Текст книги "В год огненной векши (СИ)"

Автор книги: Лия Нежина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Глава 8

Мирослав посидел еще немного с дочерью и ушел в опочивальню. Оставшись одна, Забава погасила лучину и улеглась, укрывшись пуховым одеялом. Душной летней ночью она чувствовала себя больной: ее знобило, будто тисками сжимало виски. Многое из того, что рассказал отец, она знала: знала про покойных мать и бабку, про то что тайком и ее саму называли ведьмовкой, про свой дар.

Дар или проклятие? Раньше она не задумывалась. Он был с ней, сколько она помнила себя, и без него себя не знала. Отец рассказывал, что проявился этот дар, когда ей было всего года два. Однажды в санях, на которых он с братьями привез из леса дичь, оказался подранок. Маленькая тонконогая косуля, похожая на олененка, лежала, как мертвая. Забаву, находившуюся с нянькой во дворе, подвели к саням показать привезенную охотниками добычу. Девочка не обратила внимания на лис и зайцев, лежавших тут же в санях, она потянулась к косуле, и как только провела рукой по окровавленной шее – животное забилось, упало с саней и вскочило на ноги.

Перепуганная нянька схватила Забаву в охапку, унесла в дом. Косулю изловили. Она была слабой, но живой, рана на шее даже не кровоточила. Отец говорил, что еле-еле сумел тогда успокоить слуг. Пришлось соврать, что косуля лежала в санях связанной и девочка случайно развязала путы.

Первое осознание своего дара, пришло к Забаве годам к четырем. Она помнила душный затхлый воздух горницы, запах гниющей плоти. Мирослава на охоте поранил секач, рана долго болела и гноилась, князь не мог уже вставать. Тогда Владигор сам привел девочку к ложу отца. Забаве никто ничего не говорил, но какая-то внутренняя сила будто велела ей подойти и взять отца за руку. На следующий день он вышел из горницы живой и здоровый.

И так всегда было: ее сила дарила жизнь и здоровье. Правда, не каждому она могла помочь: сколько ни пыталась Забава лечить братьев – была бессильна. Даже крохотные раны и порезы не зарубцовывались. Зато любое животное, даже раненное очень тяжело, она могла поставить на ноги. И зверье, будто чувствуя это, само тянулось к ней. Много раз, собирая в лесу ягоды или грибы, находила княжна больных или раненых зверей. Для исцеления обычно достаточно было лишь недолгого прикосновения ее рук.

А людей отец ей лечить запретил. Мирослав строго-настрого приказал держать в секрете силу, и редко пользовался ею сам. Только однажды позволил помочь жене воеводы, ослабленной и потерявшей много крови после тяжелых родов. Женщина была уже в забытьи, и когда на следующий день пришла в себя, даже не вспомнила, как несколько часов кряду у ее кровати сидела и держала ее за руку маленькая девочка.

Был еще один человек, на которого не действовала сила Забавы: не могла она помочь горячо любимой своей бабке. Пока в Забаве не проявилась сила, Мирослав к дочери ведьму не допускал, но со временем сам раз в седмицу стал возить дочь в ветхий домик за рекой, сажая на лошадь впереди себя. Потом отводили братья.

Старуха учила девочку различать травы, готовить из них мази и отвары, понимать язык леса, обращаться к добрым и злым духам. Сколько Забава себя помнила, старуха была слабой и немощной, но никогда не принимала помощи от ее силы, старалась даже не прикасаться к девочке. Однажды забывшись, Забава взяла ее за руку и увидела на лице старухи такое страдание, будто и вправду могла причинить боль.

Было уже далеко за полночь, на небе светила полная луна, когда княжна поняла, что уснуть так и не удастся. Тогда пришла ей мысль сбегать до свету на древнее капище, принести жертву Мокоши, испросить о своей судьбе.

По росе пробралась она к черному пропитанному кровью камню. Кровавые жертвы Забава приносить не могла – рука не поднималась, но в маленький костерок, горевший около жертвенника, кинула пучок мягкой овечьей шерсти, чтоб Мокошь пряла судьбу ровную да гладкую. Когда пошел белый дымок, села у костра и стала ждать.

Небо на востоке едва светлело, над речкой поднимался густой туман. Где-то в Заречье жутко кричала неясыть и ухал филин, но эти звуки были привычны и знакомы Забаве, живущей по соседству с лесом, и не пугали ее.

Вздрогнула она, когда далеко на севере раздался пронзительный волчий вой. Волков много было в этих лесах, но близко к жилью они не подходили: дичи достаточно, а близ жилья собаки да волчьи ямы. Мирослав держал свору волкодавов, крупных мохнатых собак, которые чуяли зверя издалека и поднимали тревогу.

Но сейчас собаки молчали, будто ничего не слышали. Забава успокоилась и снова взглянула на догорающий костер, как вой раздался снова, еще ближе и громче. Девушка вскочила, тревожно вгляделась в темноту зареченского леса.

Вдруг в предрассветных сумерках увидела, как на опушке показалась черная тень. Пропадая за кустами и оврагами, она медленно приближалась к капищу. Когда тень пересекла реку и вышла на заречный луг, Забава рассмотрела волка. Не прячась, не припадая к земле, он трусил прямо к ней. Девушка метнулась к изгороди. Напрямик до города было недалеко, но по открытой местности, по высокой траве животное без труда нагонит ее. Кричать? Время раннее, еще весь скот в загонах стоит, никто не услышит.

Когда волк стал подходить ближе и девушка могла его немного рассмотреть, стало ясно, что с ним что-то не так. Видала она разок, как уходил от охотников волк, задравший ягненка. Будто стелясь над землей, он летел так, что не поспевала лошадь, и тяжелая тушка в зубах не была для него помехой. Этот же передвигался медленно, в движениях не было легкости, будто животное было ранено или истощено. Тяжело перемахнув через частокол капища, он встал, покачиваясь, и уставился на Забаву. Она прижалась к деревянному идолищу Мокоши, надеясь лишь на защиту богини. Взгляд метнулся к угасающему костру, да только ничего сделать было уже нельзя – огонек у ее ног еле тлел.

Черный крупный самец, должно быть, молодой, уставил в девушку блестящие желтые глаза, потом, свесив морду вниз, сделал к Забаве несколько шагов и лег, положив голову на передние лапы. Теперь она уже не боялась, потому что видела: животное умирает. Бока его тяжело вздымались, а слева под лопаткой слипшаяся шерсть блестела от крови. Преодолевая страх, девушка отошла от идола и приблизилась.

Много раз спасала она зверей от смерти, лечила пораненных кабанами собак, но одна с таким опасным животным оказалась впервые. Стараясь не делать резких движений, неслышно подошла она к волку. Он все так же спокойно лежал, наблюдая за ней. Забава присела и положила дрожащую рука на окровавленный волчий бок. Под своими пальцами девушка ощутила обломок стрелы. Наконечник застрял в теле животного.

Не давая себе подумать ни минуты, мысленно спросив помощи только у богини Мокоши, девушка крепко обхватила обломок и рванула на себя. Обезумевшее от боли животное взвыло, кинулось на нее, сбило с ног и вцепилось в горло. Воздух выбило из легких, в нос ударил удушающий запах дикого зверя. Княжна безуспешно пыталась столкнуть с груди навалившуюся тяжесть, из последних сил цепляясь за жизнь.

Она находилась уже у самых ворот Мораны, когда почувствовала, как на шее разомкнулись клыки, и мокрая от крови шерсть прижалась к ее телу.

Сколько пролежала на земле, Забава не знала, но, когда очнулась, рядом никого не было, и сорочка, которая должна была пропитаться волчьей кровью, была чистой, без единого пятнышка.

– Верно, привиделось мне, – решила Забава. – Или знак какой Мокошь послала, чтоб опасалась.

Рассуждать ей было некогда – пока не хватились, княжна торопилась вернуться домой. Прибежав, тут же пошла в баню, топленную еще с вечера. И лишь стоя в горенке перед зеркалом и наряжаясь для встречи с женихом, обнаружила на шее красно-синие следы волчьих клыков.

Глава 9

С раннего утра на княжеском дворе царила суета. Дозорные, высланные навстречу северомирскому посольству, уже явились с известием, что черные всадники на границе Заречья. Значит, Всеволод въедет в город с минуты на минуту.

Князь с сыновьями, их семьями и воеводой вышли на крыльцо. Забаве дали в руки теплый еще, только из печи, ароматный каравай и велели ждать тут же. Несмотря на то, что с утра прошел теплый мелкий дождь, освеживший воздух, жара стояла невыносимая. И Забава, одетая в тяжелое, расшитое жемчугом, платье, изнемогала от зноя.

Наконец, в серых клубах пыли на горизонте показалась северомирская дружина. Мирослав ободряюще улыбнулся дочери. Дождались.

Когда в ворота попарно въехали всадники с копьями и черными стягами, Забава невольно гадала, который из них ее жених. Почти сразу взгляд ее упал на переднего, самого высокого всадника, который явно был одет богаче других.

Мужчина уверенно направил коня прямо к княжескому терему, и весь отряд повиновался его воле. Спешившись, он подошел к крыльцу и низко поклонился сначала Мирославу, потом княжне. Забава смутилась: высокий, на целую голову выше ее, и статный, хоть и не такой широкоплечий, как ее братья. Лицо почти полностью скрывал шлем, но княжна сразу узнала глаза, глубокие и голубые, как небо в вересень. И не сосчитать, сколько ночей эти глаза видела она во снах.

Стыдливо опустив взгляд, как положено невесте, Забава протянула жениху каравай. Начинать разговор нельзя было, прежде чем гость отведает хлеба-соли. Мужчина улыбнулся ей, подошел ближе и, сняв шлем, потянулся к караваю. Забава не ведала, как не отшатнулась в тот момент, только ходуном заходило, забилось тревожно сердце: по плечам северомирского воина рассыпались золотистые кудри. Перед ней стоял не Всеволод!

Не замечая ее замешательства, аккуратно придерживая левой рукой каравай, мужчина правой отломил кусочек, макнул в солонку и поднес к губам. Будто чары наложили на Забаву: не могла она глаз отвести от его небольшой руки с длинными тонкими пальцами. Невольно смотрела из-под опущенных ресниц, как поднес он кусочек хлеба к пухлым алым губам, улыбнулся ей и, прикоснувшись быстро и незаметно к тонкой ладошке, держащей рушник с караваем, сказал:

– Спасибо, княжна, в жизни не ел такого вкусного хлеба.

Потом обратился к стоящему рядом Мирославу:

– Князь Мирослав, прислал нас с поклоном к тебе из Северомирских земель князь Всеволод. Я брат его младший, Изяслав…

После обычных приветствий и пожеланий добра и благополучия дому, гостей проводили в гридницу и усадили за столы.

Правитель Светограда, восседавший во главе стола в высоком резном кресле, хмуро поглядывал на северомирцев. Вот и дождались приезда жениха, а жених-то и не приехал. Князь покосился на младшего Болеславича, которого, как заведено, посадили от князя по правую руку. Молодой, чуть старше Забавы, ладный да красивый. Такого за невестой пошлешь – без невесты останешься. И Забава смотрит на него во все глаза. Нехорошо.

– Князь Изяслав, все равно не возьму я в толк, – в который раз пытал северомирца Мирослав, – отчего не приехал Всеволод за невестой, как было условлено, а тебя с посольством послал?

Изяслав, ничуть не смутившись, с готовностью повторил рассказ о том, что полгода назад отправился в Навь его отец, северомирский князь Болеслав. Всеволод же не хотел княжество оставлять без правителя, когда с востока вновь войной грозят орды кочевников.

«Ладно складывает, – рассуждал Мирослав. – только всей правды не говорит!»

– Как это так, отец! – не выдержал Владигор, сидящий по левую руку от князя и так же пытливо изучающий гостей. – Сказано было, что явится сам князь, и свадьбу здесь сыграем, а теперь что?

Изяслав не повел и бровью на эти гневные слова. «Вот кому надо переговоры вести, – думал Мирослав. – Никак себя не выдаст»

– И куда сестру отдавать? – вторили старшему брату средний и младший. – Не ровен час, в Северомирске война!

За столом примолкли. Северомирские дружинники молчали, но сидели насупившись. Тогда Изяслав поднялся из-за стола.

– Князь, – начал он спокойно и убедительно, – выслушай, не принимай решения поспешно. Мой брат никак не хотел оскорбить тебя или невесту свою, но поверь, свадьба все равно должна состояться в Северомирске по нашим законам, и жертвы нашим идолам приносить будут, иначе народ не признает брака и княгиню не признает. А то что не приехал Всеволод, так на то причина достойная. Он о мире заботится с соседями ближайшими, чтобы жить с молодой женой в покое и довольстве.

– Да неизвестно еще, – возразил ему с усмешкой светоградский воевода. – Будет ли Забава Мирославовна ему женой. Чай не служанку в чужой город отдаем – дочку княжескую.

Забава вместе с женами братьев сидела на другом конце стола, почти ничего не слыша, кроме стука собственного сердца. Но по хмурым лицам отца и братьев она понимала, что свадьба ее вот-вот может быть отменена.

Глухое, болезненное разочарование поселилось в душе. В ее годы для девушки в Светограде уж позором считалось быть незамужней. Даром, что она княжеская дочь, и про нее судачат. Но не только людской молвы боялась Забава – мысли о бабкином проклятии тоже не давали ей покоя.

Под высоким воротом платья надежно были спрятаны синяки, но забыть о прошедшей ночи княжна не могла, все больше убеждая себя в том, что черный волк не случайно появился на капище и не без участия богини. Поэтому, когда уставшие от споров и не знающие, как решить дело, князь и братья обратились к ней, ответ у Забавы был готов.

– Не думал я, что так отдавать тебя буду, дочка, – грустно вздохнул Мирослав. – Думал, увижу тебя с князем рядом, порадуюсь, меды пьяные готовил, чтоб за вас чарку осушить, да видно, не судьба.

– Тебе решать, Забава, – после недолгого молчания продолжал он, – поехать в Северомирск или остаться. Если останешься – жениха не хуже найдем, вон Залесский князь давно меня о тебе пытает. А коли не захочешь – торопить не буду.

Забава поднялась с лавки. Впервые отец так прямо, при всех, обращается к ней и просит принять решение, от которого, она знала, зависит больше, чем ее жизнь. Поэтому отвечала уверенно:

– Благодарю, батюшка, только что же тут решать? Давно решено все и кровью скреплено. Пять лет ждал князь Всеволод моего возраста, не зазорно и мне теперь подождать. Да и в Северомирск ведь не незнамо с кем ехать предстоит, а с деверем будущим.

Сказала и села. Воевода светоградский довольно хмыкнул в бороду. Изяслав скосил глаза и еще с большим интересом посмотрел на княжескую дочку.

– Будь по-твоему, – твердо сказал Мирослав, вставая и поднимая кубок, – Завтра приданое погрузим, а в четверик, на утренней зорьке, – в путь.

Весь следующий день шли сборы, и дом Мирослава будто надел траур. Отец и братья с Забавой почти не виделись и не разговаривали, занятые приготовлениями. Жены братьев, особенно старшая, супруга Владигора, и раньше-то сторонились княжны, завидуя всеобщей любви к ней, а теперь, похоже, только рады были ее отъезду. Несколько раз за день столкнулась Забава с Изяславом, да поговорить им не удалось, как ни хотелось девушке расспросить его о Всеволоде и Северомирских землях.

В четверик княжеский терем ожил с первыми петухами. Забава собралась быстро, одежду выбрала простую, удобную, будто на охоту с отцом выезжала. Увидев ее в дверях, северомирские дружинники переглянулись. Ничего не скажешь – хороша светоградская невеста.

Провожать княжну вышел весь город. Всем хотелось посмотреть, богатое ли приданое дают за княжной, да что за брат у жениха, так ли пригож, как говорят. Мирослав снарядился сам с сыновьями, чтоб сопроводить до границы с Заречьем, а в спутники отрядил своего воеводу Тучу и двух лучших дружинников. Уезжала с княжной и ее служанка Луша.

Тронуться в путь рано не удалось: то одно, то другое не пускало. Два воза добра нагрузили, связали. Положили и серебряную посуду, и ткани, и сундук всякого другого добра. В небольшой кованый сундучок сложила Забава травы да коренья лечебные, мази, что по бабкиным рецептам варены.

Выехать сумели лишь ближе к полудню. Княжна сидела в повозке рядом с Лушей. Тревожные мысли не давали ей покоя. Проезжая мимо капища, поклонилась идолам и хотела было отвернуться, да показалось, будто черная тень мелькнула за частоколом. «Померещилось, видно, – подумала, – с чего бы средь бела дня волку к людям выходить». Но когда отъехали уже далеко и захотелось в последний раз окинуть взглядом стены родного города, у частокола, огораживающего капище, снова увидела черное пятно в траве.

Подъехав к опушке Заречного леса, всадники спешились, начали прощаться. Мирослав крепко обнял дочь, прижал к груди, не посчитал стыдным смахнуть слезы с покрасневших вдруг глаз. По очереди подошли прощаться братья. Потом Владигор сам помог сестре сесть на повозку, поправил платье. И вдруг припал лицом к сапогам ее, закричал громко:

– Не пущу! Сердце недоброе чует! Не пущу!

Дружинники растерялись, Мирослав уронил поводья. Забава отшатнулась, пораженная странным поведением брата. Первым очнулся и кинулся к нему Еруслан.

– Что ты, что? – оттаскивал он сопротивляющегося Владигора. – Будто хоронишь ее.

Только Владигор, словно не слыша, бросился как сумасшедший к оторопевшему Мирославу.

– Отец, как ее такую отпустить? – кричал он, вытаращив безумные глаза. – Разве можно отпускать такую-то?

– Молчи! – грозно оборвал его Мирослав, видя, как подозрительно косятся на них дружинники Изяслава. – Всеволода в мужья Забаве сами боги назначили, не нам то порушить.

Медлить более было нельзя. Владигор еще что-то кричал, но братья удерживали его, уговаривали. Отряд сел на коней, и Забава с Лушей долго смотрели еще на оставшихся позади всадников.

Глава 10

Полдня они ехали уже по Заречному лесу. Негустой березняк, который встретил их, постепенно сменился старыми вязами да кленами, кроны которых, переплетаясь, почти не пропускали солнечные лучи. Места глухие и страшные, населенные лесными духами, но знакомые и родные для Забавы. Бабка не раз приводила ее сюда еще девочкой, братья брали с собой на охоту. И княжна с тоской смотрела сейчас на этот лес, который покидала, возможно, навсегда.

Когда солнце стало клониться к закату, путники отыскали открытую поляну, Живулинский сенокос, запалили костры и стали устраиваться на ночлег.

Привыкшая ходить пешком или ехать в седле, княжна чувствовала себя уставшей. По неровной лесной дороге повозку так трясло, что Луша головы не могла поднять. Желая помочь, Забава отошла от костра поискать лесной мяты, но Изяслав окрикнул ее:

– Княжна, от костра далеко отходить опасно!

– Это наш лес, светоградский, князь Изяслав, мне здесь каждое дерево знакомо, – небрежно отмахнулась Забава.

– Вот так дочка княжеская! – воскликнул Изяслав, догоняя ее, – Что же, и лешего не испугаешься?

– А зачем его бояться? Я лесу никакого урона не нанесу, а за то, что возьму, свое отдам, – без лукавства отвечала Забава, продолжая удаляться от костра.

– Травы что ли какой взять собираешься? – не унимался Изяслав, следуя за ней.

– Вон у того дерева, – указала Забава на старую осину, что росла на южной стороне поляны, – на солнышке мята растет, ее возьму. А отдам лесу, что от трапезы осталось.

Изяслав посмотрел на нее так, будто видел впервые.

– Ну что ж, пойдем, провожу, – сказал тихо. – А что еще ты про этот лес знаешь?

– Все знаю, – спокойный голос ее звучал так, что Изяславу казалось, будто сам лес с ним говорит. – Справа от нас болото, топь непролазная, там багульник растет. Его болотный владыка вырастил, чтоб свою водяницу дурманом удерживать. Подпалит он болото, и стелется по нему белый туман. А слева буреломы да медвежьи тропы. Тот лес живой, ни валить, ни ломать его нельзя, зато травы целебные там растут.

– Так ты травница? Лечить умеешь?

– Травы знаю и лечить могу.

– Вот так невесту везу я брату! – воскликнул Изяслав. – Знал бы раньше – сам посватался!

Но Забава вроде и не услышала, наклонилась к земле, сорвала листочек и растерла между ладоней.

– А вот и мята лесная… – и серьезно добавила, глядя прямо в глаза мужчине. – Каждому своя судьба, князь.

Одна она знала, как нелегко было казаться строгой и спокойной. Мирослав ни в чем не стеснял дочку, росла она на воле, привыкла запросто ластиться к отцу и братьям. А тут вдруг разом повзрослеть надо, да не забывать, что за каждым словом твоим, каждым делом есть соглядатай.

Как ждала она жениха своего! Сердце, не знающее еще любви и страсти, жгло грудь и жаждало взрослых сильных чувств.

Ночью не шел у Забавы из головы разговор с Изяславом. Так привыкла она себя считать северомирской невестой, что уж и не чаяла иной доли, а вот теперь задумалась. Отчего ей придется отдавать чужие долги, замуж выходить за нелюбого, который даже приехать за ней не захотел? Ведь, не соверши бабка обряд, сколько тропок было бы перед Забавой – выбирай любую.

Под медвежьей шкурой заворочалась Луша. Спали вместе, чтоб теплее было, но ночи и так стояли душные.

Вылезши из-под шкуры, Забава пошла к костру, где сидел дозорным свой светоградский дружинник Ратибор. Присела рядом на корягу, поежившись от ночной сырости.

– Не бойся, княжна, не просплю, – пробасил дружинник, подмигивая и вынимая из золы печеные яйца.

– Я и не боюсь…

Что-то хотела еще сказать, но далеко на севере раздался протяжный волчий вой. И так жутко стало Забаве, показалось, что сомкнулся мрак над костром и вот сейчас кинется на них. Княжна испуганно глянула на прислушавшегося дружинника.

– Давно в этих местах волков не было, – сказал он, нервно ерзая. – Верно, одиночка какой случайно зашел, иначе уж давно бы ответили.

Но лошади стояли спокойно, лесные звуки не предвещали беды. Забава поднялась – надо было идти спать, завтра путь неблизкий. Да еще и закат красный был – к ненастью. Но не успела княжна отойти, как уже ближе и громче раздалось завывание.

– Будто волчицу зовет, – удивился дружинник, поближе подтягивая самострел и вставая во весь свой богатырский рост. – И ведь на огонь идет, не боится.

Где-то вспорхнула птица, шарахнулось поднятое с лежки крупное животное, всхрапнули привязанные в стороне лошади. Караульный взял из костра длинную горящую ветку, поднял повыше, чтоб разогнать мрак.

Два желтых огонька зажглись на краю поляны. Черный поджарый волк смотрел прямо на Забаву. «Он опять? – изумилась девушка. – Неужто пришел закончить начатое – горло мне перекусить? Нет! Не за тем богиня его привела… А может, она сама в волчьем обличии явилась…»

– Почему лошади неспокойны? – резкий окрик из-за спины прервал ход ее мыслей.

Забава обернулась – Изяслав и два дружинника с короткими мечами в руках спешили к ним. Но у края леса метались только тени от костра и непроглядный мрак.

– Привиделось, – успокаивал Изяслав людей, выслушав рассказ караульного. – Разве в такой ночи можно что-то рассмотреть! А может, не волк был, а кабан. С такого расстояния перепутать мудрено ли. Дозорный устал, менять пора, пусть выспится.

– Неет, не померещилось мне, княжна, – вполголоса, чтоб не слышали Изяслав и остальные, говорил Ратибор, провожая Забаву к повозке. – Волк это был, матерый, крупный. Вот завтра при свете следы покажу. Чудно только! Отродясь в наших краях черных-то не водилось. Северянин он.

Забава молчала. «Он это, – думала она, – тот самый, что на капище… А, может, и правда привиделось, богиня шалит. Надо утром следы посмотреть…»

Только утром ничего найти уже было нельзя: на рассвете начался дождь, быстро перешедший в ливень, и смыл все следы.

Ехали медленно: лошади шли тяжело, телеги, груженые добром, вязли в лесной глине. В полдень, поняв, что лошади выбились из сил, решили остановиться и переждать дождь. Под натянутым пологом расселись, вынули припасы.

– Не ко времени этот дождь! – повернулся Изяслав к сидящей рядом и кутающейся в медвежью шкуру Забаве. – К вечеру надо бы лес проехать и до Устьменской переправы добраться.

– А я ведь не видела никогда Устьмени. Большая река? – спросила княжна.

– Большая. В ледниках Перуновых начало свое берет. Всю Северомирскую землю она питает. Мы с Всеволодом не раз на ладьях по ней в Вышеград плавали. По малолетству – с купцами, после – с мечами да дубинами.

Изяслав остановился, видя, что Забава ловит каждое слово.

– Ты, княжна, не знаешь, куда едешь, – горько усмехнулся он. – Отродясь князья наши с чужими не роднились. Ваши земли лесные, а нам в лесу тесно, за деревьями солнца не видно. Наша земля – Перуновы горы, наш промысел – на морях да реках.

– Что ты, князь, пугаешь! – остановил его один из дружинников, сидящих здесь же. – Да ради такой невесты и за леса, и за поля, и до самых южных степей дойти можно. Север наш суров, но кто к нему с добром, он щедрым будет. Князь Всеволод правит мудро, всего в Северомирске вдоволь. А леса тебе захочется, так у Китового залива под защитой горной гряды такой лес растет, сосны аж до неба достают. Ладьи из них – нет быстроходней.

Другие подхватили:

– Охоты меньше у нас, да зато рыбный промысел, какого нигде больше нет.

– А в Северомирске княжеские хоромы при Всеволоде построены – не чета вашим, из белого камня.

– А князь Всеволод – воин славный, не одну рать с ним бок о бок стояли.

Забава сидела, пригревшись, и тихо радовалась словам этим. Неизвестно, что сложится в Северомирске, а эти суровые воины князя своего уважают и землю родную почитают, значит и она сумеет привыкнуть, а может и полюбит их суровый край.

До вечера сумели пройти совсем немного. Дождь, наконец, прекратился, но люди устали и продрогли. Нужно было быстрее разжечь костер и просушить одежду.

Когда в шорохе леса раздался зовущий тоскливый вой, Забава даже не вздрогнула.

– Опять он, – изумился Ратибор. – За нами идет! Одиночка.

– Черный волк всегда одиночка, – словно мысли произнес вслух один из северомирцев.

– Это почему же? – встрепенулась Забава.

– Да сказывают у нас всякое. Наслушаешься еще сказок, – перебил дружинника Изяслав. И добавил. – На севере небо проясняется, ведреный день будет. Завтра переход большой.

Оставив двоих дозорных до полуночи, князь приказал всем ложиться отдыхать. Сам же так и сидел у костра. Забава хотела уже идти к телеге, где мирно спала Луша, да передумала.

– Князь, расскажи про черного волка, – попросила, присаживаясь напротив Изяслава.

Тот сощурил глаза, улыбнулся.

– Запала, значит, сказка в память? Да ведь нет тут тайны никакой. Пращур мой, сказывают, в день посвящения черного волка убил и дух его впитал. С тех пор роду нашему и стал волк служить.

Забава, видя, что князь легко об этом говорит, спросила:

– Как это душу впитал?

– Вроде как оборотнем стал, – ответил Изяслав, глядя прямо в глаза девушке: испугается или нет… – Мог он, сказывают, оборачиваться в волка, но только в черного, чтоб свои всегда узнали. От того волка род наш и пошел.

– И князь Всеволод может оборачиваться?

Изяслав рассмеялся над словами Забавы.

– В волка-то? – и вдруг добавил с горечью. – Если только в паука. Нет, княжна, ни он, ни я черным волком обернуться не можем. Нету чуда в Северомирске. Один холод по полгода, и море северное. Народ там суров. Железной рукой держит Всеволод край. Против воли его пойти не смеет никто. Сколько помню себя – война весь век. Еще матушка жива была, говаривала: «Изяслав для жизни рожден, Всеволод – для войны». А про волка – небылицы это. Может, было когда-то давно…

– Сказываешь ты так, будто сам не с той стороны, – удивилась Забава.

– Мой город восточнее стоит, там жизнь иная, торговая. Война мне противна: она голод несет, нищету. А я в мире хочу жить и с северомирцами, и с светоградцами, и даже с кочевниками.

Нечего было больше сказать, и Забава отправилась к своей повозке, не замечая, как тоскливо глядит ей вслед Изяслав.

Утром недосчитались одной лошади. Их не привязывали – стреножили, и они спокойно паслись на поляне. Нашли труп недалеко от лагеря с распоротым животом, вывернутыми внутренностями. Две лисицы с окровавленными мордами скалились, завидя людей, не желая бросать добычу.

– Вот и показал себя черный волк, – хмурился Изяслав.

– Это не он, – не думая, воскликнула Забава, сама не ожидая от себя.

– Не он, – подтвердил светловолосый молодой дружинник, наклонившись над телом лошади. –Здесь медвежьи следы повсюду. Надо быстрее пройти лес.

Собирались быстро. Уставшая от тряски по бездорожью, Забава хотела поехать верхом, но дорога резко пошла в гору, на скользкой глине лошади не могли долго нести всадников. Пришлось спешиться, вести лошадей в поводу. Но и это было для княжны лучше, чем трястись в повозке. Изяслав шел рядом. Луша держалась подле воеводы и Ратибора.

Княжна легко, привычно взбиралась по длинному косогору, изредка поглядывая на Изяслава, который, казалось, ступал тяжелее обычного. Наконец, дорога вильнула и пошла прямо, а впереди показались просветы. Лес стал другой, молодой да редкий, с кустарником. И люди, и лошади, измученные тяжелой дорогой, пошли веселее.

– Скоро, княжна, дорога на Бугров будет – матушки моей родной город, – повернулся к Забаве Изяслав. – Вот уж где всякие диковинки: наряды да ткани, каких ты никогда не видела, жемчуг морской, самоцветы из рудников в Перуновых горах. А балаганы какие там! Скоморохи народ потешают, медведей в упряжку впрягают…

– Медведей? Как это? – для Забавы, привыкшей бояться и уважать хозяина леса, такое было невозможно представить.

– Не взрослых, конечно, а подростков, двухлеток. Запрягут по трое или по шестеро, насядутся в телегу да мчат по дорогам, только хлыст свистит.

– Как же можно медведя в упряжь? Леший ведь накажет! – испуганно воскликнула девушка.

– Нет у нас Леших, Забава, – видя ее непонимание, разочарованно ответил Изяслав, – река у нас, торговля.

– Так и что? – не унималась княжна. – Бабка всегда говорила, что медведь – это человек, которого наказали боги, и обижать его нельзя – беду можно накликать.

– У тебя в тереме, видел, белка ручная жила…

– То другое, этого бельчонка куница чуть не съела, братья из лесу принесли. Он и остался у меня, а захотел бы убежать – никто силой не держал.

– А ночью-то ты чьей шкурой укрываешься?

Забава покраснела.

– Этого зверя братья честно добыли и сразу убили, а не мучали. Сердце его и желудок лесу вернули.

– Чудная ты, – Изяслав казался чем-то расстроенным, – я тебе про жемчуга да самоцветы, а ты к медведям прицепилась. Не видела ничего, кроме Светограда своего да леса глухого, – заключил он, обиженно усмехаясь.

– Может, и не видела, а закон знаю, – вскинула голову Забава.

– В чем же он, твой закон? – не понял мужчина.

– И отец мой, и братья по тому закону живут, оттого и силен род Мирослава: одной рукой бери, другой отдавай; ни зверя, ни птицу без нужды не губи.

Забава замолчала, только убрала с лица волосы, выбившиеся от быстрой ходьбы. Вот и повздорили…

Изяслав по-прежнему шел рядом, но больше не смотрел в ее сторону и не заговаривал. Только когда на привале княжна сидела рядом с Лушей и пила душистый чай с сушеной земляникой, поймала на себе тоскливый и пронзительный взгляд его.