Текст книги "Том 4. Пожиратели огня (с илл.)"

Автор книги: Луи Жаколио

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

Он готов даже был отказаться от всех своих планов мщения и торжества, так как был подлым, трусливым человеком, больше всего дорожившим своей жизнью.

Дверь в кабинет капитана, служивший ему для послеобеденного отдыха и курения, была оставлена полуоткрытой. Иванович осторожно попытался приотворить ее. Это удалось ему без труда, причем он не испытал ни малейшего сотрясения, из чего явствовало, что Спайерс не собирался воспрещать вход в эту комнату.

Едва Иванович переступил порог этого кабинета, как услышал какое-то глухое бормотание, похожее на отдаленный шум голосов или рокот волн. В первую минуту он был крайне удивлен этим явлением, которое, впрочем, скоро объяснилось.

Как уже известно, капитан установил на озере целую сеть акустических проводов, которые соединялись в акустическом рупоре, помещавшемся в этом кабинете, где благодаря превосходному акустическому приемнику можно было, подойдя к трубке, слышать все, что говорилось на воде или на суше на расстоянии не более двадцати пяти метров от берега.

Тотчас же Иванович подошел к трубке и приставил к ней свое ухо; до него явственно донесся голос графа, разговаривавшего с Диком, с которым он прогуливался по берегу озера.

– Да, вы правы, Дик, – говорил граф, – никакое доброе дело никогда не пропадет даром!

– Так нам всегда говорили святые отцы, обучавшие меня в детстве! – сказал канадец.

– Кто бы мог подумать, – продолжал Оливье, – когда я десять лет тому назад дал эти сто долларов несчастному, бездомному юноше, что мне за это будет во сто крат отплачено здесь, в дебрях Австралии!..

– Именно во сто крат, – подтвердил канадец, – потому что без него я положительно не знаю, как бы мы могли завладеть этим негодяем, этим «человеком в маске».

Иванович вскрикнул и чуть было не лишился чувств, но тотчас же овладел собой и, с бешенством ухватившись за аппарат, стал жадно слушать: ему необходимо было все знать; дело шло, быть может, о его жизни.

– И на этот раз, надеюсь, вы не проявите вашей обычной слабости! Взгляните на это великолепное дерево, с этим большим горизонтальным суком, протянутым вперед! Вот уже два года, как я любуюсь им, внутренне говоря себе, что на этом суку будет повешен «человек в маске». Но так как подобная смерть слишком легка и приятна для такого злодея, то я намерен поручить нагарнукам пороть его розгами до тех пор, покуда на его теле не останется ни лоскутка кожи!

Иванович не в состоянии был ничего более слышать, так как без чувств упал на ковер. Когда он пришел в себя, ему показалось, что он видел дурной сон. Но акустическая трубка была тут, подле него, и слышанные им слова еще как будто витали в воздухе. А в данный момент до его слуха доносилась песня нагарнукских матросов с «Надежды». Ивановичем вдруг овладело бешенство.

– Я должен выйти отсюда! – воскликнул он. – Хотя бы мне для этого пришлось взорвать весь «Ремэмбер»! Лучше такая смерть, чем медленная пытка, которая мне уготовлена. Изменник! Предатель! Трижды клятвопреступник! Он предает меня человеку, давшему ему сто долларов, а я дал ему девять миллионов. О, если мне удастся уйти от той страшной участи, которую мне готовят эти люди, то я клянусь всем, что есть святого в мире, что посвящу весь остаток дней тому, чтобы отомстить этому предателю! Надо бежать, и как можно скорее! Но как это сделать? Все равно, надо все-таки попытаться.

Иванович, называя капитана изменником и предателем, совершенно упустил из виду, что его собственный обман, когда он уверял, что не питает никакой личной ненависти к графу, а действует только по предписанию Верховного Совета Невидимых, развязывал капитану руки и освобождал его от всех его обязательств. Что же касалось девяти миллионов, то Дик и Оливье сразу же решили уплатить эту сумму Обществу Невидимых.

Несколько успокоившись, Иванович принялся обдумывать свое бегство. Он пришел к убеждению, что единственный способ – это бегство через тамбурованную дверь, которая, вероятно, легко отворялась, раз она была под защитой электрической батареи, и решил попытаться сделать это в ближайшую же ночь. Пусть тогда Джонатан предает его!

Чтобы избежать электрического удара при прикосновении к дверной кнопке, Иванович обернул ручку этой двери шелковой бумагой, а так как он был первоклассным пловцом, то вынырнуть на поверхность со дна озера было для него сущий пустяк. Затем у него явилась мысль уложить в ящик из белой жести предметы первой необходимости, в том числе многозарядный карабин и два револьвера. А чтобы предохранить все это от воды, он приказал одному из механиков запаять жестяной ящик и теперь был уверен, что у него будет все необходимое на первое время. Что же касалось пищи, то Иванович знал, что в Австралии у него не будет недостатка в пищевых продуктах.

Теперь он стал с нетерпением дожидаться удобного момента. Было около двух часов ночи; все спали; двери благодаря каучуковым подушечкам растворялись бесшумно.

Ударом молотка, завернутого в тряпку, Иванович надавил кнопку и благодаря этой предосторожности не испытал никакого сотрясения. Отворив дверь точно так же, как это делали при похищении Танганука, он втащил в тамбур свой ящик и, перевязав его промерным канатом, свернул этот канат кольцом на крышке ящика так, чтобы он легко мог развернуться, а конец захватил с собой.

Когда он очутился между двумя перегородками, ему оставалось только опустить дверь внутренней комнаты, которая захлопнулась сама собой. Теперь ему нужно было выждать шесть минут, чтобы через отворенную дверь хлынула вода; после этого он вытолкнул в воду свой ящик…

Вдруг им овладел страх и невыразимый ужас; весь день он упражнялся в задержке дыхания сначала на сорок пять секунд, потом на пятьдесят, затем постепенно дошел до минуты. Однако, несмотря на все свои усилия, превзойти этой нормы он не мог. Но он не знал, на какой глубине находится «Ремэмбер», не знал на какое расстояние может он подняться в секунду… Допустим, он будет подыматься на метр в секунду, даже на полтора. А что если «Ремэмбер» находится на глубине ста или на ста пятидесяти метров? Тогда он погиб, безвозвратно погиб!

Но теперь уже не время было идти назад: дверь в кабинет захлопнулась, а механизм, с помощью которого ее можно было открыть, был незнаком ему; не мог же он так и остаться между двумя перегородками судовой обшивки! Двадцать раз он подносил руку к кнопке и все не решался открыть дверь, стоя и дрожа, как осиновый лист. Наконец, сообразив, что волнение, овладевающее им, с каждой минутой только уносило его силы, он, судорожно схватив свой ящик и вдохнув в себя как можно больше воздуха, распахнул наружную дверь.

Вода хлынула внутрь. Выкинуть ящик и в то же время вырваться наружу было делом момента. Подняв руки над головой и сильно работая ногами, Иванович стал всплывать кверху. Будучи выдающимся пловцом, он подымался значительно быстрее, чем на метр в секунду, иначе никогда не выплыл бы на поверхность. Что такое минута, но какой бесконечно долгой показалась она ему! Вода шумела у него в ушах, грудь давило от недостатка воздуха, а он еще не достиг поверхности. Еще несколько секунд – и его рот раскроется сам собой, а тогда он, лишившись чувств, будет поглощен водой! Еще усилие, страшное, мучительное усилие – и вот ему кажется, что он погиб! Мучительная боль в груди не дает ему дольше держать рот закрытым! Кровь стучит в висках, в мозгу, он не в силах более владеть собой и раскрывает рот. О, счастье, он вдохнул в себя свежий воздух, и ему сразу стало легко: он достиг поверхности, он спасен. С минуту он держался на воде, оставаясь на одном месте. Вот подле него всплыл маленький буек от каната, несколько запоздавший из-за своей тяжести. На озере все тихо; он медленно направился к берегу, толкая перед собой буек. Выйдя на берег, он тотчас же подтянул к себе белый жестяной ящик и ножом для откупорки консервов вскрыл его, поспешно оделся, засунул револьверы за пояс, зарядил свой карабин и, сбросив обратно в воду пустой ящик, пустился в путь вверх по берегу озера со стороны, противоположной той, где стояла усадьба Франс-Стэшен.

Что теперь делать и куда идти? Он находился в стране нагарнуков и ежеминутно рисковал быть задержанным кем-нибудь из туземцев. Если бы ему удалось благополучно добраться до территории нготаков, своих прежних друзей, то там нетрудно было бы достать себе проводника и вернуться в Мельбурн. Но у него не было ни гроша денег, ему нечем было подействовать на них. Устоят ли эти люди перед искушением выдать его врагам?

Ивановичу оставалось только одно: избегать всяких населенных мест, скрываясь целый день в буше, а идти только ночью.

Начинало светать; чтобы не быть кем-нибудь замеченным, Иванович забрался в буш, уходя все глубже и глубже в чашу, чтобы держаться как можно дальше от жилья своих врагов.

Пусть теперь Джонатан отправляется на «Ремэмбер» и обнаружит его бегство! Пусть даже разошлет нагарнукских воинов по всем направлениям разыскивать его: он сумеет укрыться от них в этой чаще!

С рассветом он добрался до конца леса. Перед ним раскрылась ровная зеленеющая долина, слева от которой тянулась цепь скалистых холмов; он направился туда в надежде найти какое-нибудь ущелье или пещеру, где бы можно было провести день до наступления ночи.

Он не ошибся. В конце узкой долины чернелось темное отверстие пещеры. Не без некоторых предосторожностей он вошел в нее: она вполне могла служить убежищем охотникам; ведь туземцы, охотясь на кенгуру, часто по четверо и по пять суток кряду ночуют в пещерах и гротах, коими изобилует Австралия.

Та пещера, куда теперь вошел Иванович, была, по-видимому, глубока и весьма обширна. Когда глаза его мало-помалу привыкли к царящей здесь темноте, он начал различать в глубине пещеры какую-то громадную черную массу. Он стал осторожно подходить ближе, и каково же было его удивление, когда он увидел здесь «Лебедя»!

Тотчас же ему в голову пришла мысль, что трое людей, взятых с собой капитаном, вероятно, спят теперь внутри судна. Эта мысль сильно смутила его. Он слишком хорошо знал Спайерса, чтобы допустить возможность, что тот оставит свое столь ценное изобретение без надежной стражи. Беглец собирался уже неслышно удалиться, чтобы не возбудить подозрений и не обнаружить своего присутствия. Но абсолютная тишина на судне ободрила его, и он решил выяснить, есть ли здесь люди. Затаив дыхание, он подкрался ближе; верхний люк был открыт. После некоторого колебания он решился наконец взойти на палубу. Нигде никого… Он заглянул вниз, под палубу; тоже никого.

– Ах, если бы я мог управлять им, – подумал Иванович, – была бы блестящая месть! Какой реванш! Но, увы, Джонатан строго хранит свои секреты!

Однако, вернувшись на палубу, Иванович заметил хрустальные кнопки на углублении, которые Виллиго забыл задвинуть медной дощечкой. Эта забывчивость вождя сыграла роковую ролы Иванович вздрогнул от радости.

– Ах, – подумал он, – если бы эти кнопки были связующую роль с механизмом! – он осторожно надавил первую кнопку первого ряда – судно слегка двинулось вперед; он надавил вторую – судно двинулось вперед; он надавил следующую, – и судно двинулось назад. С Ивановичем чуть не сделалось дурно от радости: этот неожиданный результат искупал все его мучения. Но он был так поражен этим фактом, что не сразу мог собраться с мыслями и отдать себе отчет, что с ним происходит. Он смеялся и плакал, бил в ладоши и был близок к тому, чтобы совершенно лишиться разума. Подумать только, что еще пять минут тому назад он был в полном отчаянии, скрывался в чаще, как дикий зверь, а теперь он будет иметь возможность говорить как победитель, как властелин мира. Он столько времени так страстно желал этой власти – и вот теперь она у него в руках! Вдруг он вспомнил, что без «Лебедя» Красный Капитан не может вернуться на «Ремэмбер», что этот грандиозный колосс навсегда останется на дне озера, откуда никакая человеческая сила не сможет поднять его. И при этой мысли Иванович совершенно обезумел от радости.

– Смерть! Смерть предателям! – кричал он. – Да здравствует Иванович, властелин вселенной! Ура! Ура! Ура…

Несколько минут Иванович был близок к умопомешательству. Когда же он несколько успокоился и собрался с мыслями, лицо его искривилось злорадной улыбкой, полной непримиримой ненависти: он решил быть беспощадным ко всем, уничтожить всех обитателей Франс-Стэшена; он сотрет с лица земли деревни нагарнуков, словом, поступит так, что все обитатели буша долго будут помнить его!

Что же касается канадца, то он подвергнет его той самой пытке, какую тот готовил для него.

Но прежде всего следовало позаботиться отвести «Лебедя» в надежное место. Ведь, Иванович не знал еще очень многого, не знал, как заставить его производить различные операции, как им маневрировать, не знал и способа пользования аккумуляторами, чтобы направить всю силу электричества на известную точку, которую надо поразить.

Он знал, что малейшая ошибка могла повлечь за собой страшную катастрофу, а потому хотел не спеша, терпеливо изучить все части этого сложного механизма, и только тогда, когда вполне овладеет им, вступить в бой со своими врагами.

Он решил направиться в страну нготаков и переманить их на свою сторону, пообещав им владычество над всем бушем и полное уничтожение их исконных врагов – нагарнуков.

Остановившись наконец на этом решении, Иванович вторую кнопку, и «Лебедь» плавно вышел задом из пещеры, где его скрыл бедный Виллиго. Иванович стал продолжать свои опыты и в несколько минут убедился, что может по своему желанию управлять судном и на суше, и в воздухе. А это было все, что ему было нужно в настоящий момент. Пробравшись к нготакам, он сумеет как-нибудь открыть каюту управления, чтобы изучить во всех подробностях диковинное судно. Вдруг у него явилась мысль, которую он решил тотчас же осуществить: он отправится к нготакам воздушным путем и пролетит над Франс-Стэшеном, чтобы с подоблачной высоты бросить дерзкий вызов этим людям! Разве это не будет некоторым предвкушением будущей мести? И он мог сделать это совершенно безнаказанно. Разве Джонатан Спайерс не был теперь совершенно бессилен?

Иванович тотчас поднял «Лебедя» на воздух и направил его прямо на жилище своих врагов, держась на высоте приблизительно в двести пятьдесят метров, затем зарядил свой карабин несколькими разрывными пулями и, держа его наготове, стал ждать.

Маленькое воздушное судно неслось с наивысшей скоростью, на какую только было способно, и менее чем через десять минут было уже над Франс-Стэшеном. Иванович замедлил ход и стал носиться в воздухе над жилищем, описывая плавные круги.

Тогда произошла неописуемая сцена. Все обитатели дома вышли на эспланаду. Оливье, канадец, Джонатан Спайерс все смотрели в немом оцепенении, точно загипнотизированные этим зрелищем. Между тем Иванович, все продолжая носиться в воздухе, спустился настолько, что можно было слышать его голос, и крикнул:

– Привет предателю Джонатану Спайерсу, Красному Капитану! Привет графу д'Антрэгу и Дику-канадцу! Привет всем от «человека в маске»!

– Негодяй! – воскликнул капитан в бешенстве. – Он бежал и похитил «Лебедя»!

– Прощайте, господа! – злобно крикнул Иванович. – «Человек в маске» дает вам сроку восемь дней, чтобы вы успели приготовиться к смерти! Через восемь дней мы с вами свидимся! И, направив свое воздушное судно на запад, он вскоре скрылся из виду.

– И подумать только, что я бессилен! – воскликнул Красный Капитан, скрежеща зубами. – Сейчас этот негодяй не знает управления аккумуляторами, но через восемь дней… как знать, что будет через восемь дней?

– Бежим скорее на прииск и заявим Джильпингу, что если ранее восьми дней нам не удастся поднять «Ремэмбер», то все мы погибли!

На другой день на закате солнца три нготакских вождя, торжественные и важные, появились у крыльца Франс-Стэшена: они пришли для того, чтобы воткнуть свои топоры в двери белых людей из-за похищения их кобунга, и объявляли войну всем жителям этого прииска, а также помогавшим им нагарнукам.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Таинственная маска

I

Смерть Виллиго. – Похороны вождя. – Тревога в лесу. – Птица-пересмешник.

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПРИГЛАСИТЬ ЧИТАТЕЛЯ последовать за нами на новое поле битвы, той отчаянной битвы, которая вот уже более двух лет велась между графом д'Антрэгом и Невидимыми, следует рассказать о последних событиях, вследствие которых Оливье и его друзья покинули Австралию.

Виллиго и Коанук умерли от своих ран в ту самую ночь, которая последовала за объявлением войны нготаками и наглым вызовом «человека в маске». Никакие заклинания знахарей не помогли.

Предупрежденный Нирробой о близости смерти вождя, канадец поспешил к нему, чтобы закрыть глаза дорогому другу, который в течение пятнадцати лет был неразлучным спутником его бродячей жизни, разделяя все его горести и радости.

Небо было покрыто тучами; порой сверкали огненные молнии; воздух был насыщен электричеством… То была настоящая похоронная ночь, и суеверного канадца невольно бросало в дрожь…

Когда Дик вошел в хижину своего друга, пребывавшего теперь в полном сознании, Виллиго встретил канадца ласковой улыбкой, полной кротости и радости. Он был счастлив тем, что мог унести в большие луга, где охотились его предки, взор своего приемного брата, которого он так любил. Согласно поэтическому поверью нагарнуков, умирающий сохраняет в своем взгляде, как в зеркале, отражение тех образов, которые он видит в последние минуты своей жизни. Затем вереница всех этих дорогих для него образов и предметов постоянно сопровождает его в загробном мире, так что умерший воин постоянно видит вокруг себя все, что он больше всего любил при жизни.

Взяв за обе руки пришедшего, Черный Орел с усилием произнес:

– Брат Тидана, старый воин, прежде чем умереть, очень хотел бы видеть подле себя и молодого Мэннаха!

Так называл он Оливье.

– Он тоже хотел прийти, но не посмел помешать нашему последнему свиданию! – проговорил Дик, и тяжелая слеза упала на исхудавшие руки умирающего.

– Не плачь, – проговорил Виллиго, – разве мы не отомстили за Цвет Мелии? Моту-Уи решил, что Черный Орел достаточно жил, и направил пулю белого человека, которая должна была отправить старого воина в страну предков.

Взор умирающего устремился куда-то в пространство, как будто какое-то чарующее зрелище непреодолимо приковывало его к себе.

– Вот они, – сказал он, – я их вижу, всех храбрых воинов нашего племени, ушедших раньше меня в страну предков; они пришли за мной – проводить меня в обширные охотничьи угодья, где кенгуру больше, чем листьев на деревьях, где опоссумы кричат днем и ночью на берегах озер, усеянных цаплями и лебедями… Подождите меня! Я сейчас иду за вами!

Минута просветления и ясности рассудка позволила Виллиго узнать своего верного друга, когда тот вошел к нему, но затем предсмертный бред снова овладел им, и, хотя железный организм Черного Орла еще некоторое время боролся со смертью, он уже не приходил в себя. Бред сменился полной потерей сознания, и наконец великий воин угас.

Хотя в последние дни канадец потерял всякую надежду на выздоровление своего друга и ждал его смерти, все же когда она наступила, это было страшным ударом для него. Ему казалось, что в жизни его произошел какой-то ужасный перелом, что отныне он, как путник, сбившийся с дороги, будет бродить без цели в жизни. Пятнадцать лет совместной жизни и тесной дружбы сроднили его душу с душой Черного Орла; борьба и удача, радости и горе тесно связали их, и эти узы, спаянные долголетней привязанностью и привычкой, стали неразрывными. А теперь, когда смерть порвала их, ничто на свете не могло их заменить. Конечно, дружба молодого графа со временем должна была утешить его скорбь, но она не могла заставить его забыть верного друга и товарища лучшей поры его жизни!

Старый траппер опустился на колени возле ложа, на котором отошел в вечность его друг, и в продолжение долгих часов предавался сладким воспоминаниям прошлого. Временами тяжелые слезы капали на грудь покойного, и подавленные рыдания вырывались из уст его друга. На рассвете он очнулся от крика и воя туземцев, приступивших к похоронной церемонии. Все племя – воины, женщины, старцы и дети, узнав о смерти великого вождя, пришли к его хижине, чтобы отдать ему дань скорби, причем крики мщения преобладали над всем остальным.

– Кто убил Виллиго, нашего великого вождя, кто убил Коанука? – восклицала толпа. – Месть! Месть убийце!

Когда канадец появился на пороге хижины, из толпы начали раздаваться громкие крики:

– Тидана! Тидана, кто убил твоего брата Виллиго, кто лишил нас нашего возлюбленного вождя?

На протяжении всей своей болезни и Виллиго, и Коанук, точно по взаимному соглашению, упорно молчали о происхождении своих ран и подробностях ночной схватки, которая произошла между ними и белолицым пришельцем, а потому, кроме европейцев, никто не знал, кто был виновником смерти вождя и его неразлучного спутника. Несмотря на свое горе, Дик был достаточно справедлив, чтобы не вменить в преступление Джонатану Спайерсу смерть своего друга и молодого Сына Ночи. Те напали на него, он защищался; это было его право, а потому он не считал справедливым выдать его туземцам. Но не таков был взгляд нагарнуков. По их понятиям, кровь взывала к крови, к мщению. Были ли Черный Орел и Коанук первыми зачинщиками или нет – в их глазах это не имело никакого значения; смерть двух доблестных воинов должна быть отомщена.

Крики толпы становились все более и более угрожающими. Дик не знал, что ответить на их вопрос; все знали, что раны были нанесены европейским оружием. Не желая выдать истинного виновника смерти Виллиго, он хотел сначала приписать этот поступок человеку, который был не причастен к данному делу, хотя целым рядом преступлений вполне заслуживал мщения; он мысленно указывал на «человека в маске», но все-таки не мог решиться свалить вину капитана на него, когда голос Нирробы вывел его из затруднения.

– Нашего брата Тиданы не было с Виллиго и Коануком в ту ночь, когда они вернулись, истекая кровью; иначе он, наверное, заставил бы заговорить свое ружье! И, быть может, наши воины были бы еще живы!

– Это правда, меня не было с ними, – сказал канадец, обрадованный тем, что он будет избавлен от необходимости произнести смертный приговор.

– Но я знаю, кто, скрываясь в кустах, как трусливый опоссум, нанес среди ночи смертельный удар великому вождю и Сыну Ночи! Знаю! – крикнул Нирроба.

– Говори же, Нирроба! Говори! – требовала толпа.

У Дика захватило дыхание; никогда еще положение жителей Франс-Стэшена не было столь отчаянным: если Нирроба обвинит Красного Капитана, то, согласно обычаям страны, белые должны будут выдать американца нагарнукам, а если бы они вздумали воспротивиться этому, то ненависть всего племени обрушилась бы на них самих, и это в тот момент, когда им и без того уже угрожали: «человек в маске» и нготаки, раздраженные похищением их кобунга.

С замиранием сердца канадец ждал, что скажет Нирроба.

– Убийца наших братьев, – воскликнул юноша, – подло убивший их, не вонзив топора в притолоку двери их хижины, – это тот, кого все вы знаете; это враг нашего брата Тиданы и наших белых друзей и союзников. Все вы знаете его, это – Отуа-Но, «человек в маске», друг подлых нготаков!

Единодушный крик бешенства и ненависти был ответом на слова юноши.

– Смерть Отуа-Но! Смерть нготакам!

Тут же собрался Совет Старейшин, и Нирроба должен был дать свои показания в присутствии всех собравшихся здесь нагарнуков. Он объявил во всеуслышание, что, ухаживая во все время болезни за молодым Коануком, он все время слышал от него о человеке, прибывшем на воздушном судне, которого тогда еще никто не видел; только вчера это воздушное судно прилетело из-за озера и стало летать над большим поселением белых и над деревней нагарнуков; человек, управлявший этим судном, и был Отуа-Но, виновник смерти Черного Орла и Сына Ночи!

Совет Старейшин был того же мнения, тем более, что никого из обитателей Франс-Стэшена нельзя было заподозрить. Тидана был приемным сыном племени, а все его друзья были друзьями нагарнуков.

Тотчас же отправили гонцов к нготакам и «человеку в маске», чтобы объявить им, что когда луна трижды взойдет и зайдет, армия нагарнуков выступит на тропу войны против нготаков.

При этом посланным поручили передать главному вождю нготаков «черный камень» проклятия, чего уже давно не бывало в буше. Этот черный камень, над которым колдуны и колдуньи в течение двадцати четырех часов произносили заклятия, означал беспощадную войну, во время которой ни один воин племени не сохранит своего скальпа, ни одна женщина или дитя не могут рассчитывать на пощаду, ни одна хижина не устоит на месте. Словом, на этот раз нагарнуки решили окончательно истребить своих исконных врагов, вечно терпевших поражения и вечно восстающих снова.

Иванович, со своей стороны, обнадеженный своим временным превосходством, которое давало ему обладание «Лебедем», готовился сделать свою последнюю ставку против молодого графа и его союзников, на что те намеривались ответить как можно энергичнее. Таким образом, эта долгая и упорная борьба должна была наконец окончиться полным поражением одной из сторон.

Под вечер состоялись похороны Виллиго и Коанука с соблюдением всех установленных для подобных случаев погребальных обрядов, описанных нами для бедного Менуали. Две тысячи воинов в полном боевом снаряжении присутствовали при погребении великого вождя, и каждый из них подходил, к двойному костру, издавал боевой клич и произносил клятву отмщения. Это было самое крупное и отборное войско, какое когда-либо выставляло туземное племя против другого племени; оно могло выступить даже против коалиции трех других племен – нирбоа, дундарупов и нготаков. Шесть военнопленных были зарезаны перед двойным костром и брошены в огонь, чтобы сопровождать двух нагарнукских воинов в загробных краях, а главное – во время их дальнего пути с земли на луну; вся корпорация кораджи, расположившись цепью вокруг костра, во все время церемонии, не переставая, произносила заклинания, долженствовавшие отгонять от сжигаемых трупов бродячих духов, или каракулов. В то же время женщины племени, рассыпавшись по лесу, пели гимн смерти, издавая время от времени жалобные стоны и вой.

За всю свою долгую жизнь в австралийском буше канадец не видел более страшного и потрясающего зрелища. Он стоял у костра до тех пор, пока труп его друга не сгорел окончательно и не смешался с золой костра. Затем, послав ему последний прощальный привет рукой, траппер поспешно направился к Франс-Стэшену, беспокоясь за своих друзей, которых он оставил накануне в ожидании ежеминутного нападения, так как на восьмидневное перемирие, обещанное «человеком в маске», нельзя было слишком полагаться. Что же касалось бесчестных нготаков, то можно было почти с уверенностью сказать, что они не окажут требуемого всеми племенами буша уважения к назначенному сроку военных действий и начнут свои враждебные действия раньше времени.

Дик шел лесом размеренной, упругой походкой охотников и дикарей, почти не оставляющей после себя следов и совершенно беззвучной, прислушиваясь к малейшему шуму и ожидая уловить по какому-нибудь едва заметному признаку присутствие врага.

Не доходя приблизительно двух миль до большого дома Франс-Стэшена, он счел нужным подвигаться дальше ползком, как это делают туземцы. Затаив дыхание, осторожно раздвигая руками кусты и приостанавливаясь по временам, чтобы прислушаться, он пробирался таким образом с полчаса, как вдруг остановился, с трудом подавив крик. Он увидел невдалеке от себя две человеческих фигуры, наполовину скрытые темнотой ночи и гигантским стволом эвкалиптового дерева, к которому они, по-видимому, прислонились.

Притаившись под нижними ветками другого дерева, канадец не сводил глаз с этих двух фигур, остававшихся совершенно неподвижными.

– Быть может, это только иллюзия, оптический обман, – начал было думать Дик, – подождем! Немыслимо, чтобы два живых существа долгое время могли оставаться столь неподвижными!

Однако четверть часа прошло без всяких перемен. Дик все еще не решался продолжать свой путь: он знал, что любой туземец, если ему это нужно, простоит совершенно неподвижно несколько часов кряду. С другой стороны, не мог же он в самом деле оставаться здесь до утра?! Он решился прибегнуть к хитрости, весьма распространенной среди лесных бродяг и охотников. Он издал крик, который часто во сне издает опоссум, чем всегда выдает ночным охотникам свое присутствие и за что всегда расплачивается жизнью, если поблизости есть охотник.

Дик мастерски подражал крикам различных птиц и животных, и хитрость его удалась. Ни один туземец, даже и на тропе войны, никогда не откажется изловить опоссума, особенно если животное так близко от него.

Едва только раздался крик опоссума из-под куста, как Дик услышал следующие слова одного из ночных стражей:

– Вот прекрасный обед на завтра подзывает нас к себе из-под кустов, пусть же Птица-пересмешник хорошенько раскроет свои глаза, чтобы нас не застигли врасплох, пока я изловлю опоссума!

Тот, к кому были обращены эти слова, что-то пробормотал в ответ, и его товарищ, отделившись от ствола, стал осторожно подкрадываться к тому кусту, где он слышал крик. Но Дик воспользовался временем переговоров, чтобы отойти назад, продолжая время от времени издавать тот же крик, чтобы заманить молодого нготака, так как оба туземца, стоявшие под деревом, были воинами этого племени. Отведя его достаточно далеко от оставшегося на страже товарища, Дик издал еще один крик, а затем, быстро поднявшись на ноги, спрятался за стволом пандана, держа наготове свой широкий охотничий нож.

– Я не думал, что он так далеко, – прошептал нготак, быстро подавшись вперед в направлении последнего крика опоссума. В этот момент он поравнялся с деревом, за которым стоял канадец; нготак не успел даже заметить его, как тот одной рукой схватил его за волосы, а другой вонзил ему в горло свой широкий нож по самую рукоятку, так что бедняга не успел даже вскрикнуть.

Звук падения его тела привлек было внимание его товарища, но тот подумал, что это охотник набросился на свою добычу, чтобы не дать ей уйти из рук, и потому спросил охотника, удалось ли ему изловить зверя.

– Ноа! (молчи)! – ответил также шепотом канадец. – Птица-пересмешник навлечет на нас внимание «поппа» (белого)!.. Не беспокойся, зверь у меня в руках!

Старый траппер говорил на наречии нготаков так же превосходно, как и на языке нагарнуков, да и из-за шепота различить его голос не было никакой возможности. Теперь ему оставалось только избавиться от второго врага; но вдруг он изменил свое намерение и, вложив нож в ножны, проворно стал разворачивать плетеную ременную веревку, с которой никогда не расставался. Подкравшись ко второму нготаку, ничего не подозревавшему, и рассчитывая на свою необычайную силу, он обхватил его вокруг пояса и разом повалил на землю со словами: