая принца на три выстрела, словно желая побить старинный рекорд эльфийских лучников. Те, помнится, умели держать в воздухе пять стрел, когда первая уже попала в цель, а пятая оставалась в тетиве. И ни единый выстрел Сийгина не проходил мимо цели, нанося воинам Дин Гаала существенный урон. Говорят, что душераздирающие вопли людей слышны были далеко вниз и вверх по реке. Но фора, даваемая лучниками остальным ратникам, рано или поздно кончается. Два отряда схлестнулись меж собой в бешеной рубке.

Первый из Альсовых врагов, лихой усач, пытавшийся проткнуть верткого эльфа копьем, почти сразу допустил ошибку и с воплем повалился на землю, располосованный точным ударом. Зато на его место тут же проник новый соперник, более умелый и продержавшийся против Ириена чуть дольше обычного. Стараясь не выпускать из поля зрения Джасс, которая прикрывала спину Малагана, эльф вспрыгнул на камень. Крутнулся вокруг своей оси и врезал по челюсти подвернувшемуся наемнику. Он не мог пропустить появление Деровеера, который обычно прибывал к финалу баталии, чтобы без лишних проблем пожинать плоды чужого кровавого труда.

– Где ты, паскуда?!

От напряженного ожидания у эльфа судорогой сводило челюсти. Он с легкостью перешиб древко брошенного в него копья, пригнулся, отскочил в сторону. Что там поделывает Джасс?

Бывшая хатами ни в чем не уступала лангерам.

«Пусть тебе будет покойно в твоих небесах, ренегат!» – жарко и искренне мысленно благодарил Альс Хэйбора из Голала за его упорство и науку.

Тор традиционно паровался с Унанки. И тут-то Альс с ужасом обнаружил, что он не видит Сийгина с Пардом. Вернее, Сийгина он видел отлично, а вот оньгъе – нет.

– Яр, прикрой меня! Пард! – проорал эльф, сразу же срывая себе голос.

Мордатого парня, попытавшегося дубинкой сшибить Ириена с камня, пришлось неэстетично рубить из очень неудобного положения, чуть не вывернув себе правую кисть. И пока Яримраэн отмахивался от двух других наемников, Альс осмотрелся вокруг повнимательнее.

– Пард!

Оньгъе оказался жив и почти здоров, только слегка помят. Его прорезная секира без устали трудилась, собирая более чем кровавую жатву. Сколько бы ни жаловался Аннупард на подступающие годы, сколько бы ни пенял на грядущую старость, но эльф до сих пор не сумел разглядеть даже признаков усталости в крепком, как столетний дуб, соратнике.

И тут эльфа согнали с удобного валуна два ушлых наемника с топорами, работавшие ими настолько слаженно, что отбиться от них оказалось непростой для Альса задачей.

– Ирье! Он здесь!

Но среди непрекращающихся ударов, которые сыпались со всех сторон, как горох из дырявого мешка, Альс едва ли мог полноценно встретить Деровеера. Малаган понимал это лучше прочих.

– Вперед! Тесним их! Бей! – стал он подгонять остальных.

– Пард!

– За мной! За мной!

Оньгъе что есть силы раскрутил в руках секиру.

– Я здесь! Я иду! Держись, Ирье!

Лангеры отчаянно дрались за своего командира, прикрывая его с боков и со спины, давая ему возможность спасти их всех от колдуна. Эльф не зря трепетно хранил свиток с заклинанием, который отобрал у Мэда еще в Дгелте почти год назад. Такая штука рано или поздно всегда пригодится. Отвращение, которое Ириен питал к магическим поединкам, можно смело сравнивать только с ненавистью, которую он испытывал к самим колдунам. Нет ничего несправедливее, чем ситуация, когда чахлый хлюпик одним движением руки уничтожает сильного опытного воина, вооруженного благородной сталью.

Они с Деровеером ударили практически одновременно. С пальцев колдуна слетели мелкие золотисто-алые брызги огня, а со стороны эльфа их встретил тугой слой раскаленного воздуха. Огонь расплескался вокруг, закружился смертоносным вихрем. Кровь, лужами разлитая на границе столкновения магий, шипела, чернея на глазах. Деровеер выкрикивал новое заклинание, твердо веря в то, что наносит последний смертельный удар по ненавистным лангерам.

– Сейчас! – гневно пообещал сам себе эльф.

У огня тоже имелось свое Истинное Имя. Как и у мага Деровеера. С ветром когда-то же получилось! Плюясь кровью из разорванного по углам рта, Альс орал на лонгиире, пытаясь обуздать непокорную стихию. Он захлебывался огнем, злобой и отвращением к себе, опустившемуся до такого позора. Магия Истинных Имен не требует жестов, но Ириен не мог удержаться от совсем немагического движения, которым грубые мужчины любой расы смертельно оскорбляют друг друга. Еще немного, и он бы в самом деле бросился на Деровеера с голыми руками и проделал то, что так образно посулил магу. Истинное Имя уже обжигало язык, когда Деровеер почуял подвох.

Сутолока вокруг Ириена нарастала с каждым мигом. Воинам, что без жалости рубили друг дружку, стало совсем не до магического поединка. Быть бы живу. Альса зацепило по предплечью кончиком меча.

– Он бежит! Ирье, он сбежал! – крикнул ему в ухо Мэд. – Ты ранен!

– К демонам!

– Эх! Поднажмем! Маг сбежал! Вперед! Бей их!

Лангеры и оставшиеся в живых воины лорда Эдорэтта поднажали, сметая наемников с берега Стиаль. В этот самый момент Пард исхитрился и метнул свою красотку-секиру в командира вражеского отряда, буквально пригвоздив его к земле. Без головного атака захлебнулась, наемники отступили, бежав следом за Деровеером. Поле боя осталось за лангой. Они победили.

– Ирье…

– А?

– Унанки…

Рубленая рана черепа не оставляла ни малейшей надежды на спасение. Джиэссэнэ был бесповоротно, окончательно мертв, и вся магия мира не смогла бы вернуть его к жизни. В глазах мертвеца отражалось небо, чистое, высокое и без единого облачка. Пока Альс дрожащей рукой не прикрыл ему веки.

Горевать никогда не поздно, а вот с перевязками можно и опоздать. Поэтому сначала занялись ранами, своими и солдат лорда Эдорэтта. Шили порезы, колдовали, клали лубки на сломанные кости. Все честь по чести. Сначала в любом случае живые, а потом мертвые.

Погребальной лодки в степи днем с огнем не сыскать. Обыкновенной лодки, сделанной человеческими руками, тоже. Поэтому ограничились только помостом, уложенным поверх кучи веток для будущего костра. Их собирала полдня Джасс. Сийгин с Пардом тщательно отмыли тело эльфа от крови, одели в чистое, завернули в плащ, все как полагается по обычаю. Оказывается, синюю краску для посмертных рисунков Альс всегда носил в дорожном мешке. А ведь брал для себя, помня о том, что Унанки равнодушен к ритуалам.

Видеть серое, пустое и безразличное лицо эльфа для Джасс было невыносимо. Зная, что никогда уже не услышит она его голоса, не ответит на ослепительное сияние улыбки. Слезы туманили глаза.

Теплые капельки на щеках, темные пятнышки на ткани плаща.

– Мало будет огня, – посетовал Сийгин.

– Хватит, – сурово пообещал Ириен. – Если у меня на Деровеера хватило, то для друга детства уж как-нибудь… сподоблюсь.

У Джиэссэнэ был самый высокий погребальный костер, какой только видела Великая степь. Казалось, он упирался прямо в небесную твердь, яростный и гудящий. В сплошной огненный океан уплывал Унанки навстречу новому рождению, в чистой человечьей рубашке Парда, в тангарском плаще Торвардина, с лицом, прикрытым орочьим платком Сийгина.

Среди ночи Джасс проснулась. Совершенно внезапно, без всяких переходов от сна к яви, словно и не спала вовсе. Сийгин сидел чуть в стороне от тлеющего костра, а Ириена она не видела. Джасс поднялась и, поймав виноватый взгляд орка, рассмотрела в отдалении неподвижную фигуру. Эльф, так долго державший себя в руках, отчаянно желал оставаться наедине со своим горем. Он сидел на собственных пятках, скрючившись и опустив лицо в ладони. Нет, он не плакал. У таких, как он, слезы не текут. Только по прерывистому сдавленному дыханию можно было догадаться, что боль изнутри обжигает сильнее огня и ему сейчас так плохо, что душа держится в теле, распятая лишь на врожденном упрямстве и несокрушимой воле. Джасс еще с вечера испугали эти расширенные до предела зрачки, превращающие глаза эльфа в черные провалы. Расплавленное серебро утекло в их бездны, все без остатка. Ириен не желал ни жалости, ни сочувствия, он болел молча, оградившись от ланги непробиваемыми щитами своего разума, словно на самом деле умер для них. Это было невыносимо, это было страшно. И Джасс даже представить не могла, что теперь делать. Никто не знал. Она сама мучительно тяжело переживала смерть Унанки, не говоря уже о всех остальных лангерах. Но ланга на то и ланга, чтобы разделить горе на всех. Только Альс не хотел делиться ни с кем. Более того, никто до этого дня даже не подозревал, насколько дорог и важен был для него Джиэссэнэ. «Лучше бы ты кричал в голос», – подумала Джасс.

Она осторожно подкралась ближе, шерстяным одеялом накрыла плечи Ириена, прижалась всем телом к его спине, зарываясь лицом в жесткие, пропахшие костром волосы.

– Отдай мне часть своей боли, – сказала тихо она. – Пожалуйста.

Альс крепко сжал ее руки в ладонях. И хлынула боль. Острая, слепящая, как раскаленная лава, не сжигая – испепеляя все на своем пути. Джасс задохнулась, охнула, но сильнее прижалась к его спине, словно пытаясь раствориться в нем, стать единым целым и выстоять против той непрестанной муки, что бушевала в душе эльфа бешеным ураганом. Образы вспыхивали под веками и таяли снежинками, растекались лужами и трескались, как лед на реке.

Лицо Джиэссэнэ. Совсем юное, счастливое, смеющееся.

Два мальчика-эльфа в коротких шубках кружатся на месте, задрав головы к небу, а с него сыплется и сыплется пушистый снег.

– Ох, Тэа, если все время смотреть вверх, то кажется, что летишь… – звонко кричит тот, у которого волосы ярче и светлее.

Тэа, Ледышка, – так мать звала Ириена в детстве. И только Унанки помнил это прозвище.

Лица женщин и мужчин. Крошечная ямка на мягкой щеке, старый ожог на широком запястье, свет зимнего утра в окне, запах яблок, толстые ветки цветущих райкосов, склоненные до земли, легкая рябь на воде, звон молота и гул горна. А еще заветная ложбинка, где они любили играть, названная высокопарно Логовом пурпурных трав. Нора пары луговых волков, примеченная в холмах, возле которой каждое лето резвились рыже-красные толстые щенки. Заброшенный колодец – хранилище мальчишечьих тайн и сокровищ.

Все то, что было так ценно и дорого для них обоих, уходило навсегда, выцветали яркие гобелены памяти, линяли, как простые тряпки, и те яркие дни навеки утрачивали свой свет… без Джиэссэнэ, без Унанки.

А потом все кончилось. Остались только слезы.

– Плачь, поплачь за меня. Я не могу, – прошептал Ириен, не выпуская из рук ее дрожащие пальцы, прижимая их к своим сухим горячим векам.

И она плакала, жалобно всхлипывая, о том, чего никогда уже не будет, за него, и за себя, и за остальных. За всех женщин, которые любили лукавого Джиэссэнэ, за всех мужчин, которые одарили его своей дружбой, за всех тех, кто никогда не узнает его, и других, что будут помнить его живым… и разным. Всегда.

Месть не смогла заполнить пустоту в сердцах лангеров, вызванную смертью Джиэса. И когда Альс, спустя несколько месяцев, собственноручно провернул лезвие лекса в печени Деровеера, легче ему не стало. А стало совсем худо. От острого и холодного предчувствия, что пророчество Матери Танян сбывается и за Унанки вот-вот последует еще кто-то. Кто? Пард? Сийгин? Торвардин? Малаган? Мысль о том, что судьбы и души лангеров связаны воедино навеки и они просто обречены встретиться снова уже в новых жизнях, ничуть не утешала. Ланга лангой, но если не они, то, значит, Джасс. Как можно выбирать между теми, кого любишь, кто для тебя важнее всего, главнее жизни, дороже чести? И некого спросить – за что ему такое испытание? Неужели мало оказалось отваги и решимости, мужества и смирения?

Будь оно все тысячу раз проклято!

Но Альс не первый год командовал воинами. И не только лангерами. Были в его долгой жизни другие армии, иные отряды, и эльф привык всегда принимать решения самостоятельно. Можно сказать, единолично, не терпя возражений, приемля лишь повиновение. С лангерами пришлось переучиваться, но ненамного. Поэтому, когда решение созрело, единственно верное, по его мнению, Альс поставил вопрос ребром в своей неподражаемой манере безжалостного и неумолимого тирана. Сначала он рассказал все, что случилось с ним на мброттском базаре, а потом заявил:

– Я уйду. Рядом со мной вам грозит смертельная опасность. Так мне не придется выбирать.

– Не выдумывай, Ирье! Ланга не может распасться.

– Не может, но и быть вместе нам вовсе не обязательно.

– А я? – дерзко спросила Джасс.

– К тебе все вышесказанное относится точно так же. Я не могу выбирать между тобой и ими.

– Ты уже все решил за нас, демоны тебя раздери! – взорвался Торвардин.

– Решил. За себя и за вас.

Сказал как отрубил. Пожалуй, в этот миг ему завидовала сама Неумолимая Хозяйка. Она так точно не умела. Бесполезно было кричать.

– Неужели вы безропотно сделаете так, как он хочет?!

– А ты хочешь, чтоб он просто сбежал, не попрощавшись? – вопросом на вопрос ответил Пард.

Серое-серое утро, совершенно не инисфарское утро за окном, туманное и прохладное не по сезону. Протяни руку – и собственных пальцев не увидишь за белесой пеленой. Тоненькие струйки конденсата стекают по узким полоскам стекла, как слезки брошенного ребенка.

Взгляд соскользнул с изящно изогнутой перекладины, которую обычно скрывала ткань полога, вниз по стойке без резьбы и помимо воли перешел на неподвижный силуэт в оконном проеме. Подоконники в гостиницах здесь необычайно широки и при необходимости заменяют кровати. Так что Альсу было где разместить длинные ноги. Лбом в стекло, странно изогнув шею, эльф бессмысленно глядел в туман. Одна рука – безвольно повисшая вдоль тела, а вторая – на остром колене, эдакая форма расслабленности, на самом деле означающая в переводе с языка тела отчаяние и безнадежную решимость.

К тому все шло, и Джасс не была бы сама собой, если бы по-звериному не чуяла, как неотвратимо надвигается это серое туманное утро. Ночи, опаленные безумием, выжигали обоих до пепла, дни тянулись, как застывающая смола моховых деревьев. И все чаще и чаще Джасс ловила на себе вымороженный изнутри взгляд Ириена, от которого ломило в висках и подозрительно щипало под веками.

Лангеры уже все для себя решили. Яримраэн уехал из города, придумав себе увлечение красивой брюнеткой. Тор с Сийгином ударились играть в тонк, по случаю обобрали до нитки простака-провинциала, целыми днями безуспешно примеривались к новым беспечным жертвам. Но слухи о паре «тангар – орк» разошлись быстрее кругов по воде, и желающих добровольно опустошить свой кошель не находилось. Даже Малаган с Пардом старались не показываться Джасс на глаза. Она их понимала.

Накануне Ириен впал в лихорадочное оживление, способное устрашить кого угодно. Долгие разговоры ни о чем, смешные и не очень байки, какие-то малопонятные воспоминания оставляли во рту привкус железа. Джасс терпела сколько могла, делая вид, что злится, а потом волоком уволокла эльфа в их комнату, раздела донага и разве только не изнасиловала, низведя все душевные терзания к простой, безыскусной постельной баталии с дикими воплями, громкими стонами, искусанными в кровь губами и сведенными судорогой мышцами. Оргия продолжалась далеко за полночь, и соседи по гостинице обогатились за их счет познаниями в любовных позах и ругательствах. Но это все равно ничего не изменило.

– Ты уже не спишь, – сказал Ириен, не поворачивая головы. Он всегда точно знал, спит она или нет.

– Не сплю, – согласилась бывшая хатами.

Спорить она не собиралась. Скинула легкое одеяло, немного помотала босыми ногами над полом, не решаясь коснуться сухой прохладной древесины. То, что вся одежда валялась в самых разных углах, а на женщине была лишь порванная короткая рубашка, значения не имело. Альс неукоснительно соблюдал эльфийские правила хорошего тона. Одеваться полностью, тем самым унижая Джасс, он не посмел, оставив на чреслах исподние штаны. Итак, они были равны.

– Садись, – пригласил он. – Нам надо поговорить.

Джасс расположилась на том же подоконнике, чтобы видеть каждую черточку его лица, не пропустить ни мельчайшего движения, ни самого ничтожного вздоха.

– Говори.

Великие Старые и Пестрые боги, какие у него были глаза! Самые прекрасные и удивительные, какие только бывают в этом мире, прозрачные, яркие, нечеловеческие. Озера призрачного света на смуглом узком лице.

– Джасс…

Он мог больше ничего не говорить этим ровным и гладким, как озерный лед, голосом.

– Ты слышишь?

– Угу, – кивнула она.

– Я попытаюсь объяснить…

– Давай.

Разумеется, он старался, как только мог. За долгую эльфийскую жизнь проще простого обучиться искусству риторики, набраться красноречия и уметь излагать свои мысли так, чтобы понял самый непроходимый тупица. И, что самое удивительное, Джасс его вполне понимала. Возможно, она сама могла бы сделать подобный вывод и принять аналогичное решение. Скажем… лет через сто – сто двадцать. Да, они попали в западню: из собственных чувств, из долгих лет одиночества, из нерушимых законов чести и дружбы. Попали и пропали. Да, их поймали в ловушку жестокие боги, невольные над своей силой пророки. Их поймали в силки давно истлевшая в своем саркофаге островная королева и убийца ее любимых мужчин Эверанд Завоеватель, схороненный в безымянной могиле, как последний бродяга. Петля затянулась прямо на горле.

Если б могла, она бы разрыдалась, если б умела, то учинила бы скандал, если б хотела, то смертельно обиделась бы. Вот только не получалось ни то, ни другое и ни третье. Ни к чему, бессмысленно и не за что.

А Ириен говорил и говорил, убеждая не столько Джасс, сколько самого себя. И наконец убедил.

– Кинем… монетку? – спросила женщина, пересиливая спазм в горле. – Выпадет руна – сделаем по-моему.

Кинули. Выпала «корона», и Альс стал одеваться. Предельно аккуратно, словно берег свежую, едва затянувшуюся рану. Рубашка, штаны, куртка, сапоги, перевязь. Быстро собрал мешок, разделив предварительно их совместную казну ровно пополам, отдавая дань лангерскому братству. Кивнул на прощание и вышел, плотно и осторожно прикрыв за собой дверь.

Еще можно было крикнуть вслед, даже не крикнуть, негромко сказать: «Вернись». Нет слуха чутче эльфийского. И вернулся бы, прибежал, обнял и попросил прощения… Возможно, даже молил бы о прощении.

И все стало бы как прежде? В том-то и дело, что нет.

Потому Джасс закусила до крови губу и столько, сколько смогла, глядела на туман за окном, проговаривая мысленно слова простого, но действенного заклинания, которому учат всех заклинательниц погоды в Ятсоунском храме на третьем году посвящения. Она не хотела, чтоб корабль Ириена в тумане напоролся на рифы. Что еще она могла для него сделать?

– Джасс… – тихонько позвал ее Пард из-за двери. – К тебе можно?

– Можно.

А оказалось, что уже почти вечер. Что туман рассеялся, с небес глядят ущербные луны и подмигивает золотой точкой маяк. А гиррема уже наверняка ушла за линию горизонта.

– Ты ничего не ела… – Голос у оньгъе такой виноватый-виноватый. – Я тебе лепешек принес. И молока.

– Я не пью молоко.

– Значит, дура. Бери и ешь.

Он сел на то самое место, где утром сидел Альс, и поставил между ними тарелку и кружку. Лепешки были ячменные, а молоко топленое, словно Пард специально выбирал самое невкусное из съестного. Но желудок злобным урчанием напомнил о своем существовании, так, словно и ведать ничего не ведал о разбитом сердце и застывших слезах.

– Ешь давай.

Пришлось подчиниться.

– Ты поплачь, если тяжко. Я сам бы поплакал, слово даю.

– Ну так чего ж? – улыбнулась бывшая хатами.

– Засмеют. Оньгъе за эльфом слезы льет, – хмыкнул Аннупард.

– Да, действительно, очень Смешно, – согласилась Джасс.

И заплакала, прижавшись лицом к его широкой груди.

– Вот всегда они такие, остроухие, – подозрительно хрипло сказал оньгъе, прижав ее к себе, поглаживая по волосам, как ребенка. – Навыдумывают страстей разных и бегут прочь. Им что за беда – жизнь долгая, сколько еще доведется пережить-перечувствовать. Мнят себе, что отболит, затянется коркой, а может, и вовсе рассосется. Нет, не у них, само собой. У тебя… у нас… Мы же для них кто? Низшая раса, пасынки цивилизации, недоросли. Забываем любовь и ненависть. Жизнь наша, как мельница водяная, все смелет в прах. Ушел, думая, что сделал тебе лучше.

– А может… он прав?..

– Дура девка, – уверенно заявил Пард. – С чего он прав? С того, что теперь вы, вместо того чтоб наплевать на пророков и без затей нарожать детишек-полукровок, будете бегать друг за дружкой по всему миру?

Оньгъе вытер шершавой от мозолей ладонью слезы с ее глаз, а заодно и нос.

– Ну ты, черноглазая, не побежишь.

– Почем знаешь?

– Знаю. А он побежит. Не сейчас и не через год, чуть позже, когда совсем невмоготу станет. Когда от тоски готов будет лезть в петлю. Все они такие, помянешь еще мое слово. Ты не смущайся, поплачь еще. Бабе это самое полезное будет.

Джасс плакала, а оньгъе бубнил и бубнил над ухом:

– Очень уж любят они попенять нам короткой жизнью, посетовать на то, что, умирая, мы оставляем их страдать, тосковать и мучиться еще целые века. А сколько горя привносят они в нашу коротенькую жизнь, никто не считает. Вот я уже пятнадцать лет с Альсом хожу, чего только не было: и жизнь друг дружке спасали, и раны перевязывали, да всякое было… И что, он спросил меня сейчас, как ему быть? Нет, конечно. Зачем? Я же всего лишь человек.

– Зачем ты мне все это говоришь? – спросила Джасс, в последний раз хлюпнув носом.

– Затем, чтоб ты не стала покорно принимать его выбор, пусть он хоть сто раз эльф. Мы-то с тобой знаем… – Пард хитро подмигнул. – Мы-то знаем, что любовь всегда сильнее рассудка. На то мы и люди. Мы, может быть, не такие дальновидные, как остроухое отродье, но мы терпеливые. И умеем надеяться.

И по здравом размышлении Джасс решила, что на этот раз оньгъе прав. Все еще шмыгая мокрым забитым носом, она откусила от лепешки и запила пресный жесткий ломтик ненавистным молоком. И сама не заметила, как умяла за обе щеки всю снедь без остатка.

– Так-то оно и лучше, верно? – повеселел Пард и, критически обозрев боевую подругу, добавил: – Ты сегодня к парням не выходи с такой распухшей рожей… прости, лицом. Они тебя жалеть начнут, всякий на свой лад. Потом неприятностей не оберемся.

Пард знал, о чем ведет речь, проведя вместе без малого пятнадцать лет. Лангеры – это тебе не наемный сброд, где никому доверять нельзя, это настоящая семья. Больше, чем родная кровь, сильнее, чем дружба. И дольше, чем жизнь. Пард заботливо уложил бывшую хатами в кровать. Укрыл и даже запечатлел отеческий поцелуй на лбу, щекотнув напоследок бородищей.

Не факт, что она сразу заснула, но и плакать от безнадежности больше не хотелось. Жизнь продолжалась. А ночью Джасс приснилось море, дождь и корабельная качка. Стена сплошной воды, словно из небесного кувшина боги лили влагу в земную чашу, твердо намереваясь заполнить ее до самых-самых краев. И у них, у богов, почти получилось. Море свирепело, дождь усиливался, и тому, кого уносила прочь от маргарских берегов добротная купеческая гиррема, хотелось раствориться в этом водяном узилище, лежать на самом дне, отгородившись от всех и вся холодными мутными потоками. Джасс не стала дивиться своим снам. То были Узы, самые настоящие Узы, о которых предпочитают молчать барды, о которых не слагают песен и баллад. Тончайшие, невидимые «ниточки», протянутые от одного существа к другому не только через моря и горы, но и через века и жизни. Не каждому дан такой дар, но те, кому даровано свыше это мучительное счастье, скорее издохнут самой страшной из смертей, чем откажутся от своей участи. Так-то вот.