Текст книги "Русский Сюжетъ"

Автор книги: Людмила Третьякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Естественно, родственники были уверены, что Николу погубила любовь к куртизанке и нехватка денег на ее прихоти. Да разве великий князь не мог найти более безопасный способ разжиться нужной суммой, нежели выковыривать камешки из семейной реликвии? Для этого и впрямь надо быть безумцем. Но все медики, освидетельствовавшие Николу, конфиденциально в отчетах опекунам и соответствующим службам сообщали, что он здоров, хоть излишне возбудим, подвержен перепадам настроения. Такое, как известно, лечится пребыванием на свежем воздухе, прогулками и водными процедурами.

Арестованный и запертый в своем доме Никола напрасно взывал к родне: «Безумен я или я преступник? Если я преступник, судите меня, если я безумен, то лечите меня, но только дайте мне луч надежды на то, что я снова когда-нибудь увижу жизнь и свободу. То, что вы делаете, жестоко и бесчеловечно».

* * *

Несмотря на крепко запертые двери и молчание дознавателей, происшествие в Мраморном дворце стало сенсацией. Оно обсуждалось во всех гостиных Петербурга, обрастая новыми, часто вымышленными подробностями. Например, передавали, что великий князь после кражи перевел большую сумму на имя своей любовницы. Кто она – знал весь Петербург. Никто не сомневался, что власти вот-вот доберутся до Фанни.

 

Великокняжеский роман Фанни Лир закончился заключением в одно из помещений Съезжего двора. Помимо дворцов, ей пришлось познакомиться и с русской тюрьмой: мрачной, темной, безразличной к участи своих пленников.

...Николу уже вторую ночь допрашивали в Мраморном дворце. В это же самое время в квартире на Михайловской площади раздался резкий звонок, и пятнадцать жандармов, пройдя через комнаты, вломились в ее спальню.

Фанни попросила их выйти, чтобы можно было одеться. Получив отказ, она с помощью Жозефины стала при мужчинах надевать чулки, нижние юбки, платье. Потом спросила:

– Кто вас сюда прислал?

– Мы здесь от имени государя и по приказу графа Шувалова.

Фанни поняла, что дело перешло в руки шефа жандармов, о котором в столице говорили как о человеке грубом и жестоком. Стало быть, ей уже не приходилось надеяться на снисходительность хорошо знакомого генерала Трепова.

– И что же вам повелел господин Шувалов?

– Нам приказано сделать у вас обыск.

– Хорошо, вот ключи!

Не прошло и часа, как в доме было все вверх дном. Фанни не сомневалась, что ищут бумагу, подписанную Николой и удостоверяющую ее пожизненное право на получение ежегодно крупной суммы. Она лежала в секретном ящике письменного стола, до которого жандармы так и не добрались. Фанни видела, что жандармы раздражены и растеряны: то, за чем они сюда явились, обнаружить не удалось. Она внутренне злорадствовала, однако офицер приказал ей следовать с ними. Такого поворота событий Фанни не ожидала. Глядя на ее возмущенное лицо, он, которому, вероятно, было приказано обойтись без скандала, примирительно сказал, что генерал Трепов желает с ней побеседовать.

Это был верный ход: полиция была прекрасно информирована об этом давнем знакомстве мисс Лир. Ясно, что она станет искать у Трепова защиты. Фанни и вправду приободрилась. Она быстро накинула пальто и, шепнув Жозефине, чтобы та обо всем дала знать американскому послу Аннику, вышла с полицейскими из дома.

Никакого экипажа подле ворот не было. Ей предстояло идти теми же улицами, на которых ее видели в золоченой екатерининской карете, а по бокам с шашками наголо грохотали сапогами двое дюжих мужчин. Какое счастье, что рассвет только поднимался над Петербургом и, кроме дворников, понимающе смотревших вслед красотке, идущей под конвоем, вокруг никого не было.

...В своих мемуарах Фанни не скрывала, что ей с трудом удавалось держать себя в руках: «Сердце мое упало, и я невольно вспомнила о виденных в Нижнем арестантах, которых гнали тысячами по большой сибирской дороге. Я все еще крепилась, но, когда вступила в мрачное здание на Морской и, пройдя длинный темный коридор, очутилась в большой комнате, которую тотчас заперли за мной скрипучим поворотом большого тюремного ключа, то дала волю слезам и рыдала так, что несколько тюремных сторожей, услыхав мои вопли, вошли ко мне.

– Зачем вы пришли сюда? – сказала я им, отирая слезы. – Ступайте и принесите мне ростбифу, чаю, хлеба и шампанского!»

Наверное, спустя много лет, Фанни с улыбкой вспоминала свою наивность. Но тогда ей было не до смеха: вместо деликатесов в камере появилась благообразного вида старушонка, мадам Каролина. Она причитала и на все лады успокаивала Фанни, называя ее бедной девочкой и невинной страдалицей. Утешительница кормила Фанни съестными припасами, принесенными ею, и, как только увидела, что та немного пришла в себя, осторожно подступила к ней с расспросами.

Ночью на тюремной койке сомкнуть глаз так и не удалось. Тишину нарушало лишь мерное похрапывание мадам Каролины. Фанни это не раздражало – иначе можно было думать, что она лежит в склепе. В непроглядной тьме перед ней появилось лицо Николы. Она видела его перед собой так ясно, что ей хотелось спросить: что с тобой? Где ты? Что будет дальше?

Нет, Фанни не верила в виновность Николы. И не только потому, что любила его. При всей романтичности натуры она умела мыслить здраво и логически. Ее возлюбленный – флигель-адъютант его императорского величества, полковник Генерального штаба, великий князь, наконец! Фанни знала, как Никола ценил свое положение в обществе. И взяться за воровство так глупо, так опрометчиво, прекрасно понимая, что оно будет раскрыто? Громадные долги? Деньги? Но кто бы отказался дать ему в долг? И велика ли стоимость похищенного? (Фанни не знала, что при обыске в письменном столе Николы нашли двенадцать тысяч рублей, в то время как пропавшие бриллианты стоили самое большее шесть тысяч.) Нет, Фанни отказывалась думать о причастности Николы к краже.

Возлюбленная великого князя вспоминала: «Я очутилась одна в комнате, которую тотчас заперли за мной скрипучим поворотом большого тюремного ключа. Я дала волю слезам...»

Скорее, причина несчастья – изощренная интрига, сплетенная вокруг дерзкого, не стесняющегося в выражениях Николы. Однажды он рассказывал ей, что их ветвь – «константиновская» – была несправедливо оттеснена от престола. Так и не разобравшись в его монархических притязаниях, Фанни все-таки запомнила главное: любимый дядя Александр II лишь «по недоразумению» занимает трон, а кузен Александр, всеми почитаемый как наследник, таковым, если разобраться, не является.

«Бога ради, не говори таких вещей вслух», – умоляла Фанни. Но разве он послушается? И теперь она думала: а что, если это попытка скомпрометировать беспокойного родственника, вслух произносившего совершенно недопустимые вещи?

...Едва в зарешеченное окно пробился тусклый свет, Фанни поднялась и попросила горячего чаю: ее бил озноб. Мадам Каролина позвонила, и в камеру тотчас ворвались тюремщики. Они набросились на Фанни и заломили ей руки за спину.

– Стойте, стойте! – закричала мадам Каролина. – Я позвала вас, чтобы вы принесли чаю!

Тюремщики послушно удалились.

– Что это они так всполошились? – спросила Фанни.

– Да видите ли, – с легкой заминкой ответила старушка, – они подумали, что вы с отчаяния решили разбить себе голову о решетку.

Фанни захохотала так, что лицо осведомительницы тотчас вытянулось, стало злым и настороженным.

– Какие идиоты! Какие же они идиоты! – захлебывалась от смеха Фанни.

Описывая впоследствии эту сцену с тюремщиками, мисс Лир высказала мысль, свидетельствующую о крепости ее натуры. «Они не знали моего характера; я могу плакать и кричать от малейшей царапины руки, но, если мне станут резать руку, я не разожму губ и другою рукой сама похороню ту, что отрезали».

Нечто подобное, кстати, могли бы сказать о себе многие женщины. Легко впадающие в панику от каких-нибудь безделиц, они, стоит жизненным обстоятельствам схватить их мертвой хваткой, превращаются в кремень. Эта особенность женского характера имеет подтверждения совершенно реальными историческими примерами, жестокими, часто кровавыми. На счастье Фанни, у нее до этого дело не дошло, хотя, надо думать, тюремный эпизод ее жизни в России был не из тех, о которых хочется вспоминать.

...Фанни уже поняла, что обещанное свидание с Треповым – просто уловка, чтобы выманить ее из дому. Но теперь ее больше всего волновало то, что не чувствовалось никакого вмешательства в произвол российских властей со стороны американского посланника. Фанни не сомневалась, что тот уже извещен о случившемся. Вот что мы знаем об этих событиях из воспоминаний мисс Лир.

Она была уверена, что посланник, даже не будучи знаком с ней лично, «как человек демократических принципов не потерпит ареста и обыска американской гражданки без предъявления ей обвинения и даже без всякого обвинения. «Во всякой другой стране, – писала Фанни, – правительство, задумав арестовать иностранца, предупреждает об этом посольство нации арестованного, конечно, если последний не обыкновенный преступник; но это, по-видимому, неизвестно в России.

Посланник запросил Трепова письмом, где я нахожусь и за что арестована. Ему не отвечали. Он направил другое, более настоятельное письмо. Ему ответили, что я нахожусь в отличном помещении и что за мною хороший уход, но вопрос, где я, остался без ответа. После этого он обратился к Шувалову и получил в ответ то же презрительное молчание».

Возмущенный посланник пригрозил собрать совещание дипломатического корпуса для обсуждения вопроса о том, «как обезопасить своих соотечественников от русских полицейских западней». Это подействовало: посланнику сообщили, что американская гражданка мисс Фанни Лир «жива, здорова, ни в чем не повинна и скоро будет освобождена».

Вскоре в камере появился доверенный человек графа Шувалова и, немного помявшись, начал с Фанни переговоры:

– Сударыня, вам, конечно, и тяжело, и неприятно находиться в таком положении. Но согласитесь, разве вы не предвидели, что подобное прискорбное событие с вами должно было случиться?

– Не понимаю, о чем вы говорите. Нельзя ли говорить яснее?

Посетитель вздохнул.

– Ну что ж, если вам это угодно... Видите ли, мисс Лир, нам известно, что у вас имеются драгоценности, письма и ценные бумаги...

– И что из этого? Иметь их – право любого человека.

– Ну-ну, не притворяйтесь. Тем, что имеется у вас, далеко не каждая дама может похвастаться. – Голос у посетителя вдруг стал сухим и резким: – вручите все имеющееся у вас мне и тут же получите свободу.

– Очень сожалею, но должна отказаться от столь лестного предложения.

– Напрасно, мадам! Ей-Богу, напрасно. Что ж, подумайте о моем предложении. Я еще вернусь...

Вечером он действительно появился снова.

– Итак, мадам, я призываю вас быть благоразумной. Не надейтесь, что кто-то вас защитит – только вы сами. Решайте: письма, драгоценности, которые дарил вам их высочество, его обязательство на сто тысяч рублей. Видите – нам все известно.

– А мне нечего скрывать. Все, что вы перечислили, – это подарки великого князя и принадлежат мне по праву. Вы ничего не получите. Прощайте.

Господин подскочил к Фанни:

– Сколько? Говорите – сколько? За какую сумму вы согласились бы уступить обязательство их высочества? Подумайте. Я не тороплю вас.

Дверь за ним с лязгом закрылась.

... В своих мемуарах Фанни признавалась, что первым желанием ее было стоять на своем до конца. Она понимала, что долго ее здесь держать не будут из опасения скандала, который не сегодня-завтра поднимет американская миссия. «Но мысль, что мое упорство может повредить Николаю, заставило меня изменить это решение», – писала Фанни.

Когда ее настырный гость пришел в очередной раз, она объявила ему, что продаст обязательство великого князя за половину цены бриллиантового ожерелья – его главный, ослепительной красоты подарок она хотела сохранить для себя и сказала, что отдаст за него деньги.

Господин, облегченно вздохнув, с улыбкой пообещал, что теперь ничто не препятствует ее возвращению домой на Михайловскую площадь.

«Говорят, я поступила глупо, – говорила Фанни, – но у меня уже не хватало сил терпеть. Я была одна, взаперти, лишенная связи с несчастным Николаем...»

Фанни была уверена: на свободе ей будет легче наладить связь с великим князем. Она найдет способ дать ему знак, что он не одинок, пока она верит и любит его...

* * *

Фанни недооценила ненависти, которую к ней питали родственники Николы. В их глазах она являлась виновницей неслыханного в августейшей семье происшествия. И наивно было думать, что после тюремного кошмара ее оставят в покое.

Когда Фанни в сопровождении жандарма вернулась в свою квартиру, то увидела мадам Каролину и незнакомых мужчин, без всякого смущения сидевших в креслах. Ей было сказано, что теперь ее будут сторожить днем и ночью. Она не смеет никуда выходить из дома и ни с кем видеться. Фанни поинтересовалась, долго ли продлится домашний арест? О, ровно до того момента, когда мадемуазель исчезнет из Петербурга навсегда. Ей зачитали предписание покинуть пределы Российской империи без права когда-либо сюда вернуться. Время на сборы? Да сколько угодно.

Это Ореанда, «рай на земле», крымское имение Романовых, в котором на первых порах был заключен Никола. Теперь от прежнего великолепия осталась лишь беседка-колоннада, белеющая наверху. Именно в Ореанде Никола вновь встретил то, что всегда защищало его от отчаяния и желания покончить счеты с жизнью, – любовь. И мир сразу обрел иные краски.

...Фанни не спешила, находя разные предлоги, чтобы продлить свое пребывание в Петербурге. Она надеялась, что ей удастся повидаться с Николой. Или хотя бы дать знать о том, что помнит и любит его. Но как это сделать? И Фанни попросила разрешения переслать великому князю его личные вещи, которые находились у нее в квартире. Согласие было получено.

В надежде, что Никола догадается как следует осмотреть посылку, Фанни вкладывала записку то в переплет книги, то зашивала в рубашку или жилет, пытаясь таким образом наладить связь с ним. Хотя бы несколько строк написал! Что с ним? Как он? Неужели Никола не найдет возможности дать ей знать о себе?

Расчет Фанни оправдался. Через некоторое время она получила не просто записку, а целое письмо от Николы. Но, кажется, ей лучше было не читать, не знать, что происходит в роскошном особняке на Гагаринской, где они провели лучшие дни их любви.

Фанни узнала, что на все требования Николы избавить его от круглосуточной стражи, от унизительного обращения с ним, ему отвечали: он безумец, человек, своих действий не контролирующий, и все, что делается, – делается для его блага. Для его блага на него надевали смирительную рубаху, когда от бессильной злобы, от отчаяния он начинал все крушить вокруг себя. Для его блага набивали рот пилюлями, от которых мутилось сознание. Для его блага даже били.

В конце концов только что наладившаяся связь с внешним миром была пресечена: солдат, стороживших Николу, теперь постоянно меняли, чтобы ни в ком не могло родиться сочувствия к заключенному. Молодые, крепкие парни, теперь с веселым интересом глядя на него, беззлобно гоготали: «Слышь, ваше высочество, ты ж у нас умом тронутый! Может, тебе игрушку принесть – поиграешься навроде дитяти?..»

Наступило утро, когда к дому Фанни подъехал экипаж. Из квартиры номер четыре тотчас вынесли несколько баулов, ловко уложили их. Затем в сопровождении жандармов вышли сначала Жозефина, потом Фанни. На все ушло несколько минут. Из окон второго этажа прислуга видела, как по взмаху руки неотлучно дежурившего у подъезда полицейского, экипаж тронулся. По булыжнику гулко загрохотали колеса. Потом все стихло.

* * *

Пришел черед и Николы. Он довольно спокойно выслушал известие о скорой отправке из столицы. Спросил, может ли написать несколько слов императору. Ему разрешили. Получил он согласие на просьбу взять книги, кое-что из любимых вещей. Император даже разрешил оставить при Николе его давнего консультанта по Средней Азии. Это вселило в осужденного слабую надежду. Быть может, не все так плохо? Ведь его августейший дядя еще не подписал «Высочайший указ о болезненном состоянии члена Императорского дома». А может, смилостивится? Тогда он найдет Фанни, и они уедут в пустыню, где он будет работать, обживать этот край для России. И жизнь, давшая такой страшный крен, войдет в новое русло, где будут любимое занятие и любимая женщина. Если это не назвать счастьем, то что же оно такое?

После пережитого испытания, страшной череды дней на Гагаринской Николе казалось, что ничего хуже не будет. Слова «навечно», «без права помилования», зачитанные ему, прошли мимо его сознания. В двадцать четыре года в такое поверить невозможно.

...Вереница экипажей, в одном из которых сидел великий князь, двинулась вон из столицы. Никола даже не кинул прощального взгляда на свой родной Петербург.

Петербург, которого он больше никогда не увидит.

* * *

Первое время великий князь Николай Константинович содержался в имении графов Чернышевых Елизаветино, что в пятидесяти верстах от Петербурга. Тишина, мерный плеск волн Финского залива. На природе Николе показалось несравненно легче, нежели в Петербурге. Стерегли его некрепко. Правда, в эти осенние дни здесь царило безлюдье, но Николе это было даже на руку. Он не бездельничал. Дни проходили в подготовке экспедиции, которую он все еще надеялся осуществить.

Первый удар настиг его 11 декабря 1874 года. В этот день вышел указ императора признать его больным, недееспособным, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Это было последним упоминанием в печати о великом князе Николае Константиновиче Романове. Отныне его имя запрещалось публиковать во всех изданиях и бумагах, справочниках, календарях, относящихся к императорской фамилии. Родственники настояли на том, чтобы Никола был лишен всех воинских званий с изъятием наград и вычеркнут из списка полка. Лишь титул «великий князь» не мог отнять никто...

Пребывание близ Петербурга оказалось недолгим. Елизаветино для Николы было вроде пересыльного пункта – родне не хотелось, чтобы нахождение здесь августейшего узника привлекало внимание людей. Место ссылки назначили Ореанду, «рай на земле», уголок, знакомый с детства. Князя стерегли, ему не позволялось покидать имение. Но все-таки рядом шумело море, «свободная стихия», которая вселила в Николу уверенность, что заточение его ненадолго.

И правда, сбежать отсюда за границу, в Грецию, к сестре Ольге или в Италию, где у Николы были старые знакомые, не представляло большого труда. Что документы? Что деньги? И то и другое не так уж трудно раздобыть: разве мало в Крыму людей, готовых помочь арестанту, в жилах которого течет царская кровь? Какой-нибудь ночной баркас под парусом – и ты на свободе. А свобода ему просто необходима – ведь только она поможет отыскать Фанни. И это тоже несложно. Ясно, что петербургский скандал, ее заточение, высылка из России станут достоянием прессы и прежде всего парижской. Вот она, ниточка, которая приведет его к ней.

Мысли об этом поддерживали Николу. Врачи, под постоянным наблюдением которых он находился, констатировали: больной в удовлетворительном состоянии и выполняет все их рекомендации.

Разумеется, молва о таинственном узнике распространилась по Крыму. Возле Ореанды экипажи отдыхающих замедляли движение, в местной церкви появлялись прихожанки в нарядных туалетах. Дамам хотелось взглянуть на великого князя, который под охраной людей в штатской одежде появлялся на праздничных службах. Царственный узник – такой молодой, такой красивый и такой печальный! Этот одинокий обитатель роскошного беломраморного дворца, обвитого олеандрами, казался им сказочным персонажем, принцем, которого должна вызволить из несчастья преданная любовь какой-нибудь самоотверженной красавицы. Но одной любви было недостаточно, требовались недюжинная смелость, бесстрашие, готовность идти на риск. А таких отважных женщин в Ореанде не находилось. Местные дамы предпочитали лишь в мечтах, в объятиях чарующей крымской ночи представлять себе таинственные свидания на залитых лунным светом дорожках дворцового парка.

Но закон сказки о прекрасном принце неотвратим. Прекрасная спасительница должна была появиться. И она появилась.

Александра

Мы не знаем, где и как произошла встреча Николы с Александрой Демидовой. Возможно, в той же церкви, но, скорее всего, она пробралась к узнику, одурачив или подкупив охрану. В дальнейшем читатель убедится, что подобное вторжение на запретную в прямом и переносном смысле территорию было вполне в характере Александры. Эта женщина не знала слова «нет». Кто она? Откуда?

Молоденькая госпожа Демидова в девичестве носила фамилию Абаза. Она была дочерью статского советника Александра Михайловича Абазы и его супруги, урожденной Елены Алексеевны Золотаревой. Красивую девушку чуть ли не в четырнадцать лет выдали замуж за Александра Павловича Демидова, представителя знаменитой фамилии. Он был потомком того Демидова, который основал в Ярославле лицей, названный потом его именем, много занимался благотворительностью, что не уменьшало громадного состояния. Александр унаследовал не только значительную часть демидовских богатств, пополнявшихся за счет доходов от суксунских заводов, ему принадлежавших, но и странности характера, которыми отличались все представители этих российских Крезов.

Александра Абаза-Демидова, женщина загадочная, с непостижимыми мыслями и желаниями. Она из тех, кого называют роковыми. В ней все чувства были доведены до крайности. Исступленная ненависть к первому мужу. Самозабвенное желание соединить свою судьбу с ссыльным Николой. Всегда не ведающая преград, живущая по своим законам.

Мужа Александры определенно можно было отнести к натурам сумасбродным, с деспотическими замашками. Будучи на десять лет старше своей жены-ребенка, он тем не менее не сумел сломить ее не по-детски сильный характер. Жизнь не заладилась, однако дети рождались один за другим. К двадцати годам Александра стала матерью пятерых детей: близнецов Павла и Софьи, умерших младенцами, затем Марии, Александры и Елены. Постоянно беременная жена, роды, болезни и смерти детей стали для Демидова поводом для беззастенчивых измен. Гордая, самолюбивая женщина не могла простить этого. Муж и жена отличались пылким темпераментом, поэтому выяснения отношений проходили весьма бурно. Говорили, что Демидов даже бил супругу. Его поведение возмутило все демидовское семейство, и те в конце концов даже помогли Александре добиться развода.

В конце концов неверный супруг совсем скрылся с горизонта. Демидов по императорской воле оказался высланным в Ташкент. За что? Надо думать, не за измены и даже не за побои. Если бы царь ссылал всех легкомысленных и драчливых мужей, то мужское население в обеих российских столицах сильно бы поредело. Видимо, за Демидовым значилась проделка такого рода, что император даже не принял во внимание великие заслуги этого славного рода перед Отечеством. В литературе о Демидовых имя Александра Павловича обходится молчанием, что тоже наводит на некоторые размышления.

Однако вернемся к Александре. Неудачное супружество лишь разожгло в этой ярких страстей женщине жажду счастья. Избавившись от постылого мужа, Александра бросилась на поиски другой судьбы, готовая смести с пути всякого, кто ей вздумает помешать. Конечно, у нее объявилась масса поклонников, но все это были герои не ее романа. Она не хотела размениваться на пустяки и, зная силу своих чар, делала высокую ставку.

Изящные строчки из письма Александры к государю. Просьба одна – не разлучать с Николой. В искренность этой любви никто не хотел верить. Авантюристка, падшая женщина, от влияния которой надо избавить ссыльного, – вот кем осталась Александра в запутанной истории великого князя Николая.

...Александра была типичной «фам фаталь» – роковой женщиной. Сохранившиеся фотографии, конечно, не дают полного представления о ее внешности. Обращают на себя внимание только огромные темные глаза, заглянуть в которые означало погибнуть. У Александры были необыкновенно густые длинные волосы, которые, не забранные в прическу, видимо, спускались чуть ли не до полу. Лицо сосредоточено, а может быть, просто равнодушно. Видимо, Александре дела нет; что думают или будут думать, глядя на ее изображение, она не снисходит до того, чтобы нравиться. Такие женщины не оставляют времени на размышление. Они – покоряют. Они – меняют жизнь своих избранников.

Благотворное влияние Демидовой было замечено стражами Николы. Тот заметно повеселел, заброшенное было занятие по изучению торговых путей Средней Азии возобновилось. Вечерами в его руках опять появлялась гитара. Он пел, что с ним давно не бывало, и всячески старался развлечь свою даму. Помимо Демидовой, его, казалось, никто не интересовал. Даже обычные жалобы на запрет переписываться с кем бы то ни было, кроме родителей, прекратились. Впрочем, Никола очень редко писал отцу и никогда – матери. Присутствие рядом прелестной молодой женщины, умевшей отвлечь его от грустных мыслей, успокоить, а иногда и отругать вполне по-матерински, отвлекли его от мучительной мысли об одиночестве. Шло время, и Никола ловил себя на том, что образ ненаглядной Шанни уже не вызывает ту острую боль, как бывало раньше.

Но вот из Петербурга для очередного обследования «больного» приехали врачи. Освидетельствовав Николу, они сделали странный вывод, состоявший в том, что для хорошего самочувствия его высочества нужна постоянная смена партнерш в интимных связях. Напрасно доктор Чехов, неотлучно находившийся при великом князе и видевший, как хорошо действует на него Демидова, уверял петербургских коллег, а потом и писал в столицу, что его высочеству надо дать возможность общаться с тем, с кем он хочет. Его не пожелали услышать. Все высказались «против мысли об установлении постоянных сношений больного великого князя с одной женщиной». Почему? Из-за «могущей произойти привязанности к такой женщине».

По всей вероятности, в Петербурге было уже известно о Демидовой. Роман Николы, а возможно, и его женитьба никак не входили в планы родни. Демидова имела объяснение с князем Ухтомским, которому вменялся в обязанность надзор за Николой. Он объяснил, какую опасную игру она затеяла и как печально это может отразиться на ее дальнейшей жизни. Демидовой предписывалось немедленно покинуть Ореанду: ни к чему большему ее как частное лицо власти принудить не могли. Александра обосновалась в Ялте. Узнав, что князь Ухтомский уезжает в Петербург, и пленившись отеческим тоном его советов, Демидова писала: «...не могу позволить Вам уехать, письменно не сказав Вам, что по отношению ко мне Вы действовали как великодушный, порядочный и мужественный человек, предупредив меня о том, что может произойти в будущем. Я знаю, что я совершила, и если я принимаю на себя тягостный и в то же время сладкий труд, то это говорит о том, что у меня хватит смелости завершить его, несмотря на слухи и клевету света.

Примите уверения в моем уважении.

Александра Демидова».

Здесь важно признание подруги: она беременна и полна решимости выносить и родить ребенка от человека, которого любит.

Разумеется, в Петербурге в этом увидели расчет опытной шантажистки. А что, если Никола тайно обвенчается? Там и церковь есть под боком. Да и как не обвенчаться, чье сердце не дрогнет при виде новорожденного младенца? И его высочеству приказали срочно готовиться к отъезду. Это повергло Николу в неописуемую ярость. Он требовал, чтобы ему вернули Александру.

Однако таблетки и уколы сделали свое дело. Как в полусне Никола забрался в экипаж в сопровождении двух дюжих молодцев. Великого князя повезли во Владимирскую губернию, в село Смоленское. Прощай, Ореанда!..

* * *

Конечно, все обитатели крымского побережья взахлеб обсуждали скандальное поведение мадам Демидовой. Эта авантюристка задалась целью женить на себе великого князя! Ни о каких высоких чувствах тут нечего и говорить. Разведенная жена, дама свободных нравов, поправшая всякую мораль, – вот кем была в глазах крымских обывателей Александра.

Впрочем, что от них ждать! Император! Вот кто поймет и поможет. Столько раз Никола говорил ей, что этот человек – единственный, для кого он что-то значит. И она села за письмо.

«Ваше Величество,

смиренно припадаю к Вашим ногам с просьбой – все мое существование, моя честь зависят от Вашего Императорского Величества.

Ваше Величество осведомлено, что в течение всей зимы я часто встречалась с Великим князем. Плачевное положение его Императорского высочества, его беда, недуг чрезмерно затронули мое сердце, и, как бы я ни противилась, я полюбила его всеми силами моей души.

В настоящий момент Великий князь Николай находится во Владимирской губернии, и я далека от него и, более того, в самом плачевном состоянии, поскольку нахожусь в положении и весьма нездорова.

Моя любовь никоим образом не продиктована корыстью, я только прошу у Вашего Величества милости обеспечить этому ребенку будущее, какое-либо имя и чтобы Ваше Величество не противилось тому, чтобы я жила как можно ближе к Великому князю Николаю, так как он составляет смысл моего существования после всех страданий и несчастий, пережитых мною с моим мужем, которого Ваше Величество отправило этой осенью в Ташкент...»

Александра напомнила царю о своей семейной драме, надеясь, что он исполнится сочувствия к ней. К тому же становится понятно, почему она еще до встречи с Николой жила в Крыму – врачи у нее находили начальную стадию чахотки, той болезни, которая в конце концов свела ее в могилу совсем еще молодой. В этой ситуации рождение ребенка грозило подорвать и без того слабый организм. Но, как видим, это Александру не останавливало.

Была ли то любовь или авантюрный замысел женщины, все поставившей на кон? Об этом пусть каждый судит как хочет. Ясно одно: роман с Николой разрушил привычное и, уж конечно, безбедное существование Александры в демидовских крымских владениях, которые оставались за нею, как «пострадавшей», и за ее детьми.

Для Александры начиналась другая жизнь, в которой ей отводилась роль опозорившей себя женщины, прижившей внебрачного ребенка. Репутация, положение в обществе, здоровье, наконец – все было принесено в жертву тому, что в глазах общества являлось блудом, отчаянным шагом зарвавшейся искательницы приключений.

Надо думать, царь с удивлением прочитал письмо Александры. Во-первых, Демидовой известно новое местожительство Николы. Откуда? Каким образом? Ведь перевозка совершалась втайне. Во-вторых, не сумасшедшая ли она, как и ее любовник? «...Чтобы Ваше Величество не противилось...» Мадам смеет учить его отношению к Николе?