Текст книги "Немецкая пятая колонна во второй мировой войне"

Автор книги: Луис де Ионг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Вскоре распространились слухи о том, что только часть парашютистов одета в немецкую военную форму, а остальные выглядят фермерами, полисменами, почтальонами, шоферами, священниками. Некоторые были даже в одежде монахинь. Как отличить своих от чужих? Быть может, незнакомый посыльный из мясной лавки тащит в своей корзине ручные гранаты?

В Роттердаме и Гааге (крупных населенных центрах), находившихся под непосредственной угрозой нападения, нервное напряжение дошло до высшей точки.

Еще ранним утром немцы захватили в районе Роттердама аэродром Валхавен, а также железнодорожные и шоссейные мосты через оба рукава реки Маас. Захват аэродрома облегчило то обстоятельство, что командир оборонявшего его голландского отряда, ожидая нападения со стороны голландских нацистов, развернул часть своих сил в направлении на Роттердам. Жители южной части Роттердама видели, как проживавшие в городе немцы, в особенности воспитанники немецкой школы, служили проводниками для воздушнодесантных войск. Захваченные в плен немецкие солдаты-парашютисты якобы располагали “схемами того небольшого участка местности, на котором им предстояло действовать. Были отмечены и места сбора после приземления”{118}. [136]

Захват мостов через реку Маас немцы осуществили совершенно внезапно. Когда первые немецкие солдаты, высадившиеся с гидросамолетов, добрались до берега в складных резиновых лодках и начали переходить через мост, изумленные прохожие стали спрашивать у подвернувшегося под руку мальчика-рассыльного: “Кто это такие?”{119}. Находившиеся поблизости голландские войска не смогли бы выбить немцев с захваченных ими мостов: десантники оказались слишком хорошо вооруженными. Один голландский капитан сумел пройти через мосты уже после их захвата немцами. Его глазам представилась следующая картина. “Из шведского судна, находившегося к западу от моста, выгружались минометы, мотоциклы с прицепами, радиоаппаратура и другое военное имущество”{120}. На острове посреди реки, который соединялся мостами с обоими берегами, располагался ряд немецких фирм с их конторскими и складскими помещениями; именно здесь были заранее тайком накоплены запасы военного имущества, использованные затем десантниками.

Расположенный в Роттердаме штаб военного округа вначале не знал, что предпринять для устранения внезапно возникшей опасности. В штаб поступали тревожные сообщения, “звонили по телефону и являлись лично гражданские лица, которые рассказывали о действиях парашютистов в различных частях города, а также о выстрелах из домов, производимых неизвестными лицами”{121}.

“Обыскали сотни домов; особое внимание обращали при этом на те из них, где, как было известно, проживали члены голландской нацистской партии. Солдаты спускались [137] в подвалы, забирались на чердаки; подозрительные личности задерживались и передавались полиции”.

В Гааге днем 10 мая также наблюдалось большое волнение. Никто не предполагал, что резиденция королевы и здание правительства окажутся под столь непосредственной угрозой. Оборона города оказалась неподготовленной, точных инструкций не было. Войска состояли главным образом из молодых новобранцев; командный состав не знал, откуда следует ожидать нападения немцев, поскольку те высаживались с воздуха и притом одновременно во многих пунктах. Еще до 6 часов утра вокруг центра города были выставлены оборонительные заслоны. Министр иностранных дел Голландии E. H. ван Клеффенс по пути в свое министерство, куда явился немецкий посол, чтобы вручить ультиматум, задержался на двадцать минут: он был вынужден убеждать караул и даже звонить в генеральный штаб Голландии, так как недоверчивые часовые не соглашались его пропустить{122}.

Примерно в это же самое время командующему противовоздушной обороной Гааги доставили документы, найденные среди обломков немецкого транспортного самолета, разбившегося в центре города. Набросанные от руки схемы показывали кратчайший путь от одного из столичных аэродромов к королевскому дворцу, а также к району Шевенинген, где находилось личное имение королевы. Однако наиболее тревожным сигналом являлось следующее обстоятельство. В найденных в самолете документах говорилось:

“В районе боевых действий находятся наготове гражданские лица, выступающие по особому приказу. Они снабжены пропусками прилагаемого образца. Десантные войска должны оказывать этим людям всяческое содействие. Необходимо тщательно проинструктировать по этому поводу весь личный состав”.

Упомянутый образец пропуска обнаружить не удалось. Тем не менее стало очевидным, что противник использует в качестве сообщников гражданских лиц.

Меры предосторожности усилили до предела. Некоторые голландские офицеры утверждали, что они сами [138] подвергались обстрелу, другим приходилось устранять недоразумения, когда голландские граждане пытались задерживать некоторых офицеров, направляя на них пистолеты. С каждым часом нарастало чувство всеобщей неуверенности, в особенности после распространения слухов о предательстве некоторых видных лиц, в частности председателя компании голландских авиалиний и министра почт.

Общая нервозность еще более усилилась вследствие относительной изоляции гражданского населения. Многие телефонные линии оказались перерезанными, доставка почты прекратилась. Только газеты все еще продолжали выходить по-прежнему. Смысл всех газетных сообщений был один и тот же; новости скудны и тревожны. Люди сидели у своих радиоприемников, жадно вслушиваясь в обескураживающие сообщения корпуса гражданской обороны. В одной из очередных радиопередач население призывали не верить распространяемым слухам об отравлении источников питьевой воды, распускающих подобные слухи предлагалось задерживать.

В первой сводке военного командования, 11 мая, ожидаемой с нетерпением и беспокойством, указывалось на деятельность пятой колонны, сообщалось, что в немецком бронепоезде обнаружены предметы голландского военного обмундирования. Однако общий тон сводки являлся успокаивающим. В частности, указывалось, что “попытка немцев внезапно захватить главное полицейское управление в Гааге полностью провалилась”.

В тот же день генеральный штаб объявил, что

“проживающие в Гааге немцы пытались наступать из западной части города, по направлению к центру. Немцев обстреляли и оттеснили обратно. Многих из них при этом перебили, а уцелевшие капитулировали”.

Кроме того, официально сообщалось, что по одному из голландских войсковых подразделений “стреляли неизвестные лица, одетые либо в штатское платье, либо в голландскую военную форму”.

Стала очевидной настоятельная необходимость немедленно обезвредить немецких подданных, а также членов NSB, чтобы пресечь враждебные действия с их стороны.

Начиная с 1938 года голландская полиция затратила [139] немало усилий, выявляя фамилии и адреса подозрительных лиц, которые по тем или иным соображениям не внушали доверия. В целом по стране взяли на учет примерно 1500 немецких подданных и около 800 голландцев, большей частью членов NSB. 10 мая, в 5 часов утра, на места были разосланы шифрованные телеграммы, разрешающие прокурорам провести аресты всех этих 2300 лиц. Главнокомандующий вооруженными силами Голландии приказал всем остальным немецким подданным или выходцам из Германии не покидать своих жилищ. Под действие приказа подпадало несколько десятков тысяч политических беженцев и евреев, эмигрировавших из Германии. Для проведения арестов организовали специальные группы, полицейские автомобили направились во все концы страны.

Широким кругам населения не было известно, что все лица, учтенные в качестве опасных, оказались вскоре под замком. Да и что в сущности значило “опасный”? Разве каждый из членов NSB не являлся предателем, а каждый немецкий подданный – членом пятой колонны! Всякий считал себя вправе задержать любого подозрительного немца. “Солдаты, сержанты, лейтенанты и бургомистры – все решили, что они тоже могут приступить к арестам”{123}. С арестованными обращались по-разному. Кое-где, особенно в крупных населенных пунктах, многие жители не могли сдержать своих чувств при виде арестованных сторонников Адольфа Гитлера и Антона Муссерта. Особую ненависть у населения вызывали голландские нацисты.

То там, то здесь слышались крики “Руки вверх!” Национал-социалистов сгоняли вниз по лестнице вместе с женами и детьми. С поднятыми вверх руками они должны были стоять у подъездов своих домов, пока не заканчивался обыск. Им угрожали револьверами и винтовками с примкнутыми штыками. Каждое движение с их стороны рассматривалось как попытка совершить нападение. То и дело слышалось “Вынь руки из карманов!”, “Заткни глотку, а то получишь пулю!”, “Подлые предатели!”, “Утопить бы вас, чертей!”{124}. [140]

Было арестовано столько людей, что это превышало всякие первоначальные наметки. В районе Амстердама предполагалось интернировать 800 человек; фактически арестовали 6000. К данной цифре нужно прибавить не одну тысячу задержанных в других районах страны. “В эти пять дней разыгрывались жуткие сцены”{125}. Некоторых арестованных расстреливали конвоировавшие их солдаты.

Интересно отметить, что аресты, проведенные в первые два дня войны, не ослабили нервного напряжения. Более того, общественное мнение стало проявлять признаки еще большей нервозности. Это отчасти объяснялось отсутствием благоприятных сообщений. Войска тяжело переживали свои неудачи при первых столкновениях со столь грозным противником, это было плохим предзнаменованием! Каждый новый признак деятельности пятой колонны еще более увеличивал напряжение. У солдат создалось впечатление, что немецкие парашютисты приземляются повсюду и что в стране нет ни одного города или селения, где жители не стреляли бы из домов, где ночью не подавались бы световые сигналы.

Среди военнослужащих, как и среди гражданского населения, распространялись разные слухи.

“В первый же день распространился слух о том, что правительство сбежало. Говорили, что наиболее видные общественные деятели убиты и что немцы высадились на побережье Северного моря… Трудно назвать хоть одного голландского военачальника, которого, согласно слухам, не убивали бы по крайней мере один раз. Дороги, по которым намеревались продвигаться голландские войска, оказывались якобы зараженными отравляющими веществами. Найденный шоколад рекомендовалось немедленно уничтожать, так как он наверняка отравлен. В наших ручных гранах будто бы оказывался песок вместо пороха, а долговременные укрепления рушились при первом же выстреле из-за плохого качества бетона”{126}. [141]

Кое-где советовали осматривать все женские сумки, так как в них могли оказаться ручные гранаты. Рекомендовали друг другу высматривать немецких солдат, одетых в голландскую форму. Советовали немедленно обстреливать автомобили с определенным номерным знаком “В конечном счете, вы уже не знали, чему можно верить”{127}.

Войска вскоре прониклись убеждением, что причинами отступления и неудач являются измена и саботаж. Если пятая колонна действует всюду, то почему ей не быть в армии? Несколько офицеров и солдат арестовали по подозрению в принадлежности к пятой колонне. Двух из них расстреляли на месте, возможно, что имелись и другие случаи подобного рода.

12 и 13 мая в западной части Голландии царила повышенная нервозность. У людей сложилось впечатление, что они не в силах оправиться с пятой колонной. Не успевали обуздать волнение в одном месте, как оно уже вспыхивало в десятках других. Снова распространялись слухи: мясные продукты и питьевая вода отравлены, по улицам разбрасывают отравленные сигареты и шоколад, целые города уже стерты с лица земли и т. п. Для тех, кто не верил подобным слухам, было ясно, что они распространяются вражескими агентами.

12 мая 1940 года в Амстердаме распространился слух, будто выведены из строя сирены для предупреждения населения о налетах авиации противника. Один из голландских беженцев писал после своего прибытия в Англию:

“Я как сейчас вижу перед собой человека, бегущего по улице и выкрикивающего эту тревожную весть. “Откуда вы об этом узнали?” – опросили его. “Это предупреждение полицейского управления! Сообщайте другим!” Распространение данного слуха является наглядным примером организованной работы пятой колонны. Слух был пущен почти одновременно в разных концах Амстердама и распространился со сверхъестественной быстротой. Конечно, он оказался совершенно необоснованным, но [142] успел разлагающе повлиять на моральный дух населения”{128}.

Люди утверждали, что некоторые немецкие парашютисты добрались до Амстердама, но, к счастью, были пойманы. Говорили, что в одном из помещений гостиницы “Hфtel de l'Europe” обнаружены “магниевые бомбы”, предназначенные для подачи световых сигналов немецким бомбардировщикам. Рассказывали, будто пятая колонна рисует на улицах и стенах домов особые линии, обеспечивающие противнику ориентировку; при этом добавляли, что во многих местах города подобные знаки пришлось срочно стирать.

В Гааге страх перед пятой колонной принимал еще более острые формы: все отдавали себе отчет в непосредственной близости противника. 11 мая на улицах шла такая стрельба, что в войсках царило убеждение, будто им приходится подавлять общее восстание голландских нацистов. “По подъездам и чердакам развернулась усиленная охота за членами NSB”{129}. Особенно оживленно шла перестрелка близ одного крупного жилого дома в центре города; предполагалось, что в этом даме засели члены пятой колонны. Однако и в ряде других мест можно было видеть “автомобили, из которых торчали карабины; вооруженные револьверами полицейские останавливали прохожих криком: “Руки вверх!”{}

Никто не знал точно, где находится враг, но присутствие его подозревалось повсюду.

12 мая положение в Гааге стало еще более запутанным. Начали подозревать даже полисменов. Молодежь из гражданской стражи пыталась их разоружать. В этот день высшие военные руководители пришли к заключению, что необходимо принять радикальные меры во избежание полного хаоса. Жителям города предложили держать закрытыми все двери и окна. Никому не разрешалось останавливаться на улицах. Были приняты решительные меры по укреплению дисциплины в войсках. [143] В результате проведенных мероприятий беспорядочная стрельба в городе почти прекратилась.

Вслед за обнаружением в немецком самолете документов 10 мая военные власти получили в свое распоряжение новую, еще более объемистую пачку документов, найденных 12 мая у убитого немца, близ одного из аэродромов в окрестностях Гааги. Документы принадлежали офицеру разведки 22-й немецкой воздушнодесантной дивизии; среди них имелась целая серия немецких разведывательных донесений, в том числе ряд донесений немецкого военного атташе в Гааге. Тут же находился список людей, очевидно намеченных к аресту после занятия города, длинные перечни гаагских гаражей, а также ряд карт. На последних стрелками были помечены не только все важнейшие коммунальные сооружения, но и местопребывание королевской семьи, квартиры премьер-министра и министра обороны. Среди документов обнаружили приказ, касающийся “гражданских лиц”, на которых в ходе борьбы возлагалось выполнение “специальных задач”. К приказу прилагался образец пропуска следующего содержания:

“Господин… (место для фамилии) имеет право перехода через немецкие линии для выполнения специальных заданий. Всем войсковым частям предписывается оказывать ему всяческое содействие. Пропуск действителен только при предъявлении удостоверения личности с фотографической карточкой”.

Найденный экземпляр пропуска имел довольно высокий номер (N 206). Он был подписан генералом Шпонеком.

“Вот еще одно свидетельство широкого размаха деятельности пятой колонны, – думали люди, – вряд ли военные силы, имеющиеся в Гааге, сумеют с ней справиться!”

В ходе немецкого вторжения термин “пятая колонна” получил широкое распространение. Испанское происхождение этого понятия было забыто; его внутреннее содержание продолжало оставаться расплывчатым. Под ним подразумевалось все то, что противоречило “нормальному”, “достойному уважения” способу ведения войны. Так, например, сюда причислялось использование шпионажа [144] в массовом масштабе, вербовка пособников на территории завоевываемой страны, заблаговременное накопление там запасов военного имущества. Сюда относились и такие приемы, применяемые непосредственно в ходе агрессии, как использование чужой военной формы и штатского платья или же удары не только с фронта, но и с тыла при помощи сбрасывания тысяч парашютистов с самолетов. Сюда же относились и такие действия, как распространение паники путем отравления, продуктов питания, а также создание путаницы и замешательства посредством ложных приказов, сообщений и слухов.

Все подобные действия пятой колонны рассматривались не в качестве каких-то случайных нарушений и отклонений, совершенных противником, который во всех других случаях придерживался честных правил ведения войны. Речь шла при этом о таком враге, который вообще не придерживался каких бы то ни было рамок законности. Он мог погнать перед собой беззащитных женщин и детей или же безоружных военнопленных, если подобный прием способствовал выполнению его злобных замыслов. Пятая колонна являлась его излюбленным орудием нападения, подлинно национал-социалистской формой военной агрессии.

В Голландии это стало еще более очевидным, чем в Норвегии. В Норвегии имелись Квислинг и Сундло, имелось несколько высокопоставленных гражданских и военных сановников, продавших свою страну Гитлеру. Там произошел своего рода переворот, удавшийся, как можно было прочесть в газетах, благодаря “тому, что некоторые личности, занимавшие ключевые посты в. правительственном аппарате и военно-морском флоте, оказались сообщниками нацистов”. Что касается Голландии, то здесь пятая колонна использовалась Гитлером в гигантском масштабе с привлечением тысяч людей. Немецкие подданные, как и голландские нацисты, стреляли по войскам из бесчисленных засад; они работали в тесном взаимодействии с парашютистами, которые увеличивали общую сумятицу, выдавая себя за местных жителей, переодеваясь в одежду булочников, священников, фермеров, водителей трамвая, почтальонов. В сущности, не оставалось ни одного вида одежды, которая не была бы использована [145] пятой колонной в своих подлых целях. Любой человек мог оказаться врагом.

Такова была картина событий, наблюдаемая сбитым с толку голландским народом в роковые дни 10 – 14 мая 1940 года. Благодаря печати и радио, письмам и устным рассказам об этих событиях узнали во всех странах мира. Нарастала волна страха и нервозности, она грозила захлестнуть миллионы людей. [146]

Глава 4. Немецкое наступление в Бельгии и Франции
Бельгия

Голландия оставалась нейтральной в годы первой мировой войны. Что касается Бельгии, то ее население в 1940 году же еще прекрасно помнило о кошмарных днях августа 1914 года, когда грубые сапоги солдат немецкой армии топтали бельгийскую землю. Многие селения и города погибли тогда в пламени пожаров; бельгийских граждан немцы расстреливали сотнями за совершаемые якобы нападения на отдельных солдат и мелкие подразделения немецких войск. После продвижения немцев на запад наступили четыре года жестокой оккупации; то были времена бесправия, морального унижения, материальной нужды, насильственных изгнаний.

10 мая 1940 года тот же самый враг снова перешел в наступление.

Голландцы не знали (поскольку еще не испытали на себе), что значит война с немцами и оккупация страны немецкими войсками. Бельгийцы знали об этом по собственному опыту. Все их прежние страхи снова ожили. Слава богу, что мощные союзники Бельгии предусмотрели возможность немецкого наступления и приняли соответствующие контрмеры!

Едва радиостанции успели сообщить о начале боевых действий, едва прозвучал сигнал отбоя после первой воздушной тревоги, как население всей Бельгии, от Арденн до побережья Северного моря, высыпало на улицы и с ликованием приветствовало французских я английских солдат, своих собратьев по прошлой войне. Мотомеханизированные части французской и английской армий двигались по дорогам в безупречном порядке; народ [147] встречал их с энтузиазмом, распевая “Марсельезу” и “Типперери”. Внешний вид войск придавал населению уверенность в том, что немецкий агрессор будет задержан далеко на востоке, а затем быстро вытеснен. On les aura!{131}

Однако наряду с уверенностью, а вернее в противовес ей, чувствовался и страх.

В первый же день немецкого наступления начали распространяться пессимистические слухи: о перевороте во Франции, о нападении Италии на Францию, о прорыве линии Мажино, о полном уничтожении всех селений вокруг Льежа. Полиция и значительная часть населения были уверены, что подобные слухи распускаются намеренно агентами противника. Уже 10 мая в Куртре арестовали 12 человек “по подозрению в шпионаже и распространении ложных слухов”{132}. Народ стал выискивать сообщников врага – пятую колонну. Валонны (говорящая по-французски часть населения Бельгии) называли ее la cinquiиme colonne, фламандцы (говорящие по-голландски) – de vijfde kolom.

10 мая министр национальной обороны обратился по радио к населению с воззванием. Он призывал сообщать военным властям или полиции о “подозрительных личностях”, замеченных близ укреплений или других объектов военного значения. Предлагалось снять все радиоприемники, установленные на автомобилях. Население делало вывод, – очевидно, обнаружены вражеские агенты, получавшие таким путем инструкции. Новые правительственные предупреждения, объявленные на третий день войны, вызвали еще большую тревогу. Органы государственной безопасности сообщили, что немецкие парашютисты, переодетые в штатское платье и располагающие портативными радиопередатчиками, высадились “в нескольких пунктах бельгийской территории в целях [148] распространения ложных слухов и совершения диверсионных актов”. На следующий день власти объявили, что вражеские агенты совершили ряд нападений на полицию. “Нападавшие были одеты в светло-коричневую форму; на штампованных пуговицах – знак свастики; кроме того, на одежде имеются отличительные значки с буквами D. А. Р.”. Органы государственной безопасности требовали, чтобы вое плакаты, рекламирующие цикорий “Паша”, развешанные на телеграфных столбах или других местах, были удалены. При этом давалось следующее объяснение: “На обратной стороне указанных плакатов имеются рисунки, из которых противник может почерпнуть важную информацию по вопросам связи, сообщений и т. п.”

Да, немцы, как видно, продумали все! Ни одна мелочь не ускользнула от их внимания! Ведь плакаты были развешаны давным-давно, еще в мирное время, теперь же их приходилось срочно снимать, чтобы какой-нибудь парашютист не воспользовался ими в поисках дороги к ближайшему мосту или виадуку. Да и как можно распознать подобных парашютистов? Ведь они переодеты, как сообщило правительство 13 мая, в одежду рабочих, священников или бельгийских солдат; противник привлекает даже женщин к шпионажу и совершению диверсионных актов.

Особое волнение царило в первые дни войны в самой столице страны – Брюсселе; переполненный слухами и страхами, город гудел, как пчелиный улей. Сообщений о военных успехах не поступало. Хуже того, стало известно, что немцы захватили три важнейших моста через канал Альберта, к северо-западу от Льежа. Как это могло случиться? Ведь мосты могли простреливаться с фортов, расположенных вокруг Льежа! Разве эти форты выведены из строя? От этой мысли становилось не по себе. Может быть, Гитлер использует секретное оружие – отравляющие вещества и смертоносные лучи? А вдруг измена? Как знать? Тон официальных сводок был оптимистическим. “Наше положение улучшается с каждым часом”, – заявил король Леопольд 13 мая, однако народ знал, что войска, обороняющие страну, все время оттесняются. [149]

Уже 12 мая французский историк Марк Блош видел бельгийских дезертиров на дороге близ Шарлеруа{133}. В ту же ночь один из английских военных корреспондентов слышал, как бельгийский солдат стучал в дверь дома в Брюсселе, крича: “Это я, мать!”. “Он вернулся с фронта, который пришелся ему не по вкусу”{134}. Возможно, что количество дезертиров было не так велико, однако каждый из них вносил свою долю в рассказы о подавляющей силе немецкого наступления. С появлением первых потоков беженцев количество таких невеселых рассказов еще более увеличилось. В юго-восточной части Бельгии потоки беженцев запрудили дороги еще 10 мая. Железнодорожники и почтово-телеграфные служащие получили распоряжение об обязательной эвакуации до вступления войск противника; вслед за ними, уже по своей собственной инициативе, потянулись десятки, а потом и сотни тысяч остального гражданского населения. В западную часть Бельгии прибыло не менее полутора миллионов беженцев; они надеялись, что им удастся поехать дальше, во Францию, если обстановка этого потребует. То были люди, доведенные до отчаяния. Находясь под впечатлением пережитого, они рассказывали о тех мытарствах, которые претерпели сами от немцев или членов пятой колонны, или то, что слышали о страданиях других.

Можно себе представить ужас, охвативший этих людей, когда выяснилось, что дальнейшие пути бегства закрыты! В течение пяти дней французы не пропускали беженцев через свою границу. Когда разрешение было дано, время оказалось почтя полностью упущенным. Немецкие танковые дивизии, о действиях которых бельгийцы ничего не знали, уже приближались к Ла-Маншу. Дойдя до устья Соммы, немецкие мотомеханизированные соединения устремилась к северу. В последние десять дней мая из местного населения, беженцев и измотанных отступлением бельгийских, французских и английских солдат образовался человеческий водоворот, все более оттесняемый [150] немецкими войсками к побережью, в сторону единственного в данном районе парта – Дюнкерка.

Изменился ход войны, и это отравилось прежде всего на тех войсках, которые были введены из Франции в Бельгию для оказания помощи последней. Уверенно начав свое продвижение, эти войска уже в первые дни столкнулись с необходимостью отбивать сильные немецкие атаки. Через неделю после начала боевых действий тыловые коммуникации этих войск оказались перерезанными на юге наступлением немецких танковых войск, которого никто не предвидел. Войскам не оставалось ничего другого, как медленно откатываться назад, упорно сражаясь с врагом, захватившим инициативу в свои руки. Французские и английские солдаты чувствовали себя как бы среди иноземцев, в особенности на территории Фландрии, где они не понимали языка местного населения. Многие французские батальоны даже не имели топографических карт. Были случаи, когда батальоны встречались друг с другом, после того как их ошибочно натравляли по одной и той же дороге с разных сторон.

В органах контрразведки французских войск не имелось специальных отделов, способных обезвредить тех, кого подозревали в принадлежности к пятой колонне. В этих условиях оставался лишь один выход: быстро разделываться со всеми подозреваемыми в шпионаже и диверсиях. Говорили, что шпионы и диверсанты сбрасываются на парашютах с немецких самолетов. Рассказывали также об агентах, которые маскировались под беженцев и проходили таким путем через расположение войск. Между тем беженцев насчитывалось сотни тысяч; возникшая в связи с этим проблема, как выявлять шпионов, являлась неразрешимой. Французские войска были плохо информированы о последних событиях; если отдельные известия и доходили до них, то в виде рассказав о деятельности пятой колонны: предатели стреляли в их товарищей по оружию, немецкие агенты действовали, облачившись в рясы или одев военные мундиры, бельгийские железнодорожники из состава пятой колонны умышленно задерживали переброску войск или же создавали величайший беспорядок.

19 мая Рене Бальбо, солдат французской армии, [151] находившийся в районе Дюнкерка, наблюдал следующую картину:

“Из окна фермы раздавались выстрелы. Наши солдаты бросились туда, чтобы выбить дверь. Парашютисты? Члены пятой колонны? Никто ничего не знал. На ферме никого не удалось обнаружить!”{135}

На следующий день тот же солдат услышал, как вокруг него начали стрелять из автоматического оружия.

“Никто не знает, в чем дело. Невольно в голову приходит мысль о немецких парашютистах. Очевидно, все телефонные линии повреждены. Двумя днями позднее был пойман занимавшийся шпионажем восемнадцатилетний парень; его тут же расстреляли”{136}.

В английских войсках также широко распространилось убеждение о существовании пятой колонны.

12 мая военный корреспондент И. Л. Ходсон по пути в Брюссель пытался завязать разговор с английским капралом. Тот “не захотел ничего ответить, пака не посмотрел мое удостоверение личности”. Во время разговора Ходсона с капралом к ним подъехали на велосипедах двое перепуганных молодых людей: они заметили укрывавшегося в соседнем лесу иноземца, “маленького человечка с воспаленными глазами”, они никогда не видели его раньше и “были уверены, что это шпион”. Кроме того, тут поблизости опустились на парашютах два немца с пулеметами; один из них одет в форму бельгийского полисмена, а другой – в штатское платье{137}.

На следующий день Ходсон встретил в Брюсселе весьма почтенную даму; та рассказала ему, что немцы сбрасывают часы и авторучки, внутри которых находится взрывчатое вещество, что после падения одной немецкой бомбы “все дома в радиусе 150 ярдов были сметены”{138}. 14 мая Ходсон услышал от солдата шотландца, что тот помогал захватить нескольких парашютистов, переодетых в бельгийскую форму.

“Четыре парашютиста в штатском, – писал Ходсон, – опустились вчера в самом центре Брюсселя. Один из них упал на крышу дама и сломал [152] себе ногу. Троих задержали, а четвертого до сих пор поймать не удалось”{139}.

В Лувене арестовали несколько сот человек, подозреваемых в принадлежности к бельгийской пятой колонне.

“Один из них жег бельгийский флаг на базарной площади под предлогом, что флаг не должен попасть в немецкие руки. Был ли это дымовой сигнал противнику, точно никто не знал. Однако ни один человек не пытался это опровергать”{140}.

В Ульстерском королевском пехотном полку Ходсон услышал, что немецкие шпионы в английской форме просочились в некоторые английские штабы. Там же рассказывали, что “во время перепахивания поля обнаружили знак, подобный тем, которые применяются противником для обозначения местонахождения штабов, то есть длинную стрелку на подставке, к которой были прикреплены три патефонные пластинки”{141}.