Текст книги "Немецкая пятая колонна во второй мировой войне"

Автор книги: Луис де Ионг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Вновь арестованных обычно также отправляли в концентрационные лагеря, расположенные на юге страны. В лагере Гюрс находилось около 13 000 заключенных. Здесь были

“коммунисты, анархисты, заподозренные эльзасцы, евреи, греки, русские, армяне, немцы, фламандцы, голландцы. Санитарные условия были отвратительные. В лагере кишели крысы, вши и блохи”{171}.

В лагере Ле Верне находилось 6000 человек; когда Италия напала на Францию, туда были доставлены еще несколько [169] тысяч итальянцев; последние проделали недельное путешествие в вагонах для скота. В тот же лагерь попала большая группа польских евреев; польское эмигрантское правительство предоставило соответствующие полномочия французам, которые отправили людей в Ле Верне. “В этом лагере можно было встретить представителей всех национальностей балканских стран, бывшей Польши и бывших лимитрофных государств Балтики”. Один заключенный насчитал до сорока различных национальностей, “в том числе бельгийцев, голландцев, датчан, норвежцев, шведов, а позднее итальянцев и даже одного вьетнамца”{172}.

Интересно отметить, что, несмотря на обширные масштабы проведенных репрессий, страх перед пятой колонной не уменьшился. Умонастроения, возникшие под влиянием страха, оставались без изменения: враг обязан своими успехами “помощи со стороны агентуры”; если случалась какая-либо неудача, все объяснялось предательством. Когда в конце мая бельгийский король Леопольд капитулировал после почти трехнедельной борьбы, Рейно высказался об этом как о “невиданном в истории факте”. Бельгийцы, находившиеся во Франции, прямо назвали поступок своего короля предательством. Леопольд, говорили люди, “заманил союзников в Бельгию”. Среди бельгийцев ходили слухи, что Леопольд имел любовницу, которую ему подсунули органы гестапо. Французы же говорили друг другу: “Это еще не самое худшее. Все беженцы, по всей вероятности, шпионы”{173}. К некоторым придирались. Были селения, в которые их не допускали. “Это пятая колонна!”

Английский журналист Александр Верт так описывает одну сцену, которую он наблюдал по пути в Бордо. Он сидел за чашкой кофе в Пуатье. Внезапно его внимание привлек жаркий спор на улице.

“Сержанта французских военно-воздушных сил, ехавшего на мотоцикле, остановил дежурный полисмен и [170] потребовал предъявить документы. Сержант ответил отказом. Полисмен, пожилой человек с синей повязкой на рукаве, пришел в неописуемое бешенство. Он принялся орать, в бешенстве сжимая кулаки и все более багровея. Мне показалось, что его вот-вот хватит удар. Вокруг собралась большая толпа; некоторые кричали, что сержант является немецким парашютистом. В конце концов его усадили в машину и повезли в полицейский участок; при этом сержант изрыгал непристойные французские ругательства с неподражаемо чистым французским выговором. Люди стали нервными и взвинченными, немецкие парашютисты мерещились им всюду”{174}.

Английский журналист писал вышеприведенные строки 14 июня 1940 года, когда судьба Франции была уже решена.

Два дня спустя маршал Петен сформировал свое правительство, которое капитулировало перед Германией.

Борьба заканчивалась.

Однако французский народ все еще задавал себе мучительные вопросы; в памяти людей сохранились многие странные явления: световые сигналы, ложные приказы, парашютисты и саботажники, заговорщики и интриганы – все это сливалось в навязчивый образ угрожающей всюду пятой колонны, которую невозможно уничтожить.

Над теми же вопросами ломала себе голову и горстка беженцев, которая успела перебраться на остров, где ветерок с запада все еще развевал флаг свободы, то есть в Англию. [171]

Глава 5. Напряженное положение в Англии

Сообщения о деятельности пятой колонны в Норвегии вызвали в Англии наряду с возмущением некоторое чувство тревоги; однако англичане не воспринимали пока эту деятельность как непосредственную угрозу для них самих. Ведь Норвегия расположена в Европе на отлете. Когда же Гитлер напал на Голландию, Бельгию и Францию, многим стало ясно, что результат развернувшейся борьбы неизбежно должен был оказать прямое влияние на судьбы самих англичан. Люди с жадным интересом вслушивались в передачи Британской радиовещательной корпорации и с повышенным вниманием читали газеты. Сначала с фронта поступало слишком мало заслуживающих доверия известий. Это еще более способствовало тому, что народ принимал на веру любые сообщения о подрывной деятельности пятой колонны. Первые вести об этом были получены из Голландии.

Английская пресса опубликовала официальные заявления об использовании немцами голландской и даже английской военной формы. 12 мая 1940 года газета “Обсервер” поместила заметку, полученную из голландских источников; в ней указывалось, что проживавшие в Голландии немецкие подданные были заранее снабжены специальными пропусками в предвидении выброски немецких парашютистов. Английские корреспонденты в Голландии видели собственными глазами поистине бешеную борьбу, которую развернули голландцы против своего внутреннего врага в Амстердаме, Роттердаме и Гааге. Корреспонденты неутомимо писали о кознях и военных хитростях пятой колонны. 13 мая газеты “Таймс” и “Дейли телеграф” [172] сообщили, что в Гааге в уличных боях за один только день убито свыше ста немецких подданных. 14 мая газета “Дейли экспресс” писала: “Нацисты отравляют шоколад и вина, переодевают своих шпионов в одежду священников, почтальонов и горничных, они не отказываются ни от одной хитрости, способной подорвать доверие и создать неразбериху”.

Английские граждане, успевшие вовремя ускользнуть из Голландии, с нетерпением ждали возможности поделиться своими неприятными переживаниями, а в английских портах их уже поджидали корреспонденты с карандашами и авторучками наготове, чтобы записать: “Рассказывают англичане, подвергавшиеся бомбардировке во время выезда из Голландии” – заголовок крупным шрифтом. Затем следовал примерно такой текст:

“В первый же день вторжения немецкие парашютисты стали спускаться с неба, словно стаи хищных птиц. Большинство их было переодето в голландскую военную форму или обмундирование союзных армий; некоторые парашютисты, одетые в форму голландских полисменов, приземлялись и начинали регулировать движение на шоссе, вводя в заблуждение войсковые части. Один из таких “полисменов” сказал группе отбившихся от своей части голландских солдат, что эта часть находится за поворотом. На самом деле там сидели в засаде немецкие парашютисты, которые и перебили всю группу. Подоспевшая другая группа голландских солдат застрелила “полисмена”.

Имели место и еще более фантастические эпизоды. Официант с одного из английских пароходов рассказал, что он и другие члены команды видели парашютистов, одетых в женские платья, блузки и юбки; у каждого имелся автомат. Официант не смог уточнить, были ли это в самом деле женщины или переодетые мужчины. Несколько очевидцев с того же судна подтвердили рассказанное, добавив, что некоторые парашютисты действовали в одежде священников, крестьян и т. п…Когда автоматчики спускались на парашютах, осыпая пулями улицы, из домов выползли члены пятой колонны, одетые в немецкую военную форму и хорошо вооруженные. В течение предшествовавших недель в Голландии выкорчевывали пятую колонну, однако в этот день на улицы вышли с винтовками [173] в руках те, кого раньше считали антифашистами и политическими беженцами из Германии”{175}.

Английские коммерсанты, бежавшие с европейского континента, рассказывали, что в голландских городах обнаруживали мнимых посыльных из мясных лавок и булочных, которые в своих корзинах перевозили ручные гранаты и другие боеприпасы, прикрыв их белой материей; то были переодетые парашютисты. “Заслышав хлопки в ладоши из окна какого-нибудь дома, они приближались и налаживали контакт со шпионами, засевшими внутри дома”{176}.

Подобные истории рассказывали голландские беженцы. На основе своего собственного опыта и в соответствии с тем, что он слышал от своих коллег, голландский министр иностранных дел предупредил английский народ, так же как и французский, о “гнусных военных хитростях” немцев. Английский посол в Голландии, успевший выехать из Гааги, выступил перед микрофоном Британской радиовещательной корпорации. Он говорил, что в Голландии оставили на свободе “большое число” немцев, которые выполняли инструкции, полученные из Германии. Борьба, развернувшаяся на территории Бельгии и Франции, также дала пищу для целой серии подобных сообщений. Любой журналист, беженец или солдат, который высаживался в Англии, мог без конца рассказывать о действиях пятой колонны и предательстве. Говорили, что немецкие парашютисты приземлялись повсюду, даже в саду дворца, в котором проживала мать бельгийского короля! Когда премьер-министр Франции Рейно сказал о “предательстве на мостах через Маас”, один из служащих Британской радиовещательной корпорации записал в свой дневник:

“Мы почему-то никогда не думаем о Квислингах, когда речь заходит о французах. Однако я не сомневаюсь, что немцы, с обычной для них тщательностью, сумели и здесь насадить пятую колонну во всех уязвимых точках”{177}. [174]

Сам факт быстрого крушения четырех стран за период немногим больше месяца казался достаточным доказательством того, что применяются какие-то исключительные средства. Конечно, нормальная война не могла бы развернуться таким образом. “Не может быть, – считали люди, – чтобы одно только превосходство в танках и авиации могло обеспечить Гитлеру возможность выхода к Ла-Маншу в течение десяти суток”. Отклонения от привычных форм ведения войны стали основой стремительного развертывания агрессии; именно так (судя по разоблачениям Раушнинга) и намечал действовать Гитлер. Он никогда не решился бы перейти в наступление, если бы не верил в активную помощь своих сообщников в других странах, если бы не мог рассчитывать на взаимодействие между ними и сбрасываемыми повсюду парашютистами.

Английские правительственные органы поспешно собирали подробные сведения о характере и формах той помощи, которая оказывалась Гитлеру. Не прошло и недели со дня начала немецкого наступления, как министерство информации объявило английскому народу, что агенты пятой колонны подают сигналы немецким самолетам. Так, например, они “поджигают стога сена, раскладывают на земле простыни и даже просто газеты. Это помогает экипажам немецких самолетов совершать налеты в условиях как дневного, так и ночного времени”{178}.

“Будь бдительным!” – призывало правительство. Но что нужно сделать, чтобы Англия не оказалась жертвой пятой колонны, как Дания, Норвегия и Голландия? То же самое угрожало Бельгии и Франции. Не проникли ли шпионы и в Англию? Нет ли и в этой стране агентов пятой колонны, которые в один прекрасный день откроют двери своих домов и с винтовками в руках бросятся встречать гитлеровские воздушнодесантные войска? Это казалось маловероятным, однако разве не стали скандинавские страны и Голландия жертвой своей доверчивости? Кстати сказать, разве 12 мая Британская радиовещательная корпорация не сообщила об отмене призыва резервистов военно-воздушных сил спустя 3 часа после оповещения о призыве? Она получила текст этого оповещения по [175] телефону, из министерства авиации. Уже после того, как его передали по радио, выяснилось, что министерство ничего об этом не знает. Значит, это было ложное оповещение, рассчитанное на то, чтобы вызвать замешательство. Это был первый сигнал и урок, но будет ли он последним?

Правительство провело по всем линиям ряд далеко идущих мероприятий предупредительного порядка. 11 мая министерство внутренних дел обратилось к населению с призывом проявлять бдительность и следить за парашютистами; о появлении этих “опасных врагов”, писала газета “Таймс”, следует немедленно доносить{179}. Встревоженные сообщениями из Голландии фермеры и прочие жители сельских местностей начиная с 11 мая стали организовывать небольшие дежурные отряды. Вооруженные охотничьими ружьями и пистолетами, они несли охрану.

14 мая 1940 года, сразу же после получения известий о капитуляции голландской армии, Антони Иден, военный министр в составе нового кабинета, возглавляемого Черчиллем, выступил с призывом создать специальную гражданскую стражу из добровольцев. Впоследствии ее переименовали в отряды местной обороны. В течение суток в распоряжение местных властей явилось до 250 000 человек. Полиция получила право реквизиции запасов оружия, имевшихся в оружейных магазинах. Там, где не хватало ружей, на учет брали вилы и даже цепы для обмолота зерна. Англия не собиралась сдаваться без борьбы. “Во всяком случае, нам нужно быть готовыми к отражению нападения, подобного тому, какое немцы осуществили в Голландии”, – писал Уинстон Черчилль президенту Рузвельту 18 мая{180}.

В субботу под Троицын день добровольцы местной обороны начали выискивать немецких парашютистов, а на основных автомагистралях организовали проверку документов. Останавливали десятки тысяч автомобилей, у водителей и пассажиров проверяли удостоверения личности. Все войсковые части были приведены в состояние [176] боевой готовности. 16 мая министр информации Дафф Купер призывал население не верить распространяемым слухам, но в тот же день у правительственных зданий была выставлена охрана. Входы в эти здания ограждались колючей проволокой и круглосуточно охранялись часовыми. В ряде пунктов установили пулеметы. Основные транспортные магистрали, ведущие к Лондону, перекрывались проволочными заграждениями. Полицейские катера следили за судоходством на Темзе. Со всех собственников автомобилей и владельцев гаражей взяли обязательство следить за тем, чтобы ни один агент пятой колонны не мог овладеть автомашиной ни днем, ни ночью.

В конце мая, под влиянием сообщений, поступавших с европейского континента, были приняты дополнительные меры. Надписи и указатели на дорожных столбах и при въездах в населенные пункты удалялись. Воспрещалось устанавливать на автомобилях радиоаппаратуру. Наложили запрет на изготовление и продажу любой официальной формы одежды, а также всех знаков и эмблем без специального на то разрешения. Полицейские и военные власти получили право доступа в любые помещения, если имелось основание полагать, что там находится аппаратура, способная обеспечить “намеренную или ненамеренную” подачу сигналов противнику. Все товарные склады, расположенные вдоль Темзы, а также суда на самой реке подвергались тщательному обыску: искали оружие и боеприпасы. Лондон не должен был стать вторым Роттердамом!

В начале июня полицейские и все военнослужащие получили право требовать от гражданских лиц предъявления удостоверения личности. Упрощалась процедура ареста. До каждого жилого дома доводились инструкции, предлагавшие населению сохранять спокойствие в случае немецкого вторжения, пресекать распространение “ложных слухов” и “ложных приказов” вроде тех, которые распространялись немцами на континенте “с целью создания паники и неразберихи”{181}. [177]

Накладывались ограничения на свободу передвижения тех групп населения, которые считались недостаточно надежными. 30 мая всем иностранцам, а также лицам без подданства запретили выходить из своих домов в темное время суток. Им воспрещалось показываться на улицах до 6 часов утра. Всех иностранцев удалили из 20-мильной полосы вдоль юго-восточного побережья. Беженцы из других стран, прибывшие в Англию в значительном количестве, предварительно проверялись в лагерях; лишь после того, как они признавались надежными, им разрешалось подыскивать квартиру и работу. Экипажам иностранных судов, прибывавших в английские порты, было воспрещено сходить на берег; для командного состава делалось исключение, однако и этой категории пребывание на берегу разрешалось лишь в определенные часы. Около всех судовых радиоустановок выставлялись караулы.

Многие из перечисленных выше мер имели своей целью воспрепятствовать передвижению замаскированных немецких парашютистов и помешать им наладить взаимодействие со своими пособниками в Англии.

Принятые для укрепления безопасности страны меры искренне приветствовались миллионами англичан, которые были убеждены, что сэр Освальд Мосли ничуть не лучше Видкуна Квислинга или Антона Муссерта. Многие возмущались тем фактом, что Британскому союзу фашистов все еще разрешали проводить публичные демонстрации. 19 мая возмущенные рабочие Мидлтона заставили молодчиков Мосли обратиться в бегство. Через три дня закон об обороне государства был дополнен специальным параграфом (18 б), предоставлявшим министру внутренних дел право интернировать лиц, подозреваемых в принадлежности к организациям, симпатизирующим противнику. Несколько десятков фашистских вожаков, в том числе и Мосли, сразу же после этого арестовали. Вслед за тем провели еще ряд арестов; к концу года под действие указанного выше параграфа подпало почти 8000 человек.

Под влиянием сведений, получаемых с континента, правительство интернировало также несколько десятков тысяч эмигрантов, главным образом евреев, прибывших в Англию в предшествующие годы из Германии и Австрии в результате преследований со стороны нацистского [178] режима. Присутствие таких людей в воюющей стране с самого начала представляло собой сложную проблему. С формальной точки зрения подавляющее большинство эмигрантов из Германии все еще числилось немецкими подданными. Большая часть из них ненавидела нацистский режим. Но, может быть, имелись исключения? Гестапо могло иметь своих агентов также среди эмигрантов. С другой стороны, разве не было среди действительных немецких подданных, то есть неэмигрантов (некоторые из них жили в Англии по многу лет), значительного количества таких людей, которые готовы были поддержать борьбу против режима, налагавшего на Германию, по их собственному убеждению, позорное пятно?

Правительство приняло весьма разумное решение: подвергнуть иностранцев немецкого происхождения специальному обследованию с целью выявления их политических взглядов. Часть иностранцев это мероприятие не затрагивало: речь шла лишь о людях, про которых полиция и другие органы государственной безопасности знали или предполагали, что они входят в немецкую шпионскую сеть или же являются активными национал-социалистами. Около двух тысяч таких лиц было арестовано и интернировано еще в первых числах сентября 1939 года. При проведении подобных мероприятий иногда допускались серьезные ошибки: в первую группу арестованных попало несколько сот эмигрантов евреев, в лояльности которых можно было не сомневаться.

На второй день войны, 4 сентября 1939 года, всем подданным вражеских стран приказали явиться в полицию. Каждый из них должен был в ближайшее время дать показания в одном из специально созданных трибуналов. Эмигранты, бежавшие из Германии и Австрии, нисколько не сомневались в том, что пройдут подобную процедуру без всяких затруднений.

Обследуемые распределялись на три категории: А (ненадежные), В (лица, в надежности которых нет полной уверенности), С (надежные). Отнесенных к категории А интернировали. На категорию В накладывались некоторые ограничения. Лица, попавшие в категорию С, могли заниматься своими обычными делами; их допускали даже в состав корпуса гражданской обороны и на предприятия [179] военной промышленности. “Речь не идет о какой-то политике огульного интернирования”, – писала газета “Таймс”{182}.

Когда в феврале 1940 года 120 трибуналов по делам иностранцев закончили свою работу, оказались расследованными почти 74 000 дел, в том числе 55 000 эмигрантских. Почти 600 человек, отнесенных к категории А, интернировали. 6800 человек зачислили в категорию В. Остальных признали заслуживающими доверия. Из 55 000 эмигрантов 51 000 получили свидетельство о благонадежности.

Таким образом, мнение трибуналов об эмигрантах оказалось в общем и целом благоприятным. Однако оно разделялось далеко не всеми правительственными органами: не нашло оно достаточной поддержки и в широких кругах населения. В министерство внутренних дел и министерство обороны непрерывным потоком поступали анонимные письма, обвиняющие эмигрантов из Германии и Австрии в том, что они являются агентами гестапо{183}. “Не становимся ли мы чересчур мягкими? Не идем ли мы на слишком большой риск?… Вот какие разговоры слышны среди народа”, – писала газета “Дейли экспресс”{184}. Из статьи, помещенной в газете “Дейли телеграф”, становилось очевидным, что армейские органы контрразведки были “весьма озабочены снисходительностью трибуналов по делам иностранцев”{185}. “Будучи беженцем, в Англии можно вести не только приятную, но даже процветающую жизнь”, – отмечала газета “Санди экспресс”{186}. В начале марта та же газета выступила с утверждением, будто “среди эмигрантов уже создано ядро пятой колонны”{187}. За политику интернирования иностранцев высказывались многие англичане. 18 марта полковник Бартон, член палаты общин от города Садбери, выступая в парламенте, потребовал, чтобы все иностранцы, “которые, [180] бесспорно, пересылают врагу ценные сведения”, были выселены из районов, прилегающих к портам{188}.

В апреле 1940 года, когда стали поступать сообщения о деятельности немецкой пятой колонны в Норвегии, общие опасения еще более усилились. “Разве не лучше было бы сначала всех интернировать, а потом из числа интернированных произвести отбор благонадежных?” – опрашивал полковник Бартон 23 апреля{189}. К тому времени ответ на данный вопрос для многих был ясен. Давление общественного мнения оказалось настолько сильным, что газета “Таймс” назвала его “истерическим припадком”. Министр внутренних дел сэр Джон Андерсон подвергался все более острым нападкам со стороны консерваторов

Сообщения из Голландии переполнили чашу терпения.

Поздно вечером 10 мая представители военного ведомства нанесли визит Андерсону.

“Они настойчиво рекомендовали немедленно удалить всех лиц мужского пола в возрасте от 16 до 70 лет, являющихся пришельцами из вражеских стран, с территории прибрежной полосы, так как в случае вторжения она окажется неизбежно затронутой военными действиями”{190}.

Прижатый к стене, сэр Джон Андерсон принял решение: интернировать всех подозреваемых иностранцев, прожирающих в прибрежной полосе (аресту подлежали и те люди, которые относились к категориям В и С). Все газеты, в том числе и либеральные, приветствовали данное мероприятие; даже “Манчестер гардиан” писала: “Полумеры не помогут”{191}.

В Ипсвиче четырех немцев привели в полицейский участок, вокруг собралась толпа. “Несмотря на то, что не было никаких оснований полагать, что задержанные иностранцы в чем-либо виноваты, из толпы раздавались [181] оскорбительные для них выкрики”{192}. Из прибрежной полосы, начиная с северной части Шотландии и до района Саутгемптон включительно, оказались выселенными 3000 человек; все они были интернированы.

Пресса и общественность не считали возможным ограничиться этими первыми шагами. Министерства стали снова “забрасывать письмами, призывавшими идти дальше”{193}.

Черчилль, хорошо помнивший антигерманские выступления 1915 года, стал опасаться, что в случае серьезного кризиса укрывшиеся в Англии эмигранты могут стать жертвами народного гнева. В начале июня он сказал: “Если начнутся попытки высадить парашютные десанты и неизбежные при этом ожесточенные бои, будет гораздо лучше как для нас, так и для самих этих несчастных людей убрать их с дороги”{194}.

Кабинет министров принял решение продолжать интернирование иностранцев.

16 мая по всей стране начались аресты мужчин, отнесенных к категории В, в общей сложности их было интернировано около 3000. Для проведения данного мероприятия в Лондоне пришлось мобилизовать все наличные полицейские автомобили. “Страна спасена от предательского удара пятой колонны”, – ликовала газета “Дейли геральд”{195}. Газеты “Дейли мейл” и “Ньюс кроникл” настаивали на интернировании женщин, отнесенных к категории В. Правительство провело указанную меру в последних числах мая. Примерно 3500 женщин вместе с детьми перевезли на остров Мэн; около тысячи из указанного количества было арестовано в Лондоне. “Многие пожилые женщины плакали”{196}. При перевозке имел место инцидент: “Из толпы в арестованных бросили несколько камней”{197}. В начале июня интернировали остававшихся до сих пор на свободе людей в возрасте от 60 до 70 лет. [182]

Несмотря на указанные мероприятия, многие чувствовали себя неудовлетворенными. Основная масса эмигрантов, относящаяся к так называемой категории С, все еще находилась на свободе. 12 июня лорд Марчвуд выступил в палате лордов с прежним требованием – “арестовать всех”{198}.

21 июня, через три дня после капитуляции Франции, английское правительство решило интернировать всех иностранцев, причисленных к категории С. “Решение принималось после подробнейшего и серьезнейшего рассмотрения данного вопроса”, – пояснил Джон Андерсон в августе{199}. За несколько недель все причисляемые к этой категории иностранцы были интернированы. При этом некоторые эмигранты кончали жизнь самоубийством. Однако большинство из них примирилось со своей участью; людям пришлось пережить тяжелые месяцы изоляции от внешнего мира в лагерях, где (особенно в начальный период) условия жизни оставляли желать много лучшего. Почти 8000 интернированных перевезли в Канаду и Австралию; одно из транспортных судов, “Арандора Стар”, по пути было торпедировано подводной лодкой и пошло ко дну. Некоторое количество интернированных немецких священников прибыло в Канаду на другом судне (“Эттрик”). Во время их выгрузки на берег “многие думали, что это переодетые нацистские парашютисты, сброшенные близ Роттердама во время ужасной бомбардировки, почти полностью разрушившей город; канадцы встречали их возгласами “Как поживает ваш Гитлер?” и еще более язвительными замечаниями”{200}.

В беспокойный период мая и июня 1940 года меры против пятой колонны принимались не только в Англии. Почти весь мир со страхом наблюдал за падением Голландии, Бельгии и Франции. Отзвуки сообщений, печатавшихся в газетах и передававшихся по радио, достигли отдаленнейших уголков земного шара; в них говорилось о массовом шпионаже, который вели немецкие подданные [183] во взаимодействии с местными фашистами. Народы всех стран стали усиленно готовиться к борьбе против внутреннего врага.

В Швеции к населению обращались с призывами удвоить бдительность; там же организовали отряды гражданской обороны общей численностью 5000 человек.

В Швейцарии, где проживало 70 000 немецких подданных и где немецкое вторжение ожидалось в любой момент, также сформировали отряды гражданской обороны для борьбы с диверсантами и парашютистами. В конце мая к населению страны обратились с призывом вести наблюдение за подозрительными личностями, бродящими близ мостов, железнодорожных узлов и электрических станций. Распространители ложных слухов стали подвергаться аресту.

Румынское правительство выслало из страны ряд немцев. В тех районах Югославии, где проживало немецкое национальное меньшинство, обстановка стала очень напряженной. “Каждый проживающий здесь немец независимо от рода своей деятельности в какой-то мере занимается шпионажем; каждого из них можно рассматривать в качестве агента пятой колонны”, – так говорилось в рассылавшейся по почте брошюре, отражавшей то, “что думает каждый югослав”{201}.

В Турции население тоже предупреждалось. “Все пожилые немцы – шпионы, – писала газета “Ени сабах”, – а молодые входят в пятую колонну”{202}.

На острове Кипр шла подготовка к интернированию потенциальных врагов. Пользование радиоприемниками и фотоаппаратами было поставлено под контроль.

В Египте военный губернатор Каира 20 мая издал распоряжение, предлагавшее всем гражданам немедленно сдать имеющееся у них оружие. Разрабатывались также меры на случай высадки парашютистов.

Осенью 1939 года в Южно-Африканском Союзе было интернировано около 150 нацистов и примерно такое же число на подмандатной территории Юго-Западной Африки. В мае 1940 года интернировали еще несколько сот [184] человек, среди которых были эмигранты евреи. Фашистов сажали в тюрьмы. “Помня о том, что случилось в Норвегии и Голландии, Южно-Африканский Союз не собирается ждать, пока Квислинги ударят ножом в спину”, – заявил министр внутренних дел{203}. Немцы подверглись интернированию также и в других районах Африки.

В июне австралийские власти приказали всем иностранцам сдать имеющееся у них оружие и боеприпасы. Многие иностранцы, “главным образом немцы”, были интернированы, поскольку считалось необходимым “принять все доступные меры предосторожности против развертывания деятельности пятой колонны”{204}.

В Голландской Ост-Индии (Индонезия) 10 мая, в тот деть, когда немцы вторглись в метрополию, в концентрационные лагеря посадили несколько тысяч мужчин – немцев и голландцев, членов нацистской партии. Многие из арестованных были избиты: население энергично выражало свою ненависть к агентам пятой колонны. Женщин интернировали несколько позднее.

Указанные меры принимались под влиянием тревожных сообщений о событиях в ряде стран Европы.

Ни у кого не возникало сомнений в том, что сообщения соответствовали действительности. Министры и послы, деловые люди и журналисты высказывали о событиях свое мнение. То, что они говорили и писали, основывалось не на каких-нибудь неопределенных слухах; нет, они сами являлись очевидцами событий. Гитлер, этот сверхлгун, в беседе с американским журналистом Карлом фон Вигандом назвал “разговоры о пятой колонне глупыми и фантастическими”, он утверждал, что “все эти истории являются плодом воображения пропагандистов”{205}. Однако такое категорическое отрицание фактов еще более убеждало людей в наличии заговора, нити которого, как видно, тянулись во все страны земного шара, включая страны американского континента. [185]