Текст книги "Дотянуться до звезд"
Автор книги: Луанн Райс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
Глава 13
Что ни говори, а это лето словно явилось из самых сладких грез Дианы. Дни были длинными и теплыми, и их переполняло дурманящее чувство покоя и близости. Тем утром они все вместе – Диана, ее мать и Эми с Джулией – катались на лодке по болотам. Они вытащили шлюпку на песок, потом закрепили небольшой якорь поглубже в прибрежную траву и, перейдя дюну, пешком направились к пляжу возле маяка.
В этой части волны были выше, нежели на болотах, которые от ветра защищал высокий холм. Буруны накатывали с моря, вздымались и падали, рассыпаясь искрами брызг. Диана занималась установкой зонтика, пока Люсинда стелила одеяло и раскладывала шезлонги. Облачившись в новый темно-синий купальник, Эми переживала, что теперь будет выглядеть толстушкой, но Люсинда убедила ее, что она просто бесподобна и соблазнительна. Эми потребовала у нее объяснений незнакомых слов.
Диана отнесла Джулию к кромке прибоя. Здесь песок был влажным и прохладным, и в нем блистало больше камушков, чем на том месте, где они разбили лагерь. Диана осторожно гладила мягкую кожу своей дочери, втирая солнцезащитный крем. В мокром песке Диана вырыла для Джулии небольшое углубление, затем усадила ее туда и начала возводить песчаный замок.
– Помощь нужна? – спросила Эми.
– Не помешает, – ответила Диана.
Они работали с противоположных сторон замка, делая его внушительным и огромным. Диана руками придавала форму стенам и башенкам, пока Эми голубым пластмассовым ведерком выстраивала парапеты и крепостной вал. Они пригоршнями загребали сырой песок и посыпали его кружевными зигзагами на крышу и перила. Диана сделала флаги из обрывков коричневой и зеленой морской капусты. Чтобы при всем своем великолепии замок еще и сверкал, они вдавили в песок обломки ракушек мидий и гладкую гальку. Вместо окошек переливались кругляши обточенных морем кусочков стекла.
– Он прекрасен, – сидя на корточках, сказала Эми.
– Замок Джулии, – сказала Диана, помогая Джулии добавить финальный штрих: кусочек деревяшки для подъемного моста.
– Собирая игрушечные домики, ты чувствуешь то же самое? – спросила Эми.
– Ну вроде того, – улыбнувшись, сказала Диана. Она обожала плотницкое ремесло, тот факт, что ее творение доставит радость малышам, и конечно получение чека с оплатой. Замки из песка были похожи на летние дни: даря тепло и счастье, они потом исчезали в морской пене. Единственное, что оставалось, – это радость от их постройки, и она была ценнее любых чеков.
– Ты любишь работать?
– Обожаю, – ответила Диана.
– Хм, – сказала Эми и сразу же замолчала.
Диана знала, что она подумала о своей маме. Пребывание Эми у Роббинсов было продлено на неопределенный срок. Диана ходатайствовала об этом через Алана, и после начальных протестов Тесс Брукс все-таки согласилась.
Звонила мать Эмбер и жаловалась насчет того, что Эми толкнула ее дочь. К ним приезжал полицейский. Марла Арден заявила, что дети учатся насилию у взрослых, и СДС не собиралась отправлять ее обратно в опасную среду обитания без проведения должного расследования обстоятельств произошедшего инцидента. Папка с делом Эми толстела не по дням, а по часам, и иногда Эми казалось, что ее жизнь кто-то с громким шумом спустил в унитаз.
Порой Диана чувствовала, что Эми сравнивала ее со своей матерью. Диана трудилась – ее мама спала. Диана была постоянно занята – ее мама ленилась. Из-за всех этих противоречий, разрывавших ее изнутри, Эми ходила хмурая, словно майская туча.
– Но больше всего, – с улыбкой сказала Диана. – Я люблю играть. Давай поплаваем.
– Не хочется.
– Нет?
Эми передернула плечами. Она помрачнела, будто над ней зависло черное грозовое облако:
– Тут слишком высокие волны. Обычно мы отдыхаем на Джетти-бич, там спокойнее.
– Эми, волны тебя не укусят. Я показала бы тебе, как здорово на них скользить.
– Нет, я правда не хочу.
– Ну, может быть, еще передумаешь, – расстроившись, сказала Диана.
Для Джулии эти волны были действительно опасны, поэтому Диана отнесла ее к Люсинде.
– Как водица? – спросила Люсинда.
– Теплая, – сказала Диана.
– Устроите заплыв?
– Я – да. А Эми боится.
– Не торопи ее, милочка. Ты тоже сначала не очень горела желанием лезть под большие волны. Помнишь, как ты упала головой в песок? Тогда ты поцарапала нос и лоб.
– Помню, – сказала Диана, – но я была намного младше – лет четырех или пяти.
– Первый раз – это первый раз, – сказала Люсинда.
– Спасибо, мам.
Люсинда довольно кивнула и помогла Джулии устроиться рядом с собой. Она прекрасно вписалась в образ пенсионерки: у нее был пляж, книга, семья и уверения дочери в том, что вода теплая. В библиотеке вскоре намечались танцы, и Люсинда уже была приглашена в качестве почетной гостьи.
К тому времени как Диана спустилась к воде, Эми сменила гнев на милость. Она ничего не сказала, а просто встала с того места, где работала над песчаным замком, и вошла в воду рядом с ней.
– Ты хорошо плаваешь, – сказала Диана, когда они были вдали от берега, где море колыхалось относительно спокойно.
– Мама научила меня, – ответила Эми. – Еще в детстве.
– Она молодец, – сказала Диана. – Меня тоже мама учила.
Она поглядела на Люсинду, сидевшую с Джулией под бело-зеленым полосатым зонтом. В соломенной шляпке и затененных очках, читая книжку в своем старом выцветшем шезлонге, она выглядела ни капли не изменившейся, такой же, как и раньше, молодой матерью Дианы.
– Моя мама боится волн, – нервничая, сказала Эми. – На Джетти-бич их почти не бывает.
– Секрет, – сказала Диана, взяв Эми за руку, – в том, что не нужно бороться с ними. Представь себе, что ты – морской котик и все время проводишь в воде. И здесь тебе лучше, чем где бы то ни было.
– Как дельфин?
– Скорее как котик, – ответила Диана. – Ты должна двигаться вверх-вниз.
Море дарило свежесть и прохладу. У него был соленый привкус, и оно снимало тяжесть с груди Дианы. Когда Эми приготовилась, они позволили течению понести себя к пляжу. Диана показала Эми, как смотреть через плечо, предугадывая появление следующей волны. Вытянувшись, словно бесстрашные амазонки, и подняв руки над головами, окутанные пушистой белой пеной, они вылетели на берег на гребне прибоя.
– Ничего себе! – воскликнула Эми, смахивая волосы с глаз.
– Молодчина!
– Люсинда! – позвала Эми. – Ты видела?
– Да! – крикнула Люсинда.
Диана очень радовалась за Эми. Скольжение по волнам было только началом. Получив новый опыт, девочка не хотела останавливаться. Весь остаток дня она провела, изображая из себя серфера без доски. Неподалеку играли другие дети, но Эми сторонилась их. Казалось, ей больше нравилось плавать с Дианой и Люсиндой и возиться с Джулией.
Вода постепенно прибывала, и Диана видела, как она все ближе подбиралась к песчаному замку. Она ощутила комок в горле. Первая волна смыла утрамбованный песок, легонько облизав крепостной ров. Диана не хотела смотреть на то, как замок исчезал у нее на глазах.
– Ох, море, море, – сказала ее мать, выйдя на берег и вытирая полотенцем волосы.
– Джулия тоже любит море, – сказала Эми.
– Ее второе имя, – сказала Люсинда, – Лея. Оно означает луг у края моря. Л-е-я.
– Джулия Лея Роббинс, – сказала Эми. – Ой, как красиво. Джулия Луг-у-края-моря Роббинс.
Диана глядела на песчаный замок. Волны неумолимо приближались. Она наклонилась к Джулии. Дитя проснулось и молча смотрело в глаза матери. Диана взяла ее крохотные ладошки. Они были мягкими и теплыми, и, прикоснувшись к ним, Диана испытала облегчение.
– Я возьму Джулию поплавать, – сказала она. – За холмом.
Эми и Люсинда собрали пляжные принадлежности. Диана понесла Джулию через дюны. Сверху открывался вид на полукруг пляжа, широко раскинувшиеся болота и белый маяк. Море уничтожило их прекрасный замок из песка, и Диана отвернулась от него.
Джулия шевелилась у нее в руках. Диана прижала ее к себе. Их голые руки и теплая кожа слились воедино. Джулия обожала лето; так было всегда, а сейчас наступала ее самая любимая часть – плавание. Диана спустилась с ней на подветренную сторону небольшой дюны. Слева лежало открытое море, справа родные болота.
Вода излучала спокойствие и тепло. И Диана вместе с Джулией вошла в нее. Песчаное дно мягко обволокло ее ступни. Диана прогнала от себя мысли о крабах и острых ракушках, развернулась лицом к берегу, подняв Джулию почти до подбородка, и откинулась на спину. Солоноватая шелковистость заключила их в свои нежные объятия.
– Маа, – сказала Джулия.
– Да, любимая, – ответила Диана. – Я твоя мама.
Покачиваясь на спинах, они отдалялись от берега. Диана придерживала Джулию у груди и легонько двигала ногами. Став невесомыми, они ощущали на лицах солнечные лучи. Стая куликов со свистом неслась вдоль пляжа, а потом сорвалась вверх в коричневом вихре. Диана представила себе полет и Джулию, не обремененную своим искалеченным телом.
– Мы плаваем, милая, – сказала Диана.
Джулия уткнулась носом в ее ключицу. Не имея возможности обвить руками шею Дианы, она доверяла эту обязанность матери. Диана плыла за них обеих. И морская вода помогала ей. Она поддерживала их на своей поверхности и, нисколько не напрягаясь, увлекала вперед.
– Лето, – сказала Диана; соленые брызги у нее на лице на вкус были словно слезы. – Ты любишь лето, Джулия.
– Маа, – сказала Джулия.
– Очень сильно. Ты всегда любила его, с самого своего рождения.
Лежа у Дианы на животе, Джулия дернулась, заламывая руки.
– Ты дитя лета, – говорила Диана. – Ведь ты так любишь это время года, правда, Джулия? Это теплое, чудесное время…
За болотами Диана увидела свой дом. Под солнцем потрепанная погодой кровля казалась серебряной, а ставни синими, будто само море. Садик Люсинды искрился всеми цветами радуги. Золотисто-зеленый тростник раскачивался на ветру, а флаг гордо реял. Ее мастерская отсюда выглядела крохотной, размером с ее игрушечный домик. На подъездной дорожке было пусто, но Диана гадала, заедет ли к ним Алан, чтобы проведать Эми с Джулией. Она вспомнила, как они обнимались в тот последний раз, и еще крепче прижала к себе Джулию.
– Хэй-хэй! – закричала Эми, размахивая руками на вершине дюны.
– Слышишь? – спросила Диана. – Это тебя зовет твоя подружка, Эми.
– Гааа, – сказала Джулия.
– Привет, – крикнула в ответ Диана. – Джулия говорит «привет».
Подобно пушинке, Джулия была легка и свободна. На песчаном холме стояла Эми с Люсиндой. Их лица скрывала тень, но Диана была уверена, что они улыбались. Этот день стал подарком небес. Усевшись на высохшие ветки, за ними наблюдал зимородок. Солнце припекало, а ветер дарил свежесть. Это было лето, и все девчонки были вместе.
В девятистах милях на северо-восток, в старом буксире, сидел Малаки Кондон и слушал брачные песни дельфинов. На голове у него были наушники. Прошлой ночью он втащил гидрофон на борт и снялся с якоря у острова Биг-Танкук. Мимо стремительно промчались дельфины, оставив огненно-зеленый след. Их сложный, таинственный язык, словно поэзия, будоражил воображение сурового ирландца.
Теперь он вернулся в доки Луненбурга и занимался расшифровкой вчерашних записей. Он был крепким седовласым мужчиной семидесяти двух лет, который родился и вырос на западе Ирландии, где и отдал навсегда свое сердце морю. Его отец ходил с неводом на лосося, и однажды летом ребенком вместе с сестрами он проделал в нем дырки, чтобы выпустить рыб. Любовь этого непримиримого идеалиста к природе не знала границ. Вот и сейчас он был готов в любое время слушать воркование дельфинов под звуки флейты Джеймса Голуэя или пение Лучано Паваротти.
За окном рубки зеленела темная гавань. Ярко-красные и синие здания своей незамысловатостью напоминали детские кубики. В вышине кружили белые чайки. Из доков вышел рыбацкий катер, и Малаки тяжело вздохнул. Он созерцал драму северной гавани под чудесную музыку – так чего же ему не хватало?
Вопрос был слишком горьким, и он прикусил мундштук трубки. Малаки тосковал по своей жене. Бриджит умерла девять лет назад. У них была замечательная жизнь – в Ирландии, Штатах и на многих океанах по всему свету. Его жена была родом с острова Аран, и именно она поддержала его стремление посвятить себя изучению моря. Она работала уборщицей и брала стирку на дом, дабы ему хватало на учебу. В Океанографическом институте Керри было не так уж много студентов, чьи юные жены так же бы горбатились, чтобы их мужья могли изучать взморник и акулью печень.
– Придет день, – говорила она мелодичным низким голосом, сияя вересковыми глазами, – когда ты будешь в поте лица исследовать своих рыб, а я стану отдыхать дома и целыми днями напролет играть с нашими детьми в дочки-матери.
– Обещаю, – сказал Малаки, – поддерживать тебя и одиннадцать ребятишек до тех пор, пока ты не будешь настолько счастлива, что тебе станет невмоготу.
– А разве женщина может быть так счастлива, – склонив рыжую голову ему на грудь, спросила она, – что ей станет невмоготу?
– Ну, к примеру, после одиннадцати малышей она будет так счастлива, что начнет молить своего мужа оставить ее в покое, – пошутил он.
– Ох, Мал, – рассмеялась она.
Но у них не было одиннадцати малышей. Лишь один. У Малаки и Бриджит родился сын. Они назвали его Габриель [11]11
Абриэль (Гавриил) (амер.)– имя одного из архангелов.
[Закрыть], потому что он стал их архангелом. Бриджид больше не рожала, но Малаки был рад. Ему хватало Габриеля. Он был их ясной луной, их восходящим солнцем. Маленький и забавный, с курчавыми рыжими волосами матери, он был поэтом.
Нет, он не печатал свои произведения. Но Малаки верил, это непременно случилось бы. У мальчугана был талант. Его язык был наследием предков: Йетса, Синга и Джойса. В четырнадцать лет он обладал душой умудренного жизнью человека. В его словах чувствовался ритм песен, а когда он писал о лунном сиянии над заливом, вы могли увидеть рябь на поверхности воды. Когда он слагал оды о любви к девушке, которую сам еще не успел испытать, его стихи пронзали сердце, оставляя в нем кровоточащую рану.
Блеск и живость были даны Габриелю самой природой. Он был самым счастливым из когда-либо появлявшихся на свет детей и с пылом и страстью ухватился за дарованную ему жизнь. Все в его окружении было прямиком из необыкновенной сказки. Его учителя, друзья, соседи. Его стихи побеждали на литературных конкурсах. Учителя английской литературы боготворили его, твердя Кондонам, что их сын обязательно станет знаменитостью. Но Малаки было наплевать на славу. Если бы только он мог слушать речь сына до конца жизни, он был бы безмерно счастлив.
Но Габриель умер. В возрасте четырнадцати лет он погиб в автомобильной аварии на шоссе 132 в Хайянисе, недалеко от аэропорта Ротари. Удар буквально уничтожил его родителей. Если бы не их вера…
Каждое утро Бриджит ходила на мессу в церковь Святого Франциска Ксавьера, преклоняя колени всего в нескольких скамьях от Роуз Кеннеди. Иногда их взгляды встречались – пожилая женщина прекрасно понимала печаль Бриджит.
Малаки похоронил себя заживо в собственной лаборатории. В ВОИ были привычны к полуночникам, но даже там огни офиса Малаки гасли позже всех остальных. Он страстно увлекся дельфинами. Он часами прослушивал их щебетание. У него были притянутые за уши теории, на которые никто не обращал внимания, – о том, что дельфины, как существа романтические, имели свои церемонии ухаживания и, мол, их голоса меняли звучание, когда они влюблялись.
Ссутулившись и натянув наушники, Малаки обезумел от горя. У него остались силы лишь слушать. Разве мог человек понять брачные песни дельфинов, не позволяя их музыке проникнуть в себя? В тот год он чуть не лишился своего исследовательского гранта. Потеряв способность воспринимать любовные рулады морских обитателей, он перестал писать научные доклады на эту тему. А исследования без теории не получали финансирования.
Малаки помог его молодой ассистент. Спустя пару месяцев после смерти Габриеля Алан Макинтош передал ему аудиокассету.
– Это с Карибского моря, – сказал он. – Дельфины из пролива Анегада.
– Еще больше тарабарщины, – буркнул Малаки.
– Не соглашусь, – сказал Алан. – Особенно после того, как ты научил меня слушать. Я бы назвал эти звуки поэзией. Сейчас на факультете мы читаем Йетса, и по мне так они очень похожи.
– Йетс, – сказал Малаки. Габриель был его Йетсом. Габриель творил слова, разбивавшие сердца и пробуждавшие душу. Что мог американский студент вроде Алана Макинтоша понимать в Йетсе?
Малаки долго и болезненно морщился от одного его вида: молодой человек, в отличие от Габриеля, был жив и каждый день ходил на учебу. С другой стороны, Алан потерял брата. Это была трагедия, подкосившая его родителей. Поэтому, желая выразить свою благодарность, Малаки облачился в наушники, пытаясь уловить Йетса в языке дельфинов. Но вместо него он услышал Габриеля.
Сам того не зная, Алан вручил ему этот дар. Упомянув Йетса, он передал Малаки ключ к Габриелю. И Малаки до сих пор слышал своего сына. Песни дельфинов были похожи на поэзию Габриеля: прекрасную, невесомую, невыносимо благозвучную для этого мира. Спустя все это время Малаки удалось повстречать лишь несколько людей, которые могли слышать их, ощущать их магию. Большинство его знакомых не улавливало ничего кроме щелчков, трелей, курлыканья и рыданий. Только эмоциональные, духовно развитые, безудержно влюбленные, сумасшедшие, до предела безрассудные, убитые горем, виновные, просветленные люди с душами поэтов и сердцами детей могли слышать, как дельфины распевали песни о своей любви.
Алан Макинтош был таким человеком. А его братец Тим – нет.
Парнишки Макинтош: единственные сыновья, оставшиеся у Малаки Кондона. Они не приходились ему родней, но разве это имело хоть какое-то значение? Малаки усыновил их в своем сердце, и они ответили ему тем же. Малаки считал, что люди не выбирали друг друга. Они предназначались друг другу Богом в качестве вечных спутников. Появление братьев Макинтош в жизни Малаки было добрым знаком, и не важно, догадывался ли он об этом или нет.
– Позвони своему старику, – сказал он вслух, передвинув трубку в уголок рта.
Кроме него на буксире никого не было. В его ушах без умолку болтали дельфины, без единого человеческого голоса, если, конечно, не считать дух Габриеля. Малаки верил, что голос преодолевал немалое расстояние и что, даже если Тима и Алана не было видно, они все равно могли услышать его зов.
– Позвони мне, – повторил он. – Ты знаешь, что должен. Так чего же, черт возьми, ты ждешь? Думаешь, такая жизнь будет продолжаться вечно?
В прошлом месяце ему звякнул Алан. Теперь настала очередь Тима. У братьев осталось неулаженное дело – источник всех их неприятностей, – и они не могли должным образом начать новые жизни, не разобравшись со своим прошлым. И у Малаки были припасены слова мудрости для них обоих.
У него было необычное качество ясновидения – характерное для ирландцев, но очень редкое у мужчин. Он представил себе Диану, ее спокойную, совсем как у Бриджит, естественную красоту; он отчетливо видел купавшуюся в материнской ласке и любви Джулию, искривленную будто корень дерева. Малаки мог бы сам связаться с братьями, но это было бы уже совсем не то. Отцам нравилось, когда им звонили. Хорошие люди не забывали про своих стариков. Малаки крепился духом и слушал дельфинов, приготовившись в любой момент ответить на звонок Тима.
Потому что время пришло.
Глава 14
Эми хитро посмотрела на Люсинду и спросила:
– Кого ты возьмешь?
– Куда? – удивилась Люсинда.
– На библиотечные танцы.
– А, – улыбнувшись, сказала Люсинда. Они сидели на веранде, попивая чаёк. Диана повезла Джулию к Алану на очередной осмотр.
– Особенно если учесть, что ты – как там это называется?
– Почетная гостья, – скромно ответила Люсинда.
– Вот, если учесть, что ты почетная гостья, то можешь взять с собой, кого захочешь.
– Например, тебя? – спросила Люсинда.
Эми изумленно разинула рот. Уже несколько дней подряд она открыто намекала на свою персону, а теперь, когда ее поймали с поличным, пыталась изобразить удивление.
– Меня? Ну зачем же. Я не имела в виду…
– Как у тебя дела с чтением? – спросила Люсинда.
– Э, я почти закончила книжку, которую мне дала Диана – «Энн с Зеленых крыш» [12]12
Популярная книга Л.М. Монтгомери (1874–1942) «Энн с фермы «Зеленая крыша»».
[Закрыть].
– Но ведь она дала ее тебе еще два месяца назад! За это время умненькая девочка, вроде тебя, должна была прочесть уже книг пять или шесть.
– Просто она мне очень понравилась, – сияя, сказала Эми. – Особенно Энн. В том месте, где она путешествует по острову в поисках родственных душ, я чуть не лопнула от смеха! А тебе она понравилась, Люсинда? Как по-твоему, это хорошая книга?
– Настолько хорошая, – сухо ответила Люсинда. – что ее нужно читать аж три месяца. – Она понимала, что ее пытались обвести вокруг пальца. «Энн с фермы «Зеленая крыша»» была ее самой любимой книгой, и она не сомневалась, что Эми знала об этом. Как и героиня книги Энн, Люсинда осиротела в раннем детстве. Три года она прожила в приюте города Провиденс, а потом ее удочерили злые люди. Хоть она и называла их родителями, в сердце у нее оставался тайник, где обитали ее настоящие папа с мамой. Тогда она мечтала, чтобы ее передали в семью наподобие той, куда попала Энн.
– А остров Принца Эдуарда существует на самом деле? – спросила Эми.
– Да, – ответила Люсинда. – Это одна из морских провинций Канады.
– Ты там бывала?
– Нет, – Люсинда отхлебнула чаю, – Эммет дал обещание свозить меня туда, но он умер, так и не исполнив его.
– Эммет был твоей родственной душой? – спросила Эми, глядя на нее через краешек чашки.
– О, да, – сказала Люсинда, – он был.
– Мой папа тоже был родственной душой моей мамы, – сказала Эми. – Они были лучшими друзьями, а не просто женатой парой.
Люсинда улыбнулась. Ребенок был умен не погодам.
– Так и должно быть, – сказала она. – Но не всегда получается.
– У них была своя песня – «У тебя появился друг», – сказала Эми. – Ее исполняет Джеймс Тейлор. Они обещали никогда не бросать друг друга. Папу звали Рассел, а маму Тереза, и возле библиотеки растет дерево с их инициалами, Р и Т, в большом сердце. Это он вырезал.
– Хорошо, что его не поймала библиотекарша, – заметила Люсинда.
– Он бы тебе понравился, – сказала Эми. – Он был хорошим человеком. Диана так сказала.
– Ну, в моих глазах у него есть два замечательных качества: мнение Дианы и его дочь, ты.
– А Диана с Тимом были родственными душами? – спросила Эми.
– Э… – промямлила Люсинда.
– И были без ума друг от друга?
– Да, они были влюблены, – ответила Люсинда. – Но я бы не сказала, что они были родственными душами. Простой «любви» до родственности душ ой как далеко. Ей нужно расти и расти. Преодолевать невзгоды и вместе радоваться, идти через болезни и нелепости, через проблемы с деньгами и рождение детей. То есть расти во всех событиях нашей каждодневной жизни. Но если один человек решает, что это не для него, то все заканчивается.
– Я надеюсь, – очень тихо сказала Эми, – что я никогда никого не брошу.
– Я уверена в этом, – подтвердила Люсинда.
– Они думают, что я плохая, – понурив голову, тихо сказала Эми.
– Кто?
– Власти штата Коннектикут, – прошептала Эми, и по ее щекам потекли слезы. – Они считают меня склонной к насилию из-за того, что я толкнула Эмбер и она свалилась на пол.
– Это лишь означает, что ты совершила ошибку, – сказала Люсинда. – А не то, что ты буйная маньячка.
– Они говорят, что я научилась этому у Бадди. Что когда девочка перенимает подобные привычки у себя дома, то она становится плохой.
– Допустим, она встретилась с чем-то подобным, – спокойно сказала Люсинда, вспомнив жестокое лицо своего отчима, грубые ругательства, щелчки ремня и часы, проведенные в заточении в своей комнате. – Но ей не обязательно использовать это в своей жизни.
– Правда? – посмотрев на нее, спросила Эми.
– Да. И вообще я бы сказала, что ее долг – перед собой, родителями и Богом – быть выше всего этого.
– Ага, – вытирая глаза, сказала Эми.
– Ты сама творишь свою жизнь, – сказала Люсинда. – И только ты в ответе за свои действия. Если кто-то обвиняет других, то он лишь пытается пожалеть и оправдать себя. Ты не такая, Эми.
– Спасибо, – сказала Эми.
– Ты подарила столько радости Диане и Джулии.
– Я бы хотела, чтобы Тим остался с ними.
– Я тоже.
– Нельзя покидать родственную душу, – сказала Эми.
– Да, нельзя, – согласилась Люсинда.
Диана стояла возле Джулии, пока Алан снимал у нее ЭКГ. Он побрызгал специальным белым гелем на ее кожу, затем подсоединил присоски. Ее ребра были искривлены, а грудная клетка вогнута. На ее слегка загоревшей шее и руках виднелись следы лямок купальника. Выцветший переводной рисунок крохотной розы просматривался на ее плече.
– Ее татуировка, – заметив его взгляд, сказала Диана.
– Эми? – спросил он.
Диана кивнула:
– Да. Мы ходили в аптеку, и Эми решила, что им с Джулией на лето нужно непременно сделать татуировки. Видишь? – Она указала на левую ножку Джулии.
Алан улыбнулся. Чуть повыше лодыжки у Джулии была переводная картинка-татуировка в виде оранжево-голубой бабочки. Лодыжку обвивал браслет из цветных бус, связанных в виде цветочков.
– Какая прелесть, Джулия, – сказал Алан. – Моя племянница самая модная девчонка на пляже.
– Алан, – сказала Диана, и ей не удалось скрыть дрожь в голосе. – Не мог бы ты продолжить обследование?
Алан кивнул. Он щелкнул переключателем на аппарате. Загудел внутренний механизм, и наружу поползла распечатка. Машина выплюнула длинную белую ленту – вроде тех, что выбивают на кассе в супермаркете, – всю сплошь в черных точках. Он увидел, что Диана, склонив голову набок, пыталась понять ее смысл.
– Не волнуйся, – сказал он.
Она тяжко вздохнула.
– Прости, – сказал он. Он нервничал не меньше нее. Вспотевшими пальцами он взял бумагу. Просматривая график, он выискивал изменения. Прошлые кардиограммы Джулии лежали в ее медкарте, но он мог сравнить их и по памяти. У нее были шумы и неразличимый щелчок.
– Что там? – спросила Диана.
– Подожди, – ответил он.
Джулия лежала на столе, взирала на взрослых и заламывала руки. Такое поведение было симптоматичным для девочек, больных синдромом Ретта, – болезнь передавалась на генетическом уровне, затрагивая только младенцев женского пола, – но когда Алан видел, как Джулия выкручивала свои ручонки, словно выражая безграничное отчаяние, он ощущал себя совершенно беспомощным.
– Есть что-нибудь определенное? – спросила Диана, пока Алан выключал аппарат.
Алан сдвинул очки на кончик носа, разглядывая поверх оправы поминутные отметки. Потом он перебрал длинный рулон до самого конца. Он понимал, что в этот конкретный момент ему не подобало испытывать возбуждение от ощущения ее близости. Они изучали кардиограмму Джулии, а он упивался запахом кожи и волос Дианы.
– Если ты ничего не скажешь, – сказала она, – я начну орать во всю глотку. Вот, крик уже на подходе. Я сейчас…
– Не вижу серьезных изменений, – ответил он, почувствовав, что она наклонилась к нему поближе. Он ткнул пальцем в ленту, и Диана напрягла внимание. – Возможно, тут что-то проклевывается, но я не уверен. Я перешлю результаты по факсу в Провиденс, а там их посмотрит Барбара Холмс.
– «Что-то» – это что? – спросила Диана, взяв Джулию за руку. Но и от него она не отходила. Она стояла между Аланом и ребенком и прикасалась к ним обоим.
– Неравномерность, – сказал Алан. – Едва заметное изменение на фоне общей картины.
– Ты же только что сказал, что серьезных изменений нет, – взволновалась она.
– Потому я и говорю «едва заметное», – ответил он. На ней была безрукавка в бело-желтый квадрат. Ее обнаженные руки покрывал загар и крапинки веснушек. От нее исходило тепло, которое передавалось Алану сквозь тонкую хлопчатобумажную ткань его голубой рубашки. Ему хотелось нагнуться и поцеловать ее оголенное плечо, но она быстро отстранилась, и внезапно весь его левый бок овеяло холодом.
– Я не врач, – угрожающе проговорила она, наклонившись к Джулии, и принялась снимать с нее присоски.
– Я знаю, – сказал он.
– И я не выношу снисходительности, – срывающимся голосом продолжала она. – Я понимаю разницу между «серьезным» и «мало заметным». Но ведь ты собираешься отправить эту бумагу доктору Холмс, а будь все в порядке, ты не стал бы этого делать.
Алан наблюдал за тем, как она нежно стирала липкий гель с кожи Джулии. Она использовала собственные салфетки, аккуратно прикасаясь к тельцу Джулии, не желая причинять ей боль или оставлять следы мази. Она намочила в теплой воде ватный тампон и мягко счистила мельчайшие капельки. Проигнорировав висевшие рядом грубые бумажные полотенца, она протерла грудку Джулии квадратными кусочками марли. В ее плечах чувствовалось внутреннее напряжение.
– Диана, – позвал ее Алан, чтобы она обернулась.
Не поворачиваясь к нему, она просто покачала головой и продолжила нянчиться с Джулией.
– Но я не хотел снисходительно относиться к тебе, – сказал он, ощутив судорогу в горле. – Это правда.
Она поежилась. Он видел, как ее плечи поднялись, но поскольку она была ужасно взвинчена, они замерли где-то на уровне мочек ее ушей. Она сказала, что не была врачом, но в то же время лучше Марты знала все закоулки и тайны кабинета Алана. Она проводила для Джулии такие процедуры, от которых обычных людей просто стошнило бы, случись им возиться то с шунтами, то с калоприемниками, то с зондами для кормления и лонгетами.
Взяв ее за плечи, Алан повернул ее лицом к себе. Он чувствовал в ней сопротивление; она не хотела смотреть на него. Опустив голову, она разглядывала свои туфли. В солнечном свете ее волосы сияли чистым золотом. От нее пахло цветами и пляжем. У Алана так разбушевалось сердце, что он с трудом смог открыть рот.
– Я переживаю за Джулию, – сказал он.
Она вскинула голову. Во взгляде ее голубых бездонных глаз была мольба. Алан пожалел, что был не в силах взять на себя ее боль и страхи.
– И никогда не устану переживать за нее, – сказал он. – То же касается и тебя. Такова наша участь.
– Но кардиограмма… – попыталась возразить она.
Ладони Алана сжимали ее плечи. Он хотел бы прижаться к ней и поцеловать ее. В подобные мгновения он понимал, что был слишком эмоционально пристрастен для врача Джулии, что ему давно следовало передать ее кому-нибудь, не столь близкому к семье. Но он не мог. Он никогда не бросил бы ее или Диану. Он прокашлялся.
– На ней ничего толком не ясно, – сказал он. – Пока что мы в полном неведении. Нет ни хорошего, ни плохого и никаких четких проявлений. Мы в переходной зоне вроде лимба, впрочем, для Джулии это вполне обычное явление. Давай успокоимся, примем то, что у нас есть, и станем наслаждаться каждой секундой ее близости. Каждую минуту…
– Она мне необходима, – сказала Диана.
– Я знаю, – ответил он.
– Я даже не осознавала насколько она мне нужна, пока мы не пришли сюда, – сказала она. – Пока у меня не появились мысли о том, что однажды я потеряю ее.
