Текст книги "Сын парижанина"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

– Слово «дурак» лишнее, – ответил Тотор, – и ты мне за него заплатишь. Но прежде чем я дам тебе урок вежливости, должен сказать: тебе придется голодать, терпеть жажду, печься на солнце, может быть, дрожать от холода… Ты будешь подвергаться неведомым и бесчисленным опасностям. Страшное дело! Приготовься к тому, чтобы стать игрушкой в руках рока. Будь уверен: нужда, болезни, звери и прочее, прочее нанесут твоей заносчивости такой удар, от которого слабые натуры вроде тебя могут и не оправиться…

– Месье Тотор, вы лжете!

– Сэр Меринос, я заставлю вас подавиться вашими же оскорблениями!

– Защищайтесь! И покончим с этим делом…

– Ну, давай еще раз подеремся! Глупо, но необходимо.

ГЛАВА 3

Парижанин корчится от смеха, а Меринос оскорбляет его. – Рассвирепевший человек смешон. – Довольно смеяться! – Тотор сжимает Мериноса руками, и тот сдается. – Гордость, гнев, озлобление. – Расстались. – Тотор убивает двух цапель, ест сырые яйца и засыпает.

Вот они, непримиримые противники! Подростки, чуть не дети, которых поджидает голод… Едва избегнув смерти в волнах, на суше они уже мечтают убить друг друга!

Меринос встал в боксерскую стойку: грудь колесом, кулаки сжаты, голова вздернута… Словом, поглядеть – отменный кулачный боец!

Тотор подобрался, готовый, в зависимости от обстоятельств, ударить ногой или влепить оплеуху.

Острым взглядом он следил за американцем и, казалось, обдумывал молниеносную атаку, но вдруг перекинулся назад через голову, да так, что ему позавидовал бы любой клоун. Потом принялся хохотать, его просто трясло от смеха.

– Вы что, с ума сходите? – надменно бросил Меринос. – Берегитесь!

– Погоди-ка, сейчас начнем… Буду я твоим противником, буду… Только дай посмеяться вволю… Ой, не могу… Умора! Ха, ха! Чертов Меринос! Ха, ха, ха!

– Вы или трус, или дурак, а может, и то и другое… Но ваше шутовство на меня не действует, – ответил американец. – Вижу, вы трусите! Ну и отколочу же я вас!

– Погоди, говорю, – со смехом продолжал Тотор. – Ах, если бы ты себя видел! Ха, ха! Ну, посмотрись в воду… Скажи честно сам, ведь даже деревянные лошадки подавятся от смеха! Разве можно тонуть в таком виде? Ах, бедняга! У тебя ни подходящего костюма, ни призвания для таких приключений. Ты похож на выпущенного из кутузки могильщика, которого перед тем выловили из лужи!

Действительно, юный миллиардер выглядел неважно. Его фрак, вырезной жилет, лакированные туфли, крахмальный пластрон рубашки, жесткий воротник – весь этот роскошный хлам обесцветился от морской воды и жалкими складками прилип к телу.

– И в довершение всего, – продолжал парижанин, покатываясь со смеху, – в твоих штанах прореха, и оттуда торчит рубашка, как белый султан [32]32
  Султан – здесь: украшение на головном уборе, сделанное в виде пучка перьев или конского волоса.


[Закрыть]Генриха Четвертого… [33]33
  Генрих IV (1553–1610) – французский король с 1589 года (фактически с 1594). Убит религиозным фанатиком.


[Закрыть]Нет! Уж слишком ты нелеп! Дай посмеяться вволю над твоей рожей, жертва кораблекрушения! Такой и отец вообразить не мог!

Грубоватые шутки, град уколов по самолюбию довели американца до бешенства. В глубине души он и сам сознавал, что смешон. Только подумайте, в какое положение он попал! Элегантный молодой человек, привыкший чуть не ежечасно менять одежду! Обворожительный принц, который посчитал бы бесчестьем для себя не быть одетым так, как требуют обстоятельства! И вот его-то так унижает, представляет в карикатурном виде, даже хлещет по щекам этот веселый товарищ по несчастью!

Яростный приступ гнева овладел сыном магната. Пора кончать, во что бы то ни стало. О! Заткнуть глотку этому гаврошу, дать ему по губам, чтобы не слышать больше его острот!

Американец набросился на Тотора и попытался ударить правой, рыча:

– Подлец, убью!

Движение было молниеносным, и все же рука янки встретила пустоту. Ведь даже молния уступает быстроте мысли!

С редким проворством парижанин присел, схватил ноги Мериноса повыше икр и дернул. Бедный Меринос внезапно потерял равновесие и во весь рост грохнулся на спину. Густая трава смягчила удар, однако от жилета отлетели все пуговицы!

– Готов! – крикнул неисправимый насмешник. – Грохнулся, как чурбан! В добрые старые времена говаривали: получил билет в партер! Ну, вставай!

Когда рассерженный, бледный Меринос, скрежеща зубами, поднялся с земли, какой-то сплющенный, черный, блестящий «блин» вывалился из-под его распахнутого жилета. Тотор подскочил, поднял упавшее нечто и закричал с торжеством:

– Шапчонка, колпак, печная труба для довершения твоего наряда! Удачно, очень кстати!

Вы помните, что перед стычкой на палубе «Каледонца» молодой янки, чтобы освободить руки, сложил свой шапокляк [34]34
  Шапокляк – вид головного убора цилиндра с пружинками внутри, позволяющими складывать, нажимая сверху, цилиндр в плоский круг для удобства ношения в руках или для упаковки.


[Закрыть]и засунул его между жилетом и манишкой?

Судьбе было угодно, чтобы именно этот парадный головной убор, шелковый цилиндр, предмет гордости и зависти негритянских королей, избежал гибели в волнах. Теперь он внес оттенок бурлеска [35]35
  Бурлеск – преувеличенно-комическое изображение (в литературе, на сцене).


[Закрыть]в трагикомедию драки.

Меринос вскочил на ноги и снова яростно набросился на Тотора. Тот сделал вид, что хочет сбежать и улепетывает Меринос кинулся за ним с проклятьями. Тогда Тотор, хохоча как сумасшедший, повернулся, держа сложенный цилиндр обеими руками, и крикнул:

– Заряжено! Берегись!

Он нажал на пружину. Хлоп! Лепешка превратилась в жесткий, блестящий цилиндр. Шляпа воскресла и чуть не ударила по лицу оторопевшего Мериноса, который, зажмурившись, инстинктивно отшатнулся.

– Боишься? – забавляясь, крикнул француз.

Но американец в приступе ярости уже ничего не видел и не слышал. Его глаза пылали, из горла вырывались хриплые, нечленораздельные звуки. Он ринулся на Тотора, как зверь: схватить его, задушить, разодрать на куски!

Вдруг парижанин отбросил шляпу, обеими руками схватил своего противника под мышки и по-прежнему с улыбкой стал его сдавливать.

Выражение лица Мериноса менялось: изумление, мука, страдание поочередно отражались в его чертах. Челюсти американца сжались, глаза закатились. Под страшным нажимом рук, которые продавливали ему бока, его щеки побледнели, губы приняли лиловый оттенок. Он, задыхаясь, скрипел зубами, чтобы не застонать. Какой удар его гордыне! Как, миллиардеру признать себя побежденным! Ни за что!

Это продолжалось всего секунд десять, а он уже терял сознание! Парижанин давил все сильнее… Задыхавшийся Меринос чувствовал себя так, будто попал в тиски, слышал, как трещат кости под охватившими его невероятно сильными руками. К нестерпимой физической муке добавилась смертная тоска погибающего человека. Уже не было сил защищаться, с губ сорвались лишь слабый стон и одно слово, которое уже невозможно было удержать:

– Пощады!

– С тебя довольно? – странно спокойным голосом спросил Тотор.

– Да… не могу больше… умираю, – пролепетал Меринос.

– Полно! Я просто нажал довольно сильно. Пройдет! Раз ты признаешь себя побежденным, на этом кончено.

И грозный человек со стальными мускулами разжал страшные объятия, в которых погибал противник. Парижанин поднял Мериноса, как ребенка, положил его под широкие, пахнущие медом листья растений с ярко-красными цветами, затем принес цилиндр и, наполнив его травой, просто сказал:

– Солнце поднимается, под тропиками его лучи смертельны, лучше надень свою шляпу. Я набил ее листьями и травой, чтобы сохранить немного прохлады. Но место для головы еще есть. Ну как? Тебе лучше?

Американец сделал еще несколько жадных вдохов и ответил:

– Да, сейчас лучше, но уйдите.

– Как? Ты все еще сердишься?

– Больше прежнего!

– Не понимаю…

– И незачем понимать. Мы чужды друг другу. Каждому – свое…

– Да у нас одна судьба, как у креветок в банке! Ты что, сбрендил?

– Да, сбрендил от ненависти к моему злому гению [36]36
  Злой гений – выражение, означающее олицетворение зла; тот, кто причиняет вред, оказывает дурное влияние и т. п.


[Закрыть], виновнику всех моих злоключений… Не могу смотреть на вас, ненавижу всеми силами души. Побои, насмешки… Разойдемся в разные стороны… чтобы не встречаться больше… Не ручаюсь, что не убью вас во время сна…

– Да ты, оказывается, хорош фрукт, – ответил Тотор. – Послушай, мы в ужасном положении, а вместе у нас две головы и четыре руки! Вдвоем легче защититься от ударов судьбы…

– Из-за вас я стал несчастнее последнего нищего, все потерял… Будь я сильнее, убил бы вас, – твердил американец. – Прощайте! Желаю вам издохнуть от голода и невзгод раньше меня!

Он поднялся и, бледный, шатающийся, ушел, грозя кулаком.

Удивленный парижанин посмотрел ему вслед, пожал плечами и сказал:

– Как угодно! Злости и гордыни – хоть отбавляй… Но ты присмиреешь, мой Мериносик, присмиреешь! Ну что ж, постараюсь обойтись без тебя и прежде всего поищу завтрак.

Смешной и удручающе печальный в своем парадном костюме, янки быстрым шагом направился к небольшой возвышенности, откуда надеялся увидеть темный корпус «Каледонца» и его дымный шлейф. Надежда на скорое спасение не оставляла его.

Тотор огляделся и подумал:

«Нет у меня еще сноровки. Попади сюда отец, все пошло бы как по маслу. Вот человек! Уж он-то смог бы разыскать салат в кратере вулкана… Да что там: раздобыл бы клубничное мороженое посреди Сахары! Жареную картошку на Южном полюсе! Но он в Париже: улица Монмартр, дом сто сорок шесть. А мне, Тотору, могут помочь только унаследованные отцовские гены… Прежде всего посмотрим: каково мое имущество?»

Молодой человек порылся в своих еще влажных карманах и вынул платок, никелированные часы, записную книжку с карандашом, перочинный ножик, пилку для ногтей и зубочистку. Парижанин рассмеялся и сказал вслух:

– Ну, пилка еще туда-сюда, но зубочистка! Экое изящное излишество! Вот нож – это настоящее сокровище!

Поднеся к уху часы, он с сожалением прибавил:

– Зверюшка захлебнулась… Жаль. Может, попробовать оживить? Я бы поставил ее по солнцу, и было бы забавно знать, который час.

Тотор поднял крышку часов, вылил воду из корпуса и изо всех сил продул колесики. Освобожденный от воды, маленький разумный механизм задвигался, и француз радостно вскрикнул:

– Ожила зверюшка! Теперь буду знать время завтрака, обеда и ужина, которых нет, и говорить себе, что пора класть зубы на полку и потуже затягивать пояс! Чего бы, однако, мне поесть сегодня, в первый день приключений и спасения из воды, за отсутствием несуществующих плодов, неуловимых рыб и птиц, к которым не подберешься?

Вдруг его осенило:

– Боже, как я глуп! Тут гнезда, а в гнездах яйца, хотя и не вареные! Если бы этот дурачок Меринос остался, можно было бы попытаться проделать фокус с омлетом в его цилиндре…

Благодушно пошучивая сам с собой, наш робинзон подошел к росшим у устья реки деревьям, среди которых виднелось множество хохлатых цапель. Некоторые из деревьев возвышались на пьедестале из воздушных корней, другие, больше похожие на кусты, давали своим ветвям достичь земли, чтобы те укоренились и пустили новые побеги.

Тотор протиснулся в эту густую, как кукурузная плантация, чащу и стал осматриваться. Его поразило невиданное количество гнезд, устроенных кое-как из веток и травы! Лепясь вплотную друг к другу, они поднимались рискованной Вавилонской башней. Стоило руку протянуть, и в каждом – по три-четыре красивых зеленых яйца! Однако их надежно охраняли белые или серые птицы величиной с цаплю. Золотистые глаза засверкали при виде непрошенного пришельца.

Острые, как кинжал, клювы щелкали и дергались навстречу руке Тотора.

– Без глупостей, я хочу есть, – со смехом, но и сердито сказал он. – Я люблю птиц и не желаю причинять вам вреда! Дайте мне всего лишь совершить маленький заем… Пожалейте несчастного, у которого живот подвело…

Куда там! Несмотря на увещевания, непрошенного гостя клевали со всех сторон, норовя попасть в глаза, исколоть лицо, окровавить руки. Воинственные птицы самоотверженно защищали свои гнезда.

– Так что, вы не хотите поладить со мной добром? – снова заговорил Тотор, начиная сердиться. – Тогда придется брать силой!

Не обращая внимания на боль, парижанин схватил двух ближайших хохлатых цапель за шеи и сволок их с гнезда. Голенастые птицы яростно отбивались. Их сородичи возбуждались все больше и тоже подавали голос – крики цапель напоминали плач чибисов. Смятение увеличивалось с каждой минутой, слышалось щелканье клювов, хлопанье крыльев. Вдруг все громадное население приречной чащи слетело с кустов. Среди оглушительного шума парижанин овладел вражескими позициями. Двух птиц Тотор придушил. Бросив пернатых на землю, он печально посмотрел на них и сказал:

– Я еще никогда в жизни не убивал. И мне тяжело! Бедные птицы! Ну что же, это борьба за существование, и кто знает – может быть, я с наслаждением съем их даже сырыми… А сейчас поищем яйца.

Пока в воздухе кружились десять или двенадцать тысяч хохлатых цапель, пронзительно вопя и хлопая крыльями, парижанин, невидимый под ветвями, взял одно яйцо, проколол его ножом с обоих концов и выпил содержимое.

Он прищелкнул языком и заметил:

– Не первой свежести! А вкус… бррр! Но все же недурно…

Второе яйцо, третье… Тотор вновь заговорил:

– Черт возьми! Так и шибает в нос рыбой… нет, пожалуй, рыбьим жиром… Ой, бедный мой живот! Но надо привыкать…

Проглотив два десятка яиц, молодой человек почувствовал, что силы возвращаются к нему. Он вытер губы рукой и с новым воодушевлением продолжил свой монолог:

– Хорошая пища – сырые яйца! В них полно лецитина [37]37
  Лецитин – вещество, близкое к жирам, содержит в себе фосфор.


[Закрыть], они укрепляют нервы и кровь… Никакой тебе худобы, зато – что за мускулы! Словом, универсальное питание! Я вычитал это в научном журнале, а теперь вот пользуюсь плодами просвещения. Это местечко – неистощимая кладовая, я уж постараюсь тут поправиться! Эх, если б у Мериноса характер был получше, он тоже мог бы недурно позавтракать и чувствовал бы себя сильным, как никогда. Ну странный тип!.. А теперь – до чего же хочется вздремнуть!

Сытый Тотор вышел из зарослей и поискал, где бы растянуться на земле и поспать всласть. Но… тут он подумал об обеде. Исклеванные пальцы и израненные щеки навели его на мысль, что дневное вторжение, пожалуй, обойдется еще дороже, чем утреннее.

Поэтому, как человек предусмотрительный, Тотор, пользуясь отсутствием птиц, набрал из гнезд столько яиц, сколько смог унести, и спрятал их подальше, под карликовыми камедными деревьями, листья которых бросали непроницаемую тень.

Найдя, что запасов маловато, он несколько раз возвращался к гнездам и собрал около сотни яиц. К ним Тотор присоединил и двух убитых цапель. Наконец, усталый, обливаясь потом, он заснул свинцовым сном рядом с провиантом.

ГЛАВА 4

Тотор обращен в бегство. – Опять сырые яйца. – В одиночестве. – Тотор не отчаивается. – Зов в темноте. – Голод, жажда! – Напоминание о Навуходоносоре II, царе ассирийском [38]38
  Навуходоносор II – царь Вавилонии в 605–562 годах до н. э.


[Закрыть]. – Превращение. – Два друга. – Что делать с тридцатью тысячами франков? – Отправление. – Тревога. – Пресмыкающееся?

Тотор спал, и спал поистине мертвым сном. Разбудил его сумасшедший птичий гомон. Стаи белых какаду [39]39
  Какаду – подсемейство птиц отряда попугаев.


[Закрыть]с желтыми гребешками вились над его головой в солнечных лучах.

Парижанин пришел в себя не сразу. Не слышно было знакомых корабельных звуков – размеренного стука винта, грохота угольного подъемника по утрам у самой его постели.

Значит, все это не кошмарный сон: борьба на палубе, падение в море, берег, хохлатые цапли, сырые яйца, одиночество… да, все правильно, он оказался на западном берегу Австралии.

Солнце высоко над горизонтом, уже очень жарко.

– Сколько же сейчас времени? – Молодой человек взглянул на свои часы. – Одиннадцать! Я проспал сутки! Но как хочется есть! Поскорей сварганю яичницу – пусть без масла и огня!

Сказано – сделано, и он тут же, без передышки, но с невольными гримасами, слопал полторы дюжины яиц.

– Однако неплохой завтрак! Хотя и неаппетитно, все же лецитин, альбумин [40]40
  Альбумин – простейшие белки; содержатся в яичном белке, в крови, молоке; имеют применение в пищевой промышленности, при изготовлении лекарств и проч.


[Закрыть], рыбий жир… Лишь бы бедный желудок не слишком привередничал! Что-то меня поташнивает, неплохо бы холодной воды испить.

Парижанин пошел к реке мимо мангровых деревьев, на которых сидели цапли. И вдруг поднялся страшный шум! Тысячи голенастых птиц взлетели и бросились на него, грозя клювами.

Окруженный, оглушенный, ослепленный, он бросился бежать, понимая, что рассвирепевшие птицы могут растерзать его в клочья [41]41
  Подобное приключилось и с автором этого повествования, который, вместе с одним южноамериканским индейцем, вынужден был отступить после того, как был жестоко исклеван. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Француз успел вовремя забраться под камедное дерево и, согнувшись в три погибели, спрятался среди ветвей и листвы.

Удовлетворившись бегством противника, птицы прекратили преследование и вернулись в свою колонию.

– Какая агрессивность! И как хорошо я вчера сделал, что запасся провизией… Но теперь уже не до шуток! Нужно осмотреться, уйти отсюда и найти себе другую пищу. Но что же произошло с Мериносом? Если нечем было червяка заморить, бедняге пришлось плохо. Конечно, у него скверный характер, но все-таки жалко, если он мучается от голода. В нашем возрасте это ужасно. Знать бы, где он, – отнес бы ему подкормиться. Но он способен встретить меня в штыки… Придется подождать.

Скоро новые заботы осадили Тотора. Он умирал от жажды, но птицы отрезали ему путь к реке. Тучи москитов вились кругом, кусали, вливали в его кровь малыми дозами свой жгучий яд, что приводило молодого человека в бешенство. Жара стала невыносимой.

Место было явно негостеприимное, и Тотор понимал, что надо бы убраться отсюда. Но куда? Он не решался двинуться в глубь страны, по крайней мере сейчас. Кроме того, американец заразил его своей уверенностью, что «Каледонец» вот-вот появится. И француз тоже цеплялся за эту надежду – все более, к сожалению, иллюзорную.

И он остался сидеть, загипнотизированный видом неумолимо синего, пустого горизонта. Так в пассивных мечтаниях прошел день, затем наступила тропическая ночь, удивив парижанина своей внезапностью.

Он съел несколько яиц, на этот раз их резкий рыбный запах вызвал отвращение. Затем снова лег на густую траву и начал вторую ночевку на берегу.

Но Тотор не мог сомкнуть глаз. Уже скоро его начали выводить из себя писк и укусы комаров. Напрасно ворочался он с боку на бок, зевал, потягивался – сон не приходил. И мало-помалу, подавленный одиночеством, парижанин затосковал. Им, таким веселым, таким общительным, овладела тревога. Насколько ужас подобного одиночества страшней заключения в самом зловещем застенке! По крайней мере, рядом с тюремной камерой всегда есть охрана. Неприветливые, невидимые люди, но они есть. А тут, на пустынном берегу, только ночь с ее таинственными звуками и фантастическая призрачность неведомого. Монотонно шумел океан, беспрерывно обрушиваясь на берег, ухал филин, квакала исполинская лягушка, заунывно мяукала птица-кот, глупо клохтал болотный фазан, и все это составляло бесконечную какофонию, которую перекрывал иногда, как флейтой, резкий выкрик большого зимородка.

А совсем рядом бесшумно проносились вампиры [42]42
  Вампиры – здесь: некоторые виды летучих мышей, насекомоядных и плотоядных.


[Закрыть]и ночные бабочки, нескончаемо стрекотали надкрыльями гигантские насекомые, муравьи-бульдоги прожорливо скрипели челюстями, откусывая стебли злаков. В мозгу молотком стучали эти навязчивые звуки, тело горело от неведомого яда, который впрыскивали в вены мельчайшие существа, – и парижанин вдруг пал духом. О, эта гнетущая тоска бесконечной ночи… и опасения перед будущим, с его тревогами, западнями, опасностями…

Если бы хоть рассвело! Так медленно вращается на небесной тверди Южный Крест [43]43
  Южный Крест – созвездие Южного полушария, по форме (расположению звезд) напоминающее крест. Более длинная «перекладина» почти точно указывает на Южный полюс.


[Закрыть], заменяющий здесь Полярную звезду! [44]44
  Полярная звезда – ближайшая к Северному полюсу; указывает направление на север и помогает ориентироваться на местности без помощи инструментов.


[Закрыть]А эти великолепные, такие яркие южные созвездия вовсе не торопятся скрыться за невидимый горизонт!

Молодой человек долго любовался незнакомыми ему звездами, потом протяжно вздохнул, откашлялся и сказал уже окрепшим голосом:

– Довольно тосковать! Стыдись, Тотор, гражданин Парижа!

Путешественник мужественно и энергично стряхнул с себя уныние.

Что за темперамент у этого коротышки! А темперамент и воля – это уже кое-что!

И посреди странного и дикого великолепия этой ночи, в одиночестве, которого не выносят даже самые храбрые, опять раздался звонкий, насмешливый молодой голос, который, бросая вызов неизвестности, запел ироничный, веселый куплет:

 
«Не надо ныть, раз сам того хотел.
Спасайся как умеешь!»
 

Чары уныния распались. Но, кажется, в ночи, которая скоро кончится, человеческий голос разбудил эхо. Что это, иллюзия?

Тотору показалось, что там, на западе, в ответ на его песенку послышался крик. Да, да! Вот вторично рвет застоявшуюся тишину душераздирающий зов.

– Это Меринос, – сообразил парижанин, – вне всякого сомнения. Бедняга, похоже, в отчаянном положении. Как ему помочь? Вокруг темней, чем в печке!

Мысль, что человек в опасности, а он не может прийти на выручку, была невыносима для Тотора. Встревоженный француз поднялся и, покинув свое убежище, рискуя свалиться в какой-нибудь овраг, пошел на голос. О, как медленно, с каким трудом пробирался он среди ветвей, древесных шипов и колючек, камней и ям!

Крики сменились рвавшими душу жалобными стонами. Тотор ужасно боялся прийти слишком поздно: ведь на дорогу потрачено уже не меньше часа!

– О, наконец-то рассвет! – обрадовался парижанин.

Солнце позолотило вершины деревьев. Он бросился вперед, крича:

– Мужайся! Я иду!

Из-под усеянных золотистыми цветочками мимоз послышалась новая жалоба. Тотор нашел американца лежащим на спине, невидящие глаза уставились куда-то вдаль, лицо сводили судороги, в каждой руке несчастный держал по пучку травы, на губах виднелись изжеванные зеленые злаки, которых он не мог проглотить.

– Ах, – прошептал Тотор, и его глаза увлажнились, – ему пришлось есть траву!

Умирающий угадал, что подле него кто-то есть, и прохрипел:

– Воды, Бога ради… воды.

Несколько исполинских аквилегий красовалось неподалеку. В их широких листьях, наполовину свернутых рожком, Тотор заметил блестящую росу. Его самого мучила жажда, но, забывая о себе, он заботился только о Мериносе. Парижанин быстро срезал толстый черенок листа…

В сухие, растрескавшиеся губы страдальца Тотор направил чистую струйку воды, и это оживило Мериноса. Его блуждающий взгляд посветлел и остановился на парижанине, который ласково улыбнулся ему.

– Благодарю, еще… еще… – прошептал Меринос слабым голосом.

Тотор опустошил целую лужайку. С бесконечной осторожностью он заботливо поил оживавшего американца.

– Ну что, лучше? – спросил он его, улыбаясь.

Меринос взял руку француза, лихорадочно пожал ее и шепнул со слезами на глазах:

– Да, лучше… Благодарю… О, ты добр, очень добр!

– Есть о чем говорить! Каждый делает что может…

Побежденный Меринос не пытался ни удержать, ни скрыть слез, которые текли по его щекам. Бесцветным, дрожащим голосом он сказал:

– Я думал, что умираю… А теперь хочется есть… ужасно хочется есть.

– Бедняга, значит, ты ничего не нашел пожевать?

– Ничего!

– И ты голодал шестьдесят часов?

– Я пробовал есть траву… да, да… траву. Готов был есть землю… О, как ужасно голодать!..

– Знаешь, мне совсем не скучно слушать тебя, но у нас найдется дело получше болтовни. У меня есть кладовка, а в ней несколько дюжин сырых яиц да еще две птицы, тоже сырые. Если ты ослаб и не можешь идти, садись ко мне на спину – у меня еще хватит силенок, чтобы отнести тебя.

– Нет… просто дай мне руку.

– Как хочешь!

Поддерживая американца, Тотор довел его до своей стоянки.

Тут Меринос, который в обычное время с отвращением отказался бы от такой невкусной, даже противной пищи, радостно закричал при виде съестного. Тотор едва успевал прокалывать одно за другим и подавать ему яйца. Единым духом всасывая жидкое содержимое и жадно обнюхивая скорлупки, Меринос тут же принимался за следующую партию.

– Готово, осушил! – восхищенно заметил парижанин. – Недурная глотка! Гоп – и готово! Гоп! Только осторожней. Как бы несварения желудка не получить.

– Еще, пожалуйста!

– Нет, погоди… А то заболеешь. Нужно быть осмотрительным, старина!

– Да, ты прав… Я точно голодное животное! Я мог бы есть, пока не лопну… А мне уже стало лучше, горло и желудок перестали гореть, не чувствую больше головокружения, которое мешало соображать… Силы возвращаются… Ты спас меня, дорогой Тотор!

– Ты сделал бы то же самое на моем месте, дорогой Меринос. Да, кстати, если прозвище Меринос тебе не нравится, я буду звать тебя настоящим именем.

– Ни за что! «Меринос» мне подходит. Отлично придумано, и вовсе не глупо – Меринос!

Американец говорил просто, приветливо, потеряв надменное выражение лица, которое делало его таким несносным для окружающих.

– Право, я был бы последним идиотом, если б обижался на остроумное, меткое прозвище.

Жестокий урок, данный ему судьбой, по-видимому, принес свои плоды. По крайней мере сейчас. Но будет ли окончательным это превращение, особенно при неуемной, безумной гордыне, которую воспитали в нем слепая нежность богатых родителей и угодничество небескорыстных товарищей?

Точно желая получить поддержку от нового друга, храброго, сильного и, как он только что убедился, доброго, всегда готового помочь, сын короля шерсти снова заговорил своим низким, на этот раз тревожным голосом:

– А что же нам теперь делать?

– Ба! – ответил Тотор. – Мы останемся по-прежнему робинзонами… и по-прежнему будем отвоевывать у судьбы скудное пропитание.

– Ты думаешь, что «Каледонец» не придет за нами?

– Он испарился… сгинул… улетел! Можешь справить по нему траур. Мы одни, совершенно одни, и должны полагаться только на свою смекалку. Нам придется, бедный мой Меринос, вести тяжелую, повседневную битву за жизнь.

– Но ведь здесь, по соседству, должны быть поселки… или фермы, или просто хижины… люди, наконец!

– О нет. Мы в центральной части западного побережья Австралии, то есть в самой пустынной части самой дикой страны в мире… Если здесь есть жители, то это каннибалы, а с ними лучше не встречаться. Мне что-то не хочется, чтобы из меня делали тушеное мясо с гарниром из сладкого картофеля [45]45
  Сладкий картофель (батат) – травянистое растение южных широт. Клубни используются в разнообразных пищевых целях.


[Закрыть]. А что касается роскошной природы, ее великолепных деревьев и изумительных цветов, то они прекрасны, но почти совершенно бесплодны. Дичи тоже, считай, нет. Да и мой замечательный карабин «Хаммерлесс де Гинар» все равно остался на корабле. Из оружия у меня – только перочинный ножик.

– Значит, нас ждут муки голода, жестокие, непрестанные? Неужели мы отучимся думать, дойдем до состояния животных, непрестанно отыскивающих добычу?

– Не падай духом! Есть же еще восторг борьбы – я, например, его сейчас испытываю. Хочется одолеть неодолимое!

– А мне нет, клянусь! Если опять предстоят такие пытки, какие я терпел шестьдесят часов, предпочту разом кончить счеты с жизнью.

– Заткнись! Ты сумасшедший. Разве в наши годы можно добровольно дезертировать, без борьбы отказаться от такой восхитительной и возвышенной штуки, как жизнь?

– Я нахожу ее ужасной, жестокой, невыносимой…

– Ну нет, она скорее занимательна. Нас ждут невероятные приключения… Я так мечтал об этом!

– Отец тратит двадцать пять тысяч долларов в день, и вдруг – такая нелепость: у меня, его сына, нет хотя бы жалкой котлеты или простой банки мясных консервов!

– И все жалобы – из-за того, что тебе всего разок пришлось попастись на травке! Я знаю человека, прошу прощения, богаче тебя, который гораздо дольше пробыл ультравегетарианцем.

– Кто же это?

– Один малый, по имени Навуходоносор Второй, царь ассирийский. Он в течение семи лет ел одну траву. И Ветхий завет не утверждает, что это был шпинат с гренками.

Такой шутке Меринос не мог не улыбнуться. Почти уже сдавшись, он добавил:

– Тотор, ты смеешься надо мной!

– Да никогда в жизни! Видишь ли, ты – американец, а твои сограждане – образцы инициативы, упорства, энергии… Будь же достоин их! Кто ты такой сегодня? Мериносик, нечто мягкотелое и бесполезное. Вот так, я тебе откровенно говорю. А раз ты все потерял, борись, пошевеливайся, думай, действуй! Не будь рохлей, не жалуйся на несчастья, а когда сможешь в течение дней и месяцев добывать из ничего хлеб насущный, то станешь человеком, настоящим человеком.

– God bless! [46]46
  Сохрани Господь! (англ.)


[Закрыть]Ты прав! – вскричал американец, воспрянувший духом от этих суровых и мужественных слов. – Я так и поступлю!

– В добрый час! Тогда мы объединим наши усилия и сотворим из ничего нечто замечательное. Прежде всего – чем мы богаты?

Меринос порылся в карманах, вытащил платок, потом тонкий бумажник из змеиной кожи… В бумажнике – несколько визитных карточек и пачка банкнот, называемых американцами «green baks» – зелененькими, по их цвету. Набралось их на пять-шесть тысяч долларов. Значит, двадцать пять – тридцать тысяч франков.

Тотор пожал плечами и воскликнул:

– Вот уж действительно прихоть богача: вести в пустыне жизнь робинзона, имея целое состояние!

– Но я предпочел бы всем этим долларам баранью ножку!

– И я, конечно! Больше ничего нет?

– Нет.

– Спрячь в карман, эти деньги не принимают в ресторане «Волчий голод» и в гостинице «Под высокой звездой».

– Не напоминай про голод! Я еще не наелся.

– Месье Меринос, мне кажется, вы – джентльмен, у которого главный орган – рот!

– Увы, это так, мистер Тотор! У моего отца десять поваров, и я – гурман с пеленок!

– Скверная привычка, от которой бывает расстройство желудка и аппендицит [47]47
  Аппендицит – воспаление аппендикса, червеобразного отростка слепой кишки.


[Закрыть].

– Теперь я поневоле сижу на диете.

– Выдуй дюжину яиц, а я тем временем отправлюсь на разведку.

– Я с тобой! Теперь уж мы ни на минуту не расстанемся. Вот только свяжу концами платок, соберу побольше яиц и унесу с собой на всякий случай.

– Браво! Ты становишься образцовым робинзоном и начинаешь понимать, что такое предусмотрительность! Пока ты заботишься о втором завтраке, я срежу две палки – примитивное орудие дикарей, раз уж мы ими стали.

Увидев красивую рощицу казуарий [48]48
  Казуария – одно из древнейших южных растений (дерево или кустарник).


[Закрыть], характерную для австралийских пейзажей, парижанин выбрал два прямых ствола, срезал их на двухметровой высоте и сказал:

– Таким замечательным посохам позавидовали бы и пилигримы и пастухи! Наелся? Пошли!

На всякий случай Тотор прихватил с собой одну из придушенных накануне цапель.

– Прекрасное получится жаркое, если сможем добыть огня.

Юноши двинулись на запад, не приближаясь к реке, где мстительные голенастые птицы ревниво охраняли свои гнезда. Пройдя шесть-семь километров, путники увидели, что мангровые заросли с их хищными птицами и топкими болотами, укрытыми под травами и цветами, не заслоняют больше реку. Можно наконец подойти к воде и утолить жажду.

Жара была невыносима, а вода глубока и кристально прозрачна. Тотору захотелось искупаться. Прямо одетым он погрузился в реку по пояс. Из осторожности, так как неизвестно, какие твари населяют здешние воды, француз не заходил далеко от берега. Не поплескался он и пяти минут, как нечто длинное, черное метнулось к нему из-под берега. Юноша крикнул:

– Тут кто-то есть! Какая-то зверюга впилась в меня! Руку, Меринос! Тащи!

Американец подбежал и с силой, удвоенной испугом, выдернул его из воды. Двухметровая, похожая на змею «зверюга» не выпустила добычи. Зажав в зубах брючную ткань, она яростно крутилась, извивалась, будто еще находилась в своей стихии.

Пока парижанин беспомощно дрыгал ногой, не в силах освободиться, Меринос точным ударом палки оглушил пресмыкающееся. Оно ослабило наконец хватку и упало в траву.

– Это змея, Тотор? А вдруг ядовитая?

Парижанин ответнул штанину и со смехом ответил: