Текст книги "Дамский негодник"

Автор книги: Людмила Милевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава 16

Занудливая и частенько откровенно противная Куськина вызывала у Далилы сочувствие, поэтому она ее и терпела. Счастливая безоблачная молодость Генриетты Карловны пролетела, на смену ей приплелась угрюмая старость, затянутая тучами одиночества, страхов, болезней. Появилось все то, к чему не привыкла удачница Куськина. Пришлось привыкать.

Привыкала она тяжело. Былая краса улетучилась вместе с поклонниками – и лифтинг не помогал. Богатый и любящий муж отошел в мир иной. Его капиталы в руках Куськиной не удержались, пришлось цепляться за сына. Купаясь в мужском обожании, дружить она не научилась. За 58 лет жизни интересного дела себе не нашла. Профессии не приобрела, зато обогатилась дурными привычками. Ломалась, кокетничала, безудержно молодилась, рылась в своей зудящей душе – чудачествовала напропалую.

Глядя на Генриетту Карловну, Далила порой изумлялась недальновидности мнения, бытующего в нашем обществе.

«Вот она, по обывательским меркам счастливая женщина, – размышляла Далила. – Кто ей не позавидует? Действительно, жизнь прожила, наслаждаясь, зато к старости оказалась совсем не готова. А почему?

Потому что внутри пустота. Как мы любим себя?

Любовью других.

А когда другие перестают нас любить, что остается? Остается наша любовь к другим. Ею живем. И потому нас продолжают любить, значит, жизнь проходит удачно, несмотря на возрастные проблемы».

У Куськиной не было особых проблем, кроме той, что Куськину никто не любил, даже сын. Сын Генриетту просто боялся. Она пыталась заполнять душевную пустоту, пыталась сама себя полюбить с тем пылом, с каким когда-то любили ее мужчины. Однако зря старалась заменить мужскую любовь лифтингом и эгоизмом, лишь скучала и злилась.

Куськина была из «плеяды» женщин, у которых вместо души мужчина. Что бы ни делала подобная дама, все сводится к одному: к нему – к господину-рабу, к царю природы, к мужу, к любовнику, к ухажеру. Там, где он, там и жизнь, а без него пустота. Такие женщины и детей рожают, чтобы удержать своего раба-господина. И любят потом этих детей вместо своего господина-раба, потому что сам господин-раб оказывается для любви не пригоден. Как господин, он угнетает, а как раб, позорно бежит. И в основном к другим, чужим женщинам.

Когда-то Куськиной сильно везло: у нее был высокопоставленный господин и много-много рабов. Но теперь Куськина осиротела: осталась без господина и без рабов. Жизнь ее утратила смысл.

Она попыталась превратить в господина своего невзрачного сына, но в нем оказалось слишком много раба. Не получая достойного сопротивления, Генриетта Карловна презирала сына и мучила. И добилась того, что раб взбунтовался, отыскав себе другую хозяйку, гораздо добрей.

В такой вот кульминационный момент появляется на арене жизни поверженной Куськиной Изверг, Он и сосед в едином лице.

Он очень похож на Куськину. Удачлив, красив, обласкан обществом и судьбой. Пообносился слегка в гулянках и постарел, но по-прежнему женолюб, жизнелюб и гурман. Он из тех, у кого каждый день заканчивается одинаково – одинаково хорошо. Банька, девочки, икорка, пивко, рыбалка, охота – все в охоту! «Ах, хорошо! Давай-ка еще!» – вот их девиз. «Жизнь прекрасна!» – это уже их кредо.

Да, Он очень похож на Куськину, но…

Но есть и отличие – трагическое отличие. Он по-прежнему шагает по жизни легко, а она по жизни уже хромает. Ему не страшны импотенция, радикулит, «хандрозы-мандрозы» – бояться некогда, он шагает. Такие, как он, умирают в пути.

А Куськины умирают в постели. Генриетта Карловна уже, как старушка, ползет. Ползет без радикулита и импотенции.

Однажды, измучившись жалобами Куськиной, Далила (сгоряча) ее грубо спросила:

– Да что же вы не слушаете меня, Генриетта Карловна? Что же вы все ползаете по жизни и ползаете? Почему с коленей не встаете?

И Генриетта Карловна прошептала свозь слезы:

– Деточка, я не ползаю, я крылья свои ищу.

И вот ее крылья нашлись, хоть она уже и не чаяла их отыскать: появился сосед, Он, Изверг и, как его? Педофил – Генриетта Карловна ожила.

Цель возникла!

Куськина мать так давно не целилась в мужские сердца, что поставила на «кобелиной фауне» жирный крест, но (оказывается!) «фауна» на ней этот крест не поставила. Ха! Изверг, сосед – Он таскает к себе моделек-девчонок, а зачем? Чего добивается? Почему он хамит? Хамство – это ли не внимание? А все остальное! Музыку на всю мощность врубает: «попсу», рок-н-ролл, шейк и забытую летку-енку! Бросает мусор, бутылки через забор! Загорает на крыше в чем мать родила! Пользованные презервативы аккуратно развешивает на ее стриженые кусты!

Озорник…

Куськина все подмечает, все понимает, но слышать не хочет, знать не желает – запуталась основательно. В девицу на старости лет превратилась: и хочется, и колется, и мамка не велит, как сказала про мужа Людмила. «Мамка» в данный момент – ее строгий Родитель: ее оскорбленная совесть – оскорбленная возрастом и разгульным соседом. Почему он все еще молодой, когда она, Куськина, старая? Почему он колобродит, гуляет, скачет, распутник, резвым козлом?

После многочисленных рассказов о Нем, Далила спросила:

– Генриетта Карловна, а вам не приходит в голову, что он нарочно все это делает?

– Да только об этом и говорю! – подпрыгнула Куськина, едва не уронив на пол свою безжизненную собачонку. – Нарочно! Конечно, нарочно! Мне назло! На тебе, мол! Получай, старуха!

Далила поправила:

– Нарочно, но не назло. Он старухой вас как раз не считает. Он явно ищет внимания вашего.

Куськина знала это и сама, но признаваться в том не пожелала.

– Не волнуйтесь, внимание я ему щедро даю! – заверила она. – Вчера, к примеру, разбила его окно!

Самсонова ужаснулась:

– Зачем?

– Пускай занавесками пользуется, срамник, если решил поразвлечься при свечах с малолетней девчонкой.

– Но зачем вы туда смотрели, в чужое окно? – поразилась Далила.

Генриетта Карловна не осталась в долгу, похлеще ее поразилась.

– А куда мне смотреть?! – возмутилась она.

– В телевизор, в книгу, в газету, в журнал…

– Ха! Телевизор, книга, газета, журнал! Набор юной пенсионерки: когда годы уже не те, но вроде не все еще и болит.

Куськина не лезла за словом в карман.

– По-вашему, я бинокль купила, чтобы смотреть в газету? В журнал? – зло спросила она, после чего Самсонова нужных слов не нашла.

Для Куськиной, разумеется. Все слова свои Далила понесла подругам, тетушке и племяннику – они ее от Куськиной разгружали, иначе можно с ума сойти.

– Уже не знаю, что и придумать, – жаловалась она племяннику, Бонду Евгению. – Он, в смысле Изверг… Психологически Он явно лезет в ее постель, а Куськина, вредина, упирается. Она жаждет его любви и не дает ему себя полюбить. Напротив, дает ему злобный отпор. И что бы я ей ни посоветовала, все делает наоборот. Уже устала ее учить.

Племянник вздыхал:

– Ты учишь такому, что волосы дыбом встают. Даже я, хоть убей, не смог бы воспользоваться твоими советами.

– Да, порой мы учим тому, чего не умеем сами, – соглашалась Далила. – Всегда говорю: к нашим советам нужен огромный совет, как всем этим воспользоваться.

Так родился очередной анекдот племянника – анекдот от Евгения Бонда.

Склочная дама вернулась от психоаналитика и с восторгом сообщает вусмерть запиленному супругу:

– Представляешь, доктор рассказал мне, почему я такая злая, и даже указал, как излечиться!

Муж с надеждой:

– И в чем же дело?

– Оказывается, я совершенно не виновата. Виноваты другие, – радостно поясняет жена. – В детстве меня недостаточно любили родители, воспитатели, учителя. Потом – коллеги, соседи, подруги, ты, дети…

– Короче, как это можно исправить? – деловито перебил даму муж.

Она с восторгом:

– Доктор сказал, что как только меня все полюбят, я стану хорошей и доброй.

Муж с ужасом:

– А этот умник не сказал, как нам умудриться такую злую тебя полюбить?

Но у Генриетты Карловны, против всяческих опасений и анекдотов, произошел в судьбе поворот: ее-то как раз полюбили и злую. Да-да, проклюнулись нежные отношения. Проклюнулись резко и неожиданно. Он, Изверг, сосед, не выдержал и сам разрешил психологический спор. Разрешил классическим и элегантным маневром: однажды Изверг остановил неистовый визг Куськиной таким же неистовым поцелуем.

– Дура ты старая, – сказал он, когда оба задохнулись и расплелись.

Куськина открыла рот, чтобы опять завопить, но Изверг поспешно добавил:

– И я старый дурак. Уперся и не хочу честно признаться. Клеюсь, как сопливый пацан.

– Признаться в чем? – опешила Куськина, не решаясь поверить в победу.

– В том, что тебя, старую дуру, люблю, – заявил Изверг, нахально осклабясь и по-мальчишески запуская обе руки в карманы спортивных штанов, разумеется, молодежных и стильных.

Он стоял перед ней, развязно покачиваясь на пятках и выставив вперед свой подтянутый спортивный живот, стоекратно обласканный шальными девицами. На лице его улыбочка хамская, а прищуренный взгляд влюбленно-оценивающе, по-мужски с ее груди на ноги так и скользит. Куськина не устояла, сдалась.

– Чего ты хочешь? – прошептала она.

И он прошептал:

– Сегодня ночью приди, узнаешь.

Она возьми и скажи:

– Хорошо, я приду.

Он возьми и ответь:

– Смотри, я упрямый.

– Ой ли, – насмешливо усомнилась она.

И тогда он пригрозил:

– Отступать тебе некуда. Если ты не придешь, сам приду.

Куськина не возражала, лишь лукаво пропела:

– Посмотрим.

Легко развернувшись на каблуках, счастливой бабочкой улетая в тень сада, она радикулитной спиной и остеохондрозным затылком ощутила его игривый прищур. На этом прищуре на второй этаж (в спальню свою) и взлетела. Устало плюхнулась на кровать и, запыхавшись, охнула – поняла, что не сможет к нему пойти.

НЕ СМОЖЕТ!

«От страха умру! – подумала Куськина, прислушиваясь к биению сердца. – От страха, инфаркта, инсульта, тахикардии или… Что там бывает еще в моем возрасте?»

Придумать причину она не успела: зазвонил телефон. Дрожащей рукой сняла трубку, а там!..

Он: Изверг, сосед!

Смеется:

– Ну что, передумала?

Глава 17

– Это ты, трус, передумал! – прокричала Куськина и отбросила трубку, словно змею.

Но из трубки понесся его нежный голос.

– Все ясно. Перепугалась. Хорошо, сам приду, – по-доброму рассмеявшись, заверил Изверг и ласково, елейно добавил: – Ну, чего ты боишься, глупенькая? Я не кусаюсь.

Генриетта Карловна снова схватила трубку, яростно поднесла ее к уху и гаркнула:

– Да! Я боюсь! Очень боюсь!

– А тебе-то чего бояться, – бросил невозмутимо Изверг. – Это я должен осечки бояться. Осечка – бич нашего возраста.

Куськина, подобрев, миролюбиво осведомилась:

– А девиц своих не боялся?

Изверг ревность ее оценил и радостно рассмеялся:

– А чего их бояться? Девицы, они дурные, неопытные, им халява сойдет, а ты женщина умудренная и с характером. Если выйдет осечка, житья мне не дашь. Знаю, на что иду, потому долго решался.

– Ладно, – зажмурив глаза, выдохнула она. – Приходи, я действительно жду.

– Когда?

Изверг спросил так обыденно, что Генриетта Карловна успокоилась и, осмелев, вдруг призналась:

– Хуже всего, когда это искусственно.

Он согласился:

– И сам непринужденность люблю. Хочешь, приду неожиданно?

– Приходи, но я тебе не открою.

– Как же я попаду? – испуганно спросил Изверг.

«Вот он и мой!» – обрадовалась Генриетта Карловна и сочинила:

– А ты в дверь позвони. Если я на звонок не отвечу, это значит, что дверь открыта. Я в прихожей оставлю свет, а по лестнице тебе придется красться в потемках.

Изверг насторожился:

– Зачем?

– Так романтичней, – заверила Генриетта Карловна, не решаясь признаться в том, что ей попросту стыдно.

Пожилая почтенная дама (в мыслях она уже только так понимала себя) принимает ночью развратника. Да! И где?

В супружеской спальне!

И с какой невероятной целью! Постыдной и ложной!

– Лестница на второй этаж справа, – чувствуя жар в лице и груди, лихорадочно прошептала она. – Поднимайся и сразу налево, первая дверь – моя. Найдешь?

Он рассмеялся:

– Найду! Что-что, а налево ходить я мастак. Пожизненно тренируюсь.

– А сейчас иди к черту! – рассердилась она и повесила трубку.

Бедная Генриетта Карловна обосновалась в спальне с пяти часов вечера. Намытая, распричесанная и подкрашенная, она нервно расхаживала по ковру в своих лучших парчовых тапочках и пеньюаре, надетом поверх пристойной ночной рубашки.

Время шло, а он не шел.

Генриетта Карловна запаниковала и дрожащим пальцем выбила из телефона заветный номер. Когда он снял свою трубку, она уронила свою. И тут же зазвонил ее аппарат.

– Это ты была? – спросил Изверг.

– Еще чего! – «лягнулась» она.

– Да ладно, я знаю. Чего ты хотела?

Тут-то Генриетту Карловну и накрыло.

– Чего я хотела?! – завопила она. – Это ты, кажется, чего-то хотел!

Изверг развеселился:

– Ты же сама велела прийти неожиданно, вот я и выбираю момент.

– Слишком долго ты выбираешь! – возмутилась Генриетта Карловна и возвестила: – Уже десять часов, а я рано ложусь!

– Да ладно, тебе, – уличил ее Изверг. – Свет порой и в двенадцать в твоей спальне горит.

– Ты собрался ждать до двенадцати? – испугалась она.

Он ее успокоил:

– Зачем впадать в крайности? Я раньше приду. Жди, любимая, жди.

В ответ она с «нежностью» прорычала:

– Жду, старикашечка! Жду!

Повесив трубку, поправила макияж и грустно подумала: «Зря стараюсь. Что он увидит без света? И без очков!»

Генриетта Карловна щелкнула выключателем, спальня погрузилась в сиреневый сумрак: у Изверга лампы в саду были одеты в сиреневые плафоны. В тот же миг погасли и лампы.

Она испугалась: «Зачем он их погасил? Неужели идет? Ко мне? Уже? Ах, я не готова! Я не могу! Не могу я его принять! Что за глупости? Нет-нет! Он не смеет!»

Пометавшись по спальне, она сняла пеньюар и грохнулась на кровать.

В голове панически пронеслось: «Боже, я же вся мокрая! Не мылась с пяти часов! От меня, поди, разит, как от арабского скакуна. И понюхать себя не могу. Так варварски надушилась, что намертво нюх отбила».

Генриетта Карловна вскочила с кровати и с криком: «Надо помыться!» – вынеслась в ванную комнату.

Там звонок в дверь ее и застал. Бедняжку словно током прошило.

«Ужас! Как оно выйдет все? Как он? И как я?» – заметалась она, трепеща и нервно потея.

Звонок повторился, гораздо настойчивей.

Генриетту Карловну вторично прошило: «А вдруг он уйдет?»

Забыв, что обещала ждать и молчать, она свесилась с перил (довольно рискованно) и завопила:

– Открыто!

И на цыпочках шмыгнула в спальню. И на кровать прилегла. И прислушалась.

Из прихожей доносились шаги, неуклюжие, неуверенные. Что-то загрохотало…

Она рассердилась: «Вот слон! Сейчас он развалит там все и перебьет!»

– Чего ты там топчешься? – зло спросила она и строго скомандовала: – Быстро поднимайся наверх!

Вспомнив, что Изверг не привык к подобному обращению и может обидеться, Генриетта Карловна нежнейше добавила:

– Мой дорогой.

Топот, донесшийся с лестницы, ей сказал, что Изверг не обиделся, взбирается и что он на верном пути. Для надежности Генриетта Карловна ласково повторила:

– Дорогой, как поднимешься, дверь налево.

Она вскоре услышала, что Изверг остановился на втором этаже на площадке.

«Сдрейфил», – догадалась она и, осмелев, милостиво подбодрила:

– Не стесняйся, входи. Я тебя жду.

Скрипнула дверь, на пороге показался его силуэт.

Генриетта Карловна прошипела:

– Ну что ты стоишь? Я здесь, на кровати.

Ответный шепот спросил:

– Это где? Я не вижу.

– Два шага вправо, три шага вперед и протяни мне, пожалуйста, руку, – уже нежно прошептала Генриетта Карловна, чувствуя, как по ее дрожащему телу прокатилась горячая волна.

Это вселило храбрость. Генриетта Карловна уже ничего не боялась. Он выполнил ее указание: с вытянутой рукой сделал два шага вправо, три шага вперед и оказался в ее объятиях. И ее ночная рубашка была немедленно сорвана – Генриетта Карловна наконец узнала, что находят молодые девицы в его зрелой постели. Это была сумасшедшая ночь.

Сумасшествие длилось почти до утра, пока он не взмолился:

– Все, есть хочу!

Генриетта Карловна потянулась к своему ночнику, но, вспомнив, что прическа ее наверняка утратила привлекательность да и сама она прическе под стать…

– Я сейчас! – вскочила она и на ощупь в утреннем сумраке покинула спальню.

В кухне, пока микроволновка разогревала Извергу завтрак, Генриетта Карловна тщательно себя изучила, обнаружив, что помолодела если и не на десять, то на пять лет уж точно. А может, и на все шесть.

С этой приятной мыслью она вернулась в спальню и нежнейше спросила:

– Дорогой, ты в темноте сможешь есть?

Он смущенно буркнул в ответ:

– Смогу.

И набросился на еду.

Завтрак срубал одним махом и с новыми силами снова завалил даму в постель.

Сумасшествие двух пожилых людей продолжалось до тех пор, пока, истощенные, они не заснули, обнявшись. Засыпали под шепот: объяснялись в любви.

Разбудил Генриетту Карловну телефонный звонок. Она, не отрывая головы от подушки, механически дотянулась до телефона, нащупала трубку, поднесла ее к уху и подскочила, словно ужаленная: это был Изверг. Он виновато промямлил:

– Прости.

– Как это понимать? – возмутилась она. – Почему ты ушел, не простившись?

Изверг смущенно хихикнул:

– Ты все перепутала. Я не уходил.

– Не уходил?!

– Ну да, я не пришел.

Генриетта Карловна поразилась:

– Ты не пришел? Почему?

– Хотел тебя подразнить, начал тянуть резину, прилег на диванчик и случайно по-стариковски заснул. Только что вот проснулся и сразу тебе звоню. Ты где?

– Я в постели, – не слыша собственного голоса, доложила она.

Изверг принялся извиняться:

– Честное слово, не знаю сам, как получилось, прости…

Генриетта Карловна прошипела:

– Разыгрываешь меня? Опять издеваешься?

– Нет, ни в коем случае, – испуганно забубнил Изверг и в доказательство чистоты намерений предложил: – Хочешь, я прямо сейчас к тебе в спальню приду?

Она взвыла:

– Так ты меня не разыгрываешь? Это не ты?!

Он опешил:

– Не я? В каком смысле?

Но Генриетте Карловне было уже не до него. С неоконченным воплем: «А кому же я тут всю ночь?..» – она метнулась к окну, зверски сдернула занавеску, охнула и оцепенела.

На другой стороне улицы на бордюре сидел грязный ободранный бомж и, как верующий на святыню, просветленно смотрел на ее окно.

Увидев Генриетту Карловну, бомж оживился. Он вскочил, изящным жестом снял свою жуткую шляпу, радостно помахал ею в воздухе и склонился в низком поклоне. Своими движениями бомж обнаружил высокое происхождение, чего Генриетта Карловна заметить в нем не пожелала. Она встречала людей по одежке, с чем у бомжа обстояло не очень… Точнее, очень нехорошо. Поэтому женщина испуганно отпрянула от окна и взвизгнула:

– Не может быть! Это он! Подонок и вор!

Видимо, подразумевалось, что бомж выкрал ее невинность, хранимую для соседа, то бишь Изверга и Педофила. Об этой утрате несчастная и призадумалась, а задумываться в таких случах вредно. До нее мгновенно в полном объеме дошло, что она делала этой ночью и с кем. Генриетта Карловна обезумела. Набросив халат, она вынеслась к бомжу и принялась неистово его поносить, то и дело повторяя: «Как ты, мерзавец, посмел?»

Он долго и вежливо слушал, пожимая плечами, и, в конце концов, скромно в ответ изумился:

– Простите, мадам, но вы сами меня позвали.

– А зачем ты топтался под дверью моей? – яростно взвизгнула Генриетта Карловна.

Бомж, смущаясь, интеллигентно признался:

– Я хотел попросить лишь немного воды, но вы оказались гораздо добрей. Из уважения к женщине я не смел отказаться от такой щедрости…

– Ах ты!.. Ах ты!.. – задохнувшись от гнева, завопила взбешенная Куськина.

Она судорожно подыскивала подходящее слово, но слово не находилось. В этот миг ее взгляд случайно упал на дом провокатора: скрываясь за ветками сада, Изверг стоял у распахнутого окна и с удовольствием вслушивался в ее вопли протеста. Генриетта Карловна вынуждена была оставить осчастливленного собою бомжа в покое. Она вернулась в ту самую спальню, где потерпела фиаско, и с горя слегла. Бедняжка до того расхворалась, что не имела сил добрести до Самсоновой, облегчить боль пострадавшей души.

– Так, с горем своим, и лежала пластом, потому сеансы, простите, и отменила, – пожаловалась Куськина, виновато шмыгая носом и тираня свою собачонку.

Собачонка даже проснулась, чтобы взглянуть, кто ее щиплет и душит.

– Зачем же вы отменили сеансы? – поразилась Далила. – Почему не позвали меня?

Генриетта Карловна, уже прижимая собачонку к груди, воскликнула:

– Ах, мне было стыдно! Так стыдно!

– А что же теперь?

– Теперь все не так. Я долго мучилась, но вы меня и спасли. Когда я узнала, что вам интересна Анфиса покойная, то сразу подумала: «А этот бомж! Он ведь долго топтался под дверью. А дом Анфисы рядом. И время, кажется, совпадает. Не видел ли он чего?»

Самсонова догадалась:

– И вы его разыскали.

Куськина потрясла головой:

– Разыскивать не пришлось. Он все это время под окнами у меня и сидел. Приодетый, причесанный – на его, разумеется, взгляд. «Прописался» на нашей дороге. Мне всего лишь и оставалось: храбрости в себе отыскать да записочку ему в форточку бросить.

– А что было в записочке?

– Приходи, кое о чем должна расспросить.

– И что же?

– Он прибежал.

Далила ахнула:

– Так это бомж видел белокурую женщину в фартуке и халате!

Генриетта Карловна с осознанием значимости момента кивнула:

– Он!

– Могу я с ним поговорить? – дрожащим от нетерпения голосом осведомилась Далила.

Куськина просияла:

– Ну, разумеется! Для этого я и пришла!

Самсонова вылетела из офиса. Генриетта Карловна, еле поспевая за ней, мчалась и жалобно уговаривала:

– Не так быстро, милочка, Он не сбежит.

– Зачем мне ваш Он? Зачем мне ваш Изверг? – удивилась Далила.

– Ну, нет. Он – теперь бомж, – радостно поведала Куськина.

* * *

Бомж выглядел презентабельно. Генриетта Карловна с восторгом обнаружила, что ему впору мужнин парадный костюм. И остальное все подошло: галстук, брюки, рубашка и туфли. По этой причине бомж не робел. Он чувствовал себя человеком и охотно общался с Далилой.

Правда, нового ей ничего не сказал. Услышал визг тормозов, оглянулся, увидел у соседнего дома белый новенький «Опель». Из «Опеля» вынеслась высокая длинноногая женщина. Перепрыгнув через заборчик, она затарабанила в дверь. Дверь открыла девчонка.

– Анфиска, – вставила Куськина.

Бомж продолжил:

– Та, что в халате, набросилась на девушку с кулаками. Так с дракой в дом и вошла.

Генриетта Карловна не удержалась от нового комментария:

– Ворвалась.

– Обе скрылись, – закончил бомж. – Больше я ничего не знаю.

Куськина уточнила:

– Он еще слышал громкие голоса, даже вопли.

Растерянная Самсонова с благодарностями и извинениями направилась к выходу. Генриетта Карловна засеменила за ней:

– Я вас провожу.

Пошли через сад, длинной тропой. Зачем – Далила вскорости поняла.

– Мое приветствие восхитительным дамам, – услышала она из соседних владений.

Над аккуратно подстриженной шеренгой кустов «витал» моложавый холеный мужчина.

«Изверг», – догадалась Самсонова и не ошиблась.

Это был он. Изящным раскованным жестом дал всем понять, что нуждается в обществе. Далила вежливо поздоровалась, Он ей представился, в фамилии ударение ставя на последнем слоге:

– Леонид Александрович Костиков.

Букву «к» произнес нечетко, почти как «х». Куськина не преминула этим воспользоваться.

– Хвостиков он. Был бы хотя бы Хвостов, – издевательски возвестила она и с гордостью поинтересовалась у Изверга: – Знаешь ли, плут, с кем говоришь?

И, не дожидаясь ответа, продолжила:

– Это сама Самсонова! Далила Максимовна, модный психолог.

И добавила, выдержав паузу (паузы нынче в моде):

– Психоаналитик мой личный.

Изверг позволил себе насмешку, спросив:

– Гет, это что же? Выходит, у тебя есть душа?

Далила не одобрила вольность, строго взглянув. Взгляд ее говорил: «Ругайтесь, сколько хотите, но не при мне».

Он принял упрек и почтительно ей пояснил:

– Гет бездушно меня игнорирует.

Куськина отмахнулась:

– Знаешь сам, почему.

И потащила Далилу к калитке, радостно приговаривая:

– Видели, что я с ним сделала? Видели?

Самсонова удивилась:

– Да, он теперь безобидней ягненка.

– И заметьте, с той ночи ни одной вечеринки. Над его плантацией кустов и лишайников тишь да гладь, – похвастала Куськина и, краснея, добавила: – Зато у меня теперь оргии каждую ночь.

Они вышли на улицу.

– Простите! Постойте! – раздалось за их спиной.

Куськина и Самсонова оглянулись – следом за ними бежал Он-Изверг-Костиков.

Генриетта Карловна возмущенно спросила:

– Кто позволил тебе топтать мою территорию?

Костиков небрежно ее «успокоил»:

– Твоя территория скоро будет моей.

И обратился к Далиле:

– Визиткой своей не пожалуете почтенного старика?

Куськина возмутилась:

– Да как он смеет, нахал, сам себя называть почтенным! Ничего ему не давайте!

Под ее негодующим взглядом Самсонова протянула Костикову визитку. Он принял и извинился:

– Простите ее. Гет плохо воспитана, но ничего. Скоро я за нее возьмусь.

– За меня уже взялись, со всех сторон, и я очень довольна, – злорадно сообщила Куськина и, топнув ногой, заключила: – А ты, Изверг, свой шанс упустил!

Изверг пожал плечами и спросил у Далилы:

– Так я приду?

– Приходите, – вежливо улыбнулась она, хотя на душе скребли кошки и хотелось заплакать.

Ей было не до Куськиной, не до Извергов ее и бомжей – мысли все о подруге Людмиле.

И страшные мысли, убийственные.