Текст книги "Бегущая против волны"

Автор книги: Людмила Толмачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Ну, Аленка, ты суперстар! – похвалил Неврев и, чтобы снять напряжение, потянулся к бутылке с коньяком.

– А я что говорила? – победоносно воскликнула Эльвира.

– Не сглазить бы, – вздохнула Ирина и суеверно поплевала через левое плечо.

Невревы последовали ее примеру, для пущей верности постучав еще по деревянной столешнице. Через час голоса были подсчитаны, и тамада вновь пригласил участниц на открытую площадку у елки. «Мисс Очарованием» объявили Алену. Остальные получали поощрительные призы. Награждал конкурсанток сам директор. Каждой девушке он вручил по коробке конфет, а Алене досталась диадема со стразами. Дубец церемонно склонился к ее руке, поцеловал, а затем вместе с залом долго аплодировал. В душе Ирины шевельнулось нечто похожее на подозрение, но она тут же отмела его, не поверив, по обыкновению, в человеческую непорядочность. Вскоре комментарий подруги вывел ее из прекраснодушного настроения:

– Дальнобойными орудиями ведет артподготовку наш директор, – шепнула Эльвира, – кажется, капитально ты его зацепила.

– Отстань! – рассердилась Ирина. – Аленка честно заработала первый приз. Весь зал ей подпевал.

– Ладно, чего ты взвилась? Одно другому не помеха. Перестань ломаться, когда в руки такая рыбина сама плывет.

Ирина, плотно сжав губы, поднялась из-за стола и пошла на выход.

В номере она переоделась, смыла макияж и легла с книгой в кровать. Но не успела прочитать и страницы, как прибежала Алена.

– Мам, ты чего тут? Сейчас концерт будет. Говорят, «Блестящие» приехали. Пойдем? Ну, мама!

– Я не пойду. Голова разболелась. А ты иди с Наташей.

– А правда, диадема клевая? Юлька в осадок выпадет, когда увидит.

– Алена, я давно хотела поговорить с тобой на эту тему…

– Какую? Ой, мама, мне некогда, на концерт опоздаю! Потом поговорим, ладно?

Она умчалась, даже дверь плотно не прикрыла. Ирине не хотелось вставать, чтобы закрыться на ключ, о чем она вскоре пожалела. Минут через пять после ухода Алены в дверь постучали. Ирина подумала, что пришла Эльвира, и крикнула:

– Входи!

В дверях показался Истомин с коробкой конфет и бутылкой коньяка в руках. Он широко улыбнулся, кашлянул и бархатным баритоном спросил:

– Можно войти?

Ирина резко поднялась с подушки, села, свесив ноги с кровати, машинально поправила волосы:

– А собственно, по какому поводу?

Истомин прошел в комнату, поставил принесенное на стол, сел на стул и снова улыбнулся:

– А вы кокетка, Ирочка. Так поступают лишь очень умные женщины. Заинтригуют, очаруют и упорхнут, как Золушки с бала, оставив принца и прочих воздыхателей страдать в одиночестве.

– А принц, надо полагать, это вы?

– Разве не похож? Жаль, что вы не знали меня в молодые годы. Много потеряли. Впрочем, как и я. Глядя на вашу юную дочь, можно представить вас невинной девочкой, робкой и одновременно безумно сексапильной.

– Я тоже сожалею, – жестко произнесла Ирина, – но по другому поводу.

– Да? Интересно…

– Сожалею, что здесь нет лестницы, и я не могу спустить вас с нее.

– Ах, вот как! – озадаченно протянул Истомин. – Не ожидал.

– Убирайтесь отсюда!

– Ирина, но…

Ирина встала с кровати, подошла к двери, распахнула ее и сурово приказала:

– Сейчас же уходите или я вытолкаю вас!

Истомин побагровел, схватил коньяк и, не глядя на Ирину, вышел из комнаты. Ирина сделала шаг в коридор, крикнула:

– Вы конфеты… – и прикусила губу, увидев идущего навстречу Истомину Дубца.

Она скользнула обратно в комнату, захлопнула дверь, прижалась к ней спиной и замерла. Глухо прозвучали удаляющиеся шаги директора. Что он подумал? Господи, надо же так влипнуть! Хотя какое ей дело, что подумал директор? Кто он ей? Случайный благодетель, которого она ни о чем не просила. Ну и пусть идет своей дорогой – она никому ничего не должна.

Ирина снова легла на кровать, но душа, взбудораженная происшедшим курьезом, не могла успокоиться. Словно подброшенная невидимой пружиной, Ирина вскочила и начала ходить из угла в угол, ругая свою безалаберность: «Не могла оторвать зад, чтобы запереть дверь на ключ, ленивая корова! Наверняка он подумал, что у нас с Истоминым было заранее обговоренное свидание. Ведь я ушла посреди ужина, на виду у всех!» Ее злило, что она постоянно думает о Дубце. У какого-то французского писателя, кажется, Стендаля, она точно не помнила, есть теория о кристаллизации любви: человек, находясь в отдалении от другого человека, неожиданно задевшего его чувства, начинает все время думать о нем, постепенно придавая его образу идеальные черты. Неужели внутри у нее происходит эта самая кристаллизация? Там, на лыжне, в ее сердце внедрилась крошечная крупинка, которая обрастает и обрастает новыми гранями, помимо ее воли, и нет никакой возможности остановить этот процесс. Да что же это? Еще вчера она плакала о Сергее, Сереже, недосягаемом, но почти любимом, а сегодня весь день в плену у другого Сергея, абсолютно чужого, постороннего человека. Как объяснить эти метания? Она не способна на сильное чувство? Но для чего этот высокий слог? Просто она продажная тварь! Продалась за тряпки. Стоп! Что значит «продалась»? Она не позволила ему ровным счетом ничего, за что ее можно было упрекнуть. Конечно, нет гарантии, что в будущем он не продолжит атаку. Но ведь и от нее самой многое зависит. Нет, она не позволит больше вламываться к ней, как это только что проделал Истомин, развращенный до мозга костей хам. Она не опустится до положения содержанки. У нее взрослая дочь, которая все видит и понимает и которой она должна быть хорошим примером. Она хозяйка своей судьбы, своим поступкам и словам. Отныне она будет контролировать каждый свой шаг!

Ирина даже успокоилась, придя к такому решению. Вдруг стало легко и комфортно. Как будто очистилась от грязи, в которой нечаянно испачкалась. К ней вернулось ее обычное ровное настроение, как это с ней всегда бывало после бурного всплеска эмоций. Внезапно захотелось домой, в городскую суету, в привычную обстановку. Завтра утром они уезжают из пансионата, но будь такая возможность, она сбежала бы отсюда прямо сейчас.

На следующий день, вечером, когда они с Аленой смотрели «Иронию судьбы», неожиданно пришел Анатолий. Это был его первый приход в бывший дом после развода с Ириной да еще без предупреждения. Ирина пригласила его в гостиную, не зная, как вести себя, о чем говорить, потому и заторопилась на кухню готовить чай. Пусть побудет наедине с дочерью, решила она, ведь он пришел к ней. Она нарочито долго возилась с угощением, нарезая принесенный Анатолием торт, заваривая чай, раскладывая в вазочки конфеты и печенье. Заметив, что дрожат руки, она тряхнула от досады головой и мысленно приказала себе «не телепаться».

Они сидели за столом, как будто ничего не произошло. Со стороны посмотреть – вполне нормальная семья. Много лет подряд они вот так же садились за праздничный стол, пили чай, ели сласти, о чем-то говорили. Им и в голову не могло прийти, что когда-нибудь это обычное для родных людей занятие превратится в пытку, так как разговора не получалось, хоть убей! О чем говорить бывшим супругам, когда так свежи воспоминания и еще не затянулись раны? Даже присутствие дочери не спасало их от мучительного напряжения.

– Ну как поездка в пансионат, понравилась? – глядя на Алену, спросил Анатолий.

– Угу, – промычала Алена, прожевывая кусок торта.

– Она у нас «Мисс Очарование», – сказала Ирина не без гордости.

– Я уже об этом рассказала, – отмахнулась Алена. – И диадему показывала.

– Невревы снимали ее на камеру, но пленку еще не передали. Потом как-нибудь посмотришь, – сказала Ирина, радуясь, что появилась тема для разговора.

– А на лыжах катались? – спросил Анатолий, опять же обращаясь исключительно к дочери.

– Не-а. Я проспала все утро после бала. А мама ходила. Мам, расскажи, как ты грохнулась лицом в сугроб и долго барахталась, пока…

– Зачем я буду выставлять себя в смешном свете? – спросила Ирина, не дав Алене закончить фразу. – Просто я давно не вставала на лыжи. Надо будет в следующие выходные съездить с Невревыми в Рощино, покататься с горок.

– А я даже не помню, когда на лыжах ходил. Кажется, два года назад, – сказал Анатолий и смутился.

«Да, два года назад мы все вместе ездили в Рощино, – подумала Ирина, – и катались с гор. Я сломала лыжу, ужасно расстроилась, тогда Анатолий придумал соорудить из трех лыж санки. Мы втроем, усевшись на импровизированные санки, с диким хохотом и визгом съезжали со склона горы вниз, обязательно заваливаясь в конце пути набок, а потом тащились наверх, с ног по самую макушку облепленные снегом, запыхавшиеся, довольные».

Она улыбнулась своим воспоминаниям и тоже смутилась, поймав на себе брошенный украдкой взгляд Анатолия.

– А мама была самая красивая на вечере, – вдруг брякнула Алена.

– Никто и не сомневался, – нейтрально согласился Анатолий.

– Алена, ты басню Крылова давно читала? – без улыбки спросила Ирина.

– Какую басню? «Стрекоза и муравей»? «Попрыгунья стрекоза лето красное пропела…»

– Нет, другую. Про кукушку и петуха. Помнишь, как они хвалили друг друга? Тебе они никого не напоминают?

– Да, ладно тебе, мам! Ты на самом деле была самая-самая красивая, обаятельная и привлекательная. Это заметили все.

– Может, и ты какую-нибудь «Мисс» завоевала? – полушутя поинтересовался Анатолий, впервые прямо посмотрев на Ирину.

– Она не мисс, а миссис, папуля. Пора уж знать такие вещи. А один мужчина…

– Алена! – воскликнула Ирина, но продолжать не стала, понимая, что нотации сейчас более чем неуместны.

– Что? – с вызовом спросила дочь.

– Сходи на кухню, я там шоколадное печенье оставила. Оно в шкафу, на верхней полке лежит.

Алена слегка фыркнула, но послушно пошла на кухню. Ирина проводила ее взглядом, а затем в упор посмотрела на Анатолия.

– Как ты живешь? – задала она вопрос, неожиданный для самой себя.

– Нормально, – пожал он плечами.

– О доме не скучаешь?

– Как тебе сказать? Вроде скучаю, но…

– Понятно. Можешь не продолжать.

– Нет, я не то хотел сказать. Конечно, скучаю, Ира. Очень, – торопливо говорил он, видимо, боясь, что не успеет до возвращения дочери. – Но… Понимаешь, обстоятельства сложились так, что теперь уже назад дороги нет. Короче, у нас будет ребенок.

Ирину как будто в прорубь окунули. Дыхание перехватило, стало нечем дышать. Она встала, вышла из комнаты, столкнулась в коридоре с Аленой, выдавила: «Я сейчас» – и закрылась в ванной. Включив воду, она глухо зарыдала. А потом долго умывалась холодной водой, чтобы не выглядеть слишком опухшей. Когда вышла из ванной, Анатолия уже не было.

– Он давно ушел? – спросила она Алену, вытиравшую на кухне вымытые чашки.

– Минут пять назад, – угрюмо пробурчала Алена.

– Чем ты недовольна?

– Мама, зачем ты унижаешься? Я бы никогда не стала плакать перед мужчиной, который меня бросил.

– Аленушка, какой ты еще ребенок…

– Не разговаривай таким тоном! – крикнула Алена. – Я не маленькая! Я все понимаю. У них будет ребенок? Да?

– Да.

– Я так и знала, – упавшим голосом произнесла Алена и села на стул. – Я его ненавижу.

– За что? За то, что у тебя появится брат или сестра?

– Не нужны мне братья от нее! Поняла?

– Но…

– Не хочу! Пусть только попробует привести сюда кого-нибудь!

Она тоже зарыдала, но ее слезы были другими. В них были обида, протест, ревность, в то время как слезы Ирины выражали рухнувшую надежду, сожаление об утрате, окончательной утрате прошлой жизни, как оказалось, такой ясной и счастливой.

Ближе к весне позвонила Эльвира. Так вышло, что они перестали общаться после пансионата. «Наши отношения переживают временный кризис, – объясняла самой себе Ирина. – Рано или поздно все утрясется и войдет в норму». Но истинную причину охлаждения она вдруг выложила подруге в первые же минуты их телефонного разговора.

– Привет, подруга! Как жизнь молодая? – бодро начала Эльвира.

– Бьет.

– По голове?

– Куда попало. А у тебя?

– Туда же. А ты что же, обиделась на меня? Объясни хоть причину-то.

– Не болтай! Хотя… Что нам друг от друга скрывать? Могу и объяснить. Мне не по душе, как ты влияешь на мою дочь.

– Опсики! Ни хрена заявочки. Выходит, я развращаю твою дочь?

– Ну, я бы не стала так формулировать, но что-то в этом роде как раз и было в пансионате.

– Ну-ка, ну-ка! Интересно. Продолжай. Что означает твоя фраза «что-то в этом роде»?

– Эля, ты только выслушай спокойно, ладно? А то у тебя уже голос звенит…

– А у тебя бы не звенел после таких обвинений? Чуть ли не в сутенерши меня определила…

– Эля! Извини, если нечаянно обидела. Я не это имела в виду…

– Ты про случай в торговом центре? Но если бы он не вмешался, не подмазал эту Нину, то никакой бы кофточки нам не видать как собственных ушей. Так и ушли бы оплеванные этой хамкой.

– Ну, допустим. Но зачем ты его поддержала, когда он вещи начал дарить?

– А что я, по-твоему, должна была делать? Стать в позу оскорбленной невинности и прочитать мораль? Не забывай, что он наш с Невревым начальник.

– С тобой все ясно. О себе ты не забываешь…

– Ира, ведь я от всей души хотела помочь вам с Аленкой, как ты не понимаешь?

– Да понимаю я. Это тебе меня не понять. У тебя нет взрослой дочери.

– Зато есть взрослый сын, который такое откалывает в последнее время, что я по ночам перестала спать.

– Да? А что случилось?

– Представляешь, влюбился в одиннадцатиклассницу!

– Ну и что?

– Как это «что»? Он в девятом, она в одиннадцатом.

– Подумаешь, два года разницы…

– Это в нашем возрасте такая разница – пустяк, а в их – это очень серьезно. У нее уже наверняка опыт в любовных делах, а у него она первая…

– Ох, Элька! Мои опасения за нравственность дочери тебе, значит, до лампочки, а со своим сыночком носишься как с писаной торбой. Да ничего страшного в этом нет. Все мы в школе влюблялись в кого-нибудь. Ты сама рассказывала, как втрескалась в молодого практиканта – учителя физики. Даже записки ему писала.

– Господи, в те времена в школе не было секса…

– Не было? Если хочешь знать, в нашей школе одна родила в десятом классе. И это не единичный случай.

– Ну хорошо. Постараюсь не комплексовать. Но и ты выкинь из головы всякие мыслишки насчет моего тлетворного влияния. Для меня Аленка – как дочь. Ведь я ее с пеленок знаю и люблю.

– Ладно. Верю.

Они помолчали.

– Слушай, заморочила ты меня, увела в другую степь, – после паузы затараторила Эльвира. – Я ведь что звоню-то. У нас такие новости – полный отпад! Вот ты на Дубца тянешь – такой он да разэтакий, а не знаешь, какая трагедия на него свалилась!

– Да? А что случилось? – спросила Ирина, чувствуя озноб по всему телу.

– Он уже второй месяц с обширным инфарктом лежит…

– Второй месяц?!

– Ну да. А женушка-то его благоверная что выкинула, ты даже не представляешь! Оформила развод, разделила имущество и укатила с его охранником в Америку. Во как! Да еще, говорят, заявилась к нему в больницу и целую речь толкнула типа «я всю жизнь терпела твое блядство, но теперь настала моя очередь».

– А кто за ним ухаживает?

– Сиделки. У богатых людей это не проблема. Сын, кстати, тоже за границей живет. Приезжал, правда, к отцу, но ненадолго.

– А у нас тоже новости, – бесцветным голосом проговорила Ирина. – У Аленки скоро будет братик или сестренка.

– Что?! И кто же счастливый папаша?

– Как «кто»? – не поняла Ирина. – Анатолий.

– Фу ты, черт! Я ведь на тебя подумала! Значит, она окончательно его к себе привязала? Что ж… Все мы, бабы, одинаковые. А почему ты об этом сообщила таким загробным голосом? Тебя это напрягает?

– В первый момент я рыдала. А теперь осталась тупая боль, но она постепенно ослабевает. Ничего, скоро пройдет.

– Ох, Ируня, Ируня ты моя, – голос Эльвиры дрогнул. После небольшой паузы она продолжила: – Ничего, мое солнышко, и на нашей улице будет праздник. Я в этом уверена. Вот увидишь!

– Вы передайте этот пакет и скажите, что там записка, хорошо? А я здесь посижу, может, он что-нибудь ответит, – попросила Ирина женщину в окошке для передач.

– Передать-то я передам, – равнодушно ответила та, принимая пакет, – но написать он навряд ли сможет. Тяжелый он.

– Нет, не написать, а устно. Я подожду.

– Ждите, – не глядя на Ирину, бросила женщина.

Ирина отошла от окошка и села на диван возле стены. Клиника была платной, о чем говорила вся обстановка просторного вестибюля: евроремонт, кожаные диваны, множество цветов в горшках на стильных подставках. Напротив сидела молодая пара, и Ирина исподтишка наблюдала за ней. Он был в спортивном костюме, очевидно, лечился здесь, а она, нарядная, цветущая, пришла к нему на свидание. Сплетя пальцы рук, молодые неотрывно смотрели друг на друга, как будто хотели навсегда запомнить каждую черточку, каждую точку на лицах друг друга. Девушка что-то говорила нежным, грудным голосом, а он кивал и улыбался, но видно было, что слова для него не имели никакого значения – его слух жадно ловил звук ее голоса, а глаза неотрывно следили за движением любимых губ.

У Ирины защемило сердце. Она вспомнила взгляд Сергея на турецком острове, когда он спас ее от змеи. Он смотрел так же: неотрывно, нежно, пронзительно, сгорая от любви. Господи, зачем она все это вспомнила? Как сделать так, чтобы эта картинка навсегда стерлась из ее памяти? К сожалению, память человеческая – живая, в отличие от компьютерной, хочешь не хочешь приходится терпеть все ее капризы.

– Девушка! – оторвал ее от воспоминаний глухой низкий голос женщины в окошке. – Подойдите сюда!

Ирина быстро подошла к окошку и взяла из руки женщины голубой листок, сложенный вдвое. Забыв поблагодарить, она отошла в сторону и впилась глазами в строчки, написанные явно женской рукой: «Ирочка, я ждал вас. Я знал, что вы придете. Завтра у вас будет пропуск ко мне. Очень прошу прийти. С пяти до полвосьмого разрешены посещения. Сергей».

Не помня себя, она вышла на улицу, остановилась на крыльце, глубоко вдыхая мартовский воздух, а затем медленно пошла по аллее больничного парка с мыслями о нем, о его словах «я ждал вас», о магическом имени Сергей, перевернувшем ее мир.

Весь день на работе Ирина представляла этот миг, когда войдет в больничную палату и увидит его. Но, подойдя к двери его палаты, она вдруг засомневалась в искренности своего намерения. Что она скажет ему? Ведь они абсолютно чужие люди. Первое, что она ощутила в себе, когда услышала от Эльвиры весть об инфаркте, было неодолимое желание помчаться, наговорить кучу нежностей, согреть его ладонь своим теплом. Но этот порыв исчез, истаял вечерним облачком. Теперь она испытывала лишь обыкновенную жалость к немолодому человеку, страдающему от боли в сердце. «Ни в каких не в стихах, а взаправду ноет сердце – лечи не лечи…» – вспомнилась почему-то строчка из стихов любимой Тушновой. Она войдет, и в нем поселится надежда, нет, в нем появится уверенность, что она влюблена в него. Но ведь это не так! Совсем-совсем не так. Абсолютно никаких чувств, кроме неловкости – пришлепала к чужому мужику изображать сочувствие. А ему плевать на сочувствие, ему другое надо. Господи, как все непросто в жизни!

– Вы к Дубцу? – спросила ее проходившая мимо сестра.

– Да.

– Так входите, у него только сиделка.

– Спасибо.

Ирина несмело вошла в палату, остановилась возле двери.

– Здравствуйте, – тихо произнесла она.

– Здравствуйте, – так же тихо ответила ей полная женщина, сидевшая на стуле возле окна. – Вы к Сергею Владимировичу?

– Да.

– Он спит. Я читала ему только что, он и уснул. На него чтение благотворно действует.

Ирина увидела спящего в кровати мужчину, но не узнала в нем Дубца.

– Это он? – вырвалось у нее.

– Не узнали? – прошептала сиделка, на цыпочках подходя к Ирине. – Да, болезнь не красит. Мне позвонить надо. Я выйду ненадолго, а вы посидите на стуле, ладно?

Ирина кивнула, неотрывно глядя на лицо спящего, а потом, ступая на носках, подошла к стулу, взяла его за спинку, перенесла ближе к кровати и села. Ее поразила бледность его лица. Она проступала даже сквозь загар. Тем ярче выделялись его густые черные ресницы и брови. Теперь Ирина поняла, почему сразу не узнала его. Он сильно исхудал. Узкое, почти мальчишеское лицо, как ни странно, без морщин, если не считать двух-трех на лбу, было безмятежным во сне и даже каким-то просветленно-добродушным. Она отвела глаза, вспомнив суеверные слова матери, что на спящего долго смотреть нельзя, а затем с любопытством огляделась в палате. Комната ей понравилась – довольно уютная, просторная, с большим окном. Кроме входной двери была еще одна, очевидно, в ванную. На столике возле окна лежала раскрытая книга. Ирина не утерпела, подошла, чтобы взглянуть на обложку. «И. Бунин. Повести и рассказы». «Ау нас одинаковые вкусы», – подумала она и вернулась обратно на стул. Теперь ее внимание привлекла его правая рука, лежащая поверх одеяла. Когда-то, должно быть, большая и сильная, теперь она отличалась болезненной худобой. Сквозь прозрачную кожу проступили голубые жилки.

– А я думал – это сон, – услышала она и вздрогнула от неожиданности.

Он смотрел на нее без улыбки, но в глазах читались радость и ласковое внимание.

– Здравствуйте, Сергей Владимирович…

– Для вас просто Сергей.

– Но…

– Никаких «но». Я прошу вас называть меня по имени, – тихо, но твердо произнес он.

– Хорошо, – покорно ответила она. – Как вы себя чувствуете?

– Уже лучше. Значительно лучше. Еще месяц назад никто бы не поручился за дальнейшую мою судьбу.

– Вы встаете?

– Да. Но с помощью Веры Ивановны, моей сиделки. Она вышла?

– Да, пошла позвонить.

– Хорошая женщина. Мне повезло с ней. Понимает меня с полуслова. В последнее время она читает мне классику: Чехова, Бунина… Я и не знал раньше, насколько их рассказы целительны. Телевидение я не переношу, по радио слушаю лишь новости, а читать самому еще нельзя.

– А хотите, я вам стихи почитаю? – поддавшись внезапному чувству, спросила Ирина.

– Стихи? – переспросил он слегка удивленно. – Можно и стихи.

– Если вы не хотите, – смутилась Ирина, уловив сомнение в его тоне, – то лучше прозу…

– Нет, почему же? Просто мне еще никто не читал стихов. Вот я и заколебался. А вы очень чуткая, Ирочка, точно лань. Вас легко спугнуть.

Впервые на его губах мелькнула улыбка. Ирине она показалась насмешливой. Надо же! Инвалид, едва встает, а иронизирует как здоровый.

Вошла Вера Ивановна. Дубец скосил на нее глаза, приподнял ладонь, тем же тихим, невыразительным тоном сказал:

– Знакомьтесь, Вера Ивановна. Это Ирина, для которой я диктовал записку.

– Очень приятно, – с улыбкой ответила Вера Ивановна и пристально посмотрела на Ирину.

– Я, наверное, пойду, – робко произнесла Ирина. – Уже восьмой час.

– Так быстро? – явно огорчился Сергей Владимирович. – А завтра? Вы сможете приехать?

– Постараюсь, – не очень убедительно пообещала она.

Она встала, подошла к двери, оглянулась и увидела его глаза. И вновь жалость сдавила сердце. Зачем она пришла? Жалость ему не нужна. Он ведь мужчина, пусть даже и в беспомощном состоянии. Ему нужна только любовь. Больше они не увидятся. Она пресечет на корню эти никому не нужные отношения.

– До свиданья, Сергей… Владимирович, – выдавила она и скользнула в дверь.

С явным облегчением она вышла в сумрак весеннего вечера и заторопилась к станции метро. Под ногами хрустел мартовский ледок, сырой воздух будоражил и пьянил. Как все же прекрасна весна! Ирина прислушалась к себе. Что она сейчас чувствует? Да, конечно, легкую досаду на себя. Но ее захлестывает другое чувство, вернее, предчувствие, предвкушение счастливой встречи. С кем она хотела бы сейчас встретиться, столкнуться вон за тем углом? Ну да. С Сережей. С кем же еще? Боже мой! Ее любовь превратилась в манию, болезнь, лекарств от которой нет, разве только время, этот неизменный лекарь, поможет ей и то не скоро. Ох, как не скоро!

Прошла неделя после ее визита к Дубцу. Улеглись, перестали терзать угрызения совести, превратились в тлен воспоминания о неловких минутах, проведенных в его палате, и только его прощальный взгляд, тревожный, зовущий, преследовал ее в минуты безделья.

Субботним утром, теплым, солнечным, она решила вымыть окна. Только приготовила все необходимое, как затрезвонил телефон.

– Ира, привет, – как всегда жизнеутверждающе прозвучал Эльвирин голос.

– Привет. Что-то ты с утра пораньше?

– По чужой просьбе звоню. Не знаю, с чего и начать…

– Надо же, какие тонкости! Говори уж!

– Мне Дубец позвонил. Спрашивал о тебе. Беспокоится, не заболела ли ты. Я, представляешь, с какого-то бодуна начала выгораживать тебя, мол, у нее отчет, начальство держит допоздна.

– Ну и что?

– Как «что»? Тебе все равно, что ли?

– Элька, перестань устраивать мою судьбу. Мне это совершенно не нужно. Или ты по другой причине стараешься?

– Что еще от тебя можно услышать, свинья неблагодарная.

– От свиньи и слышу. Вернее, от медведя с его услугами.

– Слушай, Ирка, я серьезно говорю. Брось прикалываться! Он от тоски умрет. Неужели тебе не жалко?

– Ты совсем дура или наполовину? Куда ты меня толкаешь? На связь с мужчиной, которого я не люблю, совершенно не знаю и, главное, не хочу знать? Ну нет у меня к нему ничего. Даже жалости. Он, кажется, идет на поправку, и слава богу! Найдет он себе подружку. Только свистнет – вмиг десяток слетится.

– А ты небось о своем красном молодце до сих пор вздыхаешь?

– А тебе-то какая печаль?

– Ну-ну. Вздыхай. И что за эпидемия охватила баб в последнее время? Вынь да положь молодого любовника, не иначе как на десять лет моложе, а то и больше.

– Всего на семь. И потом не я, а он меня выбрал, поняла?

– Все они выбирают на время отпуска. И предпочитают замужних. Так надежнее. В смысле вензаболеваний…

Ирина не стала отвечать на злой выпад Эльвиры и бросила трубку. Мыть окна расхотелось. Она отнесла в ванную таз с водой, вернулась в комнату, схватила пульт телевизора, нажала первую попавшуюся кнопку. Шла передача о Бунине. Ирина вздрогнула, прижала руку к груди, подумала: «Это судьба» – и села в кресло, вся превратившись в слух. Известный актер, ведущий передачи, рассказывал о бунинской поэзии. «Отточенность формы», «кровная связь с природой», «нестерпимая боль по ушедшей женщине» – сыпались щедрые фразы как последняя дань русскому поэту. Ирина, боясь пропустить хотя бы слово, окаменелая, сцепив пальцы в замок, вслушивалась в необыкновенный голос актера, читающего стихи об одиночестве и утраченной любви. «Тот дивный мир, где шли мы рядом», – повторяла она вслед за актером. Тот дивный мир…

Передача закончилась, а она еще долго сидела в оцепенении. В душе уже созрело решение, но рассудок удерживал, не пускал, давая возможность к отступлению, ибо то, что будет совершено, станет очень важным, судьбоносным и поправке не подлежит.

– Мам, – донеслось до нее как бы издалека.

Ирина повернула голову и увидела Алену, только что вставшую с постели, в розовой пижамке, заспанную, растрепанную.

– Мама, ну сколько можно звать? – капризно повторила дочь. – Ты обещала оладушек напечь. С бабушкиным черничным вареньем. Я пока умываюсь, ты бы тесто завела.

– Ладно, напеку. Ох, и соня ты у меня!

– Уж и в каникулы нельзя поспать? Надоело каждый день полседьмого вставать.

– Иди в ванную. Я сейчас.

Ирина привычно замешивала тесто, а в душе все звучала строчка: «Тот дивный мир, где шли мы рядом…» Все, хватит предаваться унынию! А что, если отвезти ему этих оладушек? Правда, почему бы и нет?

Она даже повеселела от этой мысли. Работа закипела с удвоенной энергией. Вскоре на блюде красовалась гора золотистых, ароматных оладий. Пришла Алена, с шумом вдохнула в себя вкусный дымок, уселась за стол.

– М-м, улет! – промурлыкала она, откусив половину оладьи.

– Ты где, гулена, вчера допоздна ходила?

– Я же говорила – с Юлькой на вечеринку ходили, к Олегу Фомину. День дураков отмечали.

– Интересно было?

– Спрашиваешь! Такую клевую вечеринку замутили…

– Как же вы его отметили, этот день?

– Подарки дарили. Конкурс устроили на самый прикольный подарок.

– И кто выиграл?

– Колька Семушкин.

– Это такой длинный, курносый?

– Никакой он не курносый.

– Ну, хорошо, пусть не курносый. Я его с кем-то перепутала.

– Как можно Кольку с кем-то перепутать? Он один такой в классе – высокий… и вообще, личность.

– И что эта личность подарила? За что он конкурс-то выиграл?

– Хм, если тебе сказать – ты опять в мораль кинешься.

– Обещаю, что не кинусь.

– Ну тогда держись. Он подарил мне стринги.

– Что? Стринги? Это же нижнее белье!

– Я так и знала, что у тебя будет шок.

– Но ведь… Господи, Аленка! Ты хоть соображаешь, что это неприлично? Вульгарно в конце концов!

– Больше я тебе ничего и никогда не скажу. Так и знай!

Ирина бросила недомытую посуду, села за стол напротив дочери. Алена невозмутимо уплетала оладьи, стараясь не смотреть на мать.

– Аленка! Ну-ка, посмотри на меня!

– Ну что?

– Какой же тогда ты выбрала подарок Семушкину?

– Откуда ты знаешь, что Семушкину? Мы же лотерею тянули – кто кому будет дарить.

– Значит, ты вытянула его?

– Ага.

– Так что ты подарила?

– Ну уж нет. Ничего я тебе не скажу, а то с тобой обморок будет.

– Алена, я серьезно тебя спрашиваю. Или я позвоню его матери, и тогда…

– Этого еще не хватало!

Алена выскочила из-за стола и убежала в свою комнату. Ирина домыла посуду и уже в другом, более уравновешенном состоянии пошла к дочери.

Та лежала на кровати и слушала музыку на DVD. Ирина, мягко ступая, подошла к кровати и села рядом.

– Доча, я больше не буду так бурно реагировать, – пообещала она, прикоснувшись ладонью к ее руке. – Давай поговорим! Сделай, пожалуйста, потише.

Алена нажала на пульте кнопку – выключила плеер.

– Я примерно представляю, что ты ему купила. Меня после этих стрингов уже ничем не удивить.

Алена фыркнула, покраснела и отвернулась к стене.

– Аленушка, я тебя вполне понимаю. В твоем возрасте хочется выглядеть старше, взрослее. Все через это проходят. И я такой же была в седьмом классе. Помню, как однажды заявилась в школу с выщипанными бровями. Это Наташка Сидоркина, подружка моя, постаралась. Я, говорит, слегка подправлю линию, а то у тебя какие-то кочки вместо бровей. И так она меня красноречиво убеждала, что я согласилась на эту экзекуцию. А Валентина Павловна, наша классная, сразу заметила.

– И что дальше? – повернулась Алена, с интересом глядя на мать.

– Мудрая была наша классная. Царствие ей небесное. Умерла в позапрошлом году. Собрала нас в тот же день на классный час и рассказала случай из своей юности. Хочешь послушать?

– Угу.

– Было это после войны. Трудно жили тогда люди, особенно в селе. Но молодость на то и молодость, что не замечает никаких трудностей. По вечерам девчонки на танцы бегали, вот как сейчас вы на свои дискотеки. А у Вали – тогда ей пятнадцать лет исполнилось – из нарядов только одно креп-жоржетовое платье, из материнского перешитое. Прибегают однажды подруги, зовут на танцы, а платье-то мать, как назло, недавно выстирала – мокрое на веревке висит. Валя в слезы, ведь она мечтала встретиться там с парнем, которого любила. Что делать? Тогда одна из подруг придумала: попросить у своей старшей сестры, что в городе жила, красивое платье из панбархата. Сестра как раз приехала с мужем в отпуск и платье привезла. Побежали они к этой подруге и уговорили ее сестру дать на один вечер платье. Надела Валя это шикарное платье, а ноги-то в стоптанные туфли обуты. Не смотрится платье с такими туфлями. Тогда старшая сестра расщедрилась и предложила свои замшевые туфли на каблуках, а в довершение ко всему еще и прическу модную соорудила на Валиной голове. Подружки от зависти чуть не лопнули. Такая мадам получилась из Валентины – старше своего возраста лет на десять. Вот пришли они на танцплощадку, встали в уголок, ждут, что дальше будет. Музыка играет, всех приглашают, а Валя все одна стоит. Так и простояла весь вечер. А парень, которого она любила, другую пошел провожать. Видно, побоялся подойти к расфуфыренной мадам.