Текст книги "Берег черного дерева и слоновой кости(изд.1989)"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Такая машина, тогда еще не известная европейским флотам, была изобретена одним из искуснейших инженеров в Бостоне по заказу Цезаря Ронтонака:

– Сделайте мне пароход, но без боковых колес, так, чтобы по виду своему он ничем не отличался от простого парусного судна.

Янки принялся за дело и разрешил задачу тем, что скрыл под корпусом судна единственное колесо с твердыми стальными лопатками. Это не был еще винт в настоящем его виде, но первый шаг к нему.

Капитаны этого странного флота никогда не видали друг друга и никогда не должны были встречаться. Каждое снаряженное судно уходило из Нового Орлеана немедленно, с тем чтобы никогда уже туда не возвращаться; нагружалось оно в Руайане и отправлялось в путь, конец которого был известен только капитану.

Первое плавание погашало расходы по покупке судна и вооружения; барыши трех следующих путешествий делились следующим образом: одна треть отдавалась капитану со всею его командой, две трети представлялись арматорам. Экипаж обязывался сделать четыре кампании; по окончании последней капитан возвращал свободу своей команде и продавал судно на берегах Чили или Мексики, в первом же удобном порту.

Все в этих смелых предприятиях было удивительно предусмотрено: команда была убеждена, что имеет дело с капитанами-собственниками, а капитаны не имели ни малейшего клочка бумаги, по которому можно было бы в случае захвата крейсером уличить их.

Так обстояло дело Ронтонаков на море, а на суше множество агентов, поселившихся в Маюмбе, Лоанго, Луанде, Бенгеле и в устье Конго, скупали официальным путем слоновую кость, золотой песок, каучук, но под шумок вели торговые сношения со всеми королями и начальниками внутренних земель. За несколько месяцев до прихода судна они обозначали посредством шифрованной корреспонденции пустынное место на берегу, где надлежало произвести мену и принять груз. Этим объясняется, почему шхунам приходилось иной раз простаивать в Руайане по три-четыре месяца, прежде нежели они узнавали место своего назначения.

Капитан Ле Ноэль был, может быть, искуснейшим из капитанов, находившихся в эту пору в распоряжении Ронтонаков, а шхуна «Оса» – лучшим ходоком их флота.

Она начинала свое четвертое плавание.

3. Пассажиры «Осы»

В корабельных книгах «Осы» записаны были четверо пассажиров от правительства в следующем порядке: Тука, помощник комиссара адмиралтейства; Жилиас, доктор второго разряда; Барте, подпоручик морской пехоты; Урбан Гиллуа, чиновник адмиралтейства.

Все четверо отправлялись в Габон.

Помощник комиссара и доктор родились в Тулоне почти в одно время; в продолжение всей своей жизни – а им обоим было по пятидесяти лет – они постоянно были соперниками, не переставая оставаться друзьями.

Будучи детьми, они бросали камешки в воду, стараясь перещеголять друг друга в кругах и рикошетах; в отрочестве они считали своим долгом подталкивать друг друга, чтобы вечно пребывать в арьергарде своего класса, так что остроумный инспектор, прочитывая еженедельные баллы, никогда не упускал случая добавить: «А последними – господа Тука и Жилиас пополам». Весело было слышать общий смех, возобновлявшийся каждую субботу в Тулонском училище.

Восемнадцати лет оба покинули школьные скамьи, чтобы не вернуться на экзамены, венчающие курс учения: инспектор дал понять их родителям, что совершенно бесполезно посылать двух тупиц за дипломом бакалавра.

Как бы там ни было, надо было приняться за какое-нибудь дело. Оба поступили на службу: один помощником письмоводителя в канцелярию морского министерства, другой – помощником аптекаря в госпиталь Сен-Мандрие.

Через десять лет они оба все еще были на тех же местах. Тука не мог выдержать самый пустой экзамен, который требовался от сверхштатного служащего, для того чтобы сделаться чиновником с окладом.

Что касается Жилиаса, то прямой начальник однажды позвал его в кабинет и сказал: «Любезный друг, мне кажется, что вы не имеете никакой склонности к фармакологии и что ваши блистательные способности гораздо более клонятся к медицине и хирургии».

Тогда наш приятель перешел с одной службы на другую со званием студента медицинского морского училища, но не прошло и двух недель, как профессора стали убеждать его, что, напротив, он обладает всем необходимым, чтобы сделаться превосходным аптекарем.

В морской службе бывает пора, при наступлении которой периодически выползают жалкие пресмыкающиеся из тины гаваней и неисследованных глубин административных трущоб; это та пора, когда следует отправление в колонии. Сколько хитростей употребляют служащие, к каким прибегают интригам и протекциям, чтоб избежать назначения туда. Тут-то представляется случай выдвинуться всем недоучкам: они являются на экзамен, заведомо благоприятный им, и после этого отправляются к месту назначения с почетным званием от правительства. Вот каким образом Тука и Жилиас выкарабкались, наконец, из чина вечных искателей места.

В один прекрасный день потребовались помощник морского комиссара и врач третьей степени в Бакель, находящийся в верховьях Сенегала. Командир двадцати пяти человек, защищающих тамошнее управление, потребовал комиссара и врача под тем предлогом, что сам он путается в делах отчетности и что ящик с аптекарскими снадобьями не заключает в себе руководства, какие лекарства употреблять в случаях болезни, а потому приходится прибегать к врачам из негров.

Тука и Жилиас условились насчет поездки вечером в кофейной Данеан и на другой день утром явились к начальству заявить о своей готовности к самопожертвованию.

Тука давно мог бы уехать из Тулона в колониальный комиссариат– это убежище бездарностей метрополии, но ему не хотелось разлучаться с Жилиасом, а так как медицина не имела, подобно администрации, колониального отделения, чтобы спроваживать туда своих недоучек, то ему пришлось подождать более благоприятного случая, который доставил бы возможность бывшему аптекарскому помощнику вступить на поприще хирургии через заднюю дверь.

Их прошения были охотно приняты. Экзамены объявлены, и два друга предстали пред судьями их знаний с полной на этот раз уверенностью, что дело в шляпе. Это событие долго оставалось в памяти Тулона. Все, кто участвовал в управлении порта, собрались на эти экзамены. Тука, надменный и высокомерный, проявил здесь полное презрение к математике и административным уставам. О Жилиасе и говорить нечего: всех ошеломило, когда он стал излагать свои теории насчет применения слабительных и кровопускания. В последнюю минуту господа экзаменаторы пришли в некоторое недоумение: на что же, наконец, решиться? Но ввиду торжественного обещания, заранее данного Тука и Жилиасу, пришлось увенчать их желания, и вечные искатели штатного места выкарабкались, наконец, на свет: один – с патентом корабельного комиссара колонии и серебряным галуном на рукаве; другой – с золотым галуном и дипломом лекаря третьего разряда.

Две недели спустя оба уехали в Сенегал на транспорте. В течение восьми лет они наслаждались прелестями колониальной жизни. Многочисленные досуги они употребляли на то, чтобы менять бутылки тафии на слоновую кость и золотой песок, и, таким образом, положить основание своему благосостоянию.

Члены царствующих фамилий и их сродники, жители Ка-джааги, Кассона, Фута-Торо, Уало, отправляясь в Подор-Дагану и Сен-Луи, по дороге через Бакель, очень хорошо знали, что в большом доме белых всегда можно угоститься стаканом тафии, и в благодарность за внимание усвоили привычку оставлять за то своим белым друзьям щепотку золотого песку, обломок слоновой кости или хороший буйволовый рог.

Орест Тука и Пилад Жилиас все это прикапливали и в конце года отправляли в Европу четыре-пять пребольших ящиков, а там некий их общий приятель променивал все присылаемое на новенькие, звонкие денежки.

Когда решено было, наконец, дать им высшее назначение, оба с сожалением покинули эту стоянку.

Тука был назначен помощником комиссара адмиралтейства, а Жилиас возведен в звание медика второй степени. По обоюдному их желанию они не были разлучены и отправились вместе на остров Майотту, близ Мадагаскара.

Тут оба друга, следуя своим привычкам, стали собирать коллекции всякого рода плетеночек и туземных шелковых изделий, а также приняли участие в частных предприятиях по доставке скота в Бурбон. После этого они не могли уже жаловаться на перемену места жительства.

В Сен-Пьере и Микелоне они довершили свое благосостояние, занявшись торговлею треской.

Наконец, когда приближалось уже время отставки и пенсии, их служебная деятельность была увенчана новым назначением: Тука был назначен помощником комиссара и интендантом в Габон, а Жилиас – главным начальником медицинских и аптекарских чиновников в то же место.

В таком важном сане отправились они на шхуне «Оса» к месту своего назначения.

Знакомство с двумя остальными пассажирами не требует продолжительных объяснений.

Подпоручик Барте был юноша с многообещающей будущностью; только что выпущенный из Сен-Сирского училища, он, к удивлению товарищей, вздумал поступить в морскую пехоту – немножко из желания путешествовать по белому свету и больше из честолюбия, потому что повышение в чинах нигде не совершается так быстро, как в этом корпусе.

Что касается Урбана Гиллуа, то скажи ему кто-нибудь три месяца тому назад, что он отправится к берегам Африки, он бы очень удивился. Окончив школу с дипломом бакалавра, он поступил в педагогический институт, когда преждевременная смерть отца выбросила его, одинокого и без всяких средств к жизни, на парижскую мостовую. Одаренный мужественным характером, он не поколебался бросить все мечты о блистательной будущности… В это время происходили экзамены в морском министерстве для набора чиновников в колониальный комиссариат. Он явился на экзамены, выдержал первым и был назначен в Габон помощником Тука.

Вот история четырех действующих лиц, за которыми мы последуем на шхуну «Оса» и на берег Конго.

4. В открытом море…—Главный штаб «Осы»

Снявшись с якоря и распустив паруса, «Оса» быстро огибала берега Испании, подгоняемая сильнейшим ветром с северо-востока, от которого гнулись ее изящные мачты. Люди, свободные от дежурства, предавались разнообразным развлечениям. Кабо, главный кормчий, старый моряк, знавший наизусть морские проходы целого мира и служивший лоцманом на «Осе», стоял, облокотившись на бушприт, и тихо разговаривал с Гилари, боцманом «Осы». Тот, кому удалось бы уловить несколько слов из их разговора, понял бы, что необъяснимое присутствие четырех пассажиров возбуждало в них сильные опасения.

– Вы поставили недостаточно парусов, Девис! – вдруг сказал капитан Ле Ноэль, выходя из своей каюты и обращаясь к своему младшему помощнику, расхаживавшему по палубе. – Прикажите бросить лот, и вы сами увидите, что мы не делаем двенадцати узлов, тогда как при таком ветре «Оса» должна их делать.

– Слушаю, капитан! – отвечал помощник и приказал укрепить еще один парус на передней мачте.

– Думаете ли вы, что этого будет достаточно, Девис?

Молодой человек поклонился.

По первому свистку Гилари все матросы были по местам; эти действия совершались с такою же математической точностью, как и на военных судах.

– Прикажите поднять лисели, Девис, – продолжал капитан, – нам надо высадить в Габоне четырех зловещих птиц, которых нам вчера навязали, и потому мы должны заранее выиграть время, которое потеряем по их милости… Нам следует попасть в Рио-Гранде через сорок пять дней, проехав через Наталь.

– А не лучше ли, капитан, направиться прямо к Бразилии и сбыть с рук этих господ, высадив их на Азорских островах или на острове Сан-Антонио? – Не успел произнести Девис эти слова, как уже пришел в крайнее смущение…

Капитан Ле Ноэль бросил на него один из тех взглядов, от которых иной раз дрожали самые бесстрашные моряки из его команды, и, резко подчеркивая каждое слово, сказал:

– Когда вы сегодня утром сменяли с вахты Верже, разве он забыл передать вам, какого направления следует держаться?

– Нет, капитан. Приказано держаться к мысу Ортегалу.

– И прекрасно! Следовательно, вы должны исполнить приказание и воздерживаться от всяких рассуждений!

Подойдя к своей каюте, командир «Осы» обернулся и сказал ласково:

– А главное, Девис, не бойтесь усиливать ход… И еще – когда снимут вас с вахты, придите потолковать со мною.

Нрав капитана поражал смесью крайней строгости и добродушия, и если его снисходительность вне служебных отношений доходила до слабости к тем, кого он любил, то строгость его доходила до жестокости по отношению к тем, кто имел несчастье ему не понравиться.

Он завел на своем судне железную дисциплину, которой обязаны были подчиняться его помощники, и не терпел ни малейших рассуждений относительно своих целей, ни малейшего замечания на отданное приказание. Во всем и всегда его подчиненные обязаны были его слушаться. Смотря по состоянию ветра и моря, имевших огромное влияние на его характер, он приглашал своих помощников обедать, был с ними любезен, даже общителен или же запирался на целые недели в своей каюте, принимая только по делам службы.

Девис был его любимцем; если бы Верже, первый помощник, или Голловей, второй помощник, позволили себе во время своей вахты замечание насчет перемены направления, командир немедленно дал бы им двадцать четыре часа домашнего ареста.

Как истый американец – от французского происхождения в нем осталась только быстрая сообразительность да некоторая щеголеватость в наружности и обращении, – Ле Ноэль говаривал: «Получить то, что желаешь, успеть в том, что предпринимаешь,– другой цели жизнь не имеет, а мне нет дела до средств, какими надо достигнуть цели. Путешественник, достигнув цели своего путешествия, всегда забывает, каков был его путь». По его мнению, право было только мерою силы и каждый имел право на то, что было в его силах взять… Тем, кто выражал удивление, он отвечал просто: «Я только прилагаю к практике теории завоевателей. Когда две армии сходятся на поле битвы, чтобы отнять чужую область в пользу своего властелина, кровь побежденных упитывает поле битвы; тот, кто вступает в борьбу с обществом, тоже платится жизнью при поражении. Только в первом случае убитого прославляют героем, потому что он помогал своему хозяину захватить кусок земли у своего соседа, а во втором – павший считается злодеем, потому что действовал ради личных выгод. Одному воздвигают статую, другого бросают в яму!.. Но одни глупцы позволяют обманывать себя: и герой и злодей оба стремятся завладеть тем, что возбуждает их алчность».

Итак, Ле Ноэль обладал всеми необходимыми качествами, чтобы сделаться превосходным торговцем человеческим мясом.

В добрые минуты он иногда вступал в прения с Верже, своим шкипером, престранным человеком. Шкипер изучал науки и философию, был поклонником Канта и занимался торговлею неграми только потому, что этот промысел доставлял ему от двадцати пяти до тридцати тысяч франков в год; с другой стороны, он, не колеблясь, сознавался, что тот день, когда их всех перевешают, будет днем правосудия.

– А вы не правы, Верже, – говаривал Ле Ноэль в минуты добродушной откровенности, – и совсем напрасно осуждаете нас так строго; ведь мы только осуществляем на практике немецкую философию.

– Как же это? – спросил однажды Верже, недоумевая.

– Прочтите-ка это! – отвечал капитан, указывая на книгу, открытую на его столе.

«В человеческом мире, как и в царстве животном, господствует только сила, а не право; право – это только мерило силы каждого…»

«Какое мне дело до права! Я не имею в нем нужды, если могу добыть силою то, что мне надо, и наслаждаться этим; чего же я не могу захватить силою, от того я отказываюсь и не стану, в утешение себе, тщеславиться моим мнимым правом, правом, за давностью не теряемым…»

– А откуда эти цитаты? – спросил Верже.

– Из двух главных столпов философии современной Германии, Артура Шопенгауэра и Макса Штирнера… И заметьте также, Верже, ведь мы не похищаем силою наших негров, а покупаем их по всем правилам у их всемилостивых властелинов; так как божественное право господствует еще во всем могуществе на берегах Бенгелы, то никто не может оспаривать, что эти верховные властелины имеют неограниченную власть над жизнью и имуществом их подданных.

– Итак…

– Итак, английские и французские фрегаты не имеют ни малейшего права мешать чисто коммерческим сношениям.

– Да, но их право начнется с того же дня, когда они возымеют силу и искусство захватить нас.

– Господин Верже, надо всегда позаботиться о том, чтобы обеспечить свое право… лучшими снастями и лучшей машиной.

– Капитан, вы ошиблись в выборе призвания.

– То есть как это?

– Вы оказались бы превосходнейшим профессором философии и права сравнительного законодательства в Гейдельберге.

Подобной шуткой почти всегда оканчивались прения между этими людьми столь разного характера.

Верже был уроженец Нанта и получил диплом капитана океанских плаваний; ему надоело, наконец, получать жалкое жалованье от ста пятидесяти до двухсот франков в месяц за совершение самых трудных и опасных плаваний; вот почему он пришел в Новый Орлеан с письмом от Ронтонаков к капитану Ле Ноэлю, который тотчас же принял его на место своего помощника.

Трудно было отыскать другого, более искусного моряка, чем Верже, но что еще важнее – он так же хорошо знал машину, как и парус, и мог при случае заменить главного механика Голловея, который в то же время исполнял обязанности второго помощника. Насмешник и скептик от природы, Верже даже не старался скрывать свои пороки и страсти с помощью лицемерной метафизики, которая у немцев и англосаксов всегда под рукой. Он всегда говорил прямо: «Человек, торгующий неграми, – настоящий бездельник, от которого так и несет виселицей. Но, – продолжал он, как бы в свое оправдание, – если я не буду повешен до окончания четвертого плавания, то, клянусь честью, откажусь от этого ремесла и сделаюсь виноделом в Жиронде. Это для меня будет тем легче, что я припрячу полтораста тысяч франков, чтобы проложить себе дорогу к честности». Этот человек был, впрочем, только сбит с пути, в нем не совсем еще угасло чувство великодушия.

В корабельной книге Голловей был записан помощником капитана, но, снявшись с якоря, становился механиком. Родился он в Ливерпуле, и прошло уже двадцать лет с тех пор, как он начал плавать по всем морям; алчность к большим доходам заставила его бросить казенную службу и перейти под команду Ле Ноэля.

Как все англичане, Голловей обладал способностью принимать участие в делах расчета и в праздных вопросах так называемого чистого чувства. Предпринимая плавание для торговли неграми, он восторгался по дороге высокими собственными речами о человечности, которые составляют неизбежную часть английского воспитания: их вбивают в головы маленьких Джонов Булей с помощью специального метода обучения – не лучше и не хуже, чем приучают собачек плясать на канате или приносить брошенную вещь. И вот как деловой человек Голловей служил на судне, производящем торговлю неграми, а как джентльмен был членом всех человеколюбивых обществ – негрофильских, библейских, евангельских, покровительства животных и других, громоздящихся в свободной и торжествующей Англии. Он был, как и все зажиточные англичане, живым изображением своего правительства, которое, с одной стороны, преследует торговлю неграми – это вопрос чувства, а с другой – пушечными снарядами навязывает китайцам одуряющий их опиум: это денежный вопрос.

Голловей аккуратно выплачивал членские взносы и этим примирялся со своею совестью, потому что различные им поддерживаемые общества обязаны были обсуждать и решать за него все вопросы человеколюбия, а он за это время обрабатывал свои делишки, ничем не тревожась и ни о чем не задумываясь.

Он мало говорил о делах, отлично исполнял свои обязанности, и никто не мог узнать, какие чувства он питает к капитану и его помощнику, приказания которых выполнял с механической аккуратностью.

Девис был очень молод – ему только что минуло двадцать два года; он приходился племянником командиру «Осы» и, родившись в стране рабства, разделял все предрассудки рабовладельцев: он считал торговлю неграми совершенно законным делом, а помехи, учиняемые англичанами этой торговле, только увеличивали его упорство.

Само собой разумеется, что он ненавидел Голловея и, напротив, был очень дружен с Верже.

Кабо, внесенный в списки в качестве рулевого, мало занимался управлением судна в открытом море; главная его обязанность состояла в том, чтобы проводить шхуну по всем опасным заливам и тайным бухтам у берегов Африки, Антильских островов, Бразилии и невольничьих штатов Америки.

Гилари, боцман, был старый бретонский моряк, бежавший с правительственной службы; одним свистком управлял он сорока матросами-космополитами, которых называл своими ягнятами, и ни один из них ни разу не дерзнул противодействовать ему. Обладая геркулесовой силой, он нечасто давал почувствовать тяжесть своей руки, но, когда это случалось, жертве его гнева приходилось расплачиваться несколькими днями болезни.

Вернувшись в свою каюту, капитан кликнул кают-юнгу и послал его за Верже.

Верже при снятии с якоря стоял на вахте с четырех до восьми часов утра и теперь спал в своей каюте, но, услышав приказание, немедленно явился к командиру.

– Господин Верже, ветер свежеет, – сказал Ле Ноэль,– море начинает волноваться; ночью будет буря; после солнечного заката убавьте паруса и на четверть держитесь ближе к западу, чтобы отдалиться от берегов.

– Слушаю, капитан.

– Кстати, что поделывают пассажиры?

– Платят дань морю и, кажется, на несколько дней лишились возможности выйти на палубу.

– Неужели комиссар и лекарь тоже? Кажется, им-то следовало уже познакомиться с морем!

– Они точно так же больны, как и остальные.

– Вам известно, Верже, что Ронтонак силою навязал мне этот тяжелый груз. Более нелепая идея никогда еще не приходила в старую голову этого болвана.

Верже и глазом не моргнул; ему хотелось знать, желает капитан разговаривать по-человечески или намерен произносить привычные монологи, прерывать которые было бы небезопасно.

Ле Ноэль продолжал:

– В первую минуту я было думал привезти их в Бразилию, а на обратном пути забросить в Маюмбу или в Лоанго, откуда они без особого труда пробрались бы в Габон на местной паташе¹, но потом я рассудил иначе: слишком продолжительное пребывание на «Осе» неизбежно откроет им характер нашей деятельности, не говоря уже о том, что они будут всячески протестовать против такой перемены пути. Вот почему я решился идти прямо в Габон.

[¹Перевозное судно.]

– Ну, а если нас захватят крейсеры? – спросил Верже, сообразив, что теперь можно вмешаться в речь капитана.

– Ну, тогда мы повернем на другой галс и открыто примемся за дело.

– А пассажиры?

– Они приедут в Габон, когда этого захочет дьявол, то есть когда «Оса» кончит четвертую кампанию и продаст с выгодой свой груз.

– А вы не боитесь?

– Чего?

– Что они наделают много хлопот?

– Из-за них мы рискуем шкурою, следовательно, мы не обязаны церемониться с ними: при малейшей попытке выдать нас проходящему кораблю я прикажу заковать их.

– Я и сам думаю, что всего бы лучше высадить их. Можно избежать встречи с кораблями, если держаться немножко на юг от мыса Лопеса.

– Таково и мое намерение. Дойдя до этого места, мы обогнем остроконечный мыс с северо-востока, прямо у входа в область Габона, выбросим пассажиров на мыс Понгару и, свободные от тревоги, опять направимся к Наталю.

– Это самая разумная мера, какую только можно придумать.

– Позаботьтесь же, чтобы заручиться успехом, Верже; после многих сомнений я начинаю соглашаться с мнением старика Ронтонака, хотя в первое время оно показалось мне неудобоисполнимым… Может быть, я не прав, что возвращаюсь к первому решению… Не беда. Мы еще раз докажем крейсерам, что «Оса» летает по воде и при случае сумеет ужалить. Помните ли, Верже, тот авизо, который мы пустили ко дну в тридцати милях от острова Святой Елены?

– Как я припоминаю, ни одной вещи не было выброшено на берег и ни один человек не спасся; газеты всего мира возвестили, что судно с людьми и грузом бесследно погибло в циклоне.

– Смотрите же, отдайте строгое приказание. Само собою разумеется, никто здесь, начиная с вас, ни слова не понимает по-французски; всякий матрос, который обменяется одним словом с пассажирами на каком бы то ни было языке, будет немедленно закован и лишен премии.

– Люди предупреждены уже, капитан.

– И что же они говорят об этом?

– Все недовольны присутствием этих пассажиров и более расположены выбросить их в море, чем любезничать с ними.

– Прекрасно. Однако, как только они поправятся, я приглашу их обедать за одним столом со мной и постараюсь убедить их, что «Оса»– честнейшее береговое судно.

В эту минуту вошел Девис и заявил с почтительным поклоном:

– Я передал вахту Голловею и готов к вашим услугам.

– Хорошо, дитя мое, я пригласил тебя отобедать со мною… Верже, не хотите ли вы с нами?

– С удовольствием, капитан.

В подобные часы капитан Ле Ноэль был премилым человеком.

5. Битва «Осы» с «Доблестным»…—

Прибытие на мыс Негро

Семнадцать дней спустя после отплытия из Руайана «Оса» была уже в водах Габона и, постоянно описывая дуги, избегала таким образом неприятных встреч с крейсерами.

Четверо пассажиров давно уже были на ногах и без труда примирились с вынужденной необщительностью экипажа, после того как его командир заверил, что ни один человек из команды не говорит по-французски. Пассажиры больше не старались завязывать беседы с окружающими, тем более что сами никакого языка, кроме своего родного, не знали.

Жилиас, не умевший связать и двух слов ни на одном из иностранных языков, выразил даже по этому случаю свое восхищение.

– Вот видите, – сказал он командиру, пожелавшему узнать причину его восторга, – как преувеличивают все на свете: уверяют, будто французы не очень-то любят изучать иностранные языки; а вот ваша команда состоит из пятидесяти человек – тут есть американцы, англичане, немцы, греки, итальянцы и датчане, – и никто из них не понимает нашего языка!

– Мне даже сдается,– добавил Тука,– что все они мало способны научиться ему, потому что не могли запомнить хотя бы несколько самых простых слов. Вот, например, я говорю юнге: «Дай мне огня!» Ведь это, кажется, так просто, а знаете ли, что из этого выходит?.. Шалун смеется мне в глаза и приносит стакан воды!

Подобные рассуждения вызвали лукавую улыбку на лице капитана, а подпоручик и Гиллуа старались лишь не прыснуть со смеху прямо в лицо своему начальству.

Не стоит и объяснять, что с той поры оба юноши сблизились со старым врачом и его другом интендантом, чтобы рассеять скуку продолжительного плавания.

В течение целой недели вопрос о языковедении составлял неистощимый предмет развлечения.

Жилиас и Тука, ссылаясь на свое долговременное пребывание в Бакеле, уверяли всех, что оба они прекрасно говорят на туземном наречии. В конце концов Гиллуа и Барте попросили свое начальство давать им уроки яловского и мандингского наречий… Это забавное положение привело, разумеется, к множеству веселых сцен…

Однажды вечером капитан объявил пассажирам, что завтрашний день будет, по всей вероятности, последним, который они проведут на «Осе», и что, прежде чем солнце взойдет, судно будет уже у мыса Лопеса.

В это время они сидели за десертом; обед был, по обыкновению, роскошно приготовлен, и на отборные вина хозяин не скупился, так что при новом известии Жилиас и Тука не могли скрыть душевное волнение.

– Капитан! – воскликнул врач, вставая и, как видно, желая произнести тост. – Никогда я не забуду царственного угощения, которое… которым… и в особенности вашего старого вина…

Далее он не мог продолжать и сел на место, опорожнив до дна бокал.

– Конечно, – подхватил Тука, стараясь поддержать честь своего мундира,– вся провизия у вас первейшего сорта, вино неподдельное… Надо правду сказать, если бы ваш комиссар и интендант получали более пяти процентов от поставщика, то никак бы невозможно…

Барте и Гиллуа едва не подавились от смеха.

– Да, никак бы невозможно, – повторял несколько раз старый интендант, – невозможно никак, особенно же если отчетная часть хорошо устроена, так, чтобы главный контроль только хлопал глазами…

Жилиас торжествовал, видя, что Тука никак не может довести до конца своей тарабарщины… Тука же любил до страсти старое бургундское и в этот вечер воспользовался им через край; пролепетав еще несколько нелепостей, он вдруг прослезился от умиления, бросился обнимать командира и заявил ему о своем сердечном желании посвятить последние дни свои служению в должности интенданта «Осы».

– Мы не желаем разлучаться с вами! – подхватил Жилиас, достигнув апогея своей чувствительности. – Я вступаю в должность вашего корабельного врача!

– Принимаю ваше предложение, – отвечал Ле Ноэль, – и при случае напомню вам это.

Сцена эта, вероятно, долго бы еще забавляла, если бы внезапно не раздался голос вахтенного:

– Парус направо!

Мигом выбежал Ле Ноэль на палубу и направил трубу по указанному направлению. При последних лучах заходящего солнца он ясно увидел на далеком горизонте небольшие паруса фрегата, почти слившиеся с туманным пространством. Но это было лишь минутное видение, потому что в этих широтах ночная темнота наступает почти без сумерек и мгновенно облекает океан черным саваном.

– Верже,– прошептал Ле Ноэль, – мы вблизи крейсера… Случилось то, чего я опасался. Прикажите поубавить парусов, чтобы он обогнал нас; в полночь повернем к берегу, а завтра на рассвете высадим пассажиров на мыс Лопес.

– Вы отказываетесь от намерения держаться мыса Пон-гара?

– Совершенно! Мы дошли сюда без всякой помехи, и я совсем не желаю подвергаться новым опасностям, а эти

добрые люди, черт их побери, всегда найдут у туземцев какую-нибудь пирогу, которая доставит их в Габон.

В эту минуту послышался взрыв хохота из столовой, и в то же время раздался пьяненький голос Тука:

– Да, молодые люди, не помешай родители моему призванию, у меня было бы двадцать тысяч франков ежегодного дохода благодаря моему голосу. Вот послушайте сами:

На дне мрачного подвала

Несколько старых бутылок,

Полных виноградного сока,

Воспевали песнь новую свою:

Буль, будь, будь,

Буль, будь, будь.

– Ну, а мне следует кончить, – закричал Жилиас, ревнуя к успехам друга, и тут же затянул второй куплет старинной песни, увеселявшей их молодость в тулонских кабачках: —

На дне нашего черного брюха

Водится всего понемножку:

Любовь, деньги, розы

И вечерние мечты.

Буль, будь, будь,

Буль, будь, будь.

– Отправлю-ка я этих пьяниц в их каюту, – сказал Ле Ноэль задумчиво. – Приходите потом ко мне, Верже. В эту ночь мы с вами не будем спать.