Текст книги "Берег черного дерева и слоновой кости(изд.1989)"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

– Запаслись ли пресною водою?

– Все разервуары полны.

– Хорошо. Отдать паруса и ждать моих приказаний!

Оба помощника ушли, поклонившись по-военному.

– Ты тоже можешь идти, Девис, – сказал Ле Ноэль дружески, как обыкновенно, оставаясь наедине со своим любимцем.

– Я не кончил еще моего доклада, – ответил тот и в двух словах рассказал обо всем, что случилось с ним в дороге.

Узнав, что Гиллуа и Барте развели костер на берегу, чтобы привлечь шлюпку, капитан пришел в ярость, не знавшую пределов, и решил повесить обоих предателей на мачте. Если бы Девис произнес хотя бы одно слово защиты, гибель их была бы неизбежна; но он давно раскусил своего родственника и молчал, слишком хорошо зная, что лучшее средство утишить бурю– это предоставить ей самой затихнуть.

Через несколько минут Ле Ноэль опять овладел собою, подтверждая страшными клятвами, что отомстит.

Вдруг лицо его осклабилось странной улыбкой.

– Девис, друг мой, – сказал он, – пойдите посмотрите, что поделывает эта скотина Гобби, все так же ли он мертвецки пьян и не может ли он потолковать со мной о деле? Если может, растолкуйте ему, что он мне еще нужен. Кстати, что вы сделали с пленниками?

– Приказал заковать их, как только мы пришли сюда.

– Хорошо, прикажите привести их ко мне.

Вскоре после этого Гиллуа и Барте со связанными руками были приведены к капитану.

– Прошу вас, господа, извинить Девиса за то, что он вынужден был поступить с вами, как с простыми преступниками,– произнес капитан Ле Ноэль с утонченной вежли

востью. – Вы сами столь любезно хлопотали о том, чтобы вас вздернули на виселицу, что я вынужден простить ему такой недостаток почтительности. Да будет вам известно, что я чуть-чуть не отправил вас плясать на канате… Но успокойтесь, я нашел средство все уладить. Вам, кажется, не нравится жить у меня на «Осе», не так ли?

Молодые люди, знавшие, что от этого разбойника можно ожидать всего, только презрительно пожали плечами.

– В таком случае я сегодня же высажу вас на берег.

– Лучше поберегите нас, – возразил Гиллуа насмешливо, – через несколько часов, на восходе солнца, вам, может быть, придется просить у нас заступничества.

– О, как вы торопитесь, милые друзья!.. Вероятно, вы намекаете на фрегат, который преграждает нам выход из реки по милости вашего старания привлечь его на мою шею? Не так ли? Перед нашей разлукой я постараюсь разуверить вас на этот счет. Через несколько минут скроется луна, а вам известно, как темны в эту пору ночи под тропиками. Вот мы и воспользуемся темнотою, чтобы спуститься вниз по реке. Наш лоцман Кабо так хорошо знает Рио-дас-Мортес, что может проплыть по ней с завязанными глазами. С помощью пара мы пройдем в миле расстояния от крейсера; он ничего не заподозрит и только завтра догадается, что птичка улетела. Что же касается вас, господа, то вам не остается даже утешения известить его, по какой дорожке мы улепетываем, потому что и вы будете тогда далеко отсюда. Вижу по вашей недоверчивой улыбке, что вы задаетесь вопросом, каким образом, высадив вас на берег до моего отплытия, я могу помешать вам доставить полезные сведения военному судну. У меня в руках средство очень простое, я нисколько не затрудняюсь сообщить его вам, тем более что скрывать его долго нельзя. Сегодня утром мой приятель Гобби шепнул мне свое страстное желание, которое он до сей поры никак не мог удовлетворить. «Охотно отдал бы я, – сказал он мне, – половину принцесс, украшающих мой двор, и полдюжины моих царедворцев за двух-трех белых, которые были бы, в свою очередь, украшением моего двора на берегу Конго и устроили бы мне там регулярную армию!»

– Как! И вы осмелились бы это сделать? – воскликнул Гиллуа, не в силах сдерживать негодование.

– Не мешайте, любезный друг, – прервал его Барте спокойно, – меня очень интересует этот рассказ.

– Вы поняли мои мысли с полуслова… Действительно, я имею намерение предложить вас в подарок моему приятелю Гобби, и мне тем приятнее, если подобная перспектива интересует господина Барте. Вам предстоит совершить путешествие самое замечательное, какое только можно пожелать любознательному путешественнику, не подвергаясь притом никаким опасностям и без малейших издержек.

– Довольно шуток, можете поступать по произволу, – прервал Барте.

– По-видимому, – воскликнул Ле Ноэль, – вы еще не поняли, что я употребляю столь утонченные выражения для того, чтобы не разговаривать с вами, как вы этого заслуживаете!

– Как вам угодно. Вам нет нужды церемониться, потому что мы на вашем корабле и в оковах.

– Не старайтесь оскорблять меня, я сохраняю такое же спокойствие, как и вы. После битвы с «Доблестным», чтобы доставить безопасность моему экипажу и себе, я хотел было избавиться от вас, потому что жизнь ваша не стоит жизни пятидесяти человек. Вы мне дали честное слово не пытаться ни бежать, ни подавать сигналов; вчера

же вечером вы нарушили свое слово, которым обязались мне вместо выкупа за жизнь.

– Ничем нельзя считать себя обязанным, – возразил Гиллуа, – разбойникам, которые грабят на больших дорогах и, приставляя нож к горлу, требуют, чтобы жертва не смела предостерегать других, что в лесу разбойники. Вы поставили себя не только вне закона, но и вне общечеловеческого права, и ваше гнусное ремесло еще хуже ремесла разбойника, которое все же несколько облагорожено теми опасностями, которым он подвергает себя в отчаянной борьбе… Вы ограждаете себя тем, что надеваете оковы на несчастных негров, которые не могут защищаться… Вы постыдно избегаете наказания, спасаясь бегством и трусливым преимуществом в быстроте хода вашего судна. Оставляя даже в стороне безнравственность вашей торговли, я презираю вас потому, что вы не осмелились бы производить свою торговлю на корабле, который не мог бы спасаться от крейсера с исключительной быстротой. Ваша победа над «Доблестным» с его черепашьим ходом и допотопными орудиями есть не что иное, как гнусное убийство из-за угла, и если уж вы хотите знать, то даже как преступник вы вовсе не замечательный характер, но…

– Доканчивайте…

– …трус, который прячется в засаде, чтобы наверняка убить и убежать.

При этих словах янки с пеной бешенства у рта приставил револьвер к груди храброго юноши. Барте бросился между ними, чтобы заслонить собой своего друга.

Оба полагали, что наступил их конец, но Ле Ноэль вдруг успокоился и сказал, грозно сжимая кулак:

– Воздайте благодарность мысли, которая озарила меня, ей-то вы обязаны жизнью; в ту минуту, когда у меня помрачилось в глазах, когда я готов был убить вас, я увидал вас точно в мимолетном сновидении с цепью на шее на берегах озера Куффуа; я увидел, как вы там молотите маниок или орехи; идея прекрасной мести удержала мою руку. Надеюсь, господа, что вы вспомните меня в эти приятные для вас минуты… в те часы, когда среди предстоящих вам страданий в Центральной Африке пред вашими глазами будут проноситься образы ваших родных и друзей…

В эту минуту вошли Девис и Гобби.

Той тихой ночью благодушный король собственноручно наказывал одну из принцесс, стащившую у него рюмку тафии, но, узнав, что капитан хочет его видеть, охотно отложил развлечение до другого раза и, натянув на себя лучший костюм, бальную шляпу и ботфорты, последовал за Деви-сом.

Радость его не знала пределов, когда он услыхал, какой царский подарок делает ему Ле Ноэль. В страхе, как бы не потерять свою легкую добычу, король кликнул с полдюжины воинов, которые набросились на пленников, мигом связали их и торжественно отнесли в хижину из листьев и бамбука, которая была молниеносно устроена на берегу по приказанию Гобби…

Жилиас и Тука отдыхали в своей каюте после дневных трудов и гораздо позже узнали об участи, постигшей их спутников.

После веселой сделки капитан известил своего друга Гобби о присутствии иностранного корабля и растолковал ему, что крейсер на рассвете пойдет вверх по реке и может захватить не только все королевские богатства, но даже собственную королевскую особу.

Испуганный король охотно повиновался совету немедленно снять лагерь и пуститься в обратный путь в свое королевство. Не теряя времени, он бросился с корабля и с дубинкой в руке разбудил своих дам и воинов, которые безропотно взвалили на плечи казну, ящики с ромом, ружья, порох и прочие предметы меновой торговли и немедленно углубились в лес, чтобы избежать мнимого неприятеля.

Оба европейца были поручены надзору четырех королевских телохранителей, которые, надев пленникам веревку на шею, тащили их за собою, как вьючный скот.

Со своей стороны «Оса», не теряя времени, снялась с якоря еще прежде, чем негры собрались в дорогу. Ле Ноэль был доволен тем, что внушил королю панический страх и что, следовательно, Гобби, а с ним и оба узника не останутся на берегах Рио-дас-Мортес ни одного лишнего часа. После этого капитан подал сигнал, нетерпеливо ожидаемый всей командой, и шхуна «Оса» под искусной рукой Кабо тихо скользнула вниз по реке.

Положив руку на румпель и устремив глаза на компас, Кабо твердо проводил «Осу» между песчаными мелями и изгибами реки, которые делали плавание опаснейшим предприятием.

Невозможно описать волнение, охватившее всю команду. Едва послышался вдалеке мерный гул волны, разбивавшейся о мель и замиравшей на берегу, каждый устремил жадный взгляд на океан, чтобы отыскать место, где стоял крейсер. Когда шхуна вступила в узкий проход, огни военного судна показались так близко, ясно и резко, что всякому стала очевидна полная невозможность дневного отплытия.

Выйдя из реки, «Оса» все еще сдерживала свой ход, чтобы не возбудить внимания могущественного врага, и держалась линии, параллельной с берегом; эта уловка менее чем в полчаса поставила ее вне выстрелов крейсера.

Наконец Ле Ноэль увидел пред собою открытое море и необъятное пространство, и глубокий вздох вырвался из его груди.

– Ну, господа, – сказал он своему штабу, – ад не требует еще нас к себе, и сдается мне, что «Осе» предназначено умереть от старости, как подобает честному и мирному береговому судну.

Жилиас и Тука вышли с первым лучом рассвета на палубу, и велико было их удивление, когда они не увидели вокруг себя ничего, кроме неба и воды. Как только им было сообщено об участи, постигшей их юных товарищей, они с геройской отвагой бросились в каюту капитана и представили ему формальный протест с требованием немедленно вернуть их на берег Африки, где они могли бы разделить судьбу своих несчастных друзей.

В это утро Ле Ноэль был в самом лучшем расположении духа и потому делал неимоверные усилия, чтобы сохранить серьезный вид, выслушивая их требования. С видом полного смирения он сознавался в своей вине и кончил речь советом тщательно сохранить этот протест, присоединив его к знаменитому рапорту, который они должны представить начальству, как только снова получат свободу.

– Капитан, – отвечал Жилиас, – благодаря такому законному объяснению…

– Между нами не может быть и тени неудовольствия, не так ли, господа? – докончил за него Ле Ноэль.

– Все бы ничего, – сказал Тука своему другу, уходя из каюты капитана, – но за каким дьяволом главный комиссар посадил нас на эту шхуну?

Два месяца спустя рыбак на берегу Бразилии встретил обломки судна, спокойно колыхавшиеся по произволу волн. Рыбак подплыл к ним и прочел на доске от кормы: «Оса».

Что же с нею сталось?

Не встретились ли эти разбойники с крейсером, который пустил их ко дну после беспощадной борьбы?

Или же негры, доведенные до отчаяния, просверлили дно, чтобы потопить свою тюрьму?

Или сам океан в порыве неудержимой ярости принял на себя обязанность казнить судно, торговавшее неграми?

Напрасно было бы допрашивать обломки, чтобы выведать их тайну: безмолвные, как доска черного мрамора на гробнице, они ничем не обличали тайны бедствия, постигшего «Осу»…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

НА БЕРЕГАХ КОНГО

1. Гобби возвращается в свое королевство. —

Барте и Гиллуа на службе

На пятый или шестой день странствования Барте и Гиллуа попробовали было убежать от своих сторожей, за что по приказанию Гобби были помещены в сетку из волокон кокосового дерева, привязанную с обеих концов к крепкому стволу бамбука. Двум невольникам приказано было нести их обоих в этой нового рода тюрьме. Монарх негров, гордый добытыми трофеями, желал во что бы то ни стало привести в свою столицу двух белых живыми и невредимыми, чтобы насладиться удивлением своих подданных, когда те увидят, что ему служат, как рабы, люди той расы, которую они привыкли почему-то считать гораздо выше себя.

До настоящей минуты только один белый проник в страну, где царствовал Гобби, и большинство народа было знакомо с европейцами только по чудесным рассказам надзирателей, провожавших рабов на продажу и по возвращении распространявших славу белых. Гобби повторял торжественное шествие римского императора, влекущего за колесницею побежденных монархов.

Одиннадцать часов спустя отряд перешел через Кванзу, а на седьмой день прибыл на берега Конго, называемого туземцами Моензи Энзадди, то есть великой рекой, а португальцами – Заиром.

По мнению старика Геффера, мы имеем весьма поверхностные понятия об источниках и притоках этой реки; с тех пор прошло более полутора столетий, но к нашим знаниям почти ничего не прибавилось.

Меролла рассказывает, основываясь на показаниях негров, что Заир вытекает из обширного болота или озера в государстве Матамба и что из того же источника выходит Нил. Он прибавляет, что в этом озере находится множество чудовищ и что одно из них Даже имеет человеческий вид. Монах Франциск Павийский, жестокий миссионер из капуцинов, проживавший в стране Матамба, отвергал все рассказы о чудовищах, утверждая, что это только вымысел негров, но королева Матамбы Зинга, узнав о его неверии, пригласила его однажды на рыбную ловлю. Едва только закинули сети, как на поверхности воды явились тринадцать чудовищных рыб. Несмотря на все старания, рыбаки успели поймать только одну. Цвет ее чешуи был черный, волосы грубые и тоже черные, когти обыкновенной длины. Вынутая из воды, она прожила двадцать четыре часа и никакой пищи не принимала. Что это? Род тюленя? Во всяком случае, фауна Внутренней Африки составляет еще глубокую тайну. Пространство, покрытое деревьями, растущими в воде, совершенно непроницаемо, за исключением песчаных мест. Быстрина отрывает от берегов островки, которые увлекаются рекою во время периодических дождей, и тогда они становятся плавучими островками. Магниферы и гифены, род пальмового дерева, населены стаями серых попугаев. Только эти птицы нарушают страшное безмолвие, царствующее в лесах Заира после захода солнца. Попугаи каждый день перелетают через реку; утром они покидают северный берег, чтобы опустошать плантации маиса на южном берегу, а вечером возвращаются на ночлег.

Туземцы вылавливают около островков значительное количество моллюсков. Насаженные на вертел и высушенные, моллюски становятся предметом торговли. Их полуиспорченная гнилью мякоть приходится неграм очень по вкусу; сырыми их есть невозможно. Большая часть островов находится на востоке Заира. Тут исчезают пальмовые леса и почва становится глинистой, изрезанной по берегам реки небольшими ущельями, покрытыми травой и тростником. Вместо живописных ландшафтов, образуемых лесами пальм, магниферов и баобабов, видны только равнины, покрытые высокой травой, среди которой замечательны высокие и вечно качающиеся стебли папируса. Вдалеке видны еще одиноко стоящие гифены. Эти растения придают стране особенный вид, напоминающий картины Египта.

Наверху бокового канала или реки Мамбаллы находится остров Фаркгар. В этом месте встречаются первые плантации маиса и табака. Колебания, замечаемые здесь в глубинах рек, происходят, по словам местных жителей, от ям, которые выкапывают в русле бегемоты, собирающиеся многочисленными стадами. В нескольких милях далее возвышается утес Фетиш на юго-западе. Эта гранитная масса, отвесно висящая над рекой, совершенно одинока и прислонилась к равнине, покрытой тростником и маисовыми полями. Трудно взбираться на этот прекрасный утес; его нижняя часть покрыта разнообразными деревьями; его многочисленные остроконечные вершины, удивительные формы растительности на нем и его общий вид представляют великолепное и жуткое зрелище. За ним открываются целые гряды возвышенностей, смежных с синими горами, тянущимися во внутренние страны. А далеко за песчаными островами рисуются на горизонте одинокие пальмы, точно выходящие из воды. Высокие берега реки тоже представляли бы приятные ландшафты, если бы только не были лишены всякой растительности. Туземцы очень боятся водоворотов, которые, по их мнению, находятся по соседству с утесом Фетиша.

В верховье реки Эмбоммы находится остров Бука-Эмбомма, почти на всем протяжении сланцевый. По мнению Токея, этот остров представляет лучшее место для основания колонии в тех странах. Река протекает между горами, вершины которых совершенно обнажены, но вся нижняя часть их покрыта роскошною растительностью. На берегу можно видеть разнообразную смесь равнин, глубоких долин и холмов, оканчивающихся пиками странных форм. Здесь кое-где попадаются живописные группы колючих мимоз и хорошо возделанные поля. Начиная с этого места, река не разделяется уже на разные рукава и на значительном пространстве не имеет ни одного острова. Продолжая плыть вверх по реке, видишь, как ее русло более и более суживается от скал слюдяного сланца, глубоко сидящих в воде. Склоны этих скал покрыты зеленым ковром ползучих растений. Каменные подводные рифы, о которые яростно разбиваются волны быстрого потока, покрыты в некоторых местах илом и образуют небольшие полосы земли, на которых растут тростник и даже маис. Кроме таких перешейков, видны между скалами небольшие лощины, из которых самая значительная по величине – Винда-ле-Залли – занимает пространство в две мили вдоль берега. В этих плодородных лощинах возделывают маис и маниок, а пальмы-гифены растут там в большом изобилии. На северном берегу, почти как раз напротив скал, находится остроконечный крутой утес, которому Такки дал название Прыжок Любовника, потому что с этой вершины бросали в реку неверных супруг короля Боммы. Неподалеку оттуда находятся острова Гом-бы, где часто собираются бегемоты.

При выходе из банзы Кулу виден знаменитый водопад Иелала. Он имеет около ста метров в вышину. Такки сравнивает его с кипучим ручьем в скалистом русле. На самой середине водопада находится островок пяти метров в вышину, разделяющий водопад на два канала в сухое время, но почти скрывающийся под водою в дождливую пору.

Наконец, Заир делает поворот между двумя высокими выступами и берет направление к северу. На обоих берегах видны скалистые горы, изрезанные оврагами.

В нескольких милях от банзы Инга остановилась некогда экспедиция Такки. Тут она могла добыть только самые неопределенные сведения о странах, находящихся выше реки. По рассказам туземцев, можно после десятидневного плавания в лодке пристать к берегу большого песчаного острова, разделяющего Заир на два рукава. По прошествии двадцати дней после отплытия с этого острова можно доехать до истока реки, который выходит из большого болотистого озера путем многочисленных ручейков.

Скажем теперь кое-что о несчастной экспедиции, которой мы обязаны вышеприведенными сведениями. Такки прибыл 7 июля 1816 года в устье Заира на судне, называемом «Конго». 17 сентября болезнь, жертвою которой он сделался, вынудила его к отступлению. Эта болезнь имела некоторое сходство с желтой лихорадкой. Вероятно, она происходила от климатических условий, в которых без подготовки очутились путешественники. Не на жару, собственно, они жаловались, но скорее на вредные испарения от стоячих вод. Воздух при устье Заира на высоте, достигнутой Такки, представляет две крайности гигрометрической шкалы. Этот переход от крайней сырости к крайней сухости, совпадающий с значительными изменениями атмосферического электричества, имел гибельное влияние на здоровье экипажа «Конго». Сухость воздуха на несколько миль выше Иелальского водопада была так велика, писал Такки, что вывешенное мясо теряло в несколько часов все соки и становилось похоже на копченое. Сорванные растения высыхали в один день, тогда как в самом устье реки требовалась целая неделя, чтобы достигнуть тех же результатов.

Если бы экспедиция началась в середине мая, то есть в то время, когда прекращаются дожди, может быть, смертность не была бы так ужасна и путешественники успели бы дойти до верховьев Заира и вернуться к его устью, прежде чем солнце перешло равноденственную линию. Гибель экспедиции Такки должна послужить предостережением и уроком.

Матта-Замба, столица короля Гобби, расположена как раз на левом берегу реки Конго, в девяти днях ходьбы ниже того места, где в Конго впадает неисследованная речка Кас-санца. В столице находится от четырехсот до пятисот краалей, каждый из них состоит из двух или трех дворов и обнесен плетнем из тростника, который служит также и для постройки домов, до того упрощенных, что их можно соорудить в несколько часов. Дверь в этих хижинах состоит из квадратного отверстия, достаточного как раз для того, чтоб пройти одному человеку, напротив двери есть другое отверстие, служащее окном; оба отверстия закрываются на ночь плетенками из лоз.

Королевский дворец отличается от других строений только тем, что он побольше размером, разделен на несколько комнат и имеет большую приемную залу, тщательно устланную плетенками и по стенам покрытую трофеями: оружием, трубками и человеческими черепами, обладатели которых были принесены в жертву великому Марамбе.

Черепа служат для Гобби фетишами и, по общему убеждению, ограждают его жизнь от мятежей, яда и злых духов.

Перед тройною залою, где властелин принимает своих сановников, на куче мелких камней стоял грубо вырубленный из дерева идол Марамбы, создавшего мир; под ногами идола был распростерт злой дух Мевуа, который дерзнул возмутиться против его власти.

Великий Марамба был весь покрыт старыми кусками железа, перьями и тряпками, а на голове его возвышалась одна из тех великолепных мохнатых шапок, которые при реформах 1834 года были отняты у национальной гвардии и проданы гуртом торговцам на африканских берегах.

А Мевуа хотя и злой дух, все же не следовало его гневить, а потому надели на него старую шляпу, порядком изношенную самим королем.

На службе великого Марамбы состоял целый штат гангов, или жрецов; им принадлежали по праву различные подарки, которые толпы народа приносят каждое утро.

У каждого из божков была своя специальность: один из них исцелял лихорадки, другой – белую проказу или колотье, третий помогал горбатым, четвертый возвращал слух глухим, пятый – зрение слепым, а десятый выпрямлял кривоногих и всяких калек. Двадцатый давал дождь полям.

Остальные делали безвредным укус змеи и защищали неверных жен. Для всего этого достаточно было приложить к желудку или носить на шее какой-нибудь фетиш, вроде квадратной дощечки или тряпочки, приложенной гангами к большому пальцу ноги почитаемого идола.

Совсем иначе принимались за дело, когда надо было отыскать украденные вещи.

Однажды в Матта-Замбе вор простер до того свою дерзость, что выкрал у важного царедворца один из фетишей, а именно фетиш, исцелявший от колотья и потому по своей специальности не обладавший силой противиться похищению, жертвой которого он сделался сам.

Для отыскания этого фетиша надо было обратиться к другому королевскому фетишу, имевшему силу обличать воров. С великою торжественностью идол был вынесен из дворца Гобби и поставлен на главную площадь. Столичные жители принялись выплясывать около идола с надлежащими воплями и заклинать его, чтобы он заставил вора в течение трех дней положить похищенный фетиш в то место, откуда был украден, а в случае неповиновения поразил бы смертью и самого вора и всю воровскую семью.

Несмотря на усердные заклинания, вор ничего не возвратил, и ровно через три дня королевский фетиш был опять унесен во дворец с великою торжественностью.

На другой день в столице умер в ужасных конвульсиях какой-то молодой человек, непричастный к похищению, и ганги, отравившие его для спасения чести своего идола, распространили слухи, что этот несчастный получил заслуженное наказание и что бог отомстил за своего украденного сотоварища, казнив вора мучительной смертью.

Фетиши короля Гобби играли свою роль только в важных случаях, и народ прибегал к их помощи как можно реже, потому что король и жрецы налагали такую плату за их милости, что способны были разорить всю деревню, прибегающую к их покровительству.

В каждом жилище были свои особые фетиши.

Когда король Гобби вступил в свою добрую столицу Матта-Замба с женами, царедворцами, воинами, с длинным караваном тафии, бумажных материй, ружей, сабель, старых штыков, разнообразных костюмов и, сверх всего, с двумя белыми невольниками, общему восторгу не было пределов. Король с трудом мог пробраться в толпе к своему дворцу, осыпаемый цветами и зеленью и вынужденный приказать телохранителям разгонять палками буйных верноподданных, спешивших к нему навстречу.

Добравшись до своего дворца, он три раза стукнулся лбом о землю перед великим Марамбой, благодаря его за помощь, оказанную ему в пути; потом принялся усердно благодарить остальных фетишей вокруг груды каменьев. По примеру знаменитого Гобби все окружавшие выполнили те же церемонии. По внутреннему смыслу это зрелище весьма напоминало сцену возвращения с войны какого-нибудь европейского монарха. Тут же милостивый властелин принес в дар своим пенатам трех невольников, которых великий Ганга в ту же минуту зарезал у ног Марамбы. По окончании жертвоприношения верховный идол вдруг засуетился на своем пьедестале, закачал головой и замахал руками, в то же время из груди его вырвались страшные звуки.

Испуганная толпа растянулась на земле, а главный ганга стал объяснять изречение оракула. Великий Марамба требовал ни более ни менее того, чтобы приведенные белые пленники были отданы ему на служение!

Бесполезно объяснять, что слова, сказанные идолом, произносил не сам идол, а ганга-чревовещатель, который изрекал для публики волю богов. Было время, когда в Эфесе, Фивах, Элевзине, Додоне и Дельфах иерофанты и прочие фокусники того же рода заставляли болтать олимпийских богов.

Гобби был умен и жил с жрецами так долго, что научился хорошо понимать значение фокусов, но, будучи сметливым политиком, учитывал, что перед народной массой не следует подрывать авторитета религии. Он дождался, пока все разошлись по домам, и только тогда заявил гангам, что они напрасно теряют время и что обоих белых он берет к себе на службу.

Великий жрец Марамбы, никогда не упускавший случая наложить свою руку на права гражданской власти, подал знак ганге-чревовещателю продолжать фокусы, и в ту же минуту верховный идол еще пуще задергался, воспроизводя судорожные движения петрушки; новый оракул повторил требования, чтобы белые пленники были отданы духовенству.

Гобби, не допускавший шуток со своей особой, имел средство положить конец захватам жрецов: он обнажил саблю и, подойдя к чревовещателю, снял с него голову, как истинный мастер своего дела.

После этого он обратился к великому жрецу и спросил:

– Ну, что об этом думает великий Марамба? Кто из вас посмеет мне противиться?

Ганги распростерлись перед королем и единодушно завопили:

– Ваше королевское величество обладает чудесным даром действовать саблею; этот дар ниспослан вам великим Марамбой, коего вы единственный представитель и заместитель на земле.

Глава гангов вполне осознал свое поражение и удалился ползком, но в сердце его кипела ярость.

Гобби был тонкий политик; видя покорность и унижение жрецов, он тотчас же сообразил: «Теперь мое дело ясно: через 35 часов я буду вознесен на небо, по примеру моих благородных предков, дабы получить возмездие за свои великие добродетели… Отсюда следует, что надо их предупредить».

В ознаменование своего благополучного возвращения Гобби приказал раздать народу в большом количестве маниок и маис и пригласить всех гангов и высших сановников на великолепный пир. Ужин окончился обильным алугу, или негритянским ромом, и вскоре все ганги с великим жрецом во главе отправились в страшных корчах в царство великого Марамбы.

На другой же день распространился слух, что они призваны своими богами выполнять служение в М'Бу-Бу-Матаплане, то есть в верховном раю.

После этого Гобби избрал из касты жрецов семилетнего ребенка и возвел его в звание великого жреца.

– Вот таким способом, – говорил он, потирая руки, – я долго буду жить в мире и спокойствии.

После этого он принялся за министров, которым вверил управление государством в свое отсутствие, и порядком пробрал их. Призвав их в тронную залу, он заметил, что все они до того разжирели, что не могли пролезть в дверь. Он дал им двадцать четыре часа на то, чтобы похудеть и затем явиться к нему с отчетом о своих действиях. На другой же день он отрубил голову трем министрам, не успевшим возвратить неправедно захваченное.

Точно таким же образом он умиротворил внутреннюю вражду, возникшую в его собственном семействе, и в государстве воцарился глубокий мир.

Вот так Барте и Гиллуа избавились от служения великому Марамбе, чтобы поступить на службу к славному властелину Гобби.

Главная их обязанность состояла в том, чтобы чистить оружие Гобби, полировать черепа, служившие королю фетишами, и возделывать в дворцовом саду маниок, из которого приготовлялась пища для его величества.

Маниок составляет главную пищу жителей Западной и Южной Африки. Этот корень бывает разных сортов; все они, по словам Драппера, имеют между собой некоторое сходство, хотя качеством и цветом совершенно различны.

Маниок, растущий в Конго, превосходит все другие виды своим качеством. Листья его темно-зеленого цвета, как у дуба, с большим количеством жилок и зубчиков. Стебель его, достигающий десять – двенадцать футов и разделяющийся на множество отростков, слаб, как ветла. Цветы очень мелки, а семена похожи на турецкую коноплю.

Это растение почти без всякой обработки дает довольно объемистый корень, из которого добывается мука. Сок этого корня действует как страшный яд, но ядовитое начало улетучивается после промывания и сушки. Зная все это, легко понять, почему Гобби так заботился о разведении и обработке питательного растения. По королевскому приказанию несколько десятин земли было обнесено оградою из тростника и колючих кустарников, и пока одни поля обрабатывались, другие отдыхали.

За эту ограду были брошены Барте и Гиллуа. Несколько часов они служили предметом народного любопытства на главной площади Матта-Замбы, после чего им дали уразуметь, что, как только страж заметит их намерение бежать, они тут же будут принесены в жертву великому Марамбе.